Текст книги "Острый угол. Проза жизни"

возвращение

Уже отгремел День Победы, колонны возвращенцев брели тут и там. Пешком, на попутном транспорте, на телегах и поездах, люди возвращались к мирной жизни. Родной дом был разрушен и Шира решила проситься на ночлег к матери, потом она двинется дальше, сыновья ждали ее, тетка сберегла их даже в оккупации.

На пороге их дореволюционной квартиры стоял Евгений, красивый утонченный молодой человек, за его спиной был виден мольберт. Брат пустил ее и был рад видеть сестру живой. Он рассказал о смерти матери, работавшей до 1942 года на заводе, погибшей под обвалом. Они обнялись, как самые близкие люди, к ним прижалась и Дина, сестренка, как две капли воды похожая на мать.

Через неделю Шира двинулась в путь, чемоданчик и дитя, вечно насупленная, немая девчушка. Она не умела улыбаться, она не понимала слов любви, иногда смотрела в точку и ее передергивала судорога. Эти изумрудные глаза, слегка в поволоке грусти, казались неживыми, казались потусторонними, развивалась слепота от недостатка солнца и еды. Встреча была бурной. Мальчишки щупали мать и, цокая языками, приговаривали о том, как она хороша собой, будто царевна. Тетка смеялась и радовалась, авось жизнь наладится. Аврама по окончании войны отправили в лагерь для лиц, прошедших оккупацию, а Шире предстояло тоже остаться на 101 м километре, как жене пособника. Лесоповал встретил даму ширканьем пилы двуручки и тюканьем топора. Строились избы и клуб, каждые руки были на вес золота.

Дети жили дружно, через год вернулся Аврам. «РЕАБИЛИТИРОВАН» – стояла отметка в справке об освобождении.

– Слепуха! Твой батя пришел, -кричал Сева сестренке, они любили ее, но ласково поддразнивали.

Идочка вошла в дом, она боялась подойти к отцу, но он ее заграбастал и неистово целовал в глазки, макушку, ручки… Ради этого комочка все, что он прошел, считал малым испытанием. Девочка скромно попятилась к братьям, они смотрели на Аврама открытыми глазами. Очередь поцелуев дошла и до мальчишек. Ах, как они были горды, что у них есть отец. Мука рассыпалась по столу, мать готовила особый пирог «с рецептом», пирог своего детства, счастливый шарлоточный вкус наполнил каждый уголок, семья наконец воссоединилась.

дети

Дети играли в саду, раскидистое вишневое дерево манило ароматом. Старший брат сидел с банкой на высоком суку и собирал вишенки для сестры и мамы. Сегодня мама испечет вишневый пирог, это счастье есть мамины вкусности. Идочка ела вишенки и загадочная улыбка Моны Лизы вдруг озарила ее. Она почувствовала свет и увидела небо, зрение начало возвращаться. Она боялась сказать матери о том, что вдруг увидела мир. Вдруг это совсем не хорошо, вдруг дети не должны видеть. Но брат заметил изменившийся взгляд и то, как она нашла упавшие вишни под деревом. Он подошел к матери и прошептал:

– Мам, она, кажется, прозрела! Мааам, она поправляется.

Шира вытерла слезы и бросилась обнять дочь, в доме наступил праздник. Пирог оказался вкусным, вишни божественны. В дверь постучали:

– Входите, -разрешил Аврам.

В дверном проеме встал… Шира упала в обморок. Вернулся погибший отец мальчишек, Иван, ее второй муж… Они били ее по щекам, обливали водой, глубокий обморок не кончался. Ей снился дед, подаривший книгу и большую кожаную тетрадь, для дневника и загадывания желаний. Снилась бабушка в мягкой шали, из под которой вылезали кисти национального платка. От бабушки пахло корицей и кардамоном. Она вносила на шаббат халу и традиционную шарлотку для детей.

– Широчка, ты рождена зажигать свечу! Деточка, помни об этом. Потом вдруг она бежит среди улиц Петрограда, разруха, догнивающая лошадь на неметеном дворе, пьяные толпы матросов и дамы в кожаных пиджаках. Вдруг полетели самолеты и из разверзнутых пузищ вылетают дети… вниз…

– Дети, где мои дети?, -она закричала истошным криком и забилась в конвульсиях, но стала приходить в себя. Мужчины стояли оба на коленях, они любили эту стойкую женщину, которой выпала непростая судьба. Позже, на крыльце, в клубах табачного дыма они решили ее судьбу без нее, утром Аврам уехал, уехал навсегда, уступив место отцу мальчиков. Шира обессиленно сидела у окна и ждала, когда он вернется, внутри нее звучал траурный плач скрипочки. Жить с человеком по обязанности не просто. Дочь звала отца и не любила этого грубого дядьку. Он прожил недолго, внезапно двинулся осколок и сердце остановилось. Через несколько месяцев родилась еще одна дочь, так и не увидев своего отца. Шира не звала Аврама, она твердо решила не иметь больше мужа.

Иногда он приезжал, чтоб увидеть дочь со стороны и снова исчезал в стенах старого Таллина, по вечерам город слушал его скрипку и люди плакали от надрыва души музыканта.

РЕИНКАРНАЦИЯ

Послевоенная жизнь налаживалась. В деревне было сытнее, чем в городе– сад, огород, коза, куры, лес с грибами и ягодами, рыба в реке. Эти полезные продукты и чистый воздух были важнее городской суеты. Время бежало неумолимо, обрастая невестками и внуками, Широчка жила, не замечая лет. Суббота всегда была чистым днем, днем света и молитвы. Прошедшие через ад войны люди, не делились на христиан и мусульман, иудеев, люди уже поняли, что Творец один на всех и нет никого, кроме него. Ходили в гости татары к евреям и христиане к мусульманам, без обиняков, чай и пироги объединяли всех в одну дружную семью. Только в тиши, наедине, каждый молился соответственно вере предков.

Шира волновалась, ее внучка, недавно рожденная дочерью, была странной. Ребенок спал, никогда не плакал, не желал есть. С виду здоровая девочка, смотрела куда-то в пустоту, морщила лобик, будто решает задачу. Не первый раз она уже хотела показать ее раввину. Странная поза ребенка в люльке тоже не нравилась бабушке, перекрещенные руки и ноги, по принципу как укладывают, извините, покойника. Дитя не создавало проблем и росло само по себе, но отличалось от обычных младенцев.

Подошло время доить козу, она поспешила в хлев с ведром теплой воды и бидоном. Жизнь деревенской молодежи начиналась к ночи, то тут, то там играла гармонь и слышался смех, быть опять свадебке. Вечерние занятия взрослых дам это вязание, шитье и вышивка, зачастую в одной избе собиралось по нескольку женщин, так экономили керосин, да и скуку разгоняли одинокие сердца. Замужних было мало, зачастую втихаря чей-то мужинек прибивал гвозди не в одной избе… Но жизнь прожить, не поле перейти, все молчали.. Морозно, февраль был особо злым на мороз и метели. В печи потрескивали дрова, внучка спала и бабушка тихонько молилась на иврите, вдруг она услышала четко произнесенное: «Тода раба», это произнес младенец. Шира подумала, что сходит с ума и достала потертый свиток, чтобы благословить внучку.

Тания

Девчушка росла не по дням, а по часам. Имя девочки было дано «Закон» на иврите. Книга «Тания» всегда была в почете. Уж так повелось в русском еврействе, стало необходимостью прятать смысл поглубже. Ребенок любил одиночество. В три года девочка читала, её любимыми книгами были научная литература, религиозные книги, хранящиеся у бабушки в сундуке. Она свободно читала на иврите. Будто родилась с этим языком. По ночам, особенно при полной луне, девочка кричала, что нужно спасти мир, всегда спрашивала о том, где они прячут ее свиток. Шира была очень расстроена этим, будто сам дед воплотился в этой девчушке. Иногда, глядя на нее, она мучилась от сознания, что украла у деда свиток, что судьба вот так напоминает ей о содеянном. Она показала девочку бабке ведунье, бабка пошептала и вынесла вердикт, что в девочку спрятался сам Сатана.

– Не врите, не врите!!Я не сатана! Я ребенок, а вот вы и есть сатана!! Я вижу вас насквозь!, – кричал ребенок и перечислял грехи бабки, та вдруг потемнела и поняла, кто перед ней…

– Веди ее в храм, Шира, к Богу, она без него жизни не ведает.

Шира собралась в путь, она договорилась с раввином о встрече. Он осмотрел девочку и сказал, что Б-г благословил семью светоносным дитя. Что дитя имеет такие-то мочки ушей и такие-то родинки, много что она имеет в себе необычного. Он перечислял её достоинства до бесконечности. Шира успокоилась. Но приступы каталепсии участились. Девочка теряла чувство жизни. И, абсолютно бездвижимо, в потустороннем состоянии, говорила такие вещи, которых знать не могла, но они действительно имели место быть.

– Бабушка, мне не нужно учить, я просто знаю, я подключена к небесному диску, там есть все и обо всем. Но детство, даже столь тяжелое, есть детство. Тания любила собак. Она часто гуляла по деревне с целыми карманами сахара, собаки стаей сопровождали ребенка. Со сверстниками не получалось, она бросалась предупредить о беде, а они считали, что накаркала.

– Ведьма, шипели подружки.

Так девочка полностью ушла в книги. Однажды, пока бабушка драила щелоком пол, девочка приоткрыла сундучок. Среди кружева, перламутровых пуговиц и шкурки чернобурой лисы она увидела свиток и листки Каббалы. Ей не нужно было читать, она знала, что это то, зачем она пришла в этот мир. Каждый раз, когда уходила Шира, она читала, так любезно написанное рукой ее прапрадеда «светоносное писание». Она перестала падать в бредовых судорогах, ее мир был полон света, а значит и покоя.

Погружаясь в Тору с головой, ребенок видел ангелов, те беззвучно помогали понять ей смысл и зачастую открывали ключи к изучению. Ангелы пояснили, что лет через пятьдесят будет мир стоять на грани, что лишь одного сердца достаточно, чтоб удержать мир, что она должна, обязана верить в спасение и искать ключ, потерянный человечеством. Много чего день и ночь открывали ангелы и ребенок запоминал наказы. А сны стали другими, во снах старец беседовал с ней о мире и заповедях. Ребенок изменился, взросление опережало календарь.

– Ты рождена зажигать свечу, говорила бабушка ей каждое утро, так, что не оставалось и тени сомнений. Говорила так, как некогда говорила ей ее бабушка.

Наступило лето и отец отвез ее погостить в другую область к своей матери. Сестры отца отвели девочку в храм, где тайно ее крестили, в ту пору любая религиозность была клеймом.

– НИКОМУ НЕ ГОВОРИ ГДЕ ТЫ БЫЛА!, -сказал батюшка и исчез за золотыми воротами. Девочка умела хранить тайны, за период жизни до совершеннолетия, ее трижды крестила родня, но ни разу никто не знал, что это уже было. Шира даже не подозревала, что ее девочка крещена трижды. Наступило время бат-мицвы, собрались женщины и провели некоторую церемонию посвящения, окунание в импровизированную микву, проточный водоем в красных песчаных берегах, а отец вручил толстую книгу по домоводству, чтобы дочь знала как вести хозяйство.

– Бабушка, бабушка, смотри! Смотри, что мне подарил отец!

Ее слова вдруг застыли в гортани, величественная Шира лежала на кровати, красиво повязанный тихль придавал лицу загадочность, руки были скрещены на груди, тело покрыто одеялом. Такой красивой ее никто никогда не видел, внучка потянулась к руке бабушки и поняла, что она мертва.

Приехали многие из родных, друзья, раввин, все суетились и готовились к похоронам. Татка сидела в углу, она окаменела и смотрела на Ширу, ожидая что вот орлинный нос шевельнет ноздрями и бабушка станет дышать. Час, два, три, сутки, третьи сутки, бабушка не ожила. Похороны прошли, на поминках мать раздавала родным все, что они просили, раввин забрал свиток и листки… Татка вцепилась ему в край одежд:

– Нет! Свиток мой! Нет, не уносите!

– Девочка, это должно быть в синагоге, приходи всегда и будь достойна своей бабушки… А на ухо вдруг прошептал:

– Все случится, когда тебе будет пятьдесят, не подведи!

Тогда Каббалу переведут на русский язык, то, что начал твой прапрадед будет доделано и открыто. Дом опустел, лишь свеча горела на подоконнике, отправляя свет далекой звезде, принявшей душу праведной Широчки, да освещая путь той, которая скорбела больше всех. Ле илуй нишмат, ШИРА БАТ КАФА.

27 января 2022 года

(История является вымыслом, все совпадения случайны)

Проза жизни

рассказы

– Мама, а давай не будем убирать эту чудную елочку и каждый день будет Новый год! – глаза Кэтрин светились огоньками, будто в них спрятались хитрющие лисички, каждая из них выглядывала из под пушистых ресниц.

– Да, девочка, тебе можно все, все что хочется твоей

душе.

И вот уже взрослая девушка заканчивает школу, но елка так и стоит на старинном фортепьяно в ее комнате. Все эти годы елочка была островком сюрпризов. В корзине появлялись маленькие подарочки, конфеты, игрушки, неведомый Дед Мороз появлялся и летом, и весной, и, кажется, во все дни, когда его никто не ждал в других домах. Приносил он даже украшения – миленькие сережки с фианитами и колечко с аметистом в форме полумесяца, год за годом, день за днем. Вот уже и свои две дочери появились у Кэтрин, но елка не исчезала из ее жизни.

Это так здорово – искать подарки в корзинке, особенно в осенний мокрый денек, маленькая радость и озорство в глазах! Кэтрин ушла в мир иной на двадцать шестом году жизни, имея редкое генетическое заболевание крови, она прожила дольше прогнозируемых доктором лет, как минимум на 20 лет дружбы с Дедом Морозом.

Сказки способны на чудеса. Дарите близким радость, это иногда самое важное в жизни.

Женщина шла босиком. По росе, поле закончилось лесом. Вот уже и чаща непроходимая, а избы так и не встретилось. Навигатор висел, интернет в этом захолустье отсутствовал. Она присела на камень, ей вдруг отчетливо послышался старушечий голос.

– Маша, зачем себя мучаешь?

Она осмотрелась и увидела сухонькую старушку, нечесаные кудели были собраны в стог под линялым платком.

– Я ищу Лесю Дмитриевну, бабушку-ведунью.

– Нашла, подь сюда, – бабка смотрела на нее немигающим взглядом, пронизывая, как рентген, до кишок.

Стошнило, закружилась голова, Маша потеряла сознание.

– Нежные вы какие, – усмехнулась Леся-лесовичка.

Она оттащила девку вглубь зарослей, растерла ее руками и полила ключевой водой.

– Бабушка, сын, сын страдает, наркотики, зависимости, врет… помоги!

– Э, милая, сама виновата, боготворила дитя до самопожертвования, боготво-о-орила… чуешь?

– Что делать? Что?

– А ничего, собой займись. Любви-то в тебе не осталось, лишь страх и сомнения. Влюбись, дочка, мир и поменяется.

Маша надула губы, дурацкий совет за такие муки ее не устраивал. Она поняла, что никто ей не поможет, никто-о-о. Бабка усмехалась, видя тупое, замкнутое изнутри создание.

– Так влезь, дочь, на табуретку, да прыгни в новую жизнь, да перед тем загадай, какую ты ее хочешь. Маша потеплела, хоть что-то дельное бабка сказала, она протянула ей деньги. Старуха залилась смехом, денег она не признавала, зачем они ей?! Мария вдруг оглядела стены сруба и поняла, что тут нет ничего из привычных миру вещей.

– Как мне вас благодарить, я не знаю…

Бабка оглядела девицу с ног до головы и сказала:

– Раньше платками платили. Носила бы я твой платок и чуяла беды, да говорила бы совет.

Маша сняла с себя шифоновый палантинчик и протянула старухе от всего сердца. Деньги оставила на пороге и побрела. Дорога назад была еще непролазнее, видимо, сбившись с курса, она подошла к болоту. Странно, а здесь красиво… мох, такой жирный, упитанный мох. Что она знала о болоте? Рука потянулась к айфону, тот выскользнул и булькнул у ног, мох расступился, оголив бездну. Она окаменела, миг отделял ее от смерти. Паралич отошел не сразу, она села на попу и мягко поползла наверх задом наперед. Ноги отнялись напрочь. Уже там, наверху, она поняла, что шла по единственной тропе меж двух глубин. Закат реял над болотом, символично уверяя ее, что беды в прошлом. Она вдруг дала волю себе разрыдаться, она орала, била землю руками и отрекалась от жизни, такая жизнь была не ее, она была ей невыносима.

– О, милая, ты проснулась? – мужской голос вывел ее из небытия. Она ничего не помнила, абсолютно ничего.

– Заново родилась, девонька, я звал тебя Эльзой все это время, зовут-то как?

Она молчала, умение говорить тоже было для нее новостью.

Густобородый коренастый мужик носил ее на руках, подставляя лучам солнца, он говорил какие-то незнакомые ей слова.

– Ярило…

Дни шли, она даже повеселела и отлично кушала, домашний хлеб с молоком сделал из нее пышную красавицу. Так и жили вдвоем. Посреди ночи ярко светила луна, ей очень хотелось пить, но будить своего спасителя она не решилась. Неведомым доселе порывом она тихо поставила ноги на пол и, держась за стены, медленно продвигалась к ведру с водой. Он проснулся, он тихо наблюдал чудо, о котором молился уже девять месяцев кряду.

«Бо-оже!» – тихо внутри прозвучал восторг. Утром он предложил ей попробовать повторить шаги, сократил уход за ней и просил ее отпустить его в город, нужно было купить ей одежду и привезти доктора наконец. Максим искал мать, искал и ревел, падал, вставал, искал. Эта мысль захлестнула в нем все желания и вела его до тех пор, пока он не оказался на пороге храма. Потеряв сознание от ломки, он так и лежал скорчившись, а люди шли мимо, плюя в его сторону. Наступила ночь.

Утром батюшка шел на службу, в этот день ему было особенно тяжело собраться, вера его так слаба стала в эти дни, что, глядя на мир, он уже сомневался в божьем существовании. Малец так и валялся на дороге, что ты будешь делать, пришлось подойти. Он бил его по щекам, приводил в чувства, но эффект не наступил. Придется вызвать скорую помощь.

– Алло, тут, знаете, без сознания… да, молодой… да, скорее всего… да, внесу в храм… хорошо, не приедете до завтра, понял.

Служба проходила не стандартно: несколько прихожан и обморок на скамейке.

Но вот молитва в этот день шла из других глубин, из самого сердца, как в юности, с верою и надеждой. Он окурил обморочное тело кадилом, прочел псалом и завершив службу, подошел к зеркалу в каморке, оттуда смотрел на него другой человек, иного уровня, не он, нет, не он.

Парень пришел в себя, он не помнил ничего, амнезия скрыла от него его пороки, и лишь открылся интерес к вере и познанию себя. На втором году жизни при храме ему поручили готовить зал к проведению таинства венчания.

Эльза стояла перед алтарем, и необъяснимое предчувствие ее захлестывало. Иван был ее Ангелом, теперь и мужем. А сердце ныло нестерпимой болью о чем-то неведомом, далеком неосязаемом, но зовущем. Служка держал над ней венец, он так упоенно смотрел на эту женщину, ее черты были ему близки, дежавю. Сердце внутри вдруг начало биться другими толчками. Церемония закончилась. Гостей не было, трапезу не устроили, но 12 куличей хлеба было оставлено для прихожан. Максим ел с аппетитом ребенка и благословлял такую хорошую пару. Батюшка дал ему в крещении имя Илья, Илия… он уже стал привыкать.

Она вспоминала детство, нереальную реальность лощеного мира. После войны люди были особо опрятны: отутюженные пальто, костюмы, манишки, взбитые крахмалом… и эти твердые духи, такой забытый привкус нотки кардамона. Бо-о-о-же… ландыши, маленький флакончик граммов на 10. Эти шелковые портьеры с ручной вышивкой гладью. Кружево, петербургский шик даже в залатанном передничке и перчатках. Костяная брошь, пожелтевшая от времени, лежала на туалетном столике, чайные розы наполняли атмосферу далеким воспоминанием.

Было все в ее жизни: взлеты в пируэтах, несостоявшейся балерины, взлеты чувств огромной палитры ощущений, любовь, одна на долгие годы, безответная чистая любовь. Была любовь к детям, все было, а теперь вот одиночество. Дни мелькали за окном, будто кадры киноленты, с каждым днем все труднее было заботиться о самом элементарном. Нет, мечты о шубах и поездках не тревожили ее мозг, тревожила перловка с водой, единственное из всех доступных удовольствий. Грязная вода из крана и отсутствие элементарного тепла. Зябко, вся ее скудная пенсия уходила на оплату услуг домохозяйства. Конечно, спорить и ругаться она не станет, доживет тихо, воспоминаниями прошлых дней.

Под руку попалась книга, пожелтевшие страницы любовного романа середины прошлого века, он разведчик, она… Кем была она, так и не дочитала. Любовь на расстоянии, без права переписки. « А-а-а, он был разведчик и она тоже.» Да-да, о самопожертвовании любовью.

Под окном хлопнула дверца машины, на обочину выставили ящик просрочки и быстро умчались. Анна Семеновна быстро спустилась вниз, набрав в пакет все, что там было, она вдруг поняла, что Бог ее слышит. Сегодня будет пир, все вдруг засияло новым светом в квартире, гусь в яблоках тут давно не обитал. И кофе… забытый аромат кофе. Чудеса!!!

Она набила брюхо лежалой утки перловкой вперемешку с кизилом, яблок в доме не было, от слова совсем. И вдруг та же машина привезла десяток фруктовых ящиков в прежнее место.

– Боже, ты меня балуешь!!!

Ноги сами бежали вниз, в легком пируэте, подвисая в воздухе над площадками этажей. Яблоки лежали горкой, пластмассово-восковой скукоженный край был нетоварен, но это и стало ее счастьем. Виноград, персики, ма-ли-на, редкое благоговение

к ягоде детства вдруг обуяло ее. Хватит, нужно оставить и другим. Ужин при свечах, в одиноком безмолвии, ужин мечты, роковой последний ужин.

Утром она не проснулась и одинокая брошь еще долго оплакивала хозяйку. Соседи вспомнили о ней нескоро, контакта детей не нашлось, государство захоронило Анну Семеновну за свой счет. Квартиру опечатал полицейский, прихватив редкую

брошь своей новой подружке. Занавес.