Текст книги "Город ноль"

5

– Игорек! Губернатор позвонил! Ты свободен!

Громыхает железный засов, дверь открывается, и в бытовку со скоростью шипящих искр от фейерверка залетают бодрые восклицания моего брата. Впрочем, через порог он не заходит, ждет, пока я выйду, и тогда уже сгребает в объятья. Хорошо, рюкзак вовремя соскальзывает с моего плеча, и Рубен быстро меня отпускает. На его проявления радости не отвечаю, молчу, пока нет прямых вопросов. Еще б не дергал за руки, не хлопал по плечу, было бы куда лучше.

– Наконец-то, Игорек! Сколько можно сидеть взаперти, ну в самом деле? Я, Анфиса и Маря, – мы все уже извелись от ожидания! Будто на войну ушел, ха-ха-ха! Как самочувствие? Дай-ка посмотрю на тебя. Ну ты вылитый дикарь, честное слово! – Ему смешно. – Но борода тебе не идет, ты с ней как школьник в образе какого-нибудь злодея из шпионской книжки. – Ему очень смешно. – Ничего, мы приведем тебя в порядок. О, это та одежда, которую я собрал для тебя перед отъездом из Разумника? М-да, мне стоило внимательнее смотреть, что я укладываю… Или она у тебя вся такая, в стиле бродячего музыканта, ха-ха-ха? – Он хлопает меня по спине. – Как же я рад тебя видеть, братишка! Слов нет! Забавно, да? У меня – и слов нет! Вот мои клиенты посмеялись бы! Кошмар, какой ты бледный! И мешки под глазами? Ты вообще спишь? Понимаю, разве в такой каморке можно нормально выспаться. Другое дело просторный дом, где много воздуха и света и в любую минуту можно выйти на улицу и понежиться на мягонькой травке. А? – Он толкает меня в бок. – Да? Через пару дней ветер сменится, запах гари уйдет, и ты сразу обо всем забудешь. Станешь как новенький, гарантирую, хо-хо-хо! Бегать вместе будем, качаться. Ты не забыл, что у меня свой тренажерный зал в доме?

Иду рядом, не отвечаю. Он предлагает взять у меня рюкзак, молча отказываюсь. Рубен поддразнивает меня, пытается растормошить и приобнять за плечо. А я уже тоскую по тем дням, когда сидел в бытовке и он не мог зайти ко мне, потрясти и потыкать.

Коттеджный поселок «Лесной янтарь» похож на ожившую мечту с рекламного буклета. Дома в один и два этажа глядят приветливо и чуть удивленно синими-синими панорамными окнами, в которых отражается настроение неба. Идеально подстриженная трава и пушистые елочки на газонах переливаются так ярко, словно их выкрасили только сегодня утром (сейчас полдень). Бетонные столбы в заборах слепят глаза, кованые вставки весело загибаются узорами, а крыши и водосточные трубы будто списаны с картинок о каком-нибудь далеком сказочном городке, где осенью листья падают сплошной завесой, и развеваются на ветру клетчатые шарфы, и ждет на каминной полке ароматное какао с зефиром и взбитыми сливками.

Идеально прямые дорожки в сквере вымощены специально и только для добропорядочных людей. Гуляя, они улыбаются друг другу и весело перекрикиваются с соседями через газоны с яркой счастливой травой, ровными кустами в форме чашек и расфуфыренными елочками, пока гладенькие коттеджи подмигивают добродушными окнами и манят на свои балкончики и террасы.

– Как поживаете, дорогая? Какое чудесное платье! Вы сегодня просто прелесть!

– Спасибо, милая! Да и вы тоже! Ваши дети, надеюсь, здоровы?

– О, все отлично! Как мило, что вы спросили! Заходите на чашку чая! Наша кухарка испекла чудесный шоколадный пирог!

– М-м-м, до чего аппетитно звучит, уже текут слюнки! Зачем вы дразните меня, ведь я на диете. Конечно, зайду, разве можно от такого отказаться? Сто лет не ела хороших пирогов! Я знаю, ваша кухарка способна творить магию.

– Ха-ха-ха, ну вы скажете тоже! Боже, как смешно!

– Смейтесь, смейтесь, дорогая, это полезно для мускулов и фигуры. Но я ведь нисколько не лукавлю. Ваша кухарка – просто клад! А вот моя такая неумеха! Я вам такое про нее расскажу… Впрочем, кхм, не здесь. Я твердо решила выгнать ее взашей! Все-все, больше ни слова из меня не вытянете и даже не пытайтесь!

– Какая вы коварная! Вы просто беспощадны!

– Ха-ха-ха, временами да, не скрою. Но вам бояться нечего, уверяю вас, я ведь любя! Вы это знаете, дорогая. Так во сколько, в четыре? Чудесно, чудесно, я буду как штык!

Странно, эта ненависть внутри меня, она живая, но я не могу вытянуть ее на поверхность. Где-то в глубине я жив, но снаружи как овощ, точно под антипсихотиками. Я ненавижу это место, как я буду здесь жить?

– Ты извини, что я один. Девчонки целое утро помогали мне на кухне и так вымазались, что я отправил их обеих приводить себя в порядок. Негоже в таком виде встречать именинника. Ты не забыл, что мы должны отметить твой день рождения?

Забыл. И надеялся, остальные забыли тоже.

– Разве нам не надо экономить продукты?

Рубен снова пытается приобнять меня за плечо, но я медленно высвобождаюсь, не даю притянуть себя ближе. Моего противодействия он вроде бы не замечает.

– Игорек, здесь об экономии не говорят. Ни-ни! Запрещенная тема, самая нелюбимая, ты лучше не поднимай ее, ладно? До карантина люди месяцами жили здесь вдали от города, они умеют делать запасы. Я ведь рассказывал тебе и не раз. Консервы и пайки в прошлом, больше тебе не нужно беспокоиться о том, хватит еды или нет. Хватит! И точка. Остальное выкинь из головы. Сегодня у тебя праздник.

– Мой день рождения был в августе.

Рубен смеется.

– Ну, если ты такой зануда, считай, мы отмечаем твое возвращение… Ну-ка, погоди, погоди, окажи честь! Сейчас открою для тебя дверь!

Стеклянная дверь с легким шелестом торжественно отъезжает в сторону и пропускает меня в гостиную-кухню таких размеров, что меня охватывает тревога. Я беспомощно прирастаю к полу и переминаюсь с ноги на ногу, не зная, куда деваться, куда спрятаться от глаз на улице. Боже, я и забыл, как огромен этот дом… Зачем здесь столько места? Это небезопасно.

– Заходи, чудак! – со смехом подталкивает меня Рубен. – Девчонки! Вы где? Я привел блудного героя!

С деревянных ступенек лестницы за углом доносятся быстрые легкие шаги, но я не смотрю туда, мой взгляд прикован к домашнему кинотеатру. Это телевизор или широченная лежанка для всей семьи?

– Игорка! – взвизгивает кто-то и бросается ко мне.

Я вздрагиваю, но в последнюю секунду вспоминаю, где нахожусь, и медленно опускаю руки, уже готовые оттолкнуть схватившее меня тело.

И опять с плеча вовремя сползает рюкзак.

– Какой ты заросший! – по-детски просто смеется Анфиса. Она глядит на меня голубыми глазами, такая же яркая, ухоженная и счастливая, как трава на газоне, такая же идеальная, как и все остальное в поселке. – Ой, вы с Рубеном совсем не похожи! Ну вот нисколечко! Так странно, да? Хотя, если присмотреться, брови одинаковые… А у Игоря нос длиннее!

Она заливается смехом. Последний раз видел ее несколько лет назад. Она не знает меня, но я брат ее парня и одного этого уже достаточно для «Игорки», крепких объятий и щедрых поцелуев. Она обожает меня авансом. Что-то мне подсказывает, обожала бы в любом случае, откуда бы я ни вернулся.

Внезапно сообразив, что загородила меня от всего дома и от всего мира, Анфиса по-детски ойкает и грациозно отпрыгивает в сторонку, чтобы я смог обняться с женой. На этот раз сам снимаю рюкзак с плеча и опускаю его на пол.

Анфисе двадцать три, Маря старше своей подруги всего на два года, но держится со степенностью светской львицы, будто понимает, что нужен контраст между ними обеими. Сдержанно обнимает меня за шею, через половину «Миссисипи» отстраняется, коротко целует в губы и, приобняв за спину, становится рядом. Взглядом ищу камеры и репортеров, готовлюсь зажмуриться от фотовспышек и сбежать от них в укромное место, настолько действия Мари, да и вся эта сцена напоминают отрепетированный сценарий для выпуска передачи о возвращении «блудного героя».

Анфиса, прильнув к Рубену, любуется нами с тем же умильным выражением в огромных глазах, которое появляется у персонажей японских мультиков. Не хватает открытого сердечком ротика и бровей домиком. Рубен выглядит не менее довольным.

– Вот ты и дома, – говорит Маря.

Это не мой дом.

«Ну и чего ты добился своим упрямством, скажи? – спросила она, когда мы созвонились в первое утро карантина. – Неужели тебе было так важно показать свой характер?». Я не стал объяснять, что ничего не показывал, всего лишь поступил так, как считал нужным. Жалею ли я об этом? Поначалу да, очень жалел. Но то было исключение из правил, а не закономерность.

Смотрю на Марю и Анфису, таких красивых и свежих, с такими яркими звездами в глазах, и все сильнее мне кажется, что эти три месяца я был в коме или вроде того. Грубо говоря, проспал. И не было ничего: Цоед и карантин, переполненные морги и рефрижераторы с трупами, массовые захоронения, пожары, вечный смог и непреходящая вонь, – не было никогда, мне все привиделось. Иначе как это возможно, чтобы здешней жизни не коснулась даже тень этого мора?

– Сегодня у нас будет праздничный ужин в твою честь, Игорка! – в нетерпении пританцовывает Анфиса с ослепительной улыбкой на цветущем лице.

Только сейчас до меня доходит, что огромный белый стол посреди гостиной сервирован тарелками, бокалами и цветами не в дополнение к интерьеру, а на вечер. Притом сама кухня выглядит пустоватой, нигде ни следа утреннего аврала, о котором упоминал Рубен. Наверно, все заготовки убрали в холодильник-шкаф.

– Не оглядывайся так, мясо обязательно будет! – Рубен сверкает такими же идеальными зубами, как у его подруги, но у него они чуть крупнее. – Наверстаешь сегодня за все время, а то целый месяц «не хочу, не хочу». Соскучился, небось, по нормальной еде-то?

Он хлопает меня по плечу.

– Рубен, перестань, не задирай его! – морщит носик Анфиса, нежно прижимаясь к возлюбленному. – Ты же видишь, он еще не отошел от потрясения.

– Ну еще бы! – шумит Рубен. – Два месяца в грязи, мусоре, на одних дрянных консервах, потом еще месяц в каморке никакой провалялся, – и тут на тебе: простор, свет, воздух, человеческая еда! От такого кто угодно в ступор впадет. Но это не сон, Игорек. Все закончилось, можешь расслабиться и просто жить. Настало время фиесты!

Он хохочет, Анфиса хохочет, Маря чинно улыбается. Она по-прежнему рядом, но ее рука на моей спине как механическая, касается едва-едва, я почти не чувствую ее. Пока они шутят и веселятся, стою молчком, благо не требуют прямых ответов, и делаю вид, что все путем. Не могу же я сейчас взять и сказать, что больше не ем жареное и печеное мясо, да и в принципе не голоден и вместо ужина лучше бы пораньше лег спать. А то и вовсе вернулся в бытовку. Мне нравится в бытовке. Там спокойно, просматриваются все углы и окна забраны решетками.

– Сегодня у нас будут гости! – Рубен то потирает руки в предвкушении, то со смехом тормошит и тискает довольную Анфису. – Ух, посидим! Готовься объедаться и много пить. Сегодня можно всё, особенно тебе.

6

В идеально белой спальне-мансарде беспомощно замираю, не зная, куда деть себя и свой грязный рюкзак. Притулиться, что ли, в эркере на подоконнике-диване? Втиснуться в одно из мягких кресел, что своими накидками подметают пол? Или сразу сбежать за стеклянные двери на балкон, оттуда вниз по крыше террасы, затем к воротам и прочь?

Выбираю огромную двуспальную кровать и скромно сажусь в изножье на свернутый плед.

– Игорь… – С легким вздохом упрека Маря подходит ко мне и невесомым движением за руку сгоняет с места. – Сомнешь. Да и брюки у тебя грязные.

Она аккуратно одергивает края пледа и разглаживает морщинки на его поверхности. Теперь я даже на ковер не смею ступить, топчусь на месте и перевожу взгляд с одного на другое. Пузатые подушки на подоконнике-диване тщательно взбиты, но не для того, чтобы на них спать и тем более сидеть; на спинках кресел висят то ли полотенца, то ли салфетки – не понимаю, зачем; светильники на тумбочках по обеим сторонам кровати стоят под идеально ровным углом, и абажуры их точно подогнаны, чтобы сочетался узор. Модные книги на узкой белой этажерке в углу выстроены по росту и оттенкам; шторы отодвинуты ровно настолько, насколько нужно, и волнами спускаются до самого пола. И зеркала, повсюду зеркала. Напольное и одно, два, три на стенах… Снять бы их и унести отсюда, они напоминают мне ртуть. Не желаю видеть свое отражение.

– Сидеть и лежать на кровати днем – дурной тон. И для организма вредно. Его нужно приучать к порядку, чтобы вечером он сразу засыпал. Если ты будешь целый день валяться на кровати, он станет трудновосприимчивым.

Молчу. Нет сил спорить. Неужели она не видит, как мне паршиво? Я ведь не с отпуска вернулся. Почему она не понимает?

– Ты не согласен?

– Согласен.

– В любом случае, если не согласен, все равно в такой одежде ты все испачкаешь. Сначала нужно вымыться и переодеться.

До этого, как я понял, нельзя нигде сидеть. И лежать тем более. Лежать даже в чистом нельзя: вредно.

– Тук-тук. – В комнату входит Рубен. – Обживаешься? Хотел спросить, тебе не нужны обновки?

С барского плеча, страдник. Прежде чем успеваю раскрыть рот (сказать собирался не это, конечно, куда мне, с моей-то смелостью), отвечает Маря.

– Конечно, нужны. Спасибо, Рубен.

– Спасибо, Рубен, но у меня есть своя одежда.

– Так, голубки, вы меня запутали, – смеется Рубен. К температуре отношений между людьми, в том числе личного к нему отношения, он нечувствителен.

В этот раз опережаю Марю:

– Мне ничего не нужно. Я принес одежду.

– Она уже наверняка пришла в негодность. – Маря оглядывает меня с головы до ног и поджимает губы. Ей самой хотелось бы видеть меня в идеально выглаженной рубашке-поло с твердым воротничком, в теннисных брюках со стрелками и мягких парусиновых тапочках на босу ногу, приоткрывающих крепкие мужские икры, как у Рубена. Но для этого ей придется как минимум отшибить мне память, чтобы я перестал воспринимать себя как себя.

– Не на парад, но и не рванье, – добавляю я, имея в виду свои портки. Перевожу взгляд на Рубена, желая закончить бессмысленный спор, ибо уступать в любом случае не собираюсь. Переодеть в одежду Рубена меня смогут только силой, связав перед этим и заткнув рот кляпом. Но тогда переодеть не получится. Парадокс. – Мне ничего не нужно.

– Точно? – щурится Рубен. – Ладно, воля именинника – закон.

Надеюсь, он не использовал этот аргумент в защите клиентов.

Маря недовольно вздыхает. Рубен смотрит на нее, смотрит на меня, гмыкает под нос и, потоптавшись, уходит. Наконец-то.

– Обязательно выступать? – спрашивает Маря, как только дверь за ним закрывается.

– У меня правда есть одежда. И вполне еще годная. Вот, посмотри сама. – Протягиваю рюкзак, который все это время послушно сидит у моих ног.

– Не хочу я ничего смотреть! Твой так называемый стиль я хорошо знаю и сыта им по горло. Здесь приличное общество и уважаемые люди, – добавляет Маря уже из гардеробной.

– Кем уважаемые? – недоумеваю я.

– Другими не менее значительными людьми.

Зеркальные двери гардеробной вздрагивают от беззвучного смеха над обросшим растерянным чудаком и с глумливым шушуканьем закрываются перед его носом, ограничивая доступ в кладовую с барскими кафтанами. Отворачиваюсь, чтобы не видеть себя.

– Ты думаешь, теперь это важно?

– Статус всегда важен! – сердится Маря. – Он определяет человека. Достойные люди выглядят достойно даже в самое спорное и трудное время. Мы не должны дичать, Игорь. В городе вас держали под карантином, ты никуда не выходил и, соответственно, мог не придавать значения своей внешности. Но здесь изволь соблюдать приличия. Мы не станем ходить в рванье только потому, что Разумнику пришел конец. Здесь по-прежнему цивилизация. Если мы отринем последние законы и правила и наплюем на воспитание, нам останется только взять дубинки и начать колотить друг друга, как в том же Разумнике. Этого не будет, запомни! – грозит она пальцем, словно хочет прибавить: и не мечтай! – От внешнего мира мы ограждены не только забором и сотнями километров.

– Чем еще? – мрачно осведомляюсь я.

– Организованностью, – нравоучительно улыбается Маря. Отвожу глаза. – Здесь у людей сам тип мышления другой, не такой примитивный, как у жителей Разумника. Я не удивлена, что он пал. Такой исход неминуем для мелких городов, где уровень развития и шкала потребностей населения застряли на отметке пещерного примитивизма. Такие люди и на пустом месте беспорядки будут устраивать. Да вспомнить хотя бы ситуацию с пайками. Ах, банку сгущенки не доложили! Ах, вместо банки сайры – банка горбуши! Из-за этого надо нападать на других и вести себя, как неандерталец! «У-у-у, мой кусок мамонта меньше, чем у него!»

Молчу. Голова болит. Оказывается, отвык от ее голоса… Она всегда так жеманно растягивала слова, или у меня восприятие обострилось? Не мог же я раньше не замечать этой тягучей интонации? Как режет слух… Что со мной не так?

– Значит, чтобы жить здесь, мне нужна специальная одежда? – Голос бесцветен, звучит из-за спины, будто кто-то посторонний озвучивает мои мысли. – Пиджак и брюки остались дома. Все претензии к Рубену, он собирал рюкзак.

Маря смотрит на меня – будто иголками колет. Взгляд холодный, чуть ли не надменный. Откуда это взялось? Почему я так действую ей на нервы?

– Конечно, это Рубен виноват, что у тебя стиль уличного музыканта.

Понятно теперь, откуда у него это сравнение.

– Пойдем в ванную, я тебя подстригу.

Замечательный переход. Безрадостно ухмыляюсь, иду за ней. Маря работала парикмахером. Я был ее постоянным клиентом, пока не отважился пригласить на свидание.

За эти месяцы Маря полностью обжила ванную. Уголок для меня нашелся с краю мраморной столешницы с раковиной, но даже этот крохотный пятачок я всего лишь арендую у Рубена бритвенным набором из числа его несчетных бесхозных подарков, которые он потом раздавал и передаривал менее просвещенным. Он попросил не считать это подарком на мой день рождения, а я бы предпочел одноразовые станки по десять штук, а не эту японскую мутотень из нержавейки с помазком из барсучьего ворса, да еще в деревянной подставке ручной работы из какого-то тропического дерева. У меня ноутбук столько не стоил, сколько этот гребаный набор.

Стакан для зубных щеток – вот истинно мое место. Щетка до сих пор моя, ни за что не поменяю.

– Что это за набор? У тебя такого не было, он тебе не по карману. Это тебе Рубен передал в бытовку? Ах, какая красота!.. Надо же, настоящее дерево. И такое гладкое… Так у тебя и бритва была, и пена! Почему же ты не побрился?

– Не знаю, не до того было.

– Целый месяц не до того было? Даже ради жены? Я тебя только заросшим и видела.

Молчу. Несколько минут мы оба слушаем только мягкое пощелкивание ножниц, порхающих над моей шевелюрой.

– Знаешь, с твоей стороны было не очень-то красиво появляться в таком виде, учитывая, что у тебя была возможность привести себя в порядок. Соседские дети вообще тебя не узнали, они подумали, что мы поймали домового и заперли его в бытовке.

Говори она чуть мягче, я бы принял это за шутку и улыбнулся. Но в таком раздраженном тоне это неодобрение, попытка пристыдить.

– Почему ты ничего не сказал Анфисе?

– По поводу чего?

– Как она выглядит, конечно, – нетерпимо отвечает Маря. – Мы с ней так старались, а ты даже не заметил.

– Я заметил.

– Почему ничего не сказал?

– Я устал.

– От чего? – насмешливо ухмыляется Маря. – Ты целый месяц просто так просидел в сторожке. Смотрел телевизор, спал круглыми сутками… От чего уставать? Разве что от скуки. Я бы там с ума сошла.

– Маря, по-твоему, откуда я вернулся? Из отпуска?..

– Ой, только не начинай! Я прекрасно знаю, как обстояли дела в городе, каждый день новости смотрела. Каждый день и каждый час, и там подробно обо всем рассказывали. Тебе меня не обмануть, Игорь. Думаешь, я не знаю, как тебе жилось? Я прекрасно помню, что в первый день карантина Рубен скинул тебе на карточку тридцать тысяч! Ты не мог истратить все до последней копейки, потому что вскоре магазины закрылись и вам стали бесплатно подвозить и раздавать пайки. Так что не выдумывай, мой милый, и даже не пытайся разжалобить меня!

– Хорошо, не буду.

Она обиженно фыркает. Мои несогласия с ее словами она не любит так же сильно, как и слишком быстрое согласие. Неужели среди женщин нет ни одной гармонично развитой личности, без взаимозаменяемых понятий и противоречащих желаний, с кем разговор не напоминал бы перестрелку?

– Терпеть не могу, когда показывают свою слабость! – вполголоса бросает Маря. Вроде бы себе под нос, а вроде бы и на мое гнездо, над которым сердито и резко щелкают ножницы.

Не проходит минуты, как она спрашивает с напором чуть сильнее прежнего:

– Ты никому не говорил, что был безработным и жил на деньги Рубена?

Долго молчу, она с раздражением окликает меня и повторяет вопрос.

– Я не был безработным, я уволился из книжного и собирался стать учителем.

– Но не стал. Ты даже на работу новую не устроился.

– Не успел из-за карантина.

Маря снова фыркает, на этот раз насмешливо, как от старой заезженной шутки.

– Звучит как обычное оправдание безработного, – парирует она, и ее легкие, почти невесомые движения расческой по моим укороченным прядям никак не соответствуют резкости ее тона. В ней словно заключены два человека, и почему-то профессиональная половина кажется мне сейчас мягче и нежнее. – «Не успел, не вышло, обстоятельства так сложились». Здесь лучше помалкивать об этом, если не хочешь потерять уважение соседей. Мы, – (кто это «мы», мне уточнять не требуется), – сказали всем, что ты устроился в компанию Рубена, успел поработать с неделю, но потом ввели карантин. А не приехал, потому что готовился к экзаменам на поступление в юридический.

Вот, оказывается, как дело было. Нет сил возражать.

– Игорь, ты слышал, что я только что сказала?

– Да.

– Надеюсь, ты не поставишь нас в неловкое положение?

– Вы уточнили, какие мотивы я преследовал, выбирая юридический?

– А какие тут еще могут быть мотивы, кроме желания наконец-то изменить свою жизнь к лучшему? Тебе надоело болтаться по второсортным должностям, вот и все.

Вот и все.

Маря берет машинку, и наше затянутое безмолвие наполняется сонным жужжанием. Руки моей жены колдуют надо мной с профессиональной скоростью, а ее глаза с отточенной меткостью примериваются к моим волосам, и в этих движениях, как и в брошенных ею взглядах, нет ни капли намека, что она моя жена. На миг я вижу в отражении зеркала салонного мастера, к которому однажды пришел за стрижкой в пятьсот рублей, но даже тогда она была приветливее и ласковее, чем сейчас.