Текст книги "Город ноль"

Татьяна Алексеева
Город ноль

Все имена и события вымышлены. Любые совпадения случайны.

* * *

1

Слышу нарастающий вой. Сирена несется по улицам, накатывая и отступая подобно валу. Ее тягучее и мощное, как у рога, звучание раздвигает воздух и теснит дома.

Стою посреди комнаты, вглядываюсь в зашторенные окна, за которыми летят рваные хлопья черного дыма. Запах гари давно мне привычен, я не ощущаю его, если не вижу, что и где горит. Теперь он часть города, часть воздуха и солнца, он исходит отовсюду: от домов и мусорных свалок, от еды и постельного белья, от меня.

Только замолкает накатывающий вой, как издалека летит отголосок другой сирены, и где-то совсем рядом дребезжит раскатистый голос:

– Внимание! Внимание! Жители города Разумник! В связи с биолого-социальной угрозой введен карантин и объявлен режим чрезвычайной ситуации! Для получения подробной информации включите радио или телевизор!

Сообщение повторяется три раза – и еще три после завывания сирены. И вот я уже на балконе, смотрю в открытое окно и вижу десятки – нет, сотни соседских голов, они испуганно пялятся на меня из своих незащищенных норок, точно суслики, и не двигаются, глядят во все глаза и с любопытством ждут.

– Есть последнее слово? – Хриплый голос режет слова мне прямо на ухо, но рядом никого нет, нет никого и по углам.

– Стойте! – кричу я и кидаюсь к открытой двери. – Не надо!

Бегу в коридор, но на пороге соседней комнаты застываю как вкопанный. Вокруг сразу темнеет, больше не слышу сирены, не слышу ничего, только свое тяжелое дыхание и чей-то угрожающий хрип:

– Ты ведь умный парень…

– Не убивайте его! – прошу я с мольбой в голосе, взглядом слепо ощупывая полумрак. – Он никому ничего не сделает, я полностью его контролирую!

На фоне мглистого окна отчетливо прорисовываются четыре массивные фигуры. Они стоят неподвижно, будто каменные идолы, и хотя лиц я не вижу, но чувствую, как они смотрят на меня, смотрят и раздумывают: убить его на всякий случай тоже или можно отпустить, пусть живет?

Их четверо, но говорит один. Его дыхание пропитано холодной гарью, как черный зев сгоревшего дома с обломанными балками-зубами.

– Сейчас он, может, и не опасен, – хрипит главный голос. – А потом превратится в машину для убийств и начнет охотиться на людей. И ты же будешь натравливать его на всех неугодных. На всех, кто когда-либо по неосторожности или нарочно обидел тебя. Твои одноклассники, Маря, но в первую очередь, конечно же, Рубен.

– Я никогда так не сделаю!

– Это ты сейчас так говоришь. Когда он станет твоим послушным псом, готовым исполнить любой приказ, ход твоих рассуждений сразу изменится, поверь.

– Такого не будет, я знаю! Стойте! – вскидываюсь я, заметив слабое движение среди фигур. – Он еще человек! Он еще человек!

Бросаюсь вперед, но каменные идолы перехватывают меня и оттаскивают назад.

– Куда ты, дурак!.. – бормочут они. – Заразишься ведь!..

– Ты умный парень, подумай о себе… – внушает главный голос, ввинчиваясь мне прямо в ухо.

Не слушаю, бьюсь что есть мочи, тянусь вперед, как умалишенный, пытаюсь добраться до окровавленного тела на полу…

– Марат! – Подскакиваю на кровати в кромешной темноте, весь мокрый и дезориентированный. Меня трясет, не могу отдышаться, в горле точно перегородка стоит, не пускает воздух. Легкие жжет огнем, в висках тревожно ухает: сейчас умрешь! Но вот перегородка, дернувшись, чуть-чуть отодвигается – и я судорожно заглатываю кислород, густой и пропитанный гарью, давлюсь им, кашляю и глотаю опять.

Едва стихают последние конвульсии, ссаживаюсь с влажных простыней на пол и вдыхаю легкий аромат древесины, непослушной рукой провожу по лицу. С висков сползают капли холодного и как будто чужого пота, от отвращения меня передергивает. С опаской вглядываюсь в прогорклый мрак, вслушиваюсь в звенящее безмолвие: я один?.. Стараюсь понять, где нахожусь, вернуть себе уверенность в том, кто я.

Нащупываю на запястье часы – и сразу понимаю: это не продолжение кошмара, это реальность, другой ад с другими правилами, с действующими законами физики. Кнопку подсветки нахожу сразу. Три пятнадцать ночи, пятое сентября. Это не возвращает мне уверенность в том, кто я на самом деле, но рассасывает чувство дезориентации.

Вчера был последний день моего карантина в бытовке, сегодня возвращаюсь в дом. Буду жить со всеми. Эта мысль не радует, не огорчает, не вызывает ничего, кроме тупой осознанности: город остался позади. Я в коттеджном поселке «Лесной янтарь» за много километров от эпицентра кошмара, от рассадника заразы, где вирус послужил отправной точкой всеобщего безумия.

Заученными движениями тянусь к окну и зажигаю лампу на пустом письменном столе. Болезненно сощурившись, резко отворачиваюсь и не глядя опускаю ее вниз и в сторону: лампочка слабая, но ее свет после кромешной тьмы кажется мне ярче солнца и режет глаза. Жаль, нет фонарика. Не только фонарика, у меня нет почти ничего. Одна сумка с одеждой, да и то взял ее Рубен, накидал первое попавшееся из шкафа. Все, что было мне нужно и могло бы пригодиться сейчас, осталось в городе. Или квартиру давно вскрыли и обнесли? Не удивлюсь, если она сгорела из-за пожара этажом выше или ниже. Тушить их давно некому.

Провонявшее потом постельное белье сворачиваю в куль и запихиваю в стиралку на кухне. Запираюсь в мизерной уборной и долго полощу рот и умываюсь, стараясь избавиться от навеянных сном ощущений и привкусов. Когда поднимаю голову от маленькой раковины, из зеркала на меня угрюмо глядит заросшее существо. Губы нервно сжаты, взгляд опять исподлобья, но я даже не стараюсь хмуриться… Расслабляю лицо, – уголки губ сразу опускаются, глаза потухают, проявляется болезненная усталость.

В конце лета мне исполнилось двадцать шесть. Рубен с Анфисой и Марей пришли ко мне и долго толпились у бытовки, по очереди передавали друг другу трубку телефона и взахлеб строили планы на вечеринку в честь моего дня рождения, которая обязательно – это каждый из них повторил по нескольку раз – состоится, как только я вернусь в дом. Я стоял у себя в бытовке, держал в руке трубку второго телефона, кивал в такт их словам, будто китайский болванчик, а про себя надеялся, что к моей выписке все уже забудут об этом.

Телефоны, о которых я говорю, установили здесь еще до моего возвращения. Обычные старые аппараты, такие есть в комнатах для краткосрочных свиданий в тюрьмах: для переговоров между заключенным и его близкими.

Подарков не было, но Рубен принес запеченную оленину.

– Мясо не ем, говорил уже.

За месяц отбывания карантина раз двадцать, наверно, говорил.

– До сих пор? – удивился братец. – Я думал, это уже прошло.

Маре тоже поднадоело раз за разом это слышать. Она с трудом скрыла раздражение, сразу губки поджала, засверкала глазками. По ее лицу я понял, что веду себя некрасиво и вообще от природы неблагодарный. «Хоть сегодня мог бы зажать волю в кулак и справиться со своим недугом, не переломился бы», – упрекал меня ее взгляд.

Извиняться не стал, не было сил. На поздравления едва «спасибо» из себя выдавил, какие уж тут извинения. Мне ничего не хотелось, только пусть они поскорее уйдут и наконец заберут с собой этот жареный кусок мяса, съедят сами или выкинут, мне все равно, лишь бы его здесь не было.

Рубен и Анфиса вроде не подали вида, что я их как-то задел, но Маря даже толком не попрощалась со мной, обиделась. На ее красноречивый взгляд ответил деланым недоумением и прикинулся непонятливым. Оставшись наконец один, в изнеможении опустился на пол. Эта необходимость постоянно прибегать к оправданиям, снова и снова повторять одно и то же выматывает меня, но сказать правду я не могу, это будет все равно что заразить их.

…Первые минуты после уборной запах гари в бытовке ощущается отчетливее, дальше я как обычно перестаю его замечать. Натягиваю джинсы и футболку, босиком перехожу в кухню, набираю в чайник воды из-под крана и включаю плиту. Пока руки заняты механической обыденностью, в голове отдельно от окружающего мира крутятся обрывки сна.

«Есть последнее слово?» – тихо спрашивает прокуренный голос, хрипит над самым ухом, но обращается не ко мне.

Бессознательно вжимаю голову в плечи, с опаской оглядываюсь: никого… Из глубин памяти на меня смотрит Марат, точь-в-точь такой, каким я запомнил его: черные как смоль волосы, угольные глаза и острый нос. Он всегда немного напоминал мне ворона.

Свист чайника приводит меня в чувство. Не заметил, как очутился за обеденным столом. В себя прихожу ослабевший от накативших воспоминаний, но здесь не становится лучше, от мысли о скором выселении вконец хирею.

Со скрежетом отодвигаю стул, подхожу к плите и щелкаю переключателем. Чайник выскальзывает из непослушных рук на соседнюю холодную конфорку, но, к счастью, приземляется удачно и лишь слегка задевает меня горячим боком. Даже не вздрагиваю, мысли заняты другим.

Я не готов вернуться в дом, не готов жить вместе со всеми.

2

Первые новости появились вскользь, между статьями о том, что хозяин выучил свою собаку играть в карты, в моду вошла «сумка-ведро», отдыхавшие на курорте туристки «массово забеременели», а наш Златогорский край занял сорок шестое место в списке регионов по качеству жизни. Неделю назад была похожая новость, но тогда речь шла о запаздывающей оцифровке медицины в Разумнике, а еще раньше – о высоком уровне безработицы.

«В инфекционное отделение Городской клинической больницы им. Орлова с разными временными промежутками поступило четыре человека в состоянии лихорадочного возбуждения. Общие симптомы: высокая температура, судороги, спутанность сознания, беспричинная тревога.

Редакция raz.umnik обратилась за комментариями в пресс-центр вышеупомянутой больницы, однако, по словам врачей, утверждать что-либо до получения результатов анализов нельзя. В данный момент ведется проверка, опрашиваются родственники, устанавливается связь между этими случаями. Больные помещены в инфекционные боксы. До выяснения обстоятельств и причин заражения они останутся в зафиксированном положении, то есть привязанными к кроватям специальными ремнями.

– Мы отслеживаем любое изменение в состоянии поступивших пациентов с лихорадкой и делаем все возможное, чтобы не допустить худшего исхода, – заверяют врачи Городской клинической больницы им. Орлова. – Для облегчения страданий и купирования симптомов больным ввели противосудорожные и снотворные препараты. У двоих отмечены трудности с дыханием. Час назад мы подключили их к аппаратам искусственной вентиляции легких.

Подробности уточняются. Следите за новостями на сайте raz.umnik».

Статья не вызвала у людей особого интереса. Ну загремело в больницу несколько человек с какой-то там лихорадкой, что с того? – спрашивали в комментариях и тут же шутили: во всем виновата тропическая блоха.

В тот день мы с Марей сильно поругались. Обычно я до последнего стараюсь оттянуть момент, когда все полыхнет, но если разговор касается Рубена, тут уже, как ни старайся, договориться мирно не получится.

– Рубен зовет нас к себе на выходные! – радостно сообщила Маря, влетев на кухню, где я за легким перекусом залипал в ноутбук, как всегда. – Он не смог до тебя дозвониться и позвонил мне! Будет запеченная утка, свечи! Еще вино и коньяк, пирожные, а потом всякие интересные игры! Анфиса приедет. Может, кто-нибудь из его соседей подтянется. Скажи, здорово?

Настроение сразу испортилось. Я еще не к месту подумал: от моих предложений сходить куда-нибудь Маря так не ликует, не пылает таким почти детским нетерпением. Но то было просто мысленное замечание, проскользнуло и ушло. В штыки я встал не поэтому.

– Ты как будто не рад?

Маря заметила, что я не спешу зажигаться восторгом, и сразу насупилась. Последнее время такое выражение лица у нее часто. Будто встретила на улице того, с кем очень не хотела разговаривать, но пришлось.

– У нас вроде свои планы были… В кино сходить, погулять по городу, в кафе посидеть…

– Ты серьезно? – фыркнула Маря. – Предложение Рубена в сто раз лучше!

Выходные в загородном доме старшего брата… Уплетать запеченную утку, подливать к ней белый соус и запивать винцом из погреба. А потом через «тончайшее стекло бокала» вдумчиво, с видом философа, наблюдать за отблесками свечей, пока Рубен в сотый раз препарирует мой образ жизни и перечисляет плюсы его собственного сценария, которому я «просто обязан рано или поздно внять». А если придут соседи, сидеть в компании людей, которые мне совершенно не интересны и которым не интересен я, слушать разговоры о бизнесе, подробности чужих отношений и семейной жизни, ненужные бытовые глупости, бессмысленный треп ради трепа. Рубен опять будет пытаться втянуть меня в беседу, поддерживать из жалости и сочувствия, подбадривать словами, которые ему видятся утешающими похлопываниями по плечу, а мне всегда казались тычками в спину. На меня будут смотреть кто со снисхождением, кто с непониманием, а кто с плохо скрытой усмешкой, но в целом как на идиота, который двух слов связать не может. Отрезанный ломоть, непутевый братец. Но из уважения к хозяину дома признают: в моих словах «все же что-то есть». И я не смогу уйти в спальню и растянуться на кровати с хорошей книгой или укрыться на балконе, схорониться в саду… Нельзя, ведь это «жуть как невежливо». Я не должен оставлять Марю одну, не должен выставлять нас в таком некрасивом свете. По поведению одного партнера в паре оценивают обоих. Нельзя давать соседям поводов для сплетен и обсуждений. За семейными ужинами тебя должны поминать только добрым словом.

Последнее – это уже мои слова, но когда я так сказал, Маря обиделась.

– Не делай такое лицо, пожалуйста.

– Какое?

– Ты прекрасно знаешь какое. Вот такое. Мы должны поехать.

Я чуть не спросил, почему должны и кому, уж не соседям ли Рубена?

Она стала говорить, как сильно хочет поехать, вспоминала, до чего было здорово на прошлых вечерах. Я с облегчением заметил, что она больше не называет эти посиделки светскими раутами. Наконец-то… Меня это просто вымораживало.

Обиднее всего, что Рубен знал о наших планах. Накануне я говорил ему. Но тут винить его не в чем, рассорить нас он никогда не пытался, да и делать что-то назло не в его стиле. За ним даже в детстве такого не водилось. Он всего-навсего предложил, по его собственному бессменному мнению, лучшую альтернативу. Он всегда предлагает только лучшую альтернативу, но, водится за ним такой недостаток, не думает о том, чего хотят другие.

Со дня нашего с Марей знакомства мы не пропустили у Рубена ни одного званого вечера. Я на каждый старался находить отговорку не ехать, но ради нее уступал. Опять и опять. Всегда уступал, потому что знал, как ей нравятся эти ужины. Но больше у меня нет ни сил, ни желания уступать.

– У нас были свои планы.

– Не пори ерунды! – рассердилась Маря. – По городу шляться… По-твоему, это планы?

– Разве нет? Еще кино и кафе…

– Туда мы можем пойти в любой другой день. А такие вечера Рубен устраивает только два раза в месяц, да и то из-за работы не всегда получается поехать.

Я выразил свой отказ категорично, не оставив лазеек для уговоров. Попытался сгладить углы, смягчить слова в надежде, что Маря хотя бы сегодня встанет на мое место, поймет, но она просто-напросто уничтожила меня.

– Почему ты не можешь сделать, как я прошу? Неужели это так сложно? Ты что, не любишь меня?

– Люблю. – Ответил сразу, не глядя на нее.

Это уже потом ее вопрос заставил меня крепко задуматься и подтолкнул разбираться в своих чувствах.

– Что-то не заметно! Мне каждый раз приходится тебя уговаривать, без этого ты палец о палец ради меня не ударишь.

Самое забавное, что наши планы на выходные были в честь примирения после очередной ссоры тремя днями ранее.

– Мы никуда не выбираемся вдвоем, тебе бы только дома сидеть! Хожу по гостям одна, когда принято парами! Все приходят парами. Некоторые думают, что мы расстались, ты в курсе? Мне надоело всех переубеждать, надоело искать причину для твоего отсутствия. Знаешь, как это унизительно? Со стороны выглядит так, будто я тебе смертельно надоела!

– Я постоянно предлагаю тебе пойти в театр, в кино или просто погулять. Ты сама отказываешься.

– Потому что не хочу без толку шататься по улицам, это неинтересно! В театре скучно, а кино уже поперек горла стоит. Я хочу бывать у людей, а не толкаться среди них, хочу разговаривать с ними, узнавать, чем они живут, о чем думают… Не понимаю, почему ты так сторонишься окружающих, откуда это в тебе? По-моему, это не нормально! Тебя в гости силком приходится тащить, и так всегда, уже столько лет! Другие люди как люди, дружат парами, вместе проводят выходные и праздники, ходят по ресторанам и клубам, даже соревнования между собой устраивают по боулингу и бильярду! Меня постоянно зовут, но я перестала соглашаться, надоело вечно быть в команде разведенок и одиночек! Что ты улыбаешься, тебе смешно?

– Я не улыбаюсь.

– А то я не вижу! Смешно ставить меня в дурацкое положение, ничего при этом не делая, да? По-твоему, как мне надо было ответить? «Ну, не знаю, вряд ли мне удастся его расшевелить. Его же ни с кем не сведешь, сразу под свой купол прячется и сидит молчком, будто воды в рот набрал. Вы и сами будете не рады, что пригласили его». Так надо было сказать, да?

– Тех, кто нравится мне, ты терпеть не можешь. Мы уже пытались дружить парами. Олег и Зоя, помнишь?

– Тот зануда и его противная жена? – скривилась Маря.

– Коллега с бывшей работы, если быть точным, и его девушка. Они не женаты. Сейчас – может быть, но тогда не были.

– Какая разница? Зачем эти уточнения, мне это не интересно! И пример неудачный! Чтобы дружить парами, нужно нравиться друг другу. А я терпеть не могла его подружку. Скучная, неинтересная, ограниченная женщина!

– Значит, это нормально, когда кто-то не нравится и нет желания с ним общаться?

– Да, если для антипатии есть разумные причины! А у тебя таких причин нет. И не хмыкай мне тут! Все, с кем я пыталась тебя свести, очень интересные и приятные люди. Об окружении Рубена я вообще молчу, у него нет заурядных друзей и знакомых. А этих твоих Олега и Зою я просто ненавидела, такие серости! Но ходила к ним вместе с тобой, потому что так принято, понимаешь? Я согласилась по своей воле, я была рада завести новых друзей. Откуда мне было знать, что они зануды хуже дальних родственников? Не могла же я просто взять и перестать к ним приходить. Как бы это выглядело, ты не думал? Да они бы потом возненавидели меня! Возненавидели и стали говорить обо мне гадости, настраивать тебя против меня.

– Пока что гадости говоришь ты одна…

– Ой, только не надо выставлять их ангелами небесными! Наверняка твой драгоценный Олежка не раз высказывался в мой адрес.

– Ни разу.

– Вот уж не поверю! Не с тобой – так с подружкой своей прохаживался на мой счет.

– Не все вокруг сплетники.

– Хорошенькое дело! – задохнулась Маря. – По-твоему, я сплетница?

– А ты за собой этого не замечала?

– Мой собственный муж вступается не за меня, а за какого-то приятеля, которого уже пятьсот лет не видел!

На этом запал мой иссяк. Безумно хотелось уйти в комнату и закончить спор, но это значило бы согласиться поехать, а в этом я больше не желал уступать.

– Если бы я узнал, что Олег перемывает косточки моей жене и говорит о ней гадости, я бы сначала сделал ему замечание, а потом крепко задумался, нужна ли мне такая дружба. Но сейчас я встаю на его сторону, а не на твою, потому что именно тебе следует сделать замечание.

Маря сердито посмотрела на меня, прищурилась.

– Ты издеваешься?

– Просто не понимаю, чего ты хочешь. Опять же, почему нельзя было сказать, что тебе не нравится у Олега и Зои? Не припомню, чтобы я силой тянул тебя к ним в гости, заставлял ходить на двойные свидания… Все это можно было обсудить спокойно и найти компромисс.

– И какой же компромисс мы найдем в этом случае, когда я хочу ехать к Рубену, а ты не хочешь?

Я уловил в ее голосе воинственные нотки, понял, что ни на какой компромисс она не согласится, только на мою полную и безоговорочную капитуляцию, и воспротивился еще сильнее.

Марю мое недвусмысленное молчание, которое было громче любого ответа, вывело из себя.

– Нарочно решил мне перед выходными настроение испортить?

– Нет. Но если мы продолжим спорить, это ничем хорошим не кончится.

– А так, конечно, все наши разговоры заканчиваются на ура!

– Не мы ли сами в этом виноваты? Я устал от этой ругани, Маря, правда, очень устал… Я пытаюсь не развивать ссору дальше. Это не значит, что я не хочу с тобой разговаривать, как раз напротив… Но ты не говоришь, ты отчитываешь меня. Так может продолжаться до самой ночи. Есть способ закончить все мирно?

– Найти компромисс? – усмехнулась Маря и растянула губы в ехидной улыбке. Эта улыбка шла в том же наборе, что и недовольно-каменное выражение лица, предназначенное для неприятного знакомого на улице, встречи с которым не удалось избежать. Из-за этого я уже не смотрел на нее так часто, как раньше.

– Просто закончить все мирно, – на автомате гнул я свое.

– До чего галантное предложение пойти ко всем чертям!

– Я не пытался тебя оскорбить и никуда не посылал, ни нарочно, ни случайно.

– Ну, чтоб ты знал, я собираюсь принять приглашение твоего брата. Ты поедешь?

– Как я уже сказал… нет.

Потом я клял себя, что мой голос был слишком тих и недостаточно тверд.

– До чего забавно получается, не находишь? Я столько раз торчала у твоих скучных друзей ради тебя, слушала их болтовню, терпела эту противную Зойку. Столько раз плевала на свои интересы, на то, чего хочется мне, на свою антипатию к ним, но когда я попросила тебя сделать что-то ради меня, долго ты раздумывать не стал! Из-за чего в таком случае мне терзаться угрызениями совести, скажи? Я поеду к Рубену и останусь у него на все выходные.

– Наверняка мои друзья не казались бы тебе такими скучными, живи они в двухэтажном коттедже за городом.

У меня не было цели уязвить Марю, и делать ей больно я не хотел, но сносить все молча больше не мог. Внутри не осталось места для обиды за все несправедливые нападки и обвинения, которые сыпались на меня последние полтора года супружеской жизни. Что-то внутри потребовало выступить в свою защиту, ответить, – вот я и ответил. И не считал, будто ляпнул что-то не то, и вины за собою не чувствовал.

Взрыв не заставил себя ждать.

– Ну и сиди дома, раз тебе так привычнее! Я больше не буду тебя никуда звать, так и знай! Ты даже собственного брата избегаешь. Как будто он виноват, что у него все хорошо в жизни сложилось, а у тебя ничего не клеится.

Я внимательно смотрел на Марю. Длинные рыжие волосы лежали непослушными волнами, она так и не успела уложить их в прическу для нашей вечерней прогулки – прологу выходного примирения, – звонок Рубена отвлек ее. Серо-голубые глаза, как пасмурное небо, сверкали молниями, тонкие руки с красивыми пальцами чертили в воздухе категорично утверждающие линии. Что ни говори, Маря очень привлекательная женщина. И пусть кончик носа от злости стал малиновым, а веснушки поблекли под густым румянцем негодования, это не портило ее красоты.

– Что, скажешь, неправда? Как будто я не знаю, почему ты не любишь у него бывать. Ты просто ему завидуешь! Да, да, я знаю! Ты сам не раз говорил, мол, Рубена всегда любили, ему даже ничего не приходилось для этого делать. И вроде шутишь, но я-то видела твои глаза в эту минуту, слышала, каким голосом ты это говоришь! Ты всегда завидовал ему. А кто виноват, что тебе не нравится твоя жизнь? Рубен сам всего добился, вкалывал день и ночь, заводил полезные знакомства, на другой конец света мотался, лишь бы связи нужные наладить. А ты хоть пальцем пошевелил? В запертой квартире деньги не делаются, мой милый. Все это понимают, кроме тебя. Ты сам виноват, но никогда это не признаешь, тебе духу не хватит открыто сказать, что ты завидуешь собственному брату!

В свое время, еще не зная, какая Маря на самом деле, я имел неосторожность ей открыться. Теперь жалею. Для меня самое неприятное и удручающее – вдруг осознать, что я доверился зазря. Распахнул душу, а в итоге мои самые сокровенные мысли и чувства используют против меня же, плюются ими, как обслюнявленными бумажными шариками, отстаивая правоту в глупой грязной склоке.

Я вернул на нее взгляд, и в ту секунду, когда у меня на лице нервно дернулась мышца, в глазах Мари вспыхнуло что-то похожее на удовлетворение, как если бы она была довольна тем, что ей удалось задеть меня за живое.

Возможно ли вообще доказать кому-то, что ты не завидуешь? Не ревнуешь? Придумай ты хоть сотню исчерпывающих ответов, приведи хоть тысячу доводов, но если человек вбил себе в голову, что знает тебя лучше, что у тебя «всё на лице написано», ты никак его не переубедишь. Эта самоуверенность танком подминает логику и здравый смысл.

«Ничего не вижу, ничего не слышу, но всем всё выскажу».