Текст книги "Память по женской линии"

II

Имя ей было – Марианна, но близкие звали Марой, не зная, что это имя славянской богини смерти и зимы…

Она жила смертью. Питалась ею, умывалась, пила и курила смерть. Потому была крупна телом, черноока, черноволоса. И обладала превосходным здоровьем, усваивая и переваривая все, чем жила. Сводя к смерти то есть.

До близких долго не доходило. Кому придет в голову связать внезапную необъяснимую смерть хомяка, с утра еще деловито сующего семечки в защечные мешки, и то, что девочка не заболела краснухой, когда весь класс высадили на карантин. Справедливости ради надо сказать, что она была не единственная из класса, еще три-четыре ребенка не заболели. Может, раньше переболели, ее близкие не интересовались, а радовались, что девочка здорова и растет. После начала недомогать ее старшая сестра, но та и так часто болела, некрепкий ребенок. Болеть старшая сестра принялась, когда младшая пошла ножками и была отлучена от материнской груди. Но не умерла же сестричка, так и хворает по сию пору, перевалив через зрелый возраст. Умерла мать. Но там диагноз: врачи предупреждали, что опасно второго ребенка заводить.

Девочка после школы толком ничего не закончила, но активная девочка и быстро нашла себе работу, связанную с кинологическим клубом. Хороший клуб, отличные собаки, правда, хрупкие: часто болели и умирали. Бывает.

А девочка тем временем совсем уже выросла, похорошела, налилась грудью, потемнела волосами от темно– русых до вороного крыла. Глаза у нее заблестели, даже под веками. И принялась выходить замуж. Раз, другой, третий.

С первым-то мужем все чисто. Он погиб – утонул, когда они уже развелись. Пусть она и рассказывала, что – вдова, что такая вот беда, хотя была заново замужем. Второй примитивно повесился. Но там тоже ясно-понятно: бизнесмен, проблемы, нервы, дело обычное. Хотя со вторым мужем свезло, выпал бонус: квартира в центре. Третий муж опять бизнесмен, жив, по счастью, всего лишь посадили. Она с ним развелась, конечно, но муж, надеясь на лучшее, переписал на нее большую часть активов. А кто бы не развелся? Тут как раз все логично.

Отец умер между третьим и четвертым мужем. Но не так, как хомяк, неожиданно, а долго болел, и она за ним ухаживала, обижаясь на старшую сестру, что та мало участия принимает, ссылаясь на собственные болезни. Нехорошо это: болезни болезнями, а за папой требуется ходить, и наследство тут ни при чем. Не важно, кому он в наследство оставил маленькую квартирку, она и стоит-то сущие копейки, только и годится на то, чтобы продать и вложить деньги в ремонт квартиры от второго мужа.

Все эти перипетии заняли много сил и лет: барышня успела вырасти, заматереть, бросить все работы и обратиться к частной практике ведовства. Бизнесмены, вернее, их жены и любовницы – сохранились у Мары связи от мужей второго и третьего – весьма охотно пользуются такими услугами. Большой плюс, они же ее знают, хотят помочь, поддержать, приходят из любопытства в первую очередь и сочувствия во вторую и – остаются верными, да хотя бы и не слишком, но клиентами. Происходит что-то типа цыганского гипноза, о котором много врут, а есть он или нет на самом деле – кто знает. И то, что дедушка с какой-то стороны действительно, а не для рекламы гадания был цыганом, – не имеет значения. Цыгане – прекрасные музыканты, певцы и танцовщики, это артистичный народ, но, как у всех, не без греха. Хотя богине тьмы Маре цыгане не поклонялись, на протяжении веков они благоговеют перед Солнцем, зороастрийцы, что тут сделаешь.

С мужьями дело со временем законсервировалось, последний, пятый или седьмой – нехорошо считать чужих мужей! – тяжело болен, но она старается, уже который год вытягивает его, лечит. И ее прекрасные черные волосы вьются крупными локонами. А раньше не вились…

Да! Больного мужа не бросишь. Но жизнь, то есть смерть, требует свое. Любовников требует. И вот, один попадает под суд, ровно как третий муж, а другой умирает после долгой болезни, как папа.

Окружение, что характерно – неблизкое, начинает подмечать странные закономерности. Полувека не прошло, как она родилась, а окружение уже подмечает! Боится с ней в связь вступать. Хотя бы и дружескую.

Но жить-то надо! Свои чудесные кудри цвета воронова крыла состригла – тускнеть начали, седеть. Как жить? Кем?

Время идет, поджимает, обтягивает плоть, как тугая перчатка. А люди умирают! Пусть неблизкие, и что не полюбившие ее вовремя, оно и лучше. Выход прост: встроиться, успеть, втиснуть плоть в тугую кожу перчатки времени. Первой объявить, не упустить момент – объявить о смерти значительного лица, явиться на панихиду, даровать жаждущим и не ждущим прочувствованную речь, выразить родственникам соболезнование, вывесить в соцсетях соответствующее. Тут важно вывесить не в своем блоге, а в аккаунте почившего, так больше лайков. И – хорошо. Можно даже волосы отпустить, вроде гуще стали и цвет прежний, черный яростный, почти вернули. Если не лениться и быть в тренде, можно много смерти вокруг найти. Живем!

С похоронами и поминками складывалось хорошо. Мара так часто посещала печальные мероприятия, что везде сходила за свою. Статус повысила, стали думать, ну раз на всех панихидах присутствует, значит, сама человек значительный, общественный человек. Порой, если пропускала чьи-то похороны, провожающим своего покойника казалось, что чего-то не хватает, хуже того, казалось, что и похороны не совсем чтобы настоящие. И так повелось, что, собравшись отдать последний долг в храме ли, в морге или на кладбище, в кафе, в поминальном зале, многие крутили головой удостовериться, здесь ли она.

Как правило, она присутствовала.

Очередные похороны проходили на старом петербуржском кладбище. Где не хоронили известных людей, художников или писателей, или, скажем, богатых промышленников, но многие петербуржцы нашли там последнюю свою постель. Третьего поколения упокоенных коренных горожан насчитывалось немного: кладбище практически закрыли, лишь изредка подхоранивали к родственникам. Река, над которой дремало кладбище, обмелела, кирпичные ворота с высокой стрельчатой аркой обветшали.

У нынешней покойницы на историческом кладбище нашла пристанище вся (уже упокоившаяся) семья, ведя отсчет чуть не с открытия погоста. Близких родных не было у почившей, ни мужа, ни детей, так что непонятно, кто подсуетился подхоронить к старым могилам в таком закрытом месте. Но пришло множество сослуживцев из адвокатской конторы, где работала новопреставленная, и другое малое множество из кинологического клуба, где числилась ее любимая собака. Адвокаты скорбно клонили головы без шляп или в накидках-шалях – в зависимости от пола, потому что поминальную службу вел настоящий батюшка из тоже известного храма при кладбище, чин по чину, кто понимает. «Собачники» оказались попроще, не сообразили, что необходимы головные платки для панихиды, а шляп у них отродясь не водилось, ведь мужчин-кинологов в принципе не было в том клубе, что посещала дорогая покойница.

Кинологи быстро огляделись, это они умеют, профессия заставляет всегда быть на стреме (кошки, чужие собаки, неадекватные прохожие), тотчас заметили Мару и выдохнули. Если та присутствует, похороны бесспорно проходят правильно. Адвокаты Мару не знали, потому не поняли, кто взял слово сразу после главы их адвокатского бюро. Черно-кудрявая дама говорила убедительно, долго, но неграмотно. Адвокатам показалось, что это близкая подруга почившей коллеги, а неграмотность, что же, можно извинить. Покивали, промокнули глаза батистовыми платочками – те, что в накидках-шалях; горестно нахмурились те, что сняли шляпы, и разошлись, все.

Бухгалтер кинологического клуба, словно забыв, по какому поводу собрались здесь, бежала к председателю:

– Ты видела? Ты видела ее? Какое она имела право прийти на похороны после всех конфликтов? Она же практически украла щенка Нестеровой, а после щенок умер, здоровый щенок, элитный, умер неизвестно от чего! Нестерова ее на дух не переносила! Какое право она имеет выступать на похоронах?

– Вера! – Председатель была расстроена и не готова разделить возмущение. – Перед смертью все правы.

– Ты о чем? – взвилась бухгалтер. – Не она умерла, умерла Нестерова!

Откуда ни возьмись появились походные раздвижные столики с бутербродами на одноразовых тарелках и пластиковыми стаканчиками. Бутылки водки и негазированной воды запорхали в рядах. Батюшка целомудренно удалился. На соседних могилах бестактно жировали хвощ и осока, обещая продолжить экспансию.

– Ур-р! – сказали черные вороны на березе, раскинувшейся по диагонали от могилы. – Вам пор-р-а!

Адвокаты отбыли на машинах. Кинологи пошли на автобус дружной гурьбой.

На чем уехала Мара, никто не видел. Многие плакали, не до того было.

Бухгалтер Вера, надравшись водкой на похоронах и усугубив дома пивом из жестяной банки, звонила подруге, плакала, несвязно жаловалась, что вот, эта сука пришла на похороны, а ведь покойница ее не любила. Подруге некогда: варенье варит, из вишни. Подруга утешает резко и неделикатно:

– Ну, а тебе-то что? Есть же родственники, пусть они думают.

Тут пенка варенья устремилась за край эмалированной кастрюльки, и подруга отключилась, не услышав ответ.

Бухгалтер Вера плакала, роняя слезы на смартфон, пьяно повторяя:

– Нестерова, если бы ты видела! Если бы ты видела, Нестерова!

Мара вернулась домой в свою миленькую квартиру с новым ремонтом. Даже не порадовалась, что одна дома, – привыкла к хорошему. Муж в своей пусть небольшой квартире, но ему надо отдельно, болеет. Разобрала постель в яркой нарядной спальне, немного мрачноватая спальня получилась с этими рельефными черно-пурпурными обоями, зато торжественная, царская, как Маре и подобает. Откинула одеяло, нырнула в гнездышко из египетского шелка и уснула, едва коснувшись подушки тугими кудрями.

Уснула, спала, качалась на волнах, черно-пурпурных, ветвящихся вверх и вниз, не разберешь, куда летишь во сне. Ах, как высоко, как глубоко, как мягко туда-сюда!

Внизу или наверху предельной точки – не поняла – обнаружила, что не одна уже в своей мягкой постели на водяном матрасе. Занавеси алькова (пурпурные, лиловые) сомкнулись, словно их, шелковых, на дешевую молнию застегнули. Холодно стало, это среди лета! Холодно и душно. Запахло нехорошо, будто газовую плиту включили, а спичкой поджечь забыли. У нее давно нет газовой плиты, на кухне варочная панель, без всяких спичек. Но это мелочи. Главное: не одна в постели проснулась! Или не главное, а самое страшное? Матрас слева просел, одеяло поползло в сторону, на груди холод, липкий, как шеренга слизней ползет по голому телу, а ведь Мара в пижаме с застежкой до ключиц. Свистит: тихо-тихо рядом с постелью. Надо голову повернуть, посмотреть, что там, а сперва проснуться – ведь это все во сне?

Но поворотиться страшно, а просыпаться не хочется – потому что тоже страшно – если это не сон? Лучше лежать как есть, со скользким следом слизняков на груди, со свистом у кровати и запахом серы из кухни. Лежать, дремать, слушать смерть. А завтра глаза станут ярче, а волосы крепче. Знаем, бывало уже, пусть не так яростно, но сейчас надо перетерпеть, спать дальше, не просыпаться – это важно. Для смерти главное – не просыпаться!

– Скучала обо мне, подруженька любимая? – спросила новопреставленная Нестерова, распахивая объятия. – Я и не догадывалась, как ты меня обожаешь, кабы не твоя речь над гробушком. Спасибо, разъяснила. Ну, звезда моя, как теперь с тобой расстаться? Обож-жаю тож-же! Взаимно! Обнимемся? И я не одна, поворотись, взгляни, сколько нас, любимых тобою на панихидах. Не бойся, детка, никто не заметит, никто не вспомнит!

Над постелью взвизгнули тюлевые занавеси. Бледные руки сомкнулись ненадолго, размыкаясь и уступая очередь следующим, жадным. Звуки влажных нескромных поцелуев смущали пространство миленькой квартиры, они не гармонировали со свежим современным ремонтом.

Курьер был не молод, но легко получал выгодные заказы. Он умел разговаривать с покупателями, даже с самыми конфликтными, и соображал быстрее своих юных коллег по доставке. На эту работу его столкнула искривившаяся семейно-служебная ситуация, таким демаршем он ее не исправил и никому ничего не доказал, но получал особое удовольствие в подобном «умалении».

– Еще месяц, и все, – считал про себя, но месяц перешел в следующий, бывшая жена не звонила, и как-то все нехорошо затягивалось, а смысла во фронде оставалось меньше и меньше. Плюс велосипед – его собственный дорогой Stinger Liberty, а не служебный смешной байк – износился, а от короба c продуктами на спине появились прыщи. Текущая неделя была безоговорочно последней. Хватит! Понимающему достаточно, как говорили латиняне.

Последний понедельник приготовил неприятные подарочки. Курьер взвыл про себя, едва взглянув на первый адрес доставки. Эту дамочку хорошо знала вся их служба. Не то чтобы она не давала чаевых (не давала, само собой, но об этом не говорят), чаевые готовы были презентовать сами курьеры. В половине случаев заказчица отсылала требуемое обратно, находя к чему придраться. Но если и забирала заказ, просила, а главное, получала скидку за несоответствие. Добиться же согласия соответствия заказанному не удавалось никому из курьеров. Менеджеры кривились, снижали выплаты, но сами к дамочке не шли – берегли время и нервы.

На сей раз хозяйка заказала стиральный порошок, бананы и минеральную воду. Все три позиции могли быть оспорены: стиральный порошок не той расфасовки, бананы не той степени спелости, вода не той минерализации. Задержка на сорок минут из общего баланса рабочего времени, плюс возврат заказа. Но курьер отправился по ненавистному адресу, приготавливаясь к перебранке и посему не слезая с велосипеда на пешеходных переходах.

В знакомом дворе, неподалеку от Невского проспекта, он все же спешился, ухватился левой рукой за руль, а правой перекрестился, хотя не был религиозен. Вот парадная, домофон привычно не работает, велосипед можно пристегнуть к оградке чахлого палисадничка, лифт не работает тоже, а кто бы сомневался, пешочком на шестой этаж, вот уже квартира № 64, на полпролета выше квартира № 65, следующая – искомая 66-я.

Но полупролетом выше 65-й квартиры располагался чердак, его дверь-решетка была не слишком надежно заперта навесным замком-личиной. Квартиры под номером 66 не существовало, ей просто негде было поместиться между последней 65-й и чердаком. Курьер пытался восстановить в уме, как выглядел вход в квартиру раньше, припомнил обитую древним дерматином пятнистую дверь 65-й, которую никогда не открывал – это коммуналка, жильцы не делали заказов; так точно эта дверь и выглядела сейчас. Припомнил даже и решетчатую дверь на чердак, как-то раз курил перед ней, доведенный до белого каления заказчицей за пропавшей сегодня дверью 66-й, но как выглядит сама 66-я – нет. Не вспомнить. Не с ума же он сошел? Это было бы обидно в последний день службы, даже нечестно – ведь столько поводов было до, а он их пропустил, что ли?

На веселенькой двери 65-й коммунальной квартиры висела табличка: 1 звонок – Дерюгиным, 2 звонка – Басовой, 3 звонка – Федоренко, 4 звонка – тут поле оставалось чистым.

Курьер позвонил четыре раза, оставляя большие паузы между звонками, авось повезет. Открыл ему молодой господинчик – иначе и не определишь – в пиджачной паре с узорчатым жилетом и белым галстуком, который так и норовил назваться галстухом. Выдающуюся горбинку носа подчеркивал пучок на затылке, ниже, к шее, волосы господинчика были немилосердно выбриты.

– Вы не знаете, где ваша соседка из 66-й? – спросил курьер.

– Она вознеслась! – торжественно ответствовал хозяин, но почему-то указал неожиданно толстым и коротким пальцем вниз.

– Зая! – закричали из глубины квартиры. – Кто там, Зая?

Господинчик усмехнулся, развернулся, скрипнув клетчатыми шлепанцами по линолеуму, и удалился.

Курьер стоял у открытой двери, раздумывая, не позвонить ли еще, но появилась тетка, классическая жительница коммуналки в бигудях под газовым платочком, во фланелевом халате, какие курьер видел только в кино, и со шваброй наперевес.

Сейчас спросит: «Чего надо?» – завороженно предположил курьер, но тетка лишь уставила на него круглые рыжие глаза, молча.

– Ваша соседка из 66-й квартиры… – начал курьер.

– В нашем доме нет такой квартиры, – агрессивно отвечала тетка. – Отстаньте от моего мальчика, не видите – он болен!

Дверь захлопнулась, изнутри еще слышалось «Зая, Зая!», но вскоре не стало слышно ничего.

Курьер нежданно-негаданно для себя озаботился поисками заказчицы и пропавшей квартиры, хотя его ждали другие заказы, оттягивая спицы велосипедного колеса. Он доехал до жилконторы, сейчас это называлось иначе, но курьер был не так уж молод и оперировал старыми названиями.

– У вас числится квартира номер 66, – вопрос он сформулировал как утверждение, так проще получить ответ.

– А в чем дело? – поднялась из-за убогого письменного стола очередная тетка, без бигуди, но в кудряшках коротких волос. – Протечка? Там приличная жилица, лучше вы к ней…

Курьер положил на содрогнувшийся изумлением стол купюру и попросил, как мог, проникновенно:

– Никаких проблем! Маленький вопрос разрешить бы! Мы можем вместе посмотреть, это же рядом?

Кудрявая тетка засопела, с сомнением посмотрела на купюру – правда деньги? – неловко и медленно сложила ее, спрятала в карман:

– Да ладно! Пошлите!

У квартиры 65, где жил господинчик Зая в узорчатом жилете и с мамашей, сотрудница жилконторы, поднимавшаяся по лестнице на пару ступенек выше, развернулась:

– Голубчик, а что вы ищете? Квартира номер 65 – последняя. Что вы мне голову морочите? Выше чердак, никакой 66-й.

– Что же сразу не сказали! – возмутился курьер, но возмутился неубедительно, начал прозревать.

На складе магазина, где собирали заказы для развозки, он спросил коллегу, славящегося бесконечными скандалами с заказчиками. Этого мальчонку давно бы уволили, если бы не ездил так быстро.

– Помнишь тетку, что несколько раз гоняла тебя менять помидоры, ей казалось, что мятые или недозревшие?

– А то! – отозвался мальчонка, – Сука такая!

– Из 66-й квартиры, – уточнил курьер.

– Нет, подожди! Это другая тетка. В 66-ю я не возил заказы.

– Ты забыл! – настаивал курьер. – Ты же чуть не полчаса рассказывал про 66-ю и помидоры!

– Нет же! – обиделся мальчонка. – Это ты забыл! Я никогда не ездил по этому адресу.

Курьер собирался увольняться со следующей недели, но уволился сегодня. И вычеркнул все из памяти. Тотчас.

Подруга – почти жена, как она считала, почти жена, надо лишь подождать, пока Васька разведется, – подруга хозяина сети ресторанов проснулась и поняла, что жизнь дала трещину. Васька не появлялся и не звонил уже четвертый день, а дежурный перевод кинул на карточку как подачку, без всяких там «детка, купи себе новую тряпочку, скучаю, хочу, сегодня загляну, разденься к моему приходу». Надо срочно звонить этой старой перечнице, приятельнице, к слову, его бывшей жены, погадать, узнать, что делать. Но тут же сообразила (она сообразительная, все отмечают!), что эта чернокудрая цыганка-гадалка-приятельница бывшей жены ей приснилась. Некому звонить, не у кого погадать, беда… Разве поискать в Гугле или спросить кого?

Расстроенная барышня пролистнула список контактов, увидела незнакомый: Мара. Кто это – Мара? Маникюрша? Нет, та – Мура. И барышня беспощадно стерла ненужный номер.

Сергей так ослаб за последний год, что спал после обеда всякий день. Болезнь, все проклятая болезнь… Между сном и пробуждением, до того, как прозвонил будильник – он поставил на три часа дня, чтобы успеть к врачу, – подумал, что надо бы позвонить жене, сказать, чтобы сегодня не приезжала, после врача ему не захочется ни с кем разговаривать, даже с ней. А ехать-то далеко, ведь они так и не начали жить вместе, одним домом. Это была ее идея, дескать, романтика в браке сохранится, а он заболел почти сразу после свадьбы, и совместное житье могло превратиться в обузу для нее, чего Сергей не хотел категорически. Прекрасная чернокудрая смуглая Мара, и уколы мочегонного, не дай бог, и больная постель, судно, может быть… Нет, только не это.

Сел на постели, окончательно пробудившись. Подумал, припоминая, все ли собрал выписки и справки для визита к врачу. Заодно прокрутил свой сон – надо же, какими убедительными бывают сны на грани реальности! Мара, жена, позвонить – да, веские воспоминания. Одна нестыковка: он не женат.

– Голубчик, у вас прекрасные снимки! – Врач глядел на Сергея, словно тот симулянт. – Не знаю, что вы себе внушили, но снимки, подчеркиваю, прекрасные. Это не мой случай. Попробуйте с психотерапевтом. Такие фобии тоже не сахар, само собой. Но все же полегче, чем то, что по моей части. Удачи, голубчик!

Сергей не дошел до своей квартиры, он позвонил этажом ниже, и соседка Катя округлила глаза при виде шампанского и полной сетки черешни.

– Надежда Юрьевна! – Юрист или страховой агент, она не поняла, был одет нетипично: не облачен в строгий деловой костюм с галстуком, а затянут серыми кожаными портками с короткой широкой серой же толстовкой сверху. – У меня редкий случай в практике: ввести вас в наследство, о котором вы не знаете. Это приватизированный чердак на улице Гаршина, дом 6.

Надежда схватилась за виски:

– А квартира? Сгорела? Квартира Мары? Там же вещи родителей, семейные альбомы… А Мара?

– Не волнуйтесь, пожалуйста! Понимаю, что неожиданно. Но приятно, так? Никаких сонаследников. Никакого пожара. Ваш отец приватизировал помещение за несколько лет до смерти, и согласно его распоряжения, требуется ввести вас во владение сегодняшнего числа сего года. Вы же единственный ребенок?

Надежда хотела возразить, но вспомнила, что возражать нечему. Единственный ребенок, да.

– Вещи? Фотографии? – Она заставила себя уточнить.

– Какие вещи на чердаке, милая? – урезонил юрист или страховой агент. – Вам еще предстоит их завезти. Но бумаги в порядке, чердак зарегистрирован как квартира, ей присвоен номер 66. Поздравляю!

– Твоих следов не осталось снаруж-жи, ты наш-ша. – Жаркий шепот обволакивал ухо Мары саваном, но жар был ледяным. – Куш-шать подано, – и это последнее, что она услышала до.