Текст книги "Риск эгоистического свойства"

– Шутишь? – перешла на «ты» Катерина.

Устала, «вы» и с папашей этого подростка хватает, так что дитя перебьется, раз не принимает предложенный уважительный тон беседы.

– Еще порази меня заявлением, что не знаешь о возможных последствиях.

– Нежелательная беременность, венерические заболевания, ВИЧ, разбитое сердце, – отрапортовала, как заученный урок, Соня, скорчив не в меру серьезную рожицу.

– А также внематочная беременность, хламидиозы и иные вирусные заболевания, подлежащие тяжелому лечению. Надеюсь, ты мне сказала правду.

Соня, положив правую ладонь на сердце, левую подняв вперед, сделала страшное лицо, поклявшись:

– Как на духу! В интимные сексуальные связи не вступала! – и добавила доверительным тоном: – Папуля зорко блюдет мою девственность, рекомендуя торжественно расстаться с ней по любви и желательно после восемнадцати лет!

– Да! – вздохнула Катерина. – Похоже, что освоение тобой теоретической части он прохлопал.

– Смеетесь? – повторила похожий вопрос в свою очередь Соня, вздохнула, изображая печаль за отца. – Интернет, подруги, уроки по анатомии и этике, мальчики, озабоченные своей гиперсексуальностью…

– Нелегко-о-о… – согласилась Катерина, – давай, подкованная, осмотрю тебя.

Диагноз, поставленный Катериной, так же как и ее предположение о получении простуды, подтвердились. Софья Бойцова обслуживала клиентов за столиками на улице, на открытой террасе возле кафе. В Москве стояла несусветная жара и, каждый раз прибегая на кухню за заказом, Соня на пару минут становилась под кондиционер, охлаждаясь.

Результат не замедлил.

– Несколько дней поделаем тебе уколы, попьешь таблетки курсом, отвары травяные, соки, постельный режим, а там посмотрим. Я все же настаиваю сдать анализы, подстраховаться. Но необходимости в госпитализации не вижу.

– Вот и славно! – искрила жизнерадостностью девочка Соня.

– Сегодня можешь перебраться домой, в свою кровать.

– Не гоните, тетенька-а-а! – дурашливым голосом запричитала Соня. – Мне у вас нравится.

– Да с чего бы? – подивилась Катерина.

– Диван удобный, телик большой, лежишь себе, болеешь, Валентина всячески балует, – перечислила составляющие «нравится» Соня.

– А то у тебя дома телика с диваном нет, и Валентина при тебе.

– А с вами поболтать, – стала загибать пальцы, перечисляя недостающие дома плюсы, – и отца родного чаще видеть стану. Если дома болеть, то чего ему торопиться, лежит себе ребенок, никуда не денется, под надежным присмотром Валюши. А тут вроде как у чужого человека, значится, серьезное что, надо пораньше приехать, посидеть рядом, проконтролировать что и как!

– Страте-ег! – похвалила Катерина. – Но со мной особо не поболтаешь, я много работаю, а когда бываю дома, то сплю или читаю медицинскую периодику. А манипулировать отцовской любовью при твоих способностях ты влегкую можешь и дома.

– Гоните? – изобразив подозрение на лице, выясняла Соня. – Или мы мешаем вашей личной жизни?

– О как! – усмехнулась Катерина всем ее актерским штучкам. – С чего такой жгучий интерес?

– Нравитесь вы мне, – доверительным тоном «открыла» секрет Соня. – Имею я тайный план. Может, я хочу вас с папаней свести. Он мужчина интересный, молодой, холостой, да и вы, как я посмотрю, не замужем. А чё?

– Дитя, – тоже доверительно понизив голос, подыгрывая, предупредила Катерина, – будь осторожна в своих желаниях, а то они могут сбыться, и я стану твоей злой мачехой. И не забудь, я умею резать маленьких глупых девочек!

– Катерина Анатольевна, – вошла в гостиную из кухни Валентина, которая внимательно слушала там весь их разговор и вовремя встряла, недовольная Сониным поведением.

Соне скучно, это понятно, и она разбушевалась своими подростковыми, как они называют, подколками, а Валентина знала: если не остановить, может до утра изводить взрослых.

– Идите кушать. Ужин поспел. Вы ж с работы, устамши.

– Уставшая, – в два голоса поправили Катерина с Соней.

– А меня не зовешь? – ласково поинтересовалась девочка-заноза.

– Я тебе сюда принесу, Сонечка. Тебе вставать нельзя. – И стрельнула на докторшу взглядом, ожидая поддержки.

– Вставать нельзя! – радостно подтвердила доктор Воронцова.

Ей захотелось показать неугомонной девчонке язык, празднуя счет один–ноль в пользу старших, вот так-то! Настроение у доктора Воронцовой разухабилось не пойми с чего, то ли девочка Соня ее так расшевелила язвительными высказываниями и театральной дурашливостью, то ли просто жизнь хороша?

Катерина с таким эстетским удовольствием наслаждалась ужином, посмеиваясь над Валентиниными неиссякаемыми рассказами и высказываниями, выдержанными в этническом стиле российской глубинки, и над громкими Сониными комментариями, сопровождавшими любое из этих высказываний из комнаты. Двери между гостиной и кухней оставались распахнутыми, и больная имела прекрасную возможность принимать активное вербальное участие в беседе за кухонным столом, не вставая с дивана.

Катерине стало тепло в душе и уютно. Она и не знала, что бывает так хорошо, казалось бы, без особых причин. Может, потому, что ее ждали, готовили ужин, радовались искренне ее приходу домой, а девочка-подросток дурачилась провокационными замечаниями.

Как будто Катя заглянула в чью-то счастливую жизнь и присела на минутку за их стол побыть в их тихом семейном счастье…

Тихо радоваться, веселиться, улыбаться Катерина Анатольевна перестала резко, как только Сонечка прокричала из комнаты, оповещая:

– Папулька звонил, едет и торопится к нам!

Как же это она про «папульку»-то забыла?!

Вот с ним встречаться совсем не хотелось, не готова она к новым психологическим испытаниям, мыслям сложным, чувствам противоречивым, шевелящимся ужами в голове! Черт бы его побрал!

Думала же о нем весь день, о взглядах его, настроениях-решениях!

И Катерина Анатольевна трусливо сбежала, как давеча утром!

Прихватив свежий медицинский журнал, залегла в своей спальне в кровать, официально холодным тоном сообщив заинтригованным столь резкой переменой настроения двум любопытствующим барышням, что ей надо поработать.

Читать статью не получалось – все-то она прислушивалась, ожидая звонка в дверь, и думала, как ей себя вести, встретившись с Бойцовым.

Вот как ей себя вести?! Как вообще ведут себя женщины в таких ситуациях?

«Ой-ой-ой! „Ситуация“! – необычайно разозлилась на себя Катерина. – Посмотрел он, видите ли, как-то „так“, а ты сразу себе что-то напридумывала на это „так“! И что?! Да, может, он о контракте каком „шоколадном“ думал, а на тебя мечтательно смотрел, представляя возможные доходы, а ты все в свой адрес, как лягушка-царевна на выданье!»

В таком ключе размышлений Катерина Анатольевна накрутила обороты раздражения на себя и на объект размышлений, услышав ожидаемый звонок в дверь.

«Да побери тебя нелегкая! И всех вас вместе она же побери! Свалились тут на мою голову!»

Услышав приглушенный расстоянием и закрытыми дверьми густой низкий голос Кирилла Степановича, Катерина Воронцова, затрепетав всеми ланитами, поджилками и чем положено трепетать нежной барышне в ожидании событий, осознав процесс происходящего трепетания, так разозлилась, что в глазах потемнело. Никогда себе такого не позволяла, не подозревала возможного накала эмоций в себе.

Занесло же, блин, царя-императора на уездную станцию Вилюйск, в связи с поломкой локомотива, местных куриц на путях пугать и тамошних барышень доводить до обмороков красотой своего величия.

Сейчас пройдется по платформе, пользуясь случаем, чтобы размять ноги, скрипя начищенными до блескучих солнечных зайчиков сапожечками. Снисходительно-отстраненно, по сути не замечая, поулыбается начальнику станции, потеющему со страху и чуть подпустившему в штаны от небывалости происшествия и трепета, в полусогнутом состоянии семенившему сзади.

Локомотивчик починят в момент, и умотает императорское величие далее по маршруту следования, мгновенно позабыв и название станции, и ее начальника, и молодых красоток, лишившихся чувств при одном взгляде на него.

Следующая станция – Мухосранск – мимо на всех порах!

И как бы ни распаляла себя подобными сравнениями Катерина, как бы ни уговаривала успокоиться и без эмоций посмотреть на ситуацию – ничего же не происходит, глупые мысли ее, и только! Но все равно прислушивалась к доносившимся из квартирного пространства за дверьми смеху и неразборчивым голосам и злилась все сильнее и сильнее.

Так! Девочку Соню домой! Срочно!

Хватит с нее, Катерины, этих гостей незваных, и никакие взятки и подкуп в виде нереально вкусных ужинов не стоят ее душевного спокойствия!

Ну да, ну да! Хотелось бы знать, найдутся те, кто, решив сбежать от ситуации, вернули себе такую роскошь, как душевное спокойствие?

Способ второй: после побега – ринуться головой вперед в это пугающее до обмирания, вызывающее протест и желание, злящее до невозможности и… и так сильно ожидаемое!

Катерина Анатольевна Воронцова, доктор, хирург, тридцатидвухлетняя дамочка с непростой биографией, швырнула со всей силы куда-то журнал, рывком встала с кровати и решительно отправилась портить настроение присутствующим, делясь своим, далеко не благодушным!

– Здравствуйте, Кирилл Степанович, – поздоровалась она предельно нейтральным, холодным тоном, входя в гостиную.

– Здравствуйте, Катерина Анатольевна – обрадовался или сделал вид, что обрадовался, «царь-император», – мы вас снова потревожили.

Ах ты ж господи боже мой! Потревожил он!

– Да, – подтвердила вмешательство в свою жизнь Катерина. – У нас хорошие новости. Соня идет на поправку. Дня через четыре, если станет выполнять в полном объеме все предписания, будет здорова.

– Ее можно забрать домой? – уловив настроения хозяйки, перестал дежурно-уважительно улыбаться Бойцов.

– Можно, – не колеблясь разрешила она.

– Только сначала отужинайте, Кирилл Степанович! – занервничала Валентина, чувствуя, куда эти ветры непонятные дуют.

– Я с тобой! – откидывая одеяло, начала вставать Соня.

– А вам, девушка, положено лежать! – опередила инициативу Катерина. – Никакого балета! Постельный режим!

– Да я себя хорошо чувствую, – заныла просительно Соня.

– Лежать! – отрезала Катерина.

И двинулась в кухню впереди Кирилла. А куда деваться? Не выказывать же демонстративное полное игнорирование, удалившись назад в спальню. Что-то из невысказанного: «Вы все мне мешаете и раздражаете! Мотайте с моей территории поскорей, чтобы я вас не видела!»

Ладно, попьет чайку, пока господин Бойцов «отужинает». И только одна тема: здоровье Сони!

«И не смотри ему в глаза!» – дала себе мысленный приказ Катерина.

Ничего, нормально! Справилась, и тему, и лицо ей удалось выдержать, как и установку, запрещающую прямые взгляды.

Эвакуация больной этажом выше прошла удачно, невзирая на Сонины капризы, с просьбами оставить ее у Катерины Анатольевны, ей здесь «веселее».

Вернувшись от соседей, Катерина заперла дверь, послонялась по квартире, не понимая, отчего ей так неуютно. Прислушалась к себе и призналась, что воцарившаяся тишина и долгожданный покой давят ей на мозг. Она включила телевизор, сделав звук погромче, и отправилась в кухню пить чай.

Чай, несправедливо закинутый в сердцах журнал, найденный за креслом в спальне, бубнящий телевизор – прорвемся!

До приезда Тимофея осталось семь с половиной дней!

Понять бы, чего именно она ждет от его приезда, кроме, естественно, радости и счастья видеть.

Спасения? Спрятаться по привычке за него и отсидеться? А что дальше? Он уедет, и дальше-то что?

И хочет ли она, чтобы он вмешался и своим присутствием остановил то, что уже накрыло их обоих с Кириллом перенасыщенной электрическими зарядами грозовой тучей?

Она не знала, понятия не имела, как себя вести, когда мужчина проявляет такой интерес, не интерес, нет, это слишком нерешительное определение. Когда всем существом, без слов, ставит женщину в известность о принятом им решении, от которого не отступится. И все бы ничего, если бы не звучали с ним в унисон желания, если бы не отзывалась всем, что есть в ней, женским.

К мужскому интересу различного уровня проявления – от интеллигентного намека до хамской атаки – Катерина привыкла и умела с этим справляться легко, различными способами – от мягкого отказа и элегантного ухода от навязчивого внимания до прямолинейно-грубого разъяснения, какой именно «шестнадцатый пролетающий» номер имеет мужская настаивающая на телесном общении особь.

А вот самой испытывать встречное желание, стремление, чтобы замирать, думать и хотеть и пугаться!

Господи, господи! Какая же странная, нелепая жизнь у нее сложилась, жизнь, в которой ничему подобному не было места!

В следующий раз Тимофей приехал к ней в общежитие через полгода, в начале лета, в разгар сессии.

Катерине исполнилось восемнадцать, и она успешно победила образ, мышление и поведение церковной мышки, преобразившись в интересную привлекательную девушку.

Не красавицу, да она и не стремилась и не рвалась в красавицы, загадочная, необыкновенная, неординарная и всяческие эпитеты в этом роде. Копна медно-темно-рыжеватых волос, естественно вьющихся, за которыми Катя научилась правильно ухаживать, изумрудные глаза, точеная фигурка, красивые стройные ноги, словом, отбоя от поклонников не было. А если присовокупить к внешней привлекательности острый ум, отточенную житейскую, не по годам, мудрость, то получается, как вы понимаете, убойный для мужиков фугас!

Но…

Освоив в кратчайшие сроки тайны женских премудростей, правила украшательства фасада, умение общаться и просчитывать людей, Катерина обошла стороной только один жизненный аспект – влюбленность, заинтересованность с продолжением, флирт.

У нее имелся Тимофей, а с ним сравнения невозможны. Все эти общежитские, институтские мальчики даже предварительного конкурса в участники соревнования не проходили – дети!

Глупые, сопливые, эгоистичные до самозабвения, озабоченные бьющими в голову гормонами!

Неинтересно.

Да Катерина и намека не допускала, что может сложиться некое иное развитие событий ее жизни, кроме того, что они всегда будут с Тимофеем вместе. Всегда, во всем – в жизни, в дружбе, в постели, в семье.

Тимофей появился днем, постучав в дверь комнаты. И снова Катька висела на нем, обхватив руками-ногами, как елочная игрушка-зацепка, верещала от радости и поверить не могла, что он здесь, с ней. А он смеялся ее восторгам, кружил по комнате и целовал в щеки.

Он привез кучу подарков и много-много вкусностей. Надюха ушла к одногруппницам на другой этаж готовиться к завтрашнему экзамену, а Катька, наслаждаясь одиночеством и тишиной, готовилась сама без компании единомышленников. Воспользовавшись, что им никто не мешает, они быстро вдвоем накрыли небывалый для общаги богатый стол и сели отмечать приезд Тимофея, есть и разговаривать.

Тим похвалил за преображение из лягушки в царевну и за то, что переходный этап этого преображения она перемахнула не глядя, правда, строго спросил:

– К бабке, я надеюсь, ты сообразила ходить в прежнем виде?

– Конечно! – отрапортовала «соображением» Катя. – В этом году ее подруга не болеет и она уезжает к ней на дачу. Так что я одна поживу у нее дома в каникулы.

– А зачем? Живи здесь. У тебя какая-нибудь практика есть после сессии?

– Нет, в следующем году начинается. Но у меня работа.

– Вот и оставайся в общаге. Зачем тебе, чтобы бабкины соседки, Евгения эта Ивановна, тебя контролировали? Тебе больше не надо жить по ее правилам.

Действительно, не надо! И Катерина словно вдохнула воздуха чистого, свежего, сколько могла, как будто от бронхита хронического излечилась чудом в один момент.

Катя отшумела первыми радостными эмоциями, отсалютовав его приезду, и сразу задумала нечто естественное и разумеющееся само собой. Поэтому весело, без всяких не имеющих в их отношениях места намеков, неудобных тем, смущений радостно сообщила о решении:

– Я сейчас схожу наверх к девчонкам, скажу Надюхе, чтобы осталась там ночевать. И нам никто не помешает сегодня ночью, будем вместе.

Он посмотрел на нее таким же темным, странным взглядом, как смотрел однажды, и что-то пугающее, непонятное плеснулось в глубине его глаз.

– Нет, Катерина, – ровным хладнокровным тоном остановил ее порыв Тимофей. – Спать вместе мы не будем. И заниматься сексом и любовью не будем.

Катерина, подскочившая уже было бежать осуществлять задуманное, медленно опустилась назад на стул, пораженная не столько самим утверждением, но этим его тоном и взглядом.

– До свадьбы? – все еще не поняла до конца, не приняла окончательности приговора Катька.

– Нет. Мы не будем ни любовниками, ни мужем и женой.

– Почему? – потрясенным, испуганным шепотом спросила она. – Как же так, Тим? У меня ведь есть только ты? Нам же с тобой больше никто не нужен!

– Потому что ты меня не любишь, Катюха, – сбавил он жесткой твердости в голосе.

– Я люблю тебя! Люблю! Ты же знаешь! Как ты можешь такое говорить?! – перешла с шепота на крик Катерина.

– Да. Знаю. Любишь. Как брата, отца, как единственного родного человека. Но это другая любовь.

– Да что за ерунда, Тим! – сопротивлялась она изо всех сил его тону, произносившему сейчас приговор им обоим.

Сопротивлялась как могла, потому что знала, когда он так говорит – то все!

Все! Ничто и никто не сможет его переубедить, остановить, достучаться. Захолодело все внутри безысходностью потери, беспомощности, словно бросили ее снова одну, теперь уж навсегда!

Но самое страшное!..

Где-то глубоко сидело подозрение, что он прав!

Нет! Нет! Нет! Не может он быть прав! Все его слова неправильные, ошибочные, бред! Он единственный, самый лучший, самый близкий и родной, никаких других просто нет, не существует! Да какие другие?! Вы что?!

Он центр ее вселенной, он спас ее, сделал сильной, умной, научил жить и оберегал! Она его любит правильно, как надо! Что он напридумывал?!

Тимофей внимательно смотрел на выражение Катькиного лица, читая, как с книжного листа, все ее мысли, переживания, эмоции, догадки, возмущения, страхи.

Налил себе водки, Катерине вино в стаканы, выпил молча, закурил, сильно затянувшись. Не сводя с него взгляда, она выпила, не почувствовав вкуса, и хриплым, старческим голосом потребовала:

– Объясни, почему ты так решил?

– Я объясню, Кошка, но только один раз, и больше к этой теме мы не станем возвращаться, – решительно, но как-то надломленно принялся объяснять Тимофей. – Когда мне предложили в разведшколу идти, я думал сразу отказаться, к тебе рвался. А потом прикинул, не мешало бы сначала посмотреть, как у нас с тобой. Два года прошло, ты повзрослела, можно и серьезные вопросы решать. Думал, работать пойду, ты учиться, через год поженимся. А увидел тебя, сразу понял – ни фига! Не тянет тебя ко мне как к мужику! И не потому, что ты наивняк сопливый, побольше других об этом знаешь, сам все объяснял, а нет в тебе ко мне ни желания, ни любви. Ты висела на мне, обнимала постоянно, все руку отпустить не могла, но ни разу не потянулась поцеловать, посмотреть другим взглядом. Не звучим мы вместе! Вот я и ушел, выбрал себе профессию подальше от тебя. Присматриваю на расстоянии, кое с кем из мужиков общежитских переписываюсь, из тех, с кем в прошлый раз познакомился, чтобы знать, что у тебя здесь происходит.

У Катьки рушился мир, жизнь рушилась, разлетаясь обломками, и она попыталась хоть как-то спастись в этом землетрясении, под обломками.

– Тим! Тим, я просто об этом ничего не знаю! Я и не целовалась ни разу в жизни! Это все неправильно, что ты говоришь, не может никого быть, кроме тебя, в моей жизни! Я не задумывалась про любовь, про «звучим»! Для меня ясно и понятно, что можешь быть только ты!

Он резко, зло, движением, которое она и не успела заметить, рывком притянул Катерину к себе с такой стремительной силой, что оба стула, на которых они сидели, отлетели далеко в разные стороны, и поцеловал.

Жестко, делая больно губами. Но сразу сбавил напор, уложил ее затылок в свою большую ладонь, повернув и устроив ее голову удобней, углубил поцелуй, раскрыв языком ей зубы.

И целовал.

То ли от внезапности, то ли от переживаний сильнейших, пугающих Катька не чувствовала ничего приятного. А ведь это был ее первый настоящий поцелуй и именно с тем человеком, с которым и подразумевалось, и… и пустота.

Он так же резко, как атаковал, прервав поцелуй, оттолкнул ее от себя.

– Все? Вопросов больше нет? – агрессивно-обвинительно сказал, заглянув ей в глаза.

– Я… это неожиданно, я ничего не поняла, надо еще раз попробовать, – лепетала Катька, чувствуя, как неумолимо разрастается внутри зияющая черная пустота.

Тимофей пребольно ухватил ее за плечо, впиваясь через ткань футболки в кожу пальцами, рванул к себе и, буравя злыми, прищуренными от гнева глазами, обжег жесткими, бьющими наотмашь, как пощечины, словами:

– Я, конечно, могу прямо сейчас завалить тебя и драть всю ночь, тем более что у меня хрен знает сколько не было бабы! Но мне не нужны ничьи подачки, особенно твои! Я потом ненавидеть тебя буду и себя! – И он второй раз оттолкнул ее от себя, как гадость мерзкую какую.

Налил полстакана водки и выпил залпом. Как воду. Закрыл глаза. Постоял так несколько секунд, перевел дыхание, медленно поднял свой стул, поставил на место и сел.

Катька стояла не шевелясь, потрясенно следя взглядом за каждым его движением.

– Садись, – приказал Тимофей, посмотрев на нее черными бездонными зрачками, поглотившими радужку глаз.

Незрячими руками, так и продолжая не сводить с него взгляда, она нащупала свой стул за спиной, поставила и села.

– У меня нет никого на свете, кроме тебя, – отведя от нее взгляд, сказал он голосом, перегоревшим от боли в пепел. – Я хочу тебя лет с четырнадцати, а полюбил в тот момент, когда ты затащила меня избитого под бабкину кровать. И ждал все эти годы. Надеялся. Я могу взять все, что ты предлагаешь, и знаю, мы бы хорошо жили, но мне этого мало. Я беспризорник, шпана дворовая, сын конченых алкоголиков, отброс общества с рождения, и именно поэтому еще в детстве я поклялся, что никогда и никому не позволю себя унижать. Жить с тобой, ложиться в одну постель, заниматься любовью и знать, что ты меня не любишь и не сможешь полюбить, – это унижение. И это убьет, предварительно исковеркав, изгадив, все, что у нас есть, мы потеряем друг друга.

Катерина смотрела на него, и у нее беззвучно катились слезы по щекам, и она чувствовала себя виноватой! Виноватой, виноватой! Она ненавидела себя в тот момент! И жить не хотелось, так непереносимо тошно было!

– Что нам делать? – шепотом спросила она, забывая вытирать слезы, которые, стекая по щекам, собирались в большую каплю на подбородке и шлепались на ее сцепленные замком ладони, обжигая, как кипяток.

Как было всегда, все эти годы – только он один и мог ответить на этот вопрос. Он посмотрел на нее, и перегоревший в пепел взгляд менялся на стариковскую мудрость.

– Ничего, Катюха, не делать. Жить дальше.

А ей казалось, что огромный ржавый крючок подцепил все ее внутренности и тянет через разрывающееся горло, это было больно, больно, больно!! И нечем дышать, а сердце уже разлетелось на тысячу ошметков, и сейчас, вот прямо сейчас она умрет!

Не умерла. А пытки только начинались.

– Катька! – с громким жизнеутверждающим возгласом влетела в комнату соседка Надя и затормозила на пороге, увидев Тимофея. – О, ты не одна!

А великий лицедей Тимофей в пару секунд изменил выражение лица, спрятав истинные переживания за привычной маской мужской приветливой заинтересованности.

– Как я понял, это твоя знаменитая соседка Надежда, – с максимальной любезностью и мужским обаянием, включенным на всю мощность, сказал он.

– А если я не ошибаюсь, – нырнула с удовольствием во флирт Надюха, в прямом смысле слова «с порога», – это легендарный брат?

– Тимофей, – представился он, поднимаясь со стула.

– О, да у вас тут пир горой! – покачивая призывно бедрами, поднесла себя к столу Надька.

– Прошу, – широким жестом пригласил Тим, демонстративно окинув ее оценивающим взглядом с ног до головы и изобразив восхищение увиденным и по достоинству оцененным.

Просить было лишним, Надька уже присутствовала в полном объеме и за столом, и в игре мальчики-девочки.

Слухи в общаге быстрее и жарче лесного пожара, и через полчаса к ним в комнату потянулся народ, знакомый и очарованный Тимофеем с Нового года.

Выпивка, веселье, музыка набирали обороты и масштабность. Надька и парочка девушек, образовавшихся незаметно в халявном застолье, выдавали Тимофею откровенные авансы, а Катерина понемногу смещалась на задник декораций, отодвигаемая шумной, все прибывающей компанией.

Чтобы занять себя и отвлечься от непроходящей боли и горя черного, она взялась мыть тарелки, таская их на кухню и чистыми обратно. В одну из таких ходок Надька вызвалась ей помочь, но, как выяснилось, имела иные планы, гораздо более интересные и занимательные, чем мытье посуды, – поговорить.

– Ну, ты, Катька, и партизанка! Год вместе живем, а ты и не намекнула даже, какой у тебя потрясающий брат!

Катька неопределенно пожала плечами, говорить ей было трудно, горло не слушалось и хотелось, чтобы Надька отстала поскорей.

– Слушай, он такой сексуальный! А фигура! Полный отпад, зашибись! Катьк, ты не против, если я с ним?..

Катерина повторила пожимание плечами, жест, подразумевающий равнодушие.

Она была против! Еще как против! Но это уже ничего не меняло!

Больше всего ей хотелось сейчас сбежать, хоть куда, лучше всего на крайний край света, и найти там большой куст, спрятаться в нем, плакать и не высовываться!

Пытка в исполнении инквизитора Надьки продолжалась:

– Ты тогда переночуй сегодня у девчонок своих, ладно? А я сейчас толпу разгоню по-быстрому! И уберу в комнате сама, обещаю!

И Надюха, в предвкушении предстоящих сексуальных радостей, быстро вернулась в комнату осуществлять план соблазнения.

Катька высунулась по пояс в кухонное окно и стала дышать во всю силу легких, чувствуя накатывающую волнами тошноту. Ей ничего не поможет! Это надо просто пережить! Секунда за секундой, минута за минутой, час за часом, отсчитывая их в голове – раз, два, три…

Пе-ре-жить!

Он прав! Будь ты неладна, жизнь распроклятая, отнимающая у нее всех, кого она любит, – он прав тысячу раз! Она жизни без него не представляла, не могла, умерла бы за него не задумываясь, любила его всеми потрохами, каждой клеткой! Но не как мужчину, не как любимого мужчину!

Но почему?! Почему?!

Единственный, родной, защита, опора, учитель, друг, отец, брат – стена! Единственный! Она не хотела его ни с кем делить.

Катька бродила по этажам затихающей постепенно общаги, пряталась от неугомонных полуночников в уединенных закутках, думала, задавала себе вопросы и разрывала сердце обидой и претензиями к жизни.

Что-то неведомое, темное, какой-то скрытый мазохизм притащил ее, как на веревочке, к дверям комнаты. Никто не утруждал себя попытками вести себя тихо и что-то скрывать, и со всей явственностью из-за двери доносились звуки горячего сексуального действия, находящегося в полном разгаре.

Катька села на пол возле двери, вытянула ноги, привалившись спиной к стене, зажала рот двумя ладонями и выла раненой волчицей от боли и безысходности.

Жизнь кончилась.

В тот момент для нее, Катерины Воронцовой, жизнь кончилась!

«Киоск звукозаписи, около пляжа, жизнь кончилась, началась распродажа!» – Вознесенский знал, о чем говорил.

В своем слепом переживаемом горе она не услышала, что звуки активных сексуальных действий прекратились. Почувствовала перемену в пространстве вокруг себя, когда дверь открылась и вышел Тим. Босиком, с голым торсом, в одних джинсах.

Он никак не мог ее слышать, она сама себя не слышала, так тихо двигалась, дышала, плакала, сегодня она стала оболочкой Катерины Воронцовой.

Он ее чувствовал. На расстоянии. Как всегда.

Тимофей сел рядом, тоже вытянул ноги, перетащил Катьку к себе на колени, обнял, прижал, покачивал тихонько, уткнувшись подбородком в ее макушку.

– Не плачь, Кошка. Жизнь – сука! И ты это лучше других знаешь. Все будет хорошо.

Она покачала отрицательно и не веря головой, говорить не могла, оболочки от людей не разговаривают.

– Будет! – пообещал он уверенно. – Не так, как раньше, но будет! Я тебе сейчас расскажу как. Я расскажу тебе историю про девочку Катю.

Катерина притихла, перестала беззвучно всхлипывать.

– До сегодняшнего дня она была маленькой, наивной, брошенной всеми девочкой. Только один мальчик оберегал, спасал, учил ее всему, и только с ним ей было ничего не страшно, потому что он спрятал ее от всех несчастий. И в том убежище ей жилось спокойно и уютно, и хотелось остаться там навсегда. Девочка была уверена, что надо жить только с этим мальчиком, потому что он единственный, надежный. Но оказалось, что для того, чтобы жить, требуется выходить наружу и общаться с другими людьми. А это было очень страшно. Но девочка эта была сильная, смелая, очень умная, и она покинула убежище. И стала известным врачом, встретила принца и полюбила его, и они сыграли красивую свадьбу. А потом у них родились красивые дети.

– А мальчик? – просипела сухим горлом Катька.

– У мальчика тоже сложится все хорошо.

– Я не хочу без тебя, Тим, – сипела шершавым горлом Катька. – Я не умею и не хочу без тебя!

– Я всегда рядом, Кошка, где бы я ни был, я всегда с тобой. Ничего не изменилось, мы родные люди, и это навсегда. Мы прояснили наши отношения и ожидания, и это хорошо, убрались недоговоренности и глупости. И ты не обольщайся, никакому козлу я тебя не отдам. Самолично стану проверять и наводить справки о каждом твоем мужике. И не спеши во все тяжкие от обиды и назло кидаться, выпорю за глупость.

– Тим, все плохо! – хрипела Катька.

– Все нормально, Кошка. Это просто жизнь. Ну, вот у нас с тобой такая сука жизнь.

Он что-то еще говорил, шептал ей успокаивающие слова, и Катька проваливалась в его голос, как в исцеляющую воду, пока не заснула у него на коленях.

Тимофей отнес ее в кровать, раздел, уложил, накрыл одеялом. Но ничего этого она не чувствовала, спасаясь от горя в обморочном сне, и не слышала, что Тимофей с Надькой до самого утра занимались любовью, скрипя железной койкой, и как он ушел утром, поцеловав спящую Катьку на прощание в лоб.

Он приезжал только к ней, Катерина была его домом и семьей, в любой выдавшийся отпуск и увольнительные – домой. К Катерине.

Давно обзаведясь сотовыми, они болтали часами и письма писали регулярно. Куда и зачем посылала его родина, для Катерины оставалось тайной, военно-стратегической тайной, о которой права не имел распространяться Тимофей. А она и не спрашивала, иногда скупо и зло сам рассказывал, но без точных дат и мест действия.

Доставалось ему.

После того его приезда в лето первого курса их отношения, пройдя через очистительную боль, стали глубже, откровенней, чище, так Катерине чувствовалось. Она только потом поняла, что он очередной раз спас ее и защитил от разрушения, отказавшись от совместной жизни.