Текст книги "Свидание вслепую"

– Лады, рискнем!

– А чо, Иваныч, давай! – взбодрился второй пилот. – Авось пронесет!

– «Пронесет», – передразнил недовольно командир, – еще один птенец-юнец на мою голову образовался! Ты там, Юрик, не был, только понаслышке о тех местах знаешь, а я в прошлый раз еле машину и свою жопу унес. Пронесет тебя поносом испужным, а не бреющим по верхам!

Однако – полетели.

Захар в наушниках слышал переговоры экипажа и диспетчера, потерявшего на пару минут дар речи, когда Иваныч ему объявил о решении лететь через Черное Озеро.

– Вы что, мужики, охренели? – после продолжительной паузы поинтересовался диспетчер. – Или перепились там?

– Ты давай веди! – одернул его Иваныч. – Не засоряй эфир болтовней неуставной!

– Ну, как знаете… – пролепетал потрясенный диспетчер.

Погода и на самом деле как сбесилась: снег вперемешку с дождем, и все это крутилось-вертелось, подгоняемое порывами ветра. Но стоило отлететь на десяток километров и лечь на курс – как будто в другую страну попали: солнце, подмороженное легким молодым ранним августовским морозцем, ширь бескрайняя – красота!

– Может, повезет, – услышал Захар в наушниках голос Иваныча. – Озеро туманом прикроет. В прошлый раз так и было, да и мужики говорили, что обычно над ним туман стелется.

– Подлетаем, – придушенным тенором оповестил Юрик.

Захар прилип к иллюминатору, стараясь разглядеть: что там за озеро такое загадочное, что даже бывалых мужиков пугает до оторопи? Видимость стояла кристально прозрачная: до самого горизонта, во все стороны, еще не тундра, но уже и не тайга – пограничье. Высокие деревья торчали среди низкорослого подлеска и на проплешинах без растений, только на краю самого густого темного ельника по земле стелился густой молочно-белый туман. Захар присмотрелся: странный это был туман – он переливался разными красками, то розовато-рассветными отблесками, то голубовато-снежным холодом, и постоянно перемещался, но не клочками, поддуваемыми ветрами, а как большое пуховое одеяло, всей массой.

Это, что ли, то самое озеро мистическое?

И что в нем такого? Из-за чего столько шуму поднимать?

Или его мужики прикалывали, проверяли на «слабо», по устоявшейся привычке ставить новичка в неловкие, глупые ситуации и наблюдать, как он из них выберется. Нормальный такой подкол в любом мужском сообществе, куда приходит новенький, что-то типа «иди, якорь заточи напильником» на флоте.

Захар оторвался от созерцания природных красот, глянул на мужиков – напряженных, молчаливых, – усмехнулся, даже головой качнул понимающе, и вернулся к наблюдениям.

И в этот момент неожиданно туман над озером как будто раскололся надвое, словно кто-то невидимый разрезал пушистый торт большим ножом. Две туманные половины повисели несколько секунд в воздухе, а потом очень быстро, в пару мгновений исчезли в ельнике на другом берегу, растворились бесследно.

Захар не понял сразу толком, что он видит – вода не вода, лед не лед, что-то неровное с темными вкраплениями. Он прилип к иллюминатору, уткнувшись в стекло лбом и носом, стараясь рассмотреть. Зрение у него было великолепное, снайперское, недаром его дед научил бить белку в глаз на охоте.

И вдруг он разом осознал, ЧТО видит!!!

Озеро было круглое, почти идеальной формы, промерзшее до самого дна. А лед – странным, прозрачным, и еще более странно в нем преломлялись лучи встающего раннего солнца: без отсветов, без бликов, окрашивая лед в ровный розовый цвет.

А во льду лежали мертвые люди!

Много, очень много: может, сотни, может, и больше, Захару показалось – что тысячи! Почти все – лицами вверх, с распахнутыми в последнем крике ртами и распахнутыми глазами… и все смотрели на него, на Захара, и звали…

«Спаси, приди на помощь, сделай для нас что-нибудь!!!»

Он не отрываясь смотрел, смотрел, смотрел!

В основном мужчины, но были и женщины – зовущие, плачущие, мечущиеся в последнем неизбывном страхе; и он услышал совершенно четко и громко, как они зовут его, умоляют…

– За-а-ха-а-ар!..

Он понял, что ему надо к ним, срочно, прямо сейчас!

Надо что-то делать! Спасать их. Немедленно!

Что-то раздражающе ввинчивалось в мозг, мешало, отвлекало…

Ему немедленно надо к ним. Зовут же! Им помощь требуется, немедленная!

Откуда-то издалека, как через вату, до его сознания пробился голос в наушниках, набиравший силу по мере того, как он пытался понять слова:

– Захар!!! Мать твою!!! – орал во всю мощь голосовых связок командир. – Не смотри туда! Не смотри, утянет! Отведи взгляд, смотри вперед, на горизонт! Захар, не смотри!!!

И – трехэтажно, во всю глотку, с выкрутасами!

– Юра, ходу, ходу!!! Тяни вверх, мать-перемать…

Захар как будто вынырнул из чего-то мазутного, страшно-тягучего, куда, казалось, уже опустился безвозвратно. Почувствовал, как припадочно трясет и кидает вертолет, то стремительно, натужно – вверх, то, ухая, – вниз, как в пропасть, надсадно пищат и пикают какие-то приборы, Иваныч матерится во все горло, поминая всех подряд, а бледный, как полотно, Юрик суетится, что-то судорожно вытворяет руками.

А снизу – зовут, зовут…

– За-а-аха-а-ар!!!

– Держи машину, твою мать!!! – орал на Юру, поменявшего окрас кожи на зеленый оттенок, Иваныч. – Навернемся! Никто костей не соберет!

Захара тянула, тянула странная, почти непреодолимая сила – повернуть голову и снова припасть к иллюминатору, увидеть еще раз, услышать, пойти на зов…

Сцепив зубы так, что эмаль заскрипела, он со сверхусилием, до хруста в суставах пальцев, вцепился двумя руками в переднее командирское кресло и перенес тело вперед – от иллюминатора, от зова, от ужаса – и, как и велел Иваныч, стал смотреть вперед, на горизонт, через лобовое стекло.

Вертолет трясло, кидало и швыряло еще минут десять, но вдруг, в один момент, разом – прекратилось, как отрезало, словно нить, за которую дергали, кто-то перерезал или отпустил: машина выровнялась, приборы замолчали.

Повисла тяжеленная тишина…

Надолго.

Никто из них не сказал ни слова, не переговаривались, не обсуждали ничего – молчали.

Лишь на подлете к буровой Иваныч сообщил диспетчеру, нейтральным, не окрашенным интонациями голосом, что он – борт такой-то – через десять минут прибудет к месту назначения, полет нормальный.

– Вас понял, – перепуганно ответил диспетчер, – до «Юности» десять минут.

«Юностью» называлась буровая, на которую так важно-преважно, крайне необходимо и срочно надо было попасть Захару Игнатьевичу Дуброву в прошлой жизни.

В прошлой.

До Черного Озера. Теперь у него – другая жизнь.

После.

Юру вырвало, как только он вывалился из кабины, Иваныч – бледный, задубевший молчанием, лишь желваки ходили на скулах – на негнущихся ногах прошагал в каптерку, мимо вывалившей навстречу всей бригады буровиков. А Захар, чувствуя себя стариком, которого только что разбил предсмертный паралич, кое-как вылез из вертолета и сел прямо там, на землю.

– За-а-аха-а-ар!.. – все слышалось ему.

Перед глазами стояли молящие зовущие глаза, мешанина вмерзших тел, разорванные криком рты…

К ним кинулись мужики, тормошили, расспрашивали, перепуганные их молчанием, подняли под руки, куда-то понесли.

Он немного пришел в себя, когда обнаружил, что держит в руке полный до краев стакан водки.

– Да что случилось-то?! Мать вашу! – орал вконец напуганный их состоянием бригадир. – Что вы молчите все, как белены объелись?!

Захар осмотрелся, повертев головой по сторонам, увидел сидевшего рядом засуровевшего в своем молчании Иваныча, Юру, лежавшего на кровати – еще зеленого, прикрывшего от мира и расспросов глаза локтем, обеспокоенные лица таких родных, живых-здоровых мужиков-работяг…

Он хлопнул водку залпом, как воду от большой жажды, не чувствуя ни запаха, ни вкуса, поставил на стол пустой стакан и объяснил:

– Вам же срочно надо было, вот мы и полетели…

– Да, блин, конечно, срочно! – драл горло бригадир. – У меня вахта бухает третий день. План летит, начальство меня имеет каждый день, куда ни попадя! Ты мне три дня назад уже срочно нужен был, я ж…

– Через Черное Озеро… – договорил Захар.

И рухнула потрясенная тишина, как тогда, в вертолете, когда выбрались….

– Е-е-е… биться сердце перестало! – протянул кто-то из буровиков ошарашенно.

И вдруг, как отмашку дали – заговорили, загалдели все разом, расспросы-перерасспросы, водки налили, быстро баньку растопили. А как еще! У мужиков вон какой стресс, словно черт их за пятки хватал, спасать надо!

Юрку почти на руках в баньку отнесли. Ну, банька – это громко сказано, так, закуток приспособленный, но топилась исправно, и пар держала как надо! Парились долго, меняясь на венике – ничего, отошли вроде, взбодрились, а водочки махнули – верного русского средства от любых напастей – так и ожили…

Но – странное дело: захмелевший Иваныч и Юрик в деталях рассказывали, как трясло-кидало машину, что там в железе вертолетном отказывало, как чудом не рухнули, перемежая повествование смачным матом и беленькой, но ни они, ни Захар ни полсловом, ни намеком не заикнулись о том, что видели в том озере.

Захар рассказывал об этом только деду и отцу: сидели как-то зимой у деда Захария в избушке мужской компанией…

Ну, говорил еще с теми, кто и сам это видел, но таких три человека всего-то и нашлось, а больше – никому, даже жене, вроде бы самому близкому и любимому человеку.

И, как ни странно – вот сейчас Зине.

– Иваныч под утро мне признался, что в прошлый раз, когда летал над озером, тоже еле вертушку из штопора вывел. Его предупреждали, что место это – гиблое. Предполагали, что как-то это связано с магнитной аномалией. Но больше никто ничего про те места не знал, а озеро в первый раз туманом затянутое стояло, он ничего и не видел. Сказал мне: «Видать, Захар, это ты им понадобился, вот они и открылись: я же слышал, как они тебя звали, и Юрка слышал!»

– Жуть какая, – прошептала Зинаида из темноты.

– Да, жуть. Мы так никому и не рассказали, как бы настойчиво ни расспрашивали. А где-то через полгода мы с Иванычем нашли старожила одного, он нам и поведал, что это заключенные – их не то в тридцать восьмом, не то в тридцать девятом году туда НКВД вывез. Всех на озере расстреляли. По слухам, они какой-то суперсекретный объект строили, и все политические – по пятьдесят восьмой, расстрельной статье. Озеро их тела в себя втянуло и сверху слоем льда накрыло. Это вечная мерзлота ледяная, еще с ледникового периода нетронутая. И действительно там какая-то сильная аномалия есть, туда зверь не ходит, птицы не летают, только изредка наведываются самые сильные шаманы, тайные обряды проводят. Говорят, души убиенных отмаливают.

– А ты с шаманом общался? – совсем уж тихим шепотом спросила Зинаида.

И подумала, что они похожи на детей, которые спрятались в темном месте и рассказывают друг другу страшилки замогильными голосами, сами пугаясь своих рассказов. Даже улыбнулась этой мысли…

Но ведь действительно – жуть какая!

– Было дело, – признался Захар, – дважды. Я после этого случая перестал пренебрежительно ко всему необъяснимому, мистическому относиться. Мы же все атеистами выросли, нам с рождения вдалбливали, что материя первична, а то, что непонятно и не поддается объяснению, существовать не может, или наука еще пока не разобралась с этим, но скоро разберется и все объяснит. А после таких столкновений – во что только не поверишь! Шаман же меня однажды от смерти спас, но это было уж несколько лет спустя, гораздо позже, и это совсем другая история.

Помотался он с бригадой наладчиков два года по таким забытым богом местам, куда и леший не заглядывал, только нефтяники да эвенки с чукчами, пока начальство не проявило «уважуху», оценив по достоинству его труды, и допустило до основной профессии главного инженера проектировщика-строителя управления, отвечающего за объекты на территории, где влегкую поместилась бы, скажем, Франция или еще какая-нибудь страна, известная спокойным европейским проживанием.

Это в двадцать-то четыре годочка! А потому, что никто в профессию идти не хотел – все кинулись в кооперацию и наживание первичного капитала. Да и до этого не особо рвались: с его курса только он и трудился по профессии на бескрайних, в полном смысле слова, просторах Родины.

Да и «проектировщик» – просто звучало пафосно, на самом деле подразумевалось – строй себе, парень, что прикажут, и не задавай вопросов. Ну, имеешь ты право на месте внести кое-какие изменения в проекте, но так, по мелочам, и особо не зарываясь, не мотаться же за каждым согласованием через «пол-Европы» в головную контору.

Такие иногда казусы с этими проектами были!

И обхохочешься, и слезами зальешься…

Он и строил – и в шалопутно-боевые девяностые, и в более-менее стабильные годы нового столетия. Невзирая на полный бедлам в стране, зарплаты им платили. Конечно, это были уже не те впечатляющие деньги, как раньше, при режиме устаканенного социализма, но семьям на жизнь от вахты до вахты хватало. И платили исправно, несмотря на постоянную смену хозяев промысла и новые названия объединения. Передел – это там, в Москве, ретивые ребятки тащили у государства и делили все подряд, а здесь, на месте – работа и работа, хоть на Васю Пупкина

И попробовали бы они вахтовикам не платить! Вы, на минуточку, представляете, чем это могло закончиться в масштабах страны?!

Это вам не шахтеры, касочками на мосту стучать не станут, это мужики посуровей – полыхнула бы алым пламенем вся нефтяная добыча Севера, и хрен что докажешь, и хрен остановишь! И что ты им сделаешь? Этих накажешь – где других найдешь?

Страна огромная, а специалистов – с гулькин нос. Да таких, кто без зарплат, зная, что семья голодает, будут вкалывать в этих условиях! Вот и холили-лелеяли, старались не обижать и лишними глупостями неосмотрительно не раздражать.

Вот так, без конца вкалывая, буднично как-то, без ухаживаний, свиданий и расшаркиваний, Захар однажды женился.

Сдал объект, получил месячный отпуск, приехал домой. И на дне рождения друга встретил давно знакомую девушку Ирину, с которой учился в одном институте, но на разных факультетах. Когда учились, они часто бывали в одной компании, но открытого сексуального интереса друг к другу не проявляли, и он, и она тогда встречались с другими партнерами. А тут присмотрелись и поняли – а почему нет? И повлекло их друг к другу, и хорошо получилось, и вполне даже понравилось!

Захар уже через три дня ей сказал:

– Слушай, Ирк, у меня отпуск кончится и зашлют меня, неизвестно куда и насколько. Хотя, может, и не зашлют, буду здесь, в кабинете сидеть, но это формально, а по факту – мотаться придется постоянно. Так что я предлагаю: женимся по-быстрому – найдем, через кого и как в загсе строгих тетенек уболтать – и поедем сразу к морю, на курорт!

– А давай! – весело согласилась Ирина.

Через десять дней сыграли свадьбу, хоть и скоропалительную, но шумную и веселую, а на следующий день улетели в Крым, к морю, солнцу и остаткам медового месяца.

– Ты так рассказываешь, словно все тебе легко и весело досталось, и в профессии, и в жизни, прям ковровая красная дорожка, – вдруг выказала сомнение Зина.

– Да в этом деле – все нелегко и все на износ, но это – нормальные составляющие профессии. Ну, то же самое, как для чиновника или клерка какого-нибудь – с девяти до шести каждый день. Нормально. Хуже стало позже, в девяностых, когда такой бардак начался!

И оказалось, что уже ничего не надо – ни создавать, ни проектировать, ни строить – только эксплуатировать нещадно. То есть – гнать, качать нефть, как можно больше, как воровать перед смертью: все, что можно! Латать старое, отжившее свое оборудование – и качать, качать, качать!

Дайте украсть, пока присосался и не согнали!

Захар как-то очень быстро из строителя превратился в главного лудильщика-паяльщика, залатывающего то, что разваливалось, трещало по швам, в том числе – и коллективы с «неинтересной» зарплатой, а порой и без нее.

Даже вспоминать не хочется! До сих пор тошно и обидно становится за тот беспредел – глупый, тупой, жадный. Мерзко до рвоты. Наверное, так же мерзко, как наблюдать скотски обжирающегося человека – грязного, жирного, заталкивающего в глотку все подряд сальными пальцами, что смог отобрать, урвать у других, глотающего жратву не пережевывая, от непомерной жадности!

Вот такое же ощущение было от мальчиков – будущих олигархов, которые хозяйничали тогда на нефтепромыслах, и от страны, которая позволяла им это!

– Да что я тебе объясняю, ты и сама наверняка знаешь и помнишь, как тогда дележ происходил. У вас тут, в Москве, – так вообще гражданская война шла с ежедневным отстрелом.

– Он, может, и происходил, да только меня потрясения страны не пугали, – весело отозвалась Зинаида, – во-первых, я была еще недостаточно взрослой, чтобы в них вникать, а во-вторых, я жила внутри катастрофы. Когда каждый день находишься рядом со всеми стихийными бедствиями одновременно, то уже мало чего боишься в жизни.

– В каком смысле?

– Маргарита, – разъяснила Зина. – Ритка – это ходячий Армагеддон, для всех, кто оказался поблизости. Для всех, кроме нее самой. Это как внутри торнадо находиться: там никаких разрушений, тишь да гладь, а вот от стен этой вороночки!.. Ну вот Ритуля – она такая. Но это никак не отражается на ее работе: за что бы она ни бралась, у нее все получается замечательно, и лучше, чем у многих причем.

– Не хочешь ли ты сказать, что тебя она запирает не в первый раз? – заинтересовался Захар.

– Не в первый. И не только меня. Но это такая ерунда, сущая мелочь, уж поверь мне. – Она спохватилась и принялась его успокаивать: – Тебе ничего не грозит, не пугайся, на ее клиентов несчастья не распространяются, более того – они все остаются весьма довольны ее работой. Честно, честно, даже подарки в благодарность дарят!

– Весело! Так что достается исключительно тебе?

– Ну что ты! Всем, кроме детей, клиентов и любимых мужчин, в то время, когда они любимые. А мне и родственникам – меньше остальных, мы научились распознавать на подходе приближение торнадо и, по мере сил и возможностей, предотвращать его последствия. И, знаешь, как ни странно, но что бы со мной ни случалось по ее милости и каким бы трагичным ни казалось в тот момент, но последствия всегда оказывались позитивными и положительными для меня!

– Я так и не понял, вы родственницы?

– Я же говорила – хуже! Мы – единственные друг у друга, не в смысле – две сироты, а самые близкие подруги. А потом уже – дети, мужья, близкие родственники, так получилось.

– Странно и очень туманно у вас получилось, – засомневался Захар.

И она рассказала ему, как они познакомились с Ритулей, и про «черный понедельник» и «святой вторник», и про первую поездку в Одессу, и про хохот родителей, растянувшийся на две недели по возвращении дочурки с южных берегов.

Он смеялся вовсю! Негромко, но как-то проникновенно, что ли, очень по-мужски, низким бархатным смехом.

Зина уже успела заметить, что он часто усмехается – и так красиво у него это выходило, эротично, что аж мурашки… ну, ладно, ладно, не стоит об этом!

– И часто с тобой такое происходит? – продолжая посмеиваться, спросил Захар.

– Да постоянно! – радостно объявила Зинуля. – Ритка – это моя пожизненная карма! Хоть и тяжелая, но любимая.

Если рассказывать подробно каждый случай, пожалуй, получится внушительный литературный труд на десятки томов, как ленинское наследие, по аналогии – Маргариада!

Одесса. Любимейшая, обожаемая Зинулей, мистическая, сказочная, единственный город в мире, где люди в самых тяжелейших жизненных ситуациях смеются над собой и обстоятельствами.

Она любила абсолютно все, связанное с этим городом, до восторженного внутреннего повизгивания! И Привоз, с его вечными вопросами:

– И що ви за это хотите?

– А що ви имеете за это дать?

И словесное па-де-де вокруг торга, пока продавец и покупатель не останутся «уполне» довольны друг другом.

И запах акаций, моря, арбузов, свежей и не очень рыбы…

– Та не морочьте мене голову… – слышится на улицах.

Далее – любой текст для житейской ситуации. И призыв фотографа на одесском пляже:

– Остались без движения!

Другой мир, другое измерение, другое сознание – отдельная вселенная!

А еда! А застолье и гостеприимство!..

А старые дворы-колодцы, где все знают друг друга с дореволюционных времен: и бабушек-дедушек, и кто чем живет, «хто» сегодня «борсч» на обед готовит, а хто «глосиков» жарит. Где так нетихо беседуют с верхних этажей с теми, кто «унизу»:

– Адочка, ты где идешь?

Что в переводе означает: «куда?»

– У поликлинику.

– Ой-ей, – громко сетуют сверху. – Таки я тебе скажу, врачи тоже живут недолго, поэтому и лечат, как умеют!

И жара, и солнце, и море, и их с Риткой полная свобода – ходи, куда хочешь, делай, что хочешь, но – только до десяти часов вечера!

Это когда они уже постарше стали…

Когда девочкам было по пятнадцать, к ним на каникулах приехали как-то экспромтом обе мамы, всего на недельку: отдохнуть от дождливой Москвы, замучивших работы и быта, побыть немного с девчонками, позагорать, отвлечься.

Светлана Николаевна испереживалась вся и поделилась тревогой с Софьей Львовной во время праздничного застолья в честь их приезда, организованного молниеносно. Отсутствовали только девчонки, болтающиеся где-то по Одессе.

– Что-то я, Соня, переживаю! Не слишком ли много мы им свободы позволяем? Вот ведь – таскаются целый день неизвестно где! Мало ли кто пристанет, обидит!

– Та ты що за такое себе нерви мучаешь? – активно успокаивала тетя Соня, которая переходила на родной «язык», как только ее нога ступала на одесскую землю. – Зиночка же с Ритой! Вот как к ним кто пристанет – от пацанов до бандюков и милиции, – тот пусть сам и отбивается как может. А лучше – бежит.

Светлана Николаевна посмотрела на подругу, и, осмыслив услышанное, расхохоталась – действительно, пусть отбиваются или ноги уносят!

И я вам таки скажу пару слов за эти обстоятельства, они таки правда!

К Рите с Зинулей лучше было не «подъезжать» нахрапом – себе дороже! А еще лучше совсем не подъезжать. Но если кто подкатит нежно и ласково, у него имелся реальный шанс удалиться, не сильно пострадав, если повезет. Ну а нахрапом – извините!

Самый тяжелый случай произошел именно тем летом, когда им было по пятнадцать лет.

Сидели они себе на лавочке в сквере, недалеко от моря, ели мороженое, болтали беззаботно о пустяках. Мирную беседу подруг прервал подваливший к ним парень. Он начал традиционно:

– Девчонки, давайте знакомиться! – жизнеутверждающе бодро предложил он. – Возьмем шампусик, на пляж пойдем, поплаваем, поболтаем? Нам с друганом как раз таких симпатичных девчонок для отдыха не хватает!

– А где ваш друг? – осторожно поинтересовалась Зинуля.

Чтобы владеть полной информацией в преддверии, так сказать, надвигающихся событий. А что эти события будут, она не сомневалась ни полсекунды.

– А вон, в очереди за пивом стоит! – и парень махнул рукой в сторону.

Зиночка проследила за указанным направлением, оценила очередь у бочки с пивом, а также стоявшего в самом конце очереди молодого человека, помахавшего другу рукой в ответ, дескать: щас буду, ждите!

– Мы вас оттуда заметили, уж очень вы симпатичные! – объяснил претендент в кавалеры. – Так что, девчонки, шампанское? – настаивал, подчеркивая свою материальную состоятельность на курорте, молодой, пока еще беззаботный человек. Он явно относился к отряду отдыхающих, а не коренных одесситов, и был старше их года на три. Может, друзья перед армией отрывались или отмечали таким образом поступление в институт. Да и бог бы с их обстоятельствами курортствования. Далее действо развивалось стремительно, под девизом: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!» Парень, видимо, данный девиз не знал и продолжил настойчиво навязывать свое общество девушкам.

– Да ладно вам, девчонки! Все равно скучаете, а мы – парни веселые, с нами не соскучишься! Меня Сашей зовут! – представился он и протянул руку для знакомства Ритке, сидевшей ближе к нему.

– Рита, – ответила та, как воспитанная, скромная барышня и протянула ладошку для взаимного рукопожатия.

Наверное, Одессу завалило бы снегом или земной шар начал бы крутиться в другую сторону, если б Ритуля, как все нормальные люди, сделала простенькое движение ручкой – раз, пряменько и целенаправленно: «Здрасте!»

Ага, тот самый случай!..

Она проделала свой жест плавно, по дуге, задействовав в движении тело, отчего вторая рука, принявшая участие в жестикуляции, дернулась, и из вафельного стаканчика вывалилось содержимое – наполовину растаявшее мороженое.

– Ой! – пролепетала Ритка.

Парень инстинктивно скакнул назад, уклоняясь от месива, летевшего прямой наводкой ему на ноги. При этом он правой ногой, обутой в пляжный шлепанец, прямехонько наступил на тихо-мирно лежавшую до сей поры пустую стеклянную бутылку из-под лимонада, брошенную кем-то. Бутылка заскрежетала по асфальту и поехала под тяжестью его тела. Хлопец был явно не циркач – не удержав равновесия, он начал заваливаться назад.

– Ой! – повторила свое любимое Ритка.

Пулькой подскочила к парню, ухватила его за руку и дернула вперед.

Помогла, значица. От всей души, заметьте!

Потерянное окончательно равновесие махнуло на парня рукой от безнадеги, и он, как-то странно изогнувшись, полетел в направлении Риткиного рывка, то есть вперед. Та сообразила, что он заваливается теперь уже на нее, и отскочила в сторону. Не встретив препятствий на пути полета, парень рухнул со всего маха. И о-о-очень неудачно: его рука, «встретившись» со скамейкой, издала неприятный хрумкнувший звук, унисоном поддержанный другим – снизу, от соприкосновения колена с асфальтом.

– А-а-а!! – взвыл от боли парень по имени Саша.

– Ой! – в третий раз пожурилась Ритуля.

И сердобольная девочка кинулась помогать пострадавшему. Поддерживаемый Риткой за здоровую пока еще руку, Саша начал подниматься с колен, издавая стонущие страдальческие звуки. Рука, скорее всего, была сломана и висела плетью, он не мог ею пошевелить. Колену тоже досталось: с трудом выпрямившись, Саша попробовал встать на пострадавшую ногу – для проверки степени ушибленности колена, экспериментальным, так сказать, путем.

Это была стратегическая ошибка.

Ступня, на которой болтался ненадежный, легкомысленный шлепанец, угодила точно в цель, как в десятку в тире – в лужицу не растаявшего до конца мороженого. Нога заскользила, отбитое колено подвело, и молодой человек с криком отчаяния начал заваливаться вбок:

– А-а-а-а!..

– Ой-ой-ой! – разнообразила выкрики Ритуля.

И – ко-неч-но, ну, а как вы думали! – кинулась «спасать» страдальца все тем же методом – дернув за еще чудом здоровую руку.

Равновесие, как и везение, покинувшие ранее Сашу, возвращаться не собирались, и юноша, поменяв направление, по всем законам физики, полетел вперед головой на скамейку. Смягчить удар больной рукой он не мог, ибо она висела плетью. В последний момент он попытался опереться на здоровую руку, но ее, продолжая операцию по спасению, крепко держала Ритуля. Долетев до скамейки, Саша со всей дури хряпнулся об ее край челюстью снизу, упав теперь уже на оба колена.

Звук получился жуткий – зубы не повылетали, но хруст ломающейся кости слышался весьма отчетливо.

– Ой! – не забыла произнести Ритуля.

Поза, в которой застыл молодой человек, была весьма живописна, так и просилась на полотно – на коленях, с опущенной на скамейку головой, с упором на нижнюю челюсть, с оттопыренной сломанной рукой…

Ля-по-та! Достойная кисти Репина!

«Устал» – называлась бы картина, или лучше: «Трагически устал».

Ритка поменяла либретто и заговорила словами, а не восклицаниями:

– Зиночка, ему надо помочь!

– По-моему, всем, чем могла, ты ему уже помогла, – хладнокровно отозвалась Зинуля.

Наученная многолетним опытом, она и бровью не двинула, чтобы предпринять попытку оказать помощь страдальцу – себе дороже выйдет. И только хуже будет! А попадать под раздачу – увольте!

Знаем, проходили…

Но вот с «чем могла» Зина маленько ошиблась. Ритуля, страдая от приступа человеколюбия, снова сунулась активно помогать Саше подняться. И от усердия чрезмерного и телесной порывистости Рита заехала носком босоножки прямехонько по его разбитому колену. Саша к тому времени говорить уже не мог по техническим причинам, только мычал.

– М-м-м-м! – взвыл страдалец.

– Сейчас, сейчас! – суетилась вокруг него Ритка. – Мы тебе поможем!

– М-м-м-м!!! – захлебывался Сашуля.

– Ритка! Отойди от него! – Зинаида решила, что пора вмешаться, пока парень еще жив. – Хватит! Беги лучше на угол, позвони из автомата, вызови «Скорую», это бесплатно.

– Да, точно! Я сейчас, мигом! – нашла новое применение своей спасательной активности Ритуля.

Она развернулась на сто восемьдесят градусов, рванула с высокого старта и со всей силой стартующего спринтера вмазала каблуком по той же разбитой Сашиной коленке.

– М-м-м-м!! – отозвался страдалец.

Ритка, не заметив этой мелочи, убежала. Зиночка, не вставая со скамейки, чуть наклонилась к находящемуся в живописной позе гражданину и поинтересовалась:

– Встать сможешь?

– М-м-м!

Ответ ясности не давал.

В это время к ним подлетел любитель разливного пива, по совместительству – друг поверженного Александра.

– Что здесь происходит!? – заорал он.

Ой, не орал бы ты, мальчонка, а радовался, что Ритки рядом нет!

– Ваш друг очень неудачно поскользнулся на мороженом и упал, и тоже неудачно, – ровненьким тоном пояснила Зинуля, словно ответила на вопрос «который час?» – По-моему, он повредил руку, колено и челюсть. Лучше бы его поднять и усадить на скамейку. Вы сможете?

Товарищ присел на корточки рядом с другом и задушевно спросил:

– Санек, ты как?

«А как ты думаешь? – подумала язвительно Зина, поражаясь людской тупости. – Если он стоит в такой позе, наверное, хорошо твоему Саньку!»

– М-м-м… – ответил печально Санек.

– Сейчас, сейчас! – пообещал друган.

Зина настороженно посмотрела вокруг: не приближается ли Ритка?

Подставив плечо под здоровую Сашину руку, друг обхватил его за талию и, придерживая второй рукой, стал подниматься.

Процесс пошел!

Под непрерывное трагическое мычание Санька другу удалось переместить его на скамейку, усадив на предназначенную для таких случаев и пока здоровую, слава богу, «пятую точку».

– Надо «Скорую», – осмотрев позеленевшего от усилий и вспотевшего Сашу, сделал вывод пивной фанат.

– Мы уже вызвали, подруга побежала к телефону, – невинной овцой-отличницей успокоила его Зинаида.

– Как же так случилось? – допытывался молодой человек, с ужасом рассматривая еще пять минут назад боевого и здорового товарища.

– Не повезло, – равнодушно объяснила Зинаида, пожав плечиками, и запихала в рот остатки растаявшего и начавшего подтекать мороженого.

По правилам собственной безопасности и приобретенной за время проживания рядом с Ритулей мудрости Зиночка с момента Сашиного появления и до этой минуты не произвела ни одного движения. Наблюдала с интересом, как фильм под названием «Трагически не повезло!» И уж тем более у нее не возникало глупых порывов помочь.