Текст книги "Правило игры"

Глава 4

Сдайся мечте невозможной,

Сбудется, что суждено.

А. Блок

Тот, кто привык мерить жизнь дорогами, умеет ценить хорошего попутчика, легкую котомку, удобные сапоги. Все это Вольга чаял найти на лагейрском базаре.

Сапоги, котомку и все, что в нее будет положено, удалось сыскать быстро, а вот попутчика…

Вольга не надеялся встретить кого-нибудь из прежних соратников. Слишком давно не покидал он лес, а времени быстро надоедают его игрушки. Слишком далеко ушли вы от стоящего на обочине, верные спутники, веселые, бесстрашные, всегда готовые прикрыть спину, подать руку, те, чье оружие звенело в один голос с рорковым мечом. Искренние люди, повидавшие в жизни своей столько, что давно отвыкли бояться и богов, и человеков, и тех, кто отличен от них. Суровые воины, вдруг удивляющие добротой и участием. Удивительное племя, теперь, похоже, начисто сгинувшее с дорог Империи.

– Стой, стой, добрый господин! – канючит нищий. – Дай минутку на жизнь!

Охотно б дал, и не только тебе одному, щедро бы поделился. Но не наполнить своей кровью чужие жилы, не отгрызть, не отломать от проклятой вечности ни кусочка.

– Дай монетку на жизнь!

На…

– Серебряное Пламя! А тебе-то какой малины в этой дыре понадобилось?

К Вольге, мягко распихивая не успевших убраться с дороги лагейрцев, шел Эйнар Удача. Враль, задира и бабник Эйнар, чье слово, если уж нордра угораздило его дать, крепче булата его секиры. Тот самый, кто пять лет назад, будучи заключен в темницу в замке барона Стюрхофа, бежал оттуда, из вредности прихватив с собой опаснейшего еретика и колдуна, на которого палачи уже клещи калили, и кто потом три месяца шлялся с рекомым колдуном по дремучим лесам острова Окаян. Нечаянный герой, едва не ставший бургомистром вольного города Кальма, да пришлось уносить ноги от разгневанной родни хорошенькой дочки бондаря. Злодей, пройдоха, полуразбойник, верный друг Эйнар.

– Серебряное Пламя! – радовался русобородый здоровяк, не то пожимая руку Вольги, не то пытаясь начисто оторвать ее. – Это, брат, встреча! Наконец-то в этом скучном городишке появился человек, с которым не грех и кружечку поднять!

И сиял при этом вечно безденежный Эйнар куда ярче знаменитого зеркального щита легендарного Рагнара эрла.

– …Так вот, – рассказывал Эйнар Удача после пятой кружки, обсасывая соленый рыбий хвост и плотоядно поглядывая на пучок зеленого лука. – В жизни б я на этот кнорр не пошел, да очень кушать хотелось. На Окаяне сейчас тихо, хирды зевают да песни скальдов о былых подвигах слушают. На Смолене корабли строят, но только по-своему, я так не умею. На юг двигать неохота, вот и нанялся я на крутобокий парус ворочать. Ничего, от Лавбундвика до Круммбухта почему не сходить, забава одна. Харч в пути хороший был, и деньги купчина прямо в порту отдал, – все, что обещал. Я уж думал снова старика уважить, на его же кнорре обратно на Окаян вернуться, да вот беда со мной случилась. И как всегда, из-за сердца жалостливого. Вот веришь, нет, сколько раз зарекался людям добро делать, так снова. Помог одной вдове, бедной женщине, корзину с рынка донести. Возвращаюсь в порт – ни купца, ни кнорра. Спрашиваю: «Где?» Портовые отвечают: «Отплыл твой купчина, много чего хорошего о тебе говорил». Вот ведь чесалось ему, старому раку, подождать не мог, всего-то день… Ну два… Ну чего его за седьмицу-то заломало? И-эх!

Пиво из шестой кружки Эйнар заглотил залпом.

– Так что пришлось мне возвращаться к той доброй женщине, которой я помог донести корзину. А заодно наняться телохранителем к главе гильдии суконщиков, очень достойной даме!

– У суконщиков женщина верховодит?

– Не, борода какая-то драная. Я к нему телохранителем, а у него жена. К ней я тоже… Вроде тем же нанялся. Я ж не знал, что она дружит с моей вдовушкой. Хотя теперь уже вряд ли. Добрая женщина выбросила за порог мое барахлишко и сказала: «Убирайся, проклятый уб… э-э-э… о, отважный воин!» Так что я теперь без дома, постели и без звонких монет.

– А служба твоя?

– Да говорю ж, муж у нее. Скаредный старикашка! А вздорная баба из мести вякнула, что я, понимаешь ли, пялюсь на нее непочтительно. Гильдеец взъелся, пообещал мне скорую смерть, но, видно, до сих пор ищет наемника подешевле. Я уж думал, а не занавесить ли чем-нибудь рожу да не подрядиться ли убивать Эйнара Удачу? А то что-то не тянется за мной толпа доброго люда, желающего купить мою секиру. Слушай, Вольга, – Эйнар перегнулся через стол. – Я тебя знаю, ты ведь, волчара, просто так из своего леса не выйдешь. Наверняка опять во что-нибудь впутался. Возьми с собой, а? Возьми, пока я тут со скуки не удавился или вправду не пришиб кого.

В путь собирались седьмицы полторы. Приведенный Вольгой нордр Эйнар пришелся как нельзя кстати. Люди приметливы. Увидят девицу нордри с молодым смоленом – куда идут? Что родовичи их думают? Другое дело, если северный воитель с сестрой или ранней дочерью и смолен при них по своим делам собрались. Незаменимым помощником оказался Эйнар и на базаре. Гризельда опасалась выходить из скрытого зарослями шиповника дома, все, что нужно в дорогу, покупали Вольга и Эйнар. Нордр оказался знатоком тканей, украшений и прочих нужных женщинам вещей. Когда Гризельда благодарила, Эйнар радостно скалился, подмигивал и весело балагурил о том, что всякий отважный воин должен уметь сделать девушке подарок.

Гризельде новая одежда понравилась. Скромное с виду нордрское платье немаркого коричневого цвета радовало глаз затейливыми вышивками по вороту, рукавам и подолу. Поверх него надевалось что-то вроде передника – два полотнища, скрепленные на плечах брошами с вычеканенным узором. Полотно верхнего платья имело цвет бересты и выглядело опрятно. А главное, все было просторным, мягким, приятным. Не сравнить с платьями, носимыми в Дракенцане. Те, с тесными лифами на жестких прутьях и большими вырезами подходили разве что тонким придворным красавицам, считавшим даже чуть оттопыривающую платье грудь чем-то почти неприличным.

На плетеный поясок было удобно привязывать и нанизывать всякую необходимую в пути мелочь.

Сначала мешали непривычно открытые волосы, все время лезли в глаза. Но повязка, щедро расшитая смольским речным жемчугом и морскими ракушками, помогла справиться с этой бедой.

Последними Эйнар принес ладные сапожки. Вольга велел Гризельде тут же их обуть и день не снимать. Хуже нет в пути врага, чем неразношенная обувь.

Магдалена явно получала удовольствие от сборов. На городской базар она не ходила, но дома постоянно носилась с кусками тканей, перебирала украшения, щелкала ножницами, перекусывала нитку и болтала без умолку. Со всей страстью досужей кумушки, обсуждающей родословную и привычки соседа, сильнейшая ведающая Империи рассказывала Гризельде о волшбе.

«Сколько жили на свете люди, столько и была при них магия. Всегда находились человеки, у которых самый каменистый или болотистый клочок земли родил лучше ухоженных полей соседей, те, кого звери слушались, те, кто собравшемуся в дорогу весь путь наперед обсказать умели, те, кому в просьбе отказать не можно было. Иногда помогали они другим людям, иногда вредили. Иногда почитали их, иногда били. Причем тех, кто помогал, жгли и топили гораздо чаще. Злыдней-то боялись.

До герумского завоевания волшба не в большом почете была, а после и вовсе под запрет попала. Братство Ревнителей Истинной Веры даже тех, кто себе в похлебку незнакомую травку для духа кидал, в застенок волокло. Затаились ведуны до поры.

После войны волшба, как молодое гибкое деревце, к земле пригнутое да вдруг отпущенное, распрямилась. Покуда смута Ринк и Окаян глодала, знахари и чародеи в цене были, а в спокойное время ведовство всеобщей забавой, выгоду сулящей, стало. Самые богатые и знатные у ведьм учиться кинулись. Но краток был век чародейству поклонения. Слишком долго, слишком трудно учиться оказалось, слишком высокую цену за знания платить…

Есть ведьмы ученые, есть ведьмы рожденные. Ученой кто угодно стать может, тут только усердие нужно да память хорошая. Такие не обладают колдовской силой, только знаниями. Сами-то слова «ведьма», «ведун» от слова «ведать», «знать» происходят. Дай корове неугодной соседки exiguus или пачкун-траву – и у скотинки надолго пропадет молоко. Пообещай захворавшему соседу, что он поправится или же умрет, – и тот, поверив, начнет глотать снадобья и излечится, а то, наоборот, махнув на все рукой, тихо окочурится. А уж людей своей власти подчинять совсем просто, нужно только понять, кого чем зацепить можно. Только чтобы сильной ученой ведьмой стать, целой жизни не хватить может.

Рожденные ведьмы другие. Они и дела покрупнее делают. Для рожденной ведьмы Явь – как клубок пряжи спутанный: дернешь за нужную ниточку – и распустится узелок или еще крепче завяжется, изменится судьба одного человека или всего мира. Только чтобы увидеть эту ниточку, взяться да потянуть, силу иметь надо.

Сама по себе сила не злая и не добрая. Все зависит от того, на что употребит ее ведающий. От рождения она дается или от умирающего чародея принимается. А еще, – Магдалена тонко улыбнулась, – купить ее можно. Только с кем союз заключить? Можно договориться с соседом, и тот, когда к ведьме придут гости, станет выть и греметь под окном, изображая призванных духов. А можно с той же легкостью заручиться помощью самого… Вот только плата будет разная.

Кто из новорожденных детей силой наделен будет, заранее не предугадаешь. Может у двоих ведающих обычный ребенок родиться, а может в семье, с роду с волшбой дел не имевшей, великая колдунья появиться. Хотя есть один верный способ. Если чародей с простой женщиной слюбится, дитя точно с силой будет. Только случается это редко. Скучно ведающим с незнающими людьми, боятся люди колдунов. Если только и вправду великая любовь случится или ведьмака в семье завести захотят.

Ведьмаки – люди особые. Как колдун над простым человеком власть имеет, так и ведьмак – над чародеем. Сами ведающие, кроме сильнейших, друг друга только по делам узнать могут. Ведьмак силу видит и, взглянув, все про ведьму сказать может: к добру или злу обращена, давно даром своим пользуется или не подозревает о нем даже.

Сами ведьмаки волшбой часто занимаются. А чего им – если даже рожденной ведьме кудеса творить годы учиться надо, то ведьмаку слова сказанного хватает.

Сила ведающих от луны зависит. На молодой месяц добро делать вольготней, на умирающий – зло. В полнолуние всем раздолье, на темное небо – только самые сильные кудеса творить могут. Потому сперва на северном побережье Окаяна, а потом на всем острове и на Ринке добрых ведающих нии, «молодой месяц», злых – ниди, «месяц на ущербе», называть стали. А верховные чародеи шлифованный черный гагат – знак новолуния носят.

Как бы ни велика была сила ведьмы, без знаний она ничто. Вся жизнь ведающих – поиск. Ищут новые снадобья, заклятия, артефакты. И нет страшней для чародеев, чем знание утратить. Вот потому сильнейшая из ведьм в каждой земле ни добру, ни злу не служит, в дела прочих не вмешивается, только новые знания ищет да прежние хранит. Все, что кудесникам вызнать удалось, они верховной рассказывают.

И давно уже окаяновские да ринкские чародеи к Вольге подступают. Бессмертен Серебряное Пламя, вот бы такого в верховные! Сколько знаний пропало из-за того, что чующая приближающийся конец ведьма, преемницу древними памятями, как подушку пером, набивая, не успела или забыла чего-то сказать. Сколько умений сгинуло из-за чьей-то нерадивости. Сильного ведьмака к тому ж усмирить, чтоб ни на чью сторону не встал.

Но не может верховный кудесник без ведовства обойтись. По макушку в чародейство влезть должен, все – и темное, и светлое – сам испытать. А Вольга потаенное знание, как гнилую болотную трясину, стороной обходит».

Так говорила Магдалена, верховная ведьма северных земель, и все чудилось Гризельде, что небрежение Вольги к чародейству крепко колдунью обижает.

Один вечер посвятили совету. Быстро переговорили о припасах, нужных в дороге. Магдалена спросила, какой путь изберут странники. Вольга ответил, что на Окаяне видно будет. На сем беседа кончилась. Надо бы расходиться, но что-то еще удерживало четырех людей вместе.

– Гризельда! – проговорил вдруг Вольга, взглянув на правнучку Берканы. – Гризельда, до конца нашего пути с тобой не случится ничего дурного.

Всполошенно охнул Эйнар. Усмехнулась Магдалена. Что такого сказал смолен?

– Слово, ведьмак?

– Слово, ведьма!

– Да будет оно услышано! – почти промурлыкала Магдалена. – Гордись, Гризельда, дочь Бьерна, не всем удается удостоиться такой клятвы. Принцесса, ты знаешь, что она означает? С тобой действительно не должно случиться ничего плохого. Иначе Вольга будет виновен перед богами как клятвопреступник. Страшный грех для смолена. Он отдает тебе в заклад свою честь, девочка…

– Ладно! – хлопнул ладонью по столу Эйнар. – С этим Гризельде все ясно. Куда идем – вроде поняли. А вот зачем? Что это за дрянь такая – Зеркало Полуночных Глаз, и почему колдуны, – нордр покосился на стоящую у окна Магдалену, – за него давятся? Интересно же! Гризельда, а? Вот, ей тоже интересно.

– Хорошо, – откинувшись на спинку деревянного кресла, Вольга сложил руки на груди. – Истинной силы и предназначения Зеркала никто не знает. Разное говорят. Защита владельца, исполнение желаний, способность открывать клады…

– Как ведьмовская побрякушка, так это, – крякнул Эйнар.

– Да. Кто-то считает, что, владея Зеркалом, можно заключить договор со Светлейшим, не отдавая взамен души. Призвать его точно можно.

– Ну и в чем корысть? Знавал я одного, в Кальме еще. Как лишнюю кружечку в утробу зальет, так, говорил, из каждого угла лезут. Зеленые, с вилами. По его, значит, душу. А мужик их по харям, по харям, и на нас бранится – чего, мол, проклятые, не пособляете? А забавно оно получается! Вроде как за завязанным мешком нас посылают – пойди, возьми, мне принеси, а внутрь не заглядывай.

Эйнар снова посмотрел на Магдалену. Ведьма загадочно улыбнулась.

– Ладно, тоже поняли. Не дураки в чужие мешки руки совать – вдруг туда гадюк с дюжину понапихано? А этот, как его, который нам козни строить будет, это что за полено из-за угла?

– Аранеус. Ведающий. По делам – ниди.

– Ведающие ущербной луны отреклись от него, – покачала головой неслышно подошедшая Магдалена.

– Во как!

– Даже у тех, кто служит злу, есть свои понятия о чести. Они, например, никогда своих не выдают. После разгрома Братства законы о преследовании ведающих отменили, но многие владетели хотят очистить свои земли от колдунов. Если ведьму поймают, то не просто убьют, а пытают, дознаются, кто еще тайной силой владеет. Ниди назовет всю округу, невинных людей на костер отправит, но тех, с кем действительно встречалась в колдовскую ночь, – никогда. Аранеус убивал и предавал всех.

– За ноги да в воду! – возмутился Эйнар.

– Пробовали. На Аранеуса охотятся и нии, и ниди, и люди, и нежить. Чисто змей. За хвост ухватишь, а он вывернется и ужалит. Все, кто замышлял против Аранеуса, погибли.

– Да, – сказала Магдалена. – И помните: Аранеус пойдет за вами.

По вечерам Вольга учил Гризельду владеть оружием. В пути всякое случиться может, напросилась идти, так изволь уметь себя оборонить. Гризельда до того думала, что с мечом управляться умеет, хирдманны в Лагейре кой-что показывали. Сейчас поняла – не то. Для могучих воинов из императорской дружины наставление принцессы в ратном деле было благодушной забавой взрослых, позволяющих дитяте поиграть с вещью, которая чересчур велика и сложна для него, а значит, и по назначению использована быть не может. Вольга учил. Выстругал из дерева меч, по весу настоящего не легче, и гонял Гризельду по двору до тех пор, пока девушка не замирала, согнувшись над в очередной раз выбитым из рук оружием, действительно не в силах его поднять. Вольга вслух не ругал и не хвалил, но Гризельда различать научилась: если улыбнется смолен чуть заметно, значит, хорошо дела у ученицы идут, если принахмурится, лучше о жалости к себе сразу забыть, во всю силу трудиться.

Правнучка императрицы настоящий меч себе требовала. Вольга только головой покачал:

– Оружие каждый сам себе выбирать должен, чтоб рукой чувствовать. Иначе кочергой и то больше навоюешь. Потерпи до Окаяна.

Эйнар иногда подходил. Стоял, почесываясь, на ученье глядел, зубы скалил. Один раз сказанул:

– Эх, Вольга! Не тому девку учишь!

Меч, вытесанный из славного рорка, чья древесина много крепче железа, только что выкручивавший кренделя перед Гризельдой, по дуге прошел над головой Эйнара. Нордр с ревом выдернул из дровокольной колоды топор, пошел работать обушком. И вскоре замер у толстенного, в три обхвата, дерева, под острием кинжала, устремленным к горлу, и мечом, нацеленным в живот.

– Ну, Вольга! – обиженно прогудел Эйнар. – Это уж ты зря, деревяхой-то своей! А ну как рука бы дрогнула?

– Не дрогнула б. Про девичью честь, чай, слышал? Помни, что Гризельда с Ринка. Чтоб никакой похабщины и в мыслях не держал.

Эйнар шутливо поклонился в сторону Гризельды.

– Эй, рыжая! Плачь! Можешь считать меня своим братом!

– Очень кстати.

Все обернулись к стоящей на крыльце Магдалене.

– Очень кстати, – повторила ведьма, чуть усмехаясь. – В том, во что веришь сам, легче убедить других. Это понадобится вам в дороге. Пойдем, Гризельда, наши занятия не менее важны.

Магдалена учила Гризельду ходить, говорить, стоять, есть, смеяться так, как это делают девушки из зажиточных семей нордров-горожан. Забывать о том, что она принцесса императорского дома. И порой учение это давалось ничуть не легче размахивания мечом.

Магдалена и Гризельда ушли в дом. Эйнар задумчиво глядел им вслед.

– А наша-то какая? – вдруг обеспокоился нордр. – Рыжуха?

– Да.

– А, хорошо. С другой-то я шаг рядом ступить побоялся бы. Хоть и хороша, ведьма!

– Ведьма, – грустно согласился Вольга.

Десять дней собирались в путь в доме Магдалены.

Иногда Гризельда просыпалась на рассвете, соскакивала с кровати, подходила к окну и смотрела в щелку между ставнями, как по тропинке к дому меж кустами шиповника идет молодой седовласый парень в сером плаще. Где ты был, Вольга? Что случилось? О чем не досказала Магдалена? Почему ты и одной ночи не хочешь провести с ведьмой под одним кровом?

– Слуша-ай, – протянул Эйнар, глядя вслед прошедшей мимо Магдалене. – А хозяйка наша, случаем, не та, которая от тебя сбежала, потом к себе звала, да ты не пошел? – нордр отложил в сторону брусок, коим доводил лезвие секиры до отменного блеска и остроты, и выжидательно уставился на смолена.

– Она.

– Чего тогда злишься, как хримтурс22
  Хримтурс – ледяной великан


[Закрыть] летом? Сам от бабы отказался…

– Не в этом дело. Нельзя мне с Магдаленой оставаться. Ей нужно, чтобы я верховным ведающим стал. Умная женщина, сильная кудесница. Заставит меня или уговорит. Не отступится.

– Ну, страх великий! У нас на Рябиновом мысе тоже колдун был. И ничего, жил, пока не помер. Пива на празднике перебрал и в дому угорел.

– Не хочу я чернокнижником становиться.

– Тю! – нордр аж руками замахал. – Кто чернокнижник? Ты чернокнижник? Из тебя ниди, как из меня святой подвижник! И то хуже будет. Змей в лесу изводить посовестишься.

– А чем вам всем змеи так жить мешают? – огрызнулся Вольга. – Под ноги в лесу лучше смотри да с палкой за ползучими не гоняйся.

Смолен повернулся уйти в дом.

– Э-э, стой! – Эйнар поймал беглеца за ремень. – Змеи змеями, а чернокнижники чернокнижниками! Так что? Да по-людски объясняй, что я, палач, по слову из тебя тянуть? Вместе в поход идем, значит, никаких тайн промеж нами быть не должно.

– Да какие тайны, – Вольга устало опустился на бревно у забора. – Знаешь, что ведающие разных лун друг друга терпеть не могут? А почему нии никогда ниди не убивают? Не только от своей доброты и благости. Боятся.

– Позвали трое нии одного ниди за амбаром толковать, а обратно только ниди вышел?

– Нет. Чародей, когда умирает, свою силу кому-то передать должен. Годами агония длиться может, страшно. Тело рушится, а жизнь не уходит. Видел я однажды, как мертвяк по дороге полз. В печище все знали, что ниди, попрятались, никто подарок от него брать не хотел. Но еще жутче с силой за Порог идти. Ученые ведающие почти все дар от кого-то приняли. Ниди врага мучиться оставит, посмеется еще. А нии завсегда пожалеет. А дальше… Сила только у рожденного ведающего ни к добру, ни ко злу не обращена. До первого деяния. А после на что ее употребишь – на той стороне и окажешься. Не ты силу направлять будешь, а она тебя. И если предсмертный дар от ведающего принимаешь…

– Это значит, как если в корыто кружку доброго пива вылить, а потом ведро помоев! – сообразил Эйнар. – Все хорошее пакость забьет!

– Верно.

– И ты, когда всяких злыдней давил…

– Я у всех дар принял.

Эйнар, охнув, сгреб бороду в кулак.

– Да, друже, нельзя тебе ни помирать, ни колдовать, – простодушно заявил нордр.

– Да я и не собираюсь…

Тот день, последний в Лагейре, был отдан на отдых. Уже уложены котомки, приготовлены и проверены снедь, одежда и снаряжение. Будущие спутники разбрелись кто куда. Что друг на друга глядеть, в дороге налюбоваться успеем.

Гризельда выбралась на крыльцо. Пока жили в доме Магдалены, на окраине, девушка полюбила смотреть на закаты. Когда после дневного учения каждую жилку тянет, а в голове кавардак, будто алчный мародер порылся, милое дело на крыльце посидеть, ни о чем не думая, на небо посмотреть. Покой.

Прежде Гризельда твердь небесную только голубой, белой или серой видела. Облака еще, тучи… Радуга. Ночью чернота угольная. А тут небо слоится, все оттенки красного, пурпурного, малинового, багряного… Меж ними полоса лиловая, желтая… Красота неописуемая.

Заскрипели доски под сапогами. Вольга подошел и сел рядом. Тоже на небо смотрит.

– Красиво.

– Красиво.

– Раньше я никогда такого не видела. Солнце садилось за ратушу, зацеплялось за ее шпиль, как флюгер.

– Магдаленин дом стоит на отшибе. Да и двери, не как у добрых людей, на закат выходят.

– А.

– Гризельда, завтра утром мы выходим.

– Да, я знаю. Уже собралась.

Помолчали, поглядели на небо.

– Сколько тебе лет, девочка?

– Больше, чем было бабушке, больше, чем было тебе…

– Гризельда, я должен сказать… Я вернусь. Я не могу по-другому. Эйнар… Он из такого пекла выскакивал, Чернобог бы загнулся. Недаром Удачей прозвали. Да и не дорожит он жизнью своей. Ему на любом свете хорошо будет. А ты… Если не вернешься? Что ты в жизни видела?

– Ничего, Вольга. Или почти ничего. Потому и иду с вами. Я не боюсь. Я верю тебе, Вольга.

Снова молчание. Не потому, что говорить не о чем, а потому, что каждый по-своему задумался.

– Да, красота, – вздохнул Вольга. – А на Окаяне закаты еще лучше.

Рано утром отправились в дорогу. Гризельда закуталась в длинный плащ. Скверное настроение неба, отплевывавшегося мелким холодным дождем, пришлось как нельзя кстати: никто не заинтересуется, почему молодая нордри так глубоко надвигает капюшон. А ведь закон об открытых лицах отменили последним из принятых в первые послевоенные годы, всего-то каких-нибудь пять лет назад. Странный закон, принятый без необходимости, единственно из ненависти: надолго запомнили на Окаяне и Ринке железные личины Братьев Ревнителей Истинной Веры.

Магдалена не вышла проводить гостей. Вольга ни разу не оглянулся на дом, скрывающийся за кустами шиповника.

Дальше была дорога. Спокойный путь из Лагейры к проливу Бергельмир. Трактиры с простой едой и жесткими тюфяками, степенные разговоры купцов и бондов о ценах на последнем торжище, товарах и урожае, жалобные вопли нищих, разухабистые песни наемников. Мимолетные равнодушные взгляды. В те дни на дороге было много народу, собравшегося на Окаян. Близилась большая Тинггардская ярмарка.