Текст книги "В пульсации мифа"

Глава 6. Штрихи к портрету

Виталия не было в городе несколько дней. Из командировки приехал поздно. Сообщил Лиде об этом телеграммой, и она сразу после работы отправилась на вокзал, чтобы успеть к прибытию поезда. Встретились на перроне. В глазах – ликование.

– Может, успеем в магазин? – спросил он.

Забежали перед самым закрытием. Но хлеба уже не было.

– А что есть? – разочарованно спросил продавщицу поздний покупатель.

– Вот селёдка свежая.

– Давайте. А что ещё у вас?

– Консервы, крупы… Конфеты, пряники. Сегодняшние пряники, кстати!

– Пусть будут пряники.

С этим набором они вышли на крыльцо.

– Послушай, я так голоден, что прямо здесь бы всё и съел. Пошли ко мне.

И они отправились на улицу Маяковского.

– Я ещё подумала, – рассказывала мама, – вот и попросит заодно у бабушки хлеба. Но я не знала, что он никогда не любил просить, – для него это было сложно, почти невозможно. Тем более у хозяйки дома. Вот характер! Для меня это открытие было потрясением: ведь это всё житейские мелочи, если разобраться. Человек только что из поездки вернулся: почему бы и не попросить хлеба? Хотя бы взаймы! Но нет… Мы вошли, разделись. Хоть было поздно, старушка не спала. Она слушала радио и вышивала на пяльцах. Но мы всё равно в комнате говорили шёпотом: он не хотел обременять её своим присутствием. На кухне быстро развернул селёдку, почистил в один момент и вернулся в комнату. А нёс на развёрнутой газете. Газета взяла да лопнула посередине – и вся селёдка оказалась на полу. Я засмеялась, глядя на это. И навлекла на себя столько гнева, что моё веселье так же быстро испарилось под его взглядом, как и вспыхнуло… Потом он собрал все, до единого, кусочки на другую газету, сел за стол. А я наблюдаю, поняв, что селёдку, хоть и с пола, есть он всё-таки будет. Мне его стало жалко в тот момент. Он замер, глядя на пряники, как бы решаясь. Никак не мог это соединить на ужин. «Да попроси ты хлеба у бабуси», – снова попыталась я его уговорить, поняв заминку. Для меня такая просьба выглядела естественной. Но по его реакции на эти слова я поняла, что сказала зря. Снова пожалела, что веду себя необдуманно. Смехом – задела, а советом – вовсе рассердила.

– Ты будешь есть? – спросил он Лиду, кое-как успокоившись. При всей готовности поесть она с ужасом покачала головой в ответ. И он раздражённо махнул на неё рукой.

– Съел всё с огромной скоростью. От килограмма пряников – ни крошки! От селёдки – только хребет! Я снова засмеялась. Ну, не смогла сдержаться, а он в ответ промолчал. В общем, всё было в моём поведении поперёк в тот вечер… Еле помирились. Он даже сказал: «Лучше бы я не вызывал тебя – устроила себе развлечение. Не видела голодного человека никогда? Я забыл, когда ел последний раз, торопился на поезд, чтобы сегодня уже с тобой увидеться. Понадеялся на то, что поем в поезде, а ресторан был уже закрыт». Ушёл он руки помыть на кухню и всё переживал, что хозяйка уже спать легла, осторожно передвигался в темноте, даже свет там не включал. Потом мы оделись, вышли, и он всё с такой же осторожностью закрыл тихо дверь. Провожал меня… Этот путь до дома мы и считали нашим свиданием. Зашёл погреться на минутку ко мне – и назад. С утра ему – на службу, мне – на работу, а время было далеко за полночь. Так и жили. Но без этих встреч не могли. Выкраивали вечера любым путём – только бы не сорвать свидание.

– Но как же ты его встречала на вокзале и не догадалась что-нибудь из еды принести, того же хлеба?

– Тань, ты или не веришь мне, или не помнишь, что я говорила тебе про свою голодную жизнь. Да не было у меня ничего, как ты меня не понимаешь!!! Редкий случай, когда мать что-то мне давала на работу перекусить: всё дети съедали. В доме не хватало еды.

– Меня пригласили на работе компанией отметить праздник. И вот мы с Виталием туда пришли, а на столе – картошка, солёные огурцы, холодец, самогон с бражкой. Мужчины пили самогон, и Виталий с неудовольствием тоже выпил полстакана, чтобы не привлекать к себе внимание. Наверное, стало ему плохо. Мы там недолго были. Шумно, бестолково. Девки судачат о чём попало, парни матерятся, анекдоты рассказывают, и все – неприличные. Он дал мне знак глазами, и мы ушли незаметно. Хотя все уже пьяные были – не до нас. Путь домой – вдоль железной дороги. Мороз стоял сильный, а он идти не может. Говорит: «Лида, что за гадость там пьют, я идти не могу – совсем пьяный». Я испугалась за него. Огляделась – ни души. Только огни вдоль линии. «Виталя, надо идти!» – я буквально взмолилась. Он не послушался – сел на линию. Разулся! И пошёл босыми ногами по снегу. «Зачем ты это сделал?» – ещё больше испугалась я. Он ответил: «Чтобы прийти в себя. Я не хочу идиотом себя чувствовать. Это отвратительно». И шёл так некоторое время, с полчаса, пока я не заплакала, не запричитала: «Обуйся – заболеешь!!!». Наконец обулся. Дошли до дома. «Никогда больше не зови меня в свои компании!» – сказано было уничтожающе резко. Да какие они свои, эти компании?! Просто безвольной была. Как в семье привили послушание, так и повелось: куда позовут – туда иду. Мы же вместе работали, и я не хотела ничьих обид, особенно – со стороны подруг. А в тот раз даже, помню, обрадовалась приглашению: всё не на улице встречаться. С Виталием я как будто очнулась от сна своего многолетнего: с ним прояснялось любое событие, и я начинала видеть, понимать многое. В первую очередь – свою рабскую привычку подчиняться. Что в работе – куда пошлют, туда иду. Что в отдыхе – позовут в свой круг, я и рада: вниманием не обошли. Большинство моих песен он разбил в пух и прах: «Ну что ты поёшь?». Как-то он долго со мной говорил, объяснял, что нужно быть разборчивой в выборе песен. А тут, как нарочно, сразу после этой его критики, в компании одна девушка ко мне обратилась с просьбой: «Ой, Лида, спой нам «Был в саду ресторанчик один!». И я вдруг вся вспыхнула – застыдилась песни. Поняла, что она не просто блатная, а глупая по сути. Я очень изменилась с ним. И песни появились другие уже. Те, что пели со сцены. Он не любил самодельных песен. Смеялся над ними. Даже над печальными.

Только то, что звучало по радио, Виталий одобрял в её репертуаре.

– Лида, может, не стоит тебе петь?

– А ты слышал, как я пою?

– Нет.

– Тогда и не запрещай. Я люблю петь. И гитару люблю. Да и просят меня что-нибудь исполнить на праздниках. Зовут в гости всегда вместе с гитарой!

– Мы с ним любили кино. Зимой это было ещё и спасением от мороза. И вот запомнила я на всю жизнь фильм «Королева Шантеклера». Я влюбилась в героя фильма. Но это была тайна: меня поразило сходство его с Виталием. И не просто сходство во внешности: серьёзный, синеглазый, стройный. Ещё – в характере, в манере, в особенностях поведения. И похоже было даже то, как он говорил: не сыпал словами, а очень спокойно, с достоинством – так, что хотелось его слушать, хотелось верить ему. И во время просмотра фильма мне пришло на помощь это слово: особенный! Ну, конечно же, именно это меня всегда покоряло в Виталии, только я долго не могла найти нужное слово. Хорошо помню, как однажды пришла в ДОСА на свидание, и в этот момент офицеры спускались большой группой с лестницы. Ни один из них не выглядел так, как Виталий: высокий, подтянутый, лицо волевое, красиво уложены светлые волосы, синие глаза светились умом… Достоинством Бог не обделил. А тут в фильме любовалась героем, его поступками, речами – всё поразило сходством. И мелькнуло внезапно: «Какой же он особенный, Виталий!». Таня, если когда-нибудь у тебя будет возможность посмотреть этот фильм, не пропусти. Будет тебе встреча с человеком, похожим на отца. Тогда ты вернее сможешь его представить…

– А ты ему сказала об этом?

– Сказала, но он только рассмеялся в ответ. Не придал значения.

– Но рассмеялся хотя бы польщённым?!

– Да уж оскорбить таким признанием невозможно. Герой-то – достойный, к тому же по-настоящему красив.

Приметы любимого кинотеатра послужили им лучшим фоном для вечного мгновения, запечатлённого случайно. Впрочем, не бывает ничего случайного, думаю я. Фотография, где они замерли для снимка, оказалась единственной, где они – вдвоём. А вокруг – ни души. И весь мир как будто с ними – заодно…

– Мы гуляли по улице Кирова перед сеансом. Там Виталий встретил сослуживца. Он шёл с фотоаппаратом и сам предложил нас сфотографировать.

Выбор пал на памятник погибшим – сразу за кинотеатром. ТРИСТА ДВЕНАДЦАТЬ борцов! Так, кстати, официально некоторое время назывался кинотеатр: имени… Даже надпись была выведена курсивом, лампочками электрическими над входом. Мы, дети, сокращали и получалось: «Кинотеатр 312». Страшно… Но это было символом эпохи. В сокращении – ничего оскорбительного, звучало как пароль.

Вокзал стал свидетелем их встреч, и они его даже полюбили за свободу: никто не мешал.

Свидания на вокзале могли длиться бесконечно.

– Мы покупали пирожки. На улице – мороз, а здесь – тепло и как-то беспечно. Потом Виталий провожал меня домой вдоль линии. Да вся наша история прошла вдоль этой линии.

– Но как далеко вам нужно было ходить друг к другу!

– Так автобусов же не было! И что, по-твоему, делать?!

Я понимала её юмор. Автобусы появились уже в последний год папиной жизни. Разумеется, оценили. Но по-прежнему гулялось там, где рельсы, гравий по бокам и ковыль, трава в цветах по обе стороны от них. Всё было исхожено вдоль и поперёк в тех местах. Пространство зарядили своей энергией – оно и отзывалось, как ласковая собачка, принадлежа им, храня их радости и огорчения, посылая ощущение бесконечного свидания. Тропинка вдоль железной дороги помнила их разговоры, их счастье… и очень часто манила их пройтись своей дорогой. Чтобы чувствовать мир под небом, как дом.

С вокзалами у Лиды было связано много пёстрых историй. Я назвала бы их так – «в крапинку».

– Как-то искал сослуживца на перроне, который уезжал по телеграмме, на похороны матери. Вручал деньги с сумрачным лицом и потом высказывал мне с досадой, что некрасиво вышло с деньгами: их на тот момент попросту у него не было, когда собирали деньги от всех. И ему пришлось занимать, чтобы хотя бы вдогонку вручить человеку – от себя. «Засветиться» в безденежье ему было неприятно. Пока занимал, очень нервничал: у товарищей были трудности с деньгами, а для него была недопустима ситуация с отказом от «похоронной» помощи. И уже на вокзале вручил. Я видела, как ему полегчало на самом деле после этого.

Однажды Виталий предупредил, что приезжает его Луганский товарищ, и он должен его встретить: родные передали подарок к его дню рождения.

– И вот пришёл поезд, мы встретили сослуживца, тоже лейтенанта. Тот вручил ему свёрток, коротко рассказал, как маму навестил. И вдруг он обратился ко мне с просьбой подождать у окна, а Виталию предложил отойти. Виталий смутился и сказал, что нет у него от меня секретов. «Ну, ладно», – весело согласился товарищ и без вступления выдал речь про какую-то Веру. Она по-прежнему ждёт письма, всегда помогает его маме: с маминых слов, пропалывала грядки летом, поливала цветы, по дому что-нибудь делала для неё, часто навещала, чтобы помогать в хозяйстве. Виталия поздравляет и передаёт ему связанный в честь дня рождения шарф. Сообщил всё это сослуживец, раскланялся шутливо и отправился в часть. А вид был такой, словно говорил: ну, братец, сам напросился!

Мы стоим на перроне, смотрим друг на друга. Я с ужасом жду, что он скажет.

– Пошли в тепло?

– Пошли.

Сели в зале ожидания, но радостной беспечности моей – как не бывало.

– Что за Вера? – наконец спрашиваю я. – Вот не знала, как тебя в Луганске любят!

– Да что же в этом плохого? Мы вместе ещё в школе учились. Потом я уехал в Киев учиться, она в Луганске окончила институт.

Я, услышав про институт, совсем пала духом. Сникла.

– И ты молчал?

– Да что говорить-то? Ну дружили. Это когда было? А потом были встречи, когда я приезжал в отпуск.

– И на танцы ходили? – упавшим голосом спросила я.

– Ходили. И целовались даже! Но я понял, что нет любви и не было. Хорошая девушка. Но не моя – и всё тут.

– Почему же она ждёт тебя?

– Сама и спросишь, когда встретишь её в Луганске. Я тут ни при чём.

– А ты меня хочешь повезти в Луганск? – обрадовалась я.

– Конечно.

– Тучи рассеялись. Я вспомнила, что Виталий сам же сказал товарищу обо всём говорить в моём присутствии. И поняла, что так и есть: не Веру Виталий любит, а меня! Но всё-таки меня тревожили его поездки домой. Офицеры проводили отпуска у себя на родине – на западе. И оттуда возвращались с жёнами, какие бы романы здесь в городе ни крутили. Это было как неписаный закон. Однажды один сослуживец так и сказал мне при Виталии: «Поедет в свой Луганск однажды – и вернётся с женой». Правда, Виталий насмешливо ответил: «А ты обо мне больше знаешь, чем я о себе?». Вот и терзали меня мысли об этом, когда он уезжал туда.

Но ей запомнилось яркой картиной его возвращение в пятьдесят четвёртом, как однажды она пришла с работы и не заметила шинели, висевшей в тёмном коридоре. Дверь на кухню была закрыта, и мама, выглянув из комнаты, радостно сообщила:

– Смотри-ка, кто приехал!

Лида стремительно распахнула дверь и увидела благостную картину. За столом сидели двое мужчин: Виталий и отчим, Яков Андреевич, – ужинали с вином и в ожидании прихода Лиды неспешно вели разговор о поездке Виталия в Луганск.

Виталий, увидев её на пороге, счастливую, подскочил в ответном ликовании от встречи, и они порывисто обнялись. Отчим в избытке чувств широко улыбался, наливая в стаканы вино – Луганский подарок отцу.

Лиду радовали эти мужские посиделки у них дома. Она всегда гордилась начитанностью отчима и с удовольствием потом выслушивала их: каждый из них говорил под впечатлением от беседы что-то очень хорошее о другом. («Они очень друг друга уважали. А твоя бабушка Виталия откровенно любила. И всегда говорила мне, что лучшего зятя и не представить».)

А там, в круге света, чувствуя руки Виталия, это горячее объятие, Лида воскликнула:

– Не женился!!!

Виталий в ответ только рассмеялся.

– Дурацкие фантазии у тебя, дорогуша…

– А если он проезжал мимо города во время учений, посылал телеграмму. Даже когда считанные минуты поезд стоял, мы встречались обязательно с ним на перроне. Больше часа иду до вокзала от дома, а свидание наше – коротенькое. Потом – назад, так же долго. Но всегда была счастлива оттого, что увиделись, а ещё больше – от мысли, что позвал постоять вместе на перроне. Тоже видеть меня хотел!

Да, самые праздничные воспоминания о вокзале приходились на возвращение Виталия из отпусков. И ещё – мамино возвращение из Москвы. Вот это было счастье!

Впрочем, словно по закону контраста, и самые горькие, прощальные события, вплоть до прощания навсегда, произошли… на вокзале.

Но сначала – о счастье.

Говорить о предстоящей встрече нравилось им обоим, и Виталий в письмах разворачивал сценарий на все случаи: если он будет в этот вечер на дежурстве, если она не придёт, если…

Ожидая приезда Лиды из Москвы, он был уже категоричен, отметая это «если» сам: ни в коем случае никто из родных не должен был претендовать на эту встречу. Только он один придёт – и никого больше не надо.

– Он об этом писал задолго до моего возвращения, как будто кто-то рвался ещё меня встречать. Или как будто я была против. Да, конечно же, нам никого не надо было. Но он повторял это условие из письма в письмо.

– Мама, просто ему нравилось эту сцену проживать в мыслях. Он ни с кем не спорил в этот момент – он просто рисовал твоё возвращение как праздник. Вот и повторялся, представляя, как в реальности уже это произойдёт.

Она ехала с большим грузом подарков для родных.

На одной из станций увидела среди прочего в продаже скульптуру… Василия Тёркина. Меня до слёз тронул этот факт, когда я узнала от мамы историю её появления в бабушкином доме. Повзрослев, как учитель трогательного ребёнка, поняла девушку Лиду, прочитавшую в те годы поэму на одном дыхании и полюбившую в приливе добрых эмоций этого героя всей душой. Тёркин стал украшением комода в доме бабушки. В середине пятидесятых. А в детстве, оставаясь в одиночестве, я, искавшая пищи для воображения, забиралась на стул и проводила время своего вынужденного заточения в разглядывании сидящего на пеньке солдата, его открытого весёлого лица, гимнастёрки с медалью… Тогда всё это покорило и оставило душе тёплое впечатление. Поступок мамы для меня был родом из детства.

На работе подруги часто одолевали Лиду просьбой через Виталия познакомить с кем-нибудь из его сослуживцев. Она никогда такого не понимала: подобная навязчивость ей виделась слишком унизительной. Для себя она успела усвоить: любовь приходит иными путями – когда что-то уже определено в душе или свыше. Но девушки не признавали высоких планов для чувства и посмеивались над таким убеждением, возражая: «Просто тебе повезло, а нам – нет!». В свою очередь Лида просьбы такого сорта воспринимала как тавро неполноценности для желающих познакомиться чересчур откровенно.

– Одно дело, когда знакомство происходит естественно, совсем другое – когда тебя заставляют его подстроить, – делилась мама со мной наблюдениями.

В этом не приходилось меня убеждать: вообще не представляю естественным для себя подобное желание.

– Парни обычно это чувствуют. Навязчивость девушек их отталкивает, особенно если они знают себе цену. А уж офицеры – что Виталий, что его друзья – очень гордыми были.

Однако девушки продолжали настаивать на своём.

– Пойми, Лида, сейчас как раз очень удобный момент настал: офицеры живут совсем рядом, в нашем клубе. И тебе можно как бы попутно к Виталию зайти после работы.

Понимая свою безотказность (мягкотелость!) в отношениях с подругами, Лида наконец смирилась, особенно – под градом упрёков:

– Да ты что, не хочешь нам счастья?

Особенно бурно обсуждала этот вопрос Нина Пескова.

– Я давно хочу познакомиться с офицером! На танцах мне не удаётся. Так, может, с твоей помощью всё у меня получится? Ты же подруга!

Аргумент давил. И в один прекрасный вечер, после рабочей смены, Лида не выдержала этого натиска. Домой обычно возвращались группой или вдвоём с кем-нибудь. И Нина, миновав проходную, спросила:

– Ты сегодня с Виталием встречаешься?

– Нет.

– Вот и отлично! У тебя есть повод его обрадовать своим появлением! Давай заглянем в клуб?! Ну, ради меня?! Помоги же наконец познакомиться мне с каким-нибудь его другом! Сколько можно тянуть?

– А я и не тянула, – пояснила мне мама. – Я не умела ни отказывать подругам, ни спорить с ними. Я просто отмалчивалась. А уж как она истолковала это моё сопротивление, не моя вина. Но вот мы вышли из городка, а клуб – за линией, близко. Всегда было желание увидеть Виталия… Да и просьбы замучили. В общем, я сдалась – и мы пошли.

Нина шла и подбадривала подругу на ходу:

– Ты постучишь к ним в дверь, я буду рядом и постараюсь воспользоваться моментом.

И вот они уже в клубе. Замерли в тесном фойе. Лида долго не решалась постучаться в комнату, где жили офицеры. Под нажимом Нины наконец шагнула к двери, и как раз в это время из комнаты вышел Виталин товарищ.

– Здрасьте! – приветливо отреагировал он на Лиду, узнав её. – Виталий, тут к тебе девушки пришли…

И проследовал к выходу из клуба, не обратив никакого внимания на спутницу.

– Таня, что я пережила! – помолчав, призналась мама. – Как же мне досталось потом из-за этого глупого поступка! Одно выражение лица Виталия в ту же минуту отрезвило. Он показался на пороге, скользнул неодобрительным взглядом по мне и хмуро сказал, что занят сейчас и принять гостей не может. Мы вышли молча пристыженными. Нина огорчённо вздохнула и сказала: «Чо-то не получилось», – и с обиженным видом попрощалась со мной, при этом задела моё самолюбие как бы в отместку за то, что нас развернули: «А твой Виталий – грубиян!». Но я уже поняла, что именно ждёт меня при встрече с ним. Да я и сама успела прочувствовать, как это было отвратительно: в гости к мужчинам, без приглашения. В общем, отчитал он меня, и очень жестоко. Сказал, что не мог представить себе, что я и есть девушка из того низшего разряда, презираемого офицерами. Так я узнала, что у них полным-полно навязчивых девиц, и, даже пользуясь ими, они не знают уже, как им избавиться от их преследования. Я получила по всей строгости эту страшную оценку поступку нашему с Ниной и поняла, что никакая сила меня не заставит теперь исполнить чьё-то ещё желание.