Текст книги "В пульсации мифа"

Первым вместе увидел их семилетний брат Володя, когда они однажды подошли к дому засветло. У Виталия в тот день появилась возможность проводить Лиду с работы. Мальчишка прошмыгнул мимо них, на крыльце оглянулся, да и задержался, изучающе уставившись на «ухажёра»: сфотографировал взглядом. Однако какие-то правила приличия и ему были знакомы, и когда «ухажёр» обратил внимание на мальчика, тот мгновенно юркнул за дверь и был таков.

А на следующее утро Володя встретил его, к неожиданности для себя, на улице. Форма одежды у мальчишек была одна для летнего дня: в трусах до колен. И все они выглядели одинаково – непременно на босу ногу.

В это время Володя был занят любимым делом – гонял по дороге колесо палкой, радуясь своей удали, – и вдруг заметил «старого знакомого» в компании с другими военными. Они прошли мимо него, занятые разговором, и направились в магазинчик, который особняком стоял неподалёку от домов, ближе к железной дороге.

Офицеры были пределом романтических представлений для местных мальчишек, и потому неудивительно, что Володя оставил своё занятие и, потеряв интерес к колесу, вбежал следом за ними в магазин. Там он покрутился у витрины, но не дождался желаемой реакции со стороны Виталия. Заметно приуныв, наблюдал уже без надежды на приветствие со стороны…

– А чего ты от него ждал?!! – удивлялась я со смехом своему дяде, когда он мне сам эту историю рассказывал.

– Да ничего не ждал, – вздохнул он в ответ. – Просто почему-то обрадовался ему. Внимания захотел! Сейчас даже вспомнить смешно: как взрослый человек мог бы догадаться, кто я, когда вокруг полным-полно таких мальчишек бегало!? Если мы хотя бы знакомы были, а то так, мимо пробежал один раз – и всё. А в тот день – тем более: нас тогда целая орава слонялась без дела. Лето…

Наконец Володя от отчаяния остаться неузнанным расхрабрился и подошёл к Виталию.

– А я Вас знаю, – сказал он с улыбкой.

– Правда?! – живо отозвался Виталий. – И где же мы встречались?

– А Вы мою сестру Лидку провожали домой.

– Точно, провожал! Ребята, подождите минутку… Я тут друга встретил!

И он, взяв Володю за плечи, подвёл к прилавку.

– Пряники любишь?

Смелости признаться не хватило Володе, но яркой вспышки во взгляде его было предостаточно, чтобы понять щедрому дяде: ещё как!

– Пряников килограмм, будьте добры!

Продавщица изумлённо отвесила большой пакет пряников, косясь на босоногого мальчишку. Для пацанов такой радости-чести, наверное, она и представить не могла.

– Тань, эти пряники я помню всю жизнь. Они оказались мятными… Вот я нёсся домой! На крыльях счастья!!! Ничего подобного больше не было в детстве. Да и после что-то не припомню… Он оказался одним таким щедрым в моей жизни.

«И вот разверзлись хляби небесные…»!

Никогда дождя такого не было. Как же он лил! Нескончаемо… Она стояла на развилке дорог и понимала уже, что пора спасаться бегством. Одна дорога пролегала вдоль их поля, уводила к радиоцентру, другая – возвращала к дому и была короче. Не было сомнений: как только он выступит из этой непроницаемой стены воды, они тут же побегут к дому.

Наконец он появился – шёл широким, торопливым шагом сквозь пелену дождя. Роскошное мгновение.

Как всегда, не выдержала – побежала навстречу. Но на этот раз дождь не оставил вариантов. Обнялись, закружились.

– Виталя, бегом к нам!

– Почему?! – в своём искреннем удивлении он даже отстранил её от себя.

– Но мы же до нитки промокли!

– Да это ведь здорово!!! Лето!

Она не понимала его.

– Ты замёрзла?

– Нет.

Это было правдой.

– Так давай останемся?

От неожиданного предложения она стала смеяться.

Сильный дождь вдруг превратился из врага свидания в надёжного друга, невероятным образом разделившего её счастье. Гуляли по полю босиком, ветер гулял с ними по цветам, по мокрой траве… Как рыбки – по дну океана. Цветы и травы – водоросли – были им по пояс. Разгулялись – пели, вальсировали, много было смеха. Из разговоров – ничего особенного. Отвлекал дождь, заставляя реагировать то на шум воды – неукротимый, то на спад дождя и короткое затишье.

Запах мокрой травы и задышавших после долгой засушливой поры цветов празднично вскружил голову, одарив ощущением необитаемого острова, которым грезят обычно все влюблённые.

Время свидания подходило к концу. Не спеша, он довёл её до калитки дома и стал, как всегда, обсуждать время следующей встречи.

– Так ты не зайдёшь?

– Теперь уже нет – я же ливень внесу вам домой. Не хочу таких последствий от своего визита.

А дождь и не думал прекращаться. Всё это время он лил и лил нескончаемым сильным потоком. Казалось, он вечный.

Настала пора прощаться.

– Ну давай ещё немного постоим, – сказал умоляюще Виталий.

Её изумлению не было конца – он выглядел по-настоящему счастливым.

И опять он открывал для неё неведомое, заставляя по-другому оценивать ситуации, которые раньше, казалось, и не заслуживали другого, навязанного окружением отношения. Дождь, который воспринимался всеми как досадная помеха или бытовая неурядица, если заставал на улице, теперь обернулся чудесным приключением и подарил ей впечатление по-детски яркого переживания. Хотя бы потому, что он так это видел, а не иначе. Она полностью полагалась на его меру суждений, оценок, предпочтений. И с болью вдруг подумала, что своего-то отношения у неё ни к чему нет. И чужое не привито даже, а навязано. Но смотреть на мир его глазами было потрясающе здорово, восхитительно, и рядом с ним, ради него ей хотелось меняться. В её глазах всё было ценным: как он видит жизнь, как чувствует, как понимает поступки, отношения. Она была готова стать его тенью – наверное, смогла бы.

Тот дождь ей запомнился навсегда.

– Я мечтала, – сказала мама однажды, – пережить такое ещё раз, когда его уже не было на свете. Чтобы просто попасть в то счастье, так же почувствовать дождь… Но ни один мой провожатый в дождь не повёл себя так, как твой отец. В ответ получала чуть ли не возмущение и откровенную грубость: «Ты что – ненормальная?!».

Они были, вообще-то, всегда бездомными. Я это остро восприняла, особенно сквозь те обстоятельства, о которых поведала мама. В семье – много детей, дом представлял собой кухню и одну, хоть и просторную, комнату, уставленную кроватями. В центре стоял стол, за которым в основном дети делали уроки, облепив его со всех сторон. В углу – этажерка, каждая полка которой была чьей-то, с учебниками. Только диван и висевшее над ним зеркало в резной деревянной оправе напоминали о былой роскоши. Ещё – большой сундук с вещами для всех. И получалось так, что если Виталий приходил в дом, то либо все вежливо ссыпались в комнату – и тогда им не было доступа к кухне, всё из той же вежливости «не мешать свиданию», либо оставались на кухне, откровенно пережидая, когда гость уйдёт наконец…

Зимой выбора не оставалось, если он сам добирался до окраины города после долгого отсутствия – из-за срочных дел по службе, учений, командировок.

В таких ситуациях он не избегал любопытствующих мальчишек. Особенно его забавлял интерес к нему маленького Толика. Тот ещё в школу не ходил, поэтому не очень контролировал своё поведение и откровенно стремился с Виталием подружиться.

– Я напеку для Виталия блинов и только посажу его за стол, как обязательно Толя появится. Виталий подзовёт его к себе и спросит: «Хочешь блинов?». Ну, конечно, он хочет, хоть и молчит. Он ему эти блины и предложит. Так вдвоём и съедят. А что там есть-то – разве я могла много их испечь, когда «семеро – по лавкам»?!

– Где же вы встречались, мама?

– Да на вокзале в основном. А что ты смеёшься? Знаешь, как там тепло, и никто нам не мешал. Сколько хотим, столько и сидим там. Потом он меня провожал. Автобусов не было в то время. Так через весь город по линии и дойдём. Дома у меня погреется – и назад. До части уже путь вдвое короче – не то что до вокзала…

– А вот подругам, – вздыхала она при этом, – легче жилось. Почти у каждой была своя комната в доме родном. И никаких проблем со свиданиями у них не было. Вот и Чернова Вера тоже была куда счастливее меня в этом отношении.

– Да разве Вера Чернова была подругой тебе?! – почти вскрикнула я, наслушавшись за все годы про девушку, причинившую маме и боль душевную, и страдания моральные.

– Мы все дружили: одной компанией – и на танцах, и на праздниках. Внешне она ведь не выдавала своей ненависти. Как-то не отваживалась враждебно проявить себя со мной рядом.

Да, они стали парой: Николай Беркутов и Вера Чернова. Но ещё больше меня впечатляло после погружения в ситуацию с мамой и отцом другое: всю жизнь они прожили в оранжевом доме-близняшке, напротив бабушкиного. Их веранда выходила прямо в наш звонкий от детских голосов двор.

Эту историю можно было бы с полным основанием назвать «Коварство и любовь». Беркутов с первой встречи на танцах влюбился в Лиду и тут же получил отказ. Но с непонятным упорством он продолжал время от времени приглашать её на танец. Девушка его не замечала: её привлекали яркие, артистичные натуры. Ей нравились исключительно высокие, красивые парни. Николай же был для неё из тех, с кем невозможно танцевать даже из жалости. Это состояние и мне знакомо, и дело совсем не в генетике, наградившей сходной реакцией на «несовпадение». Просто существует для каждого такой типаж, отталкивающий напрочь. И первой в этом мне честно призналась мама. Так и говорила всякий раз, вспоминая Беркутова.

Я несколько раз допытывалась, желая более подробно получить объяснение.

– Почему?!

– Да ты представить не можешь, как он выглядел! Коренастый, низенький… Он был даже ниже меня ростом, если я приходила на танцы в туфлях на каблуках. Но больше всего меня отталкивал его низкий лоб. Я же любила читать книги с детства и из великих романов знала, а не понаслышке, о чём говорят все эти детали. Никогда не разговаривала с ним, а вот слушать его болтовню приходилось в компании с другими. Умом не светился. К тому же был заносчивым и злым. На лице – маска застывшей угрюмости. Я его по-настоящему боялась, словно знала наперёд, чем он может мне ответить из-за отказа танцевать с ним. В то же время никакой страх не мог заставить меня пойти с ним танцевать. И я избегала его всюду как опасность.

– Ой, и в кого ты такая – с тонкостями предпочтений? – искренне изумлялась я.

– Тонкости тут ни при чём, – слышала я возражение. – У любого, поверь, есть образец привлекательности и пример человека, который для него неприятен. Вспомни сама: ты даже плакала в первом классе, когда за одной партой оказалась с Тимофеевым. И неопрятный, и грубый, и двоечник. Мне пришлось вмешаться, чтобы вас всё-таки рассадили. А тут – влюбился! Мы так устроены, что нами чувства управляют. И дело даже не в том, что он был непривлекательным, – настаивала мама, пытаясь донести до меня истинную причину своей неприязни к этому человеку. – Он был совсем тёмным, как чулан. От него сквозило злобой. Если и засмеётся, то как-то ехидно. У меня настроение портилось, когда я его встречала случайно где-нибудь.

– А теперь представь, что в первое же назначенное свидание на танцплощадке я увидела Виталия рядом с этим Беркутовым. Беркутов был прапорщиком в той же части, поэтому на танцы они приходили со службы вместе. В тот первый вечер после нашего знакомства они пришли как раз вдвоём. Я сразу приуныла – поняла неизбежность этого Беркутова…

Так и оказалось: с той самой поры он всегда сопровождал моего отца, по словам мамы, как тень. Внешне это выглядело обыденно, объяснимо. Однако в истории моих родителей, особенно если учесть некоторые подробности, свидетелем которых оказалась уже я, – действительно мрачно. Неотвратимо, как месть фанатика.

– Но если говорить о моём выборе, то здесь и решать мне ничего не надо было. Они стояли рядом как полная противоположность друг другу. Виталий – стройный красавец. Беркутов выглядел от такого соседства ещё хуже – почти квадратный, нелепый, с надменным выражением лица. Виталий любил шутить – Беркутов только криво улыбался, с трудом выдавливал из себя веселье.

– Ну ты и расписала бедного Беркутова!

– Да уж умным по выражению лица его никак не назовёшь. Может, он не был глупым. Но честно говорю: в нём для меня всё было отталкивающим: как ведёт себя, как разговаривает, как выглядит. Однажды Виталий не смог прийти из-за службы, и он напросился меня провожать. Я резко отказалась. Но я делала шаг – он следом за мной шёл. В тот вечер он буквально умолял меня выйти замуж за него. Я была ошарашена таким напором, напомнила на всякий случай, что они с Виталием друзья. Он на это мне сказал: «В любви не бывает друзей». А если я передам ему эти слова? Он отвечал: «Ты же не дура, чтобы вызывать напрасную ревность у Виталия». Вот так и отшагали с танцплощадки… И получилось, что провожал. Конечно, Виталия это задело. Пришлось сказать, что сорвалось с языка: «Да я его ненавижу!».

– В нашей компании была и Вера Чернова. Потрясающее сходство с Беркутовым: тот же низкий лоб, недобрые глаза, да ещё любила посплетничать обо всех. Я с ней близко не сходилась. Но держались-то вместе – из одной компании. Потому что – я говорила тебе уже – в школе мы вместе учились, потом работа была одна, да и дома наши рядом стояли. Я мирно к ней относилась. И не знала главного: оказывается, её не устраивало, что я была в одной компании с ней. Всё прояснилось с появлением Виталия. Мы на танцах были с Верой, а они пришли с Беркутовым. Беркутов даже не знал, что Виталий назначил мне свидание, и предложил ему: «Давай ты пригласишь на танец Веру, а я – Лиду». Виталий не стал ему ничего объяснять, просто ответил: «Ну нет, я не согласен».

– Когда наконец Беркутов убедился, что я выбрала Виталия, он выбрал Веру. И всё чаще мы стали ходить узким кругом, повинуясь обстоятельствам. Так сложилось: они вместе приходили, а мы были их девушками.

– И вдруг происходит одно неожиданное для меня событие. Вера позвала на день рождения Николая, да не одного, а с Виталием. Без меня. Зачем она это сделала, мне гадать долго не пришлось. С этого дня рождения Виталий ушёл на свидание со мной. Он был в плохом настроении. Спросил, как только увидел: «Лида, почему тебя Черновы так не любят?». Взял да всё рассказал, как было. Наверно, от растерянности перед услышанным за праздничным столом. Оказалось, что о чём-то другом и не было желания говорить Черновым с гостем своим – только обо мне, о нашей семье. Высмеивали всех нас за нищету, меня – за песни под гитару, мать – за прозвище «Прокурор», которое получила потому, что «во все дела лезет, всюду нос суёт».

– И что же – тебе было смешно? – преодолевая ужас и горечь, спрашивала его вконец униженная этим рассказом Лида.

– Нет, конечно. У меня – старенькая безграмотная мама, отец умирал под бомбами, выживали так, что страшно вспомнить. Мне было не смешно, а то, что они высмеивали, очень даже знакомо по пережитому в войну. Скорее – наоборот: показалось, что надо мной смеются, над моей жизнью… Война выкосила все наши богатства, кто какие имел. Я, глядя на них, подумал даже: война мимо них прошла, что ли?! А вот то, что твои песни их задевают, меня насторожило. Завидуют?! Называли тебя в один голос выскочкой, зазнайкой. Потешались: дескать, певица! В общем, захотелось сбежать от таких застольных разговоров. Похоже, ты у них, как кость в горле.

– Так почему же ты мне всё это высказываешь, словно обвиняешь? Что они за судьи мне?

– Так в том-то и дело, что не судьи, и себя в это время со стороны не видели. Смеялись…

– Так и что теперь? Ты подумай, что это за люди, если позвали на день рождения, а затеяли разговоры о нашей семье?!

– Ты не представляешь, как мне это неприятно. Особенно потому, что ты мне нравишься. Я оскорблён таким оборотом дела.

– Значит, хотели тебе глаза открыть на меня?

Виталий молчал, глядя перед собой.

– А что же Беркутов?

– Так он громче всех и смеялся, и высказывался против тебя, и твою мать дурой выставлял.

От услышанного Лида просто застыла на месте.

– Он меня на танцах приглашал всегда. И ты уже знаешь, что я с ним никогда не танцевала.

– Вот это мне совсем непонятно.

– А мне ещё как понятно, – резко отреагировала Лида и пошла к дому.

– Но Виталий догнал меня, преградил путь и уже не отпустил в тот вечер…

– Мама, а почему ты не сказала отцу, что Беркутов тебе предложил выйти за него замуж?!

– Да ты что?! Я же боялась потерять его! Как бы он повёл себя? Я молила Бога, чтобы этого он никогда не узнал.

– Да, за себя ты никогда не боролась, не отстаивала себя. А всё этот унизительный страх, дорогая! Ты не верила, что ты достойна отца?

– Не верила. Не верю до сих пор.

– И долго в паре ходил отец с Беркутовым?

– Недолго. Он мне как-то сказал, что увидел, как Беркутов ударил солдата. Отец считал это недопустимой подлостью в армии. И они тогда же объяснились.

Мамина история ошеломила неправдоподобием на индийский манер – связью этих мест, даже дворов и домов, знакомых мне с первых лет, с отцом. Я так и не смогла освободиться от ощущения, будто хожу по его следам, встречаюсь с его тенью. На всём лежит печать его присутствия. Не пространственная нас разделяет черта – здесь-то всё сливается в единое наше существование, а временная: «до и после».

Беркутов знал моего отца и продолжает жить, как жил. Подумать только: и он – рядом! Я видела с самых первых лет лицо этого человека, обычно шагающего мимо нашего общего двора то к своему сараю, то на работу, то ещё по каким-то своим делам. Лицо на самом деле угрюмое, а чаще – злое. Он был темноволосым, некрасивым, действительно, слишком широкоплечим для своего низкого роста, и впечатление всем своим видом производил на меня неприятное. Тяжёлое. Он никогда не смотрел на меня, но я его почему-то боялась и с облегчением принимала его пренебрежение, отсутствие всякого любопытства ко мне. Потому что казалось: посмотрит он на меня – и раздавит. А ведь я совсем ничего не знала о нём. Известие о его роли в судьбе мамы, о том, что он знал отца, служил с ним, заставило перебрать в памяти моменты, что запомнились мне как непомерный груз для моих эмоций.

Историю с Беркутовыми мама рассказала мне уже в школьные годы, когда я насмотрелась, бывая у бабушки, на их грубых сыночков, горланящих громче всех во дворе в шумных игрищах. Насмотрелась до степени сознательного отторжения их от себя. К тому времени я уже научилась исключать, словно вырезать их из поля зрения, то есть не замечать, сколь бы навязчиво они о себе ни заявляли шумом. В памяти отложилось, как Беркутовы-родители звали мальчишек домой, отец – всегда рявканьем, мать – нервно срываясь на крик.

Эти сыночки вели себя со мной, впрочем и с другими девочками во дворе, очень резко, и всегда у меня создавалось впечатление: только не попадаться им на глаза! Но почему?! Какая-то странная загадка была в том, что они для меня излучали опасность…

Оба мальчика, Сергей и Витя Беркутовы, только и делали, что мелькали у меня перед глазами. Двор был общим: дом-близняшка перед своими подъездами имел лишь место для клумб и кустарника. А окна квартиры Беркутовых на верхнем этаже выходили на наше общее пространство с детской площадкой на два дома меж домами и были всегда у меня перед глазами, если я любовалась зеленью двора из кухонного окна.

До сумерек мальчишки гоняли мяч во дворе, как положено им в этом возрасте. Только эти двое вели себя слишком угрожающе, они были исключительно грубыми, однообразно грубыми… Они явно претендовали на лидерство, но не удавалось им диктовать свою волю, отсюда – и споры, доходящие порой до рукоприкладства. Взрослые – разнимали, наблюдая со скамеек: непорядок!!!

Почему-то бросалась в глаза склонность к срывам, объединявшая семью. Тем и запомнились эти люди мне с моих детских лет. Мат, отталкивающая грубость, ругань… Мальчишки были очень конфликтными, именно они и затевали драку во дворе с ровесниками.

В самой фамилии Беркутов для меня затаилось ощущение необъяснимой агрессии. А ведь я тогда не знала про отвергнутую моей мамой любовь!

Она рассказала мне обо всём гораздо позже – когда я была взрослой девочкой. Жена Беркутова обычно при встрече с мамой разговаривала с недовольным лицом, на котором читалось надменное отношение к своей ровеснице. Я стояла рядом, лишённая внимания к себе. Это тоже ощущалось как отсутствие тепла и казалось непривычным, неправильным, потому что так себя никто из маминых знакомых не вёл. Мама очень напряжённо что-то произносила, выдавливая дежурную любезность, и, глядя на них, я думала с недоумением: «Если вам так трудно обеим разговаривать, зачем так мучаетесь?».

Вот бы узнали они в юности, что на этом же пятачке с железнодорожной станцией напротив, на виду друг у друга, пройдёт вся их жизнь… В середине 50-х прапорщик Беркутов демобилизовался, выбрав работу машиниста. Женился на Вере и переехал жить в её дом. Я даже воскликнула от изумления, узнав, что именно этот дом-близняшка, который я видела всегда перед собой, гуляя во дворе, с окнами, обращенными к фасаду бабушкиного дома, и есть дом, в котором жили ещё родители Веры Черновой, дом, где была та самая – царская! – отдельная комната Веры, о чём мама и мечтать не смела. По маминой мерке, Вера жила, как принцесса: она могла привести к себе и подругу, и своего любимого человека. И у многих её знакомых были такие же условия для жизни как дружбы, любви…

Именно в этот дом – на заре сердечных отношений – пригласили однажды моего отца, чтобы влить в его уши важные сведения – просигналить, от кого ему надо держаться подальше.

– Ты хочешь сказать, что отец здесь бывал?!! Что он видел и этот дом, в котором будет жить бабушка, дом, который станет для меня самым родным на свете?!

– Да! – утверждала мама, подхватывая мой порыв изумления, как будто вместе со мной, впервые прозревала жизненный расклад обстоятельств таким, как он сложился.

– Почему же ты никогда мне об этом не говорила?!

– Не знаю…

Господи, да многое мне предстояло заново прочувствовать! Лестница, ведущая вниз к школе, к центру города, была и их лестницей.

– Зимой было так же скользко. Автобусы не ходили, и мы с танцев шли домой, поднимались на эту самую гору, мимо улицы, которая станет для нас нашей…

С веранды мне будет открываться вид на папину воинскую часть.

Танцплощадка – и в городском, и в парке имени Дзержинского – была местом их свиданий каждым летом. По тем же аллеям гуляли, что и я. Переживание этого сообщало что-то пронзительное для меня, что ощутить можно лишь сквозь «надмирный» взгляд.

Они уходили пешком и шли до конца города, потом заворачивали на дорогу, летящую к любимому полю вдоль железной дороги. Там было их начало. Для мамы поле за городом благословенно: в пятьдесят первом там расположился летний лагерь десантников. И «командир, строгий такой, сам лейтенант, сам холостой»…