Текст книги "Воин Русского мира"

– А косички-то тебе кто плетет? – брякнул Сашка.

– Вичка раз в неделю приходит. Моет мне голову и плетет косы. А Петька не приходит. Бомжует. Наверное, вшей развел! У меня вшей нет. Честное слово! Вичка каждую неделю проверяет.

– Ничего. Сейчас мы мамку с папкой помянем, и тогда станет жизнь меняться…

– Хуже уже не надо. Мы как-то приспособились…

Сказанул так сказанул! Сашка в страхе глянул на девчонку – не плачет ли? Но глаза Шуратки оставались сухими.

* * *

На кладбище стало не до поминок. Слишком уж оно разрослось, слишком много свежих могил, слишком много знакомых фамилий на обелисках и крестах. Поминать всех чохом – всё равно, что хоронить в братской могиле. Уделить время каждому – невозможно, надо заботиться о живых.

Беспокоила, точила мысль о Витьке Середенко и Терапевте. Травень смотрел на обелиски, читал таблички, окруженные пластмассовыми венками. Иващенко – двое, муж и жена, совсем молодые. Рядом коротенький холмик – Маруся Высокова. Девочка. На этой могиле только свежие цветы, подвять ещё не успели. Следующее захоронение – сразу трое. У всех одна фамилия – Косолаповы, отец, мать и сын.

– Всех одним разом, – проговорила Шуратка. – Ракета прилетела. Терапевта семья.

– Терапевта?!

– Та да. Терапевт – Данька Косолапов. Дяди Левы Косолапова сын, – пояснила девочка. – Он на доктора выучился. Лечит.

– Лечит?

– Раньше лечил. Теперь воюет. Мстит. Но у него и девушка есть… была в Лисичановке. Потом к Пастухам подалась. Говорят, бросила Даньку, или от голода. Я точно не знаю.

Сашка потер ладонями лицо. Отчего так сводит скулы? Плакать хочется или…

Шуратка привстала, схватила его за локти, потянула вниз руки, заставила отвести ладони от лица, глянула внимательно, проговорила ласково:

– Не волнуйся, дядя Саша! Данька и наша Вичка – одна команда. Данька её слушается.

– Они любовники? – заволновался Травень, но девочка не сводила с него синих, опушенных густыми ресницами глаз, и он опамятовался. – То есть, я хотел сказать, дружат они?

– Не, – улыбнулась Шуратка. – Данила теперь ни с кем не дружит. На площади Льва Толстого полуразрушенная пятиэтажка. Помнишь, мы с тобой мимо проезжали?.. Так там была их квартира. С тех пор Данька стал Терапевтом и, говорят, пленных пытает. Он сумасшедший, но не злой…

Девочка примолкла, уставилась на него, словно пытаясь угадать: стоит ли рассказывать дальше или пора остановиться.

– Ты говори… – Травень никак не решался её обнять, а хотелось. Ему всё казалось: девчонка мерзнет, а может, и боится чего. Но Шуратка смотрела на него сухими глазами и тянула в сторону, к могилам родителей. Рассказывала на ходу:

– Вичка дружит со Стасом Реем.

– Это кто такой? Не местный?

– Нет. Он твой земляк.

– Значит, местный?

– С Москвы. Богатый и не жадный. Дарит Вичке подарки: духи дорогие, одежду.

– А тебе?

– И мне.

– Но он тебе не нравится. Так?

Шуратка отрицательно покачала головой.

– Боишься его?

Она кивнула.

У могилы её родителей так же, как и у многих других свежих могил на этом кладбище, не было ни ограды, ни надгробия. Только куча едва успевшей осесть черной земли, простые кресты, имена, даты. Могила не обустроена: присесть, помолчать, помянуть негде. Шуратка сунула Травню в ладонь шершавую, холодную ручонку. Тыльные стороны её ладоней покрывали цыпки, кожа шелушилась. Ох, зачем так колотится сердце? Стар он стал, жалостлив, мягок. Вот девчонка, полтора метра роста в ней, не больше, а всё уже познала и утраты, и голод, и жизнь под бременем вечного страха.

– Платья хорошие и духи… – бормотала она. – И ещё еда. Хорошая еда и для бабушки…

– Мне нужно в горное училище. – Шуратка с пониманием уставилась на него. И Травень добавил: – А тебе туда не надо. Отвезу тебя домой и…

Она серьёзно кивнула. А потом, когда он высаживал её у подъезда пятиэтажки, просила не провожать, не подниматься на пятый этаж.

– Найди Петю, дядя Саша. Он бомжует. Голодный, наверное.

– Найду. Накормлю. Клянусь!

– Не клянись. Грех…

Шуратка скрылась за синей дверью подъезда, а Травень смотрел, как мелькает в окнах лестничной площадки её розовая курточка, надетая поверх клетчатого сарафана. Второй этаж, третий, четвертый – быстро бегает девчонка.

* * *

– Розовый цвет – семейное пристрастие у женщин-Половинок. – Травень пытался за улыбкой спрятать смятение.

– Большой, сильный, отважный. – Голос Вики казался немного простуженным, с хрипотцой. – Таким тебя папка рисовал…

– …на бумаге чи где?

– И улыбка. Он говорил о твоей улыбке, дядя Саша. Всё полностью соответствует его рассказу.

Виктория Половинка смотрела на него снизу вверх. Ростом чуть выше сестры, она едва достигала Сашке до груди и совсем не походила на младшую сестру – темные глаза, темные волосы, продолговатое лицо. Розовое пальто, сшитое из хорошей материи, ладно сидело на ней, делая фигуру кукольно безукоризненной. Огромный, расписанный птицами и экзотическими цветами, шелковый шарф, оставлял отрытыми блестящие волосы. Вика пахла чем-то восхитительно восточным, взрослым, женским – наверное, теми самыми, дареными духами.

Да и на отца своего, Ивана, Виктория тоже не походила. Травень смутно помнил её мать. Кажется, у неё были такие же темные волосы и глубокие глаза. Как он мог не узнать Викторию? Как?! Да и важно ли это, когда больно и беспокойно ёкает в груди. Ах, как некстати это ёканье, когда предстоит столько дел!

– Почему же ты так долго не приезжал? – внезапно выпалила девушка.

– Прятался в большом городе.

– От кого?

– От судьбы, видать. Да всё попусту. От нее не уйдешь.

Они стояли посреди коридора. Справа – окна, ведущие во двор горного училища. Слева – дверь в бывший учебный класс. На двери на белом листе формата А4 крупным шрифтом напечатано «Штаб». Мимо них проходили люди в камуфляже и гражданской одежде. Сашка заметил и давешних знакомцев – водителя пятнистой «Нивы» и его товарища. Значит, и Витек Середенко должен быть где-то здесь.

– Тебя найти было легко, – проговорил Травень. – Теперь надо похлопотать за твоего родича.

– Ты о Петьке? – В глазах её мелькнула тревога.

– И за Петьку знаю. Но сейчас речь о Витьке Середенке.

– Отморозок. Упырь! – Вика внезапно мужским манером сплюнула себе под ноги.

Травень глянул на пол. Конечно, линолеум изрядно загажен, но всё же.

– Вичка, ты же девушка!

– Девушка не девушка, а о Галкиных родичах как-нибудь позабочусь.

Личико её неуловимо изменилось, приобретя твердое, так не шедшее ей, мужское выражение.

– За этой дверью, – она указала пальцем на листок с надписью «Штаб», – решение всех проблем.

– Может быть…

– Я сама!

Она прянула от него – так пловец отталкивается от прибрежной скалы, чтобы совершить стартовый рывок в пучину. Дверь с надписью «Штаб» распахнулась. Вика не прикрыла её, и Травень проскользнул следом.

* * *

Вчера на пустой автобусной остановке, как раз на половине пути к Лисичановке, Петруша нашел щенка – черно-рыжую, на татарчонка похожую дворняжку-мальчика. Симпатичный песик, но сомнительный. С ними, с дворнягами, всегда одна и та же беда. Пока малы – милы. Но бог знает, в кого он превратится, когда вырастет. Как поступить с ним, если пес вырастет огромным и глупым? Как сладить, если станет с громким брехом бегать за колесами проезжающих машин, чесаться, стуча лапой по полу и с громким чавком вылизывать яйца?..

Но бросить голодного малыша невозможно. Петруша сунул щенка за пазуху и побрел к Лисичановке. Там можно найти ночлег и кормежку для себя и для собаки.

В Лисичановке подруги бабушки кормили молочной кашей и тушенкой. Петруша делил еду со щенком. Женщины ругались, называли пса «хитрым татарином», а сами закусывали плохой едой дорогой алкоголь. Петруша уже видел такие бутылки – массивные, на черной этикетке много белых буковок, больших и маленьких. Самыми большими буквами выведено щенячье имя – «Джек Дэниэлс». «Дэниэлс» можно пропустить, а вот «Джек» – как раз то, что надо.

Петруша сбежал от докучливой опеки ранним утром. Перед этим женщины помыли его самого и выстирали его одежду. А одна из них даже позвонила Вичке на мобильный и долго жаловалась, дескать, её мальчик и сам их объел да ещё пса притащил. Петруша не стал обижаться, забрал щенка и был таков.

Как хорошо бродить по безлюдью, когда весеннее небо, а не серый потолок над головой. Как хорошо идти в любую сторону, когда следом, помахивая хвостом, семенит «хитрый татарчонок» – Джек. Можно думать о чем угодно, можно слышать небо и землю. В степи никто не пристанет, не сунется с советами, не станет командовать. Искать его некому. Близкие или слишком заняты, или умерли.

Взрослые, как правило, ленивы. Боятся перемен, не желают утруждаться. Нет-нет! Он не прав! Опять не прав! Осудил! Ведь взрослые вырастают из детей. Так… Значит, и дети бывают ленивы. И он, Петруша, такой же лентяй, как все. Ленится заниматься семьей. Не думает о сестрах и бабушке. Ну, положим, с Шураткой сейчас всё нормально. Она при деле, при бабушке. Приспособилась или… как это?.. Вот: адаптировалась. С Вичкой всё намного хуже. Здесь немного лени – совсем чуть-чуть – пришлось бы как раз к месту. Нет, Вика не из ленивых. Есть слово, он вычитал его в нехорошей книжке. Вычитал да забыл и само слово, и каждую из составляющих его букв. Ничего, Бог напомнит, когда время придет.

Петруша вытащил из кармана мятую карамель, развернул обертку, съел сладкую конфету с кисловатой начинкой, взял щенка на руки. Безопасная территория осталась позади. Он почувствовал присутствие смертельной опастности и широким шагом перемахнул через первую мину. Следующая притаилась чуть левее. А вот и ещё одна. Если идешь по минному полю – любое неосмотрительное движение может обернуться большой бедой. Щенок глядел на него голодными глазами, но животик его приятно круглился и был тугим на ощупь. Откормился у лисичанских бабок на каше и консервах.

– Хитрюга, – прошептал Петруша, прижимая к себе горячее тело Джека. – Ты же сыт! Но просишь ещё… – И он погрозил щенку пальцем.

У него, у Петруши, всё хорошо. В правом кармане куртки ещё есть пять карамелек – последний подарок Вички. Нет, не так. Правильнее говорить: крайний. Так говорят взрослые. Веру подменяют суевериями, но ему ли их судить? Петруша остановился, прислушался к легкому ветерку, уставился на частые облака. Он старался угадать лицо старшей из сестер в их очертаниях. Смотрел до тех пор, пока их взгляды не столкнулись. Вика волновалась.

Рядом с ней сейчас двое мужчин. Оба – опытные убийцы. Каждый понимает, как опасен может быть другой.

Первый: Стас Рей – позывной Матадор – носит темные очки даже в пасмурную погоду. Влюбленные в него пустопольские простаки переняли эту моду – прятать глаза. Быстро он соблазнил пустопольцев, вручил им оружие и отправил на бой со своими же, с теми, кто не захотел ему подчиниться.

Петруша вспомнил самое первое Первое сентября в своей жизни. В тот день учительница рассказывала им о страшной, давно завершившейся войне, показывала черно-белый фильм, хронику военных времен. Он видел лица вражеских главарей в бегущем изображении на белом полотнище экрана. Потом, спустя два года, ему довелось увидеть живого врага в лицо. Что же, не так страшен он сам, как страшны его слова. Слова – отрава. Речи – яд…

Матадор, так похожий на одного из врагов в старинной кинохронике, тоже был маленьким, хрупким человечком с огромным самомнением и ещё большим обаянием. Двужильный, подвижный, выносливый, Матадор умел складно говорить, а дрался ещё лучше, чем говорил. Сейчас он ходит по классу бывшего горного училища от окна к стене и обратно. А Вика смотрит на него и волнуется. Он соблазнил и её. Заваливает игрушками из глянцевых журналов. Игрушки сверкают, хорошо пахнут, подчеркивают и без того незаурядную прелесть Вички. Матадор забавляется ею так же, как Шуратка играет со своими куклами. Есть досуг – иди сюда. Не ко времени – отложит. А придется – выбросит без сомнений.

Второй: старый, тертый боец. Во всем откровенен, даже в самых страшных грехах не побоится признаться самому себе. Он, пожалуй, вообще никакого страха не ведает. Лишь Божьего гнева боится. И милосердие ему знакомо. Может, потому Петруша и спас его?.. А потом он попытался Петрушу спасти. Загнал большую машину на минное поле. Добрый. Смелый. Хитрый. Вещей не ценит. На крыльях воспаряет. Людей любит, но врага убьет запросто, не моргнув глазом.

Эти двое хотят Вичку. Каждый по-своему хочет, но оба сильно. Ах, как сильно! Не погубили бы сестренку!

Но ведь есть ещё и третий. Тот, кого сама Вика хочет. Бедняжка-сестренка всегда стремится к недостижимому. А этот третий – странный, светлый, как выцветший пластмассовый цветок с кладбищенского венка. Лей на него кислотный дождь, топчи, кидай в выгребную яму, прямо в черную жижу суй – грязь только поверху будет, капельками стечет по скользким лепесткам, и вот он снова чист. Но Вичку он не хочет. Не нужна. Не до неё. Есть большие дела, важнейшая борьба. Да и бог с ним. Бумажный тюльпан в дорожной грязи – красивый, чистый, но недолговечный.

Снег тает, насыщая воздух промозглой влагой. Совсем скоро распустятся листочки, а сейчас ветхая обувь вязнет в черноземе. По полю напрямик идти безопасней, но очень уж нелегко, особенно если устал.

Петруша выбрался на шоссе. Но опустить Джека на землю не решился: в этом месте по обе стороны дороги – минные поля. Левую сторону минировали под руководством Матадора, правую – под руководством Киборга. Справа мин больше, и Петруша, в случае чего, метнется туда. На минном поле нет предупреждающих знаков, но в окрестностях Пустополья о нём известно каждому, и следом за Петрушей на мины не сунется никто.

Размышления мальчика прервал рев двигателей. Недолго думая, он сполз на заду по порожной насыпи направо. Здесь из дренажной трубы лились вешние воды, образуя бурный поток. Берега ручья поросли густым кустарником. Можно затаиться и переждать. Вокруг, как партизаны в засаде, залегли мины. Кому-то враги, а ему, Петруше, лучшие друзья – защитят от любого преследования. Главное зайти подальше. На минном поле можно опасаться только саперов. Петруша дружит с минами. Они всегда показывают ему себя, давая возможность проложить дорогу.

Что, если этот третий сейчас сидит на броне одной из тех машин, которые с ревом несутся по шоссе? Нет, такого не может быть. Бумажный тюльпан не ездит на «броне» вместе со всеми. Он особенный, оберегаемый. Он ездит в дорогих иномарках или в крайнем случае на собственном байке, с блестящим, никелированным обвесом.

Все эти словечки – «байк», «обвес» и ещё многие другие – Петруша узнал от Вички. Из книжек таких не вычитать. Пушкин, Лермонтов, Гоголь – до войны он и его сестры читали старые книжки в потрепанных, картонных переплетах с истлевшими корешками и истершимися заглавиями. Других книг в их доме не водилось, а читать Вичкины глянцевые журналы было невмоготу. На каждой странице – лик Сатаны. Противно смотреть, но не страшно. Ему ли бояться? Петруша улыбнулся. Теперь он забыл и буквы, и числа. Вряд ли сейчас он сможет прочесть хоть пару строк. Но когда времена переменятся, он всё вспомнит.

Он слышал, как над головой сыплется гравий. Тот, кто спешил к нему, пожалуй, вовсе не смотрел под ноги. Так, наобум катился вниз с насыпи, рискуя свалиться в ручей. Вот он достиг зарослей, вот острые сучья ивняка принялись хватать его за одежду. Наверное, придорожные кусты хотят защитить Петрушу. Напрасные старания. Тот, кто спешит к нему, не имеет злого умысла. Это он, третий – Бумажный Тюльпан, сердечная заноза его сестры Виктории. Значит, всё-таки приехал на «броне».

Вот он уже стоит перед Петрушей, смотрит пристально на щенка, расспрашивает, волнуется. Как странно! Петруша полагал иначе: бумажным цветам неведомы тревоги, потому что они обо всём знают наперед.

– Нет, я не голоден. У меня есть три конфеты и кусок хлеба.

Тревога и жалось сделали его лицо ещё красивей. Если б Вика видела его сейчас – совсем пропала бы.

– Меня зовут Петром Половинкой. А тебя?

Он назвал своё имя, зачем-то схватил Петрушу за руку, нашел пульс. Вообразил, будто Петруша болен. Забавно. Он протянул Петруше плитку шоколада, полупустую бутылку ядовитой воды и деньги. Бабушка говорила, и Виктория всегда подтверждала её слова, что отказом от угощения можно обидеть человека. Петруша откусил шоколад, отпил из бутылки. Шоколад оказался горьким, а яд – сладким. Это правильно. Так и должно быть. Полезное – горько. Ядовитое – сладко.

– У меня больше ничего нет. – Бумажный Тюльпан развел руками. – Ты хочешь поехать с нами, Петр Половинка?

– Нет…

– Как же останешься здесь один… – Он немного помедлил и продолжил шепотом: – Среди минных полей?

– Лежачих мин я не боюсь. Страшнее мина, падающая с неба. Но такие я слышу и прячусь.

– Тебе нельзя здесь оставаться, – настаивал Бумажный Тюльпан. – Ты – ребенок. Дети должны ходить в школу.

– Я в школе. Я учу свой урок. Так же, как и ты.

Кто-то окликнул Тюльпана сверху, с дорожного полотна. Петруша прислушался. Кричал известный ему, очень красивый и опасный человек. Он, как и многие в этом мире, по-доброму служит злому и зовется Киборг.

Надо бежать. Петруша поставил Джека на землю. Тот, недолго думая, кинулся к ручью. Бумажный Тюльпан засмотрелся на щенка. Петруша шмыгнул в заросли, пополз. Светопредставление! Мины, повсюду мины! Черноокий дьявол на славу постарался, устроил так, чтобы никто не смог безнаказанно сойти с дорожного полотна, с накатанной дороги в преисподнюю, которую сам же и проложил.

Бумажный Тюльпан сначала попытался поймать щенка, потом кинулся следом за Петрушей. Но Киборг остановил его грубым окриком. Даже пару раз шмальнул в небо. Петруше пришлось зажать уши руками.

– Мины! Мины! – кричал Киборг, и на этот раз Бумажный Тюльпан послушал его. Хотя вообще-то он очень своевольный и самостоятельный человек…

* * *

– Настя? – Стас сдернул с носа очки, сразу утратив большую часть мужественности. Проваленное переносье, близко посаженные, темные глаза смотрят в стену с обычным для него, отсутствующим выражением – такое лицо не сразу и запомнишь. Зато нутряная дрожь, желание безусловного повиновения – знакомые и болезненные чувства – возникали сразу, стоило лишь Вике услышать его зов из коробки рации.

– Я занят… У меня есть время говорить с женой, но сейчас… Слушаю! – бормотал Стас.

Несколько минут он сосредоточенно смотрел в стену, но лицо его оставалось так же мертво, а тело прямо и неподвижно, словно проглотил кол.

– Не могу долго говорить. Да, помню… Да, знаю… Да, люблю…

Матадор нажал на отбой. Травень заметил, как Вика дернулась при последних его словах. Ревнует?.. Но ведь он, судя по всему, и не скрывал от неё, что женат. Далеко ли у них зашло?.. Глупый вопрос! Зашло не дальше, чем обычно заходит в таких случаях. Секс. Его ничто не отменит, даже война.

– Стас!..

– Я занят! – Матадор осекся, мгновенно сообразив, что говорит уже не с женой. Быстренько спрятал раздражение за зеркальными стеклами. Видно, Вика сильно нужна ему. Дорожит. Но, использовав, без сожаления выкинет или закопает, как выкидывал и закапывал многих до неё.

– Стас, это Александр Витальевич Травень, друг моего отца. Он из Москвы.

– Из Москвы?

– Я местный. Учился тут в школе…

– Папа написал ему, и вот дядя Саша приехал, – перебила Травня Вика.

Сашка долго рассматривал своё отражение в зеркальных стеклах, прежде чем спросил:

– Ты где сам-то воевал?

Травень старался улыбнуться как можно шире. Алена говорила ему не раз, будто улыбающийся, он напоминает Фантомаса. Алена!.. Ёкает сердечко, подпрыгивает. Разве позволить себе одно лишь воспоминание, самое последнее: каким же он оказался молодцом, как сумел закаменеть лицом, когда она явилась перед самым его отъездом. Выходит, приманил её «Силицианой», но она слышала лишь звуки трубы, но не услышала оркестра, бушевавшего в его душе. А Матадор тем временем пиликал фальшивой скрипицей, толковал несусветное о долге перед жителями Пустополья, тоскующими под каким-то там игом, о необходимости огнем и мечом искоренять.

– ПОМЗ два эм… – прервал его Травень.

– Что?

– Не пойму, о каких мечах ты толкуешь, командир? Я видел мины, запрещенные к использованию всеми международными конвенциями. Этим здесь воюют. Вопрос: кто и с кем? А мечом… Что же! Если понадобится, можно и мечом.

Его отражение в зеркальных стеклах накренилось – Матадор склонил голову.

– Вы нам подходите. Обратитесь на склад. Там сейчас Ромка Нестеров рулит. Он выдаст всё необходимое. Вниз по лестнице, в подвал. Третья дверь налево. Не заблудитесь – на двери табличка: материальный склад.

Сашка повернулся к выходу.

– И ещё…

Травень обернулся. Знакомая образина. Вполне удовлетворительный оскал. Ах, Аленка!

– …у нас железная дисциплина. Утренняя поверка, вечерняя поверка…

– В плену бывать доводилось. – Сашка снова улыбнулся: Алена. – В заключении – нет.

Он вышел в коридор. Дверь прикрыл плотно и бесшумно. Коридор горного училища оказался пуст. Несколько раз топнуть ногами. Сначала громко, потом – потише. За дверью сбивчивый говор, воркотня – что это, шепотки любви или…

– …теперь можешь обнять меня…

– …Стас…

– …духи идут тебе…

– …я снова видела этого человека…

– …не волнуйся. Ты же знаешь, я всё сделаю для тебя и твоей семьи. Но этот человек… Будь осторожна с ним.

– Он друг отца. Много помогал нам…

– …он может оказаться предателем… ну что ты, куколка моя… не сейчас… пойми, служба.

– …но я хочу…

– Погоди!.. – что-то с громким стуком грянулось на пол. – Ты уверена в этом человеке?

– В ком?

– В друге твоего отца?

– У него ордена. Причем такие, которых запросто не дают…

– Тут другая война. Ты же знаешь, детка. Ну, всё. Довольно. Нет, погоди! Что с тобой? Мне не нравится твое личико.

Сашку раздирало любопытство. Мучительно хотелось распахнуть дверь пинком ноги, запрыгнуть в помещение «Штаба», ещё разок узреть собственную фантомасью улыбку в зеркальных стеклах, напугать сатану. Но вот незадача – дверь открывается наружу и очень, очень надо посмотреть на арсенал банды Матадора.

Э, нет! Теперь ему полагается жить по местным правилам, а это значит «банду Матадора» надо именовать – «бригадой Пастухов». Чтобы уяснить масштабы проблем, надо увидеть арсенал или, как его называет местный предводитель, «материальный склад». За дверью затрещала рация. Оглушительный бас захрипел:

– Индеец вызывает Матадора.

– Матадор слушает, – был ответ.

– У нас заканчиваются патроны двенадцать и семь. Осталась последняя коробка…

Ого! Да здесь палят из крупного калибра! Травень двинулся по коридору влево. Именно там, помнится, располагался выход на лестничную площадку.

Горное ПТУ – трехэтажное, кирпичное здание постройки шестидесятых годов прошлого века. Травню и раньше доводилось бывать здесь. Когда-то, в прошлой жизни, когда он сам был мал, кроны каштанов едва закрывали окна первого этажа. В те времена его матушка работала тут бухгалтером, а отец ежегодно являлся на сходку выпускников в День шахтера. С тех времен Сашка запомнил: в подвальных помещениях бывшего ПТУ располагались учебные лаборатории. Как-то выглядит это всё сейчас, когда окна третьего этажа все побиты?

На втором, там, где расположился чужак-Матадор со своим «штабом», пахло придорожным сортиром и керосиновой смазкой. По давно немытому линолеуму, испещренному следами бурной жизни, можно читать, как по вчерашнему снегу.

Травень присмотрелся. Тут нашлось всё: и затоптанные следы плевков, и пятна крови, и следы ружейной смазки, и свежие порезы. Под стенами, вдоль плинтусов, была насыпана всякая дрянь. Травень приостановился, оценил количество и калибр стреляных гильз. Потом уделил внимание оконным переплетам. Стекла в окнах рекреации второго этажа недавно заменили. Чья-то безалаберная рука крайне неаккуратно прибила штапик. Под окнами скрипело раздавленное в мелкий песок стекло.

– На что смотришь, дядя Сашко? – услышал он голос Вики.

– Осматриваю следы уличных боев, – отозвался Травень.

– Та не! В Пустополье боев не бывае! Гуляють иноди прокляти Пастухи, але б их швидко заганяемо тому, за пивденну околицю.

Почему так говорит? Травень обернулся. Глаза Вики, темно-карие и преглубокие, превратились в бездонные темные омуты, в грозовые облака, готовые вот-вот излиться бурной влагой. Обидел? Наверняка обидел. Зачем? Эх, такая девушка! Отважная, красивая, но… слишком уж молоденькая. Пожалуй, на пару лет младше его Маши. Нельзя к ней прикасаться. Стасу можно, а ему нельзя. Травень сплюнул досаду под ноги.

– Ти чого, дядя Саша? Пошкодував мене?

– Та ни! Я за Матадора твоего волнуюсь.

– Почему?

– Странный он. Я думаю, может, гей, а?

Эх, как она вспыхнула, как возмутилась! Видать, всё ещё уважает. Может, и есть за что уважать-то?..

– Дядя Саша, ты не смеешь оскорблять Стаса… – Она схватила его за запястье. Ладонь её была твердой и горячей. Сердце Травня подскочило к горлу и затрепыхалось.

– Послушай, мне сейчас не до тебя. Надо познакомиться с этим, как его?..

– С Индейцем.

– Твой Стас назвал его Ромой.

– Стас не мой. А Индеец и есть Рома. По паспорту. Пойдем!

И она, отпустив его руку, быстро зашагала по коридору в сторону лестничной площадки. Когда Травень выскочил на лестницу, её у же и след простыл, только едва слышались частые шаги где-то далеко внизу. Наверное, ради Стаса обула она эти сапожки на каблуках. Ради него надушилась умопомрачительными духами.

Травень пошел на запах. Ну надо же! Такая юная, а запах зрелой женщины!

– Чудны дела твои, Господи! – бормотал Сашка, сбегая вниз по лестнице.

* * *

«…Я с благодарностью принимаю одиннадцатый тон Источника.

Я освобождаюсь от устаревших взглядов и мышления.

Я свободен и независим!

Я нахожусь в Сейчас, не привязанный ко времени и пространству…»

Прочитав текст, Сашка крякнул. Плакат наверняка был набран в «Ворде», а потом распечатан на цветном принтере с использованием функции увеличения. Высокий и широкий бородач уставился на Травня из-под козырька бейсболки. На вид парню не более двадцати пяти лет, но из-под растянутой майки уже выползло пивное пузцо, плечи рыхлые, грудь издает астматические хрипы, нос увешан пирсингом.

Сорокаваттная лампочка разгоняла темноту над старинным канцелярским столом. Облупившийся, дубовый шпон, темные круги и царапины свидетельствовали о длинном послужном списке предмета меблировки. Под столом у чувака был разложен настоящий арсенал уличного бойца: видавшая многие драки бита, нунчаки, шипастое ядро на ржавой цепи. За спиной бородача в полумрак простирались стеллажи, уставленные ящиками и коробками. Черные параллелепипеды раций плотной стайкой столпились на тумбочке у стены. На полу, возле тумбочки, стопками лежали синие пакеты с надписями «Сухой паек». В дальнем углу, под трубой парового отопления, были свалены пятнистые каски и грязные, сильно заношенные берцы. К самой трубе неведомо зачем хитрым узлом крепился стальной тросик малого сечения. Конец тросика прятался где-то за кучей старого барахла и постоянно дергался так, словно к нему привязали собаку. Там же, за грязной, попахивающей немытым мужиком грудой, посверкивало розовое плечико вичкиного пальтеца. Любопытно, зачем она ковыряется в куче солдатских отбросов? Неужели привередливый возлюбленный, командир, вождь, не смог обеспечить «свою куколку» всем необходимым?

Бородач бегло осмотрел экипировку Травня. Потом заговорил, растягивая звук «а» на московский манер:

– Вы от Матадора? Магу предлажить старую вэ девяноста четыре. Но к ней сейчас нет патронов.

– У меня есть оружие, – ответил Травень. – Ты мне дай бумажную карту. Есть она у тебя?

Из-за груды старого барахла послышался сдавленный стон. Кто-то окликнул Травня по имени. В ответ Вика пробурчала невнятное. Дитя Пустополья матерится или ему послышалось?

– Что там? – Травень ткнул пальцем в сторону дурно пахнущей груды.

– Да пленный. Казел адин от Пастухов. Папался абкуренный возле ларька.

– Сашко! Це я! Витек! – разобрал наконец Травень.

Груда барахла рассыпалась на стороны, и взору Травня открылась неприглядная картина сострадания пленному. Витька, конечно, связали немилосердно. Запястья и голые лодыжки обмотали стальным тросиком и прикрутили к шее. Стянули коротко, пленник не мог распрямить ни рук, ни ног. Вика сидела рядом с ним на полу. Пренебрегая шикарным нарядом, она утирала полой розового пальтеца грязную морду Витька.

– Н-да. Дела, – буркнул Травень. – Арсенал и застенок в одном флаконе, как говорится. Вы бы хоть перегородку поставили.

Брань вырвалась из глотки Травня судорожным плевком. Грязно, слишком громко и витиевато. Индеец хмыкнул. Вика обернулась, поморщилась и снова занялась стенающим Середенкой.

– Да чё парицца та? Там у Терапевта атдельная берлога. Там он арудует. Если что…

При упоминании о Терапевте стоны Середенки сделались громче.

– Сам с Москвы? – поинтересовался Травень.

– А та аткуда жа? Из Масквы. С Выхина. Знаешь?

– Мне калибра семь сорок пять отсыпь. Да ослабь ты ему петлю! Не видишь – человек страдает.

Индеец двинул тело в сторону стеллажей. Нечаянно или нарочно, но он чувствительно задел Середенку тяжелым башмаком. Витек всхлипнул.

– Чи не чипай мого родича! – рявкнула Вика.

– Да я нечаянна! Слышь ты, мужик! А рация? А пазывной тебе назначили?

– Давай коробку. Не трепись.

Вика приняла груз забот на себя. Она знала наверняка, где и что лежит на «материальном складе» команды Землекопов. Схватив коробку патронов, она бросила её на стол перед Травнем.

– Мне надо как-то уговорить Стаса, чтобы он отпустил Виктора. Иначе…

– Витька – барахло мужик. На фиг он ваабще сдался? – пробурчал из полумрака Индеец.

– Хотели обменять, – пояснила Вика. – На прошлой недели нашего парнишку загребли. Витька, конечно, родня Галке, но…

Индеец шуровал между стеллажами у неё за спиной. Травень чувствовал себя, как посетитель библиотеки, потерявший абонемент. Толку от этой истории не будет – надо валить до дома Лихоты, но ноги будто приросли к полу. Да и Вика смотрит на него с невнятной надеждой, словно на отца. Даже обидно как-то. Неужели он такой старый? Над правым ухом заворочалась пошловатая мыслишка о плоском животе и подтянутых ягодицах Стаса Рея. Кто их поймет, молоденьких девиц? Может быть, подобные, малозначительные обстоятельства сыграют решающую роль в выборе… Стоп! Кажется, он уже заигрался сам с собой в любовные игры!

– Я должен отлучиться по делу, – начал Травень. – Но я обязательно вернусь. Скоро.

Виктория Половинка отрешенно смотрела мимо него. Юная воительница с повадками многодетной матери уставилась в пространство левее его. Глаза её помертвели. Пальчики комкали шелковую ткань платка, тщетно пытаясь прикрыть им голову.

Травень обернулся. От порога «материального склада» на Сашку смотрел его московский знакомец, наемный служака Саввы Лихоты, назвавшийся Сильвестром.