Текст книги "Машуня"

Машка с удивлением и щемящей грустью смотрела на это одеяло.

– И куда его? – кивнула Георгию Фёдоровичу.

– А вот, – и достал из сумки кусок блестящего коричневого дерматина, – утеплю бабе Шуре дверь этим одеялом, а поверх дерматином покрою, пробью гвоздочками с золотистыми шляпками. Красота и теплота получится.

В эту зиму баба Шура сильно сдала. Вернувшись от участкового терапевта, горестно заявила тёте Люде:

– Я туда больше ни ногой.

– Это почему? – возмутилась тётя Люда.

– Хм… на дожитие отправили.

– Это как?

– Говорят, сахар в крови нашли, – усмехнулась баба Шура, – но сказали, что в моём возрасте это тоже норма. Вот дожила: сахар в крови! Сладкая бабка… однако.

– Так у тебя колени болят.

– Говорят, напишите заявление, пусть пенсию на дом приносят. Куда вам особо ходить? – баба Шура помолчала и добавила: – Я больше всего залежаться боюсь. Не хочу быть никому в тягость.

– Баба Шура! Ну, что ты такое говоришь?

– Э… погоди, Людмила, доживёшь до моих лет – поймешь, – и, прихрамывая, направилась к себе домой. – Я ить понимаю, от старости ещё никого не вылечили, – оглянулась у порога. – Как представлю, что раскорячусь у сына с невесткой, в их двушке… а ещё внуки там же. Нет. Уж, как придётся… Что теперь?

Гулять с Тузиком теперь ходил Серёжка. Однако баба Шура держалась стоически. И даже сыну ничего про своё здоровье лишнего, как она считала, не писала.

В этот вечер Машка понесла бабе Шуре пирожки с яйцом и луком, свежие, тётя Люда только из печи вынула.

– Баба Шура? Это кто же вам такое лечение прописал? – охнула Машуня, увидев, как баба Шура приматывает к коленке капустный лист.

– Я на свою пенсию того лекарства, что мне прописали, только три пузырька купить могу. А мне колени натирать, а не в глаза закапывать!

Потом много месяцев Машуня приносила это лекарство бабе Шуре. Пока в самом деле не стало ясно, что от старости нет никакого лекарства. И тётя Люда, в тайне от бабы Шуры, написала письмо её сыну.

Глава 4.
Любовь нержавеющая

Осень в том году выпала долгая, тёплая. Дождик, будто специально, проливался только ночами. А днём стояла сухая солнечная погода. Рыжие листья, медленно кружась, засыпали тропинки, вилявшие между придомовыми кустами и клумбами так, как было удобно жильцам. Воздух кружил голову запахом сохнувших листьев, ароматом мокрой древесной коры с лёгкой горчинкой.

Седьмые классы в этом году учились с первой смены. Уроки заканчивались в начале второго часа. Середина рабочего дня. Тропики безлюдны. И Машке с Димкой казалось, будто они остались одни на всём белом свете. Они шли по осенним листьям и слушали их шорох под ногами, как нечто очень важное. И это было так здорово, что Машке хотелось плакать.

– Маш?! Ты чего? Маш? – Димка забежал вперёд и наклонился к её лицу. – Случилось что? – спросил вдруг охрипшим голосом.

– Дим… Дима… этого не будет больше никогда… никогда, никогда…, – она ничего не могла с собой поделать. Ну, что можно поделать, когда плачешь от счастья? – Ты запомни… Ты всё это, – она повела головой и коснулась его лица, – за… запомни, – прошептала еле слышно.

– Осень… осень будет, Маш, на будущий год… Куда она денется? – почти шептал он. Машка шагнула в сторону и прислонилась к стволу старого клёна. Она и сама не знала, откуда, но в эту минуту вдруг поняла, что никогда больше такой осени в их жизни не будет. А пока… она почувствовала на своей щеке его горячее дыхание, потом осторожное прикосновение к уголку своих губ… а потом увидела, какие синие у него глаза и рыжие конопатки на носу.

– Я… не забуду… Маша… нам домой пора, – подхватил её портфель, свою неизменную папку и зашагал вперёд.

Они шли рядом и молчали.

«Вот, – думал Димка, – ещё седьмой и восьмой класс, а потом я к Георгию Федоровичу на работу, а Машка… Машка пусть дальше учится. Но сначала поженимся! – Он искоса взглянул на неё: – Нос красный. Замёрзла?»

– Тебе холодно? – сунул папку подмышку, обнял её за плечи.

– Нет. Но… так хорошо…

– Нос красный…

– Я когда плачу, он у меня краснеет и… на сливу похожим становится, – оглянулась по сторонам, чтобы на всю жизнь в памяти остались жёлтые листья под ногами, синее небо над головой между обнаженными ветвями и тёплая Димкина рука на плече.

Дни не шли, а, казалось, летели. Серёжка пошел в первый класс. Как-то они всем семейством оббегали полрайона в его поиске, а нашли на задворках школы. Там Серёжка и ещё тройка таких же отважных «индейцев» курили у костра «трубку мира» в виде папиросы «Беломор», которую один из этих «индейцев» украл у отца. А поскольку седьмые и первые классы учились в одну смену, то после этого случая Машуне велено было забирать «братца кролика» домой, а ему– дожидаться окончания Машкиных уроков в спортзале. А чтобы учитель физкультуры не выгонял Серёжку, Георгий Фёдорович заменил некоторые сгнившие доски в полу спортзала. Постепенно Серёжка прибился к спортивной секции и гонял футбол не хуже старших ребят, так что ещё и Машуне приходилось его ждать с тренировки.

Димка всё свободное от школьных занятий время проводил в автосервисе с Георгием Фёдоровичем либо в его придомовой мастерской.

В этот вечер Георгий Фёдорович вернулся с работы вместе с Димкой.

– Маш… тут такое дело… мне Георгий Фёдорович зарплату… выдал.

– Так заработал. Честно и добросовестно. В технике чутьё имеет! – похвалил обычно немногословный Георгий Фёдорович.

– Вот, матери поддержка! – похвалила тётя Люда.

– Тут… – явно не знал, как высказать свою сокровенную мысль Димка, – в общем, можно я буду… – посмотрел на Машку, явно начинающую подозревать, что хочет сказать Димка и потому покрасневшую до корней волос, – копить деньги у вас. Это… – теперь покраснел и Димка. Тётя Люда села на табурет, вытерев подолом платья вдруг вспотевший лоб, – Машке на свадебное платье.

– Э… э… м… – переводил взгляд с Машки на Димку Георгий Фёдорович.

– Ну я через год на работу, Машуне ещё девятый и десятый заканчивать. А там я в армию. А в армии денег не платят. Тут у соседей свадьба была, а потом такой скандал… Оказалось, кто-то по пьяни наступил на подол невесты и чуток оторвал. А платье это оказывается бешеных денег стоит. Ну вот… пусть пока копятся.

– А ты у Машуни -то спросил? Ну насчёт свадьбы… – выдохнула полной грудью тётя Люда.

– Так… рано пока, – развёл руки в стороны Димка.

– А что не дома? Матери приятно, сын вырос хорошим человеком! – заключил Георгий Фёдорович.

– Так если у них «трубы гореть» начнут, любую заначку отыщут, – объяснил ситуацию Димка.

– Пьют? – как бы между делом спросила тётя Люда.

– Не так, чтобы очень, но бывает. А если уж заусит… Так что у вас мне спокойнее.

– Давайте за стол, ужинать. Мужики – мыть руки, – скомандовала тётя Люда.

– Я… домой, – направился к дверям Димка.

– Чего вдруг? Уху Машуня варила. Садись! – улыбалась тётя Люда.

А весной, в самом начале мая, весь дом и двор, в котором жила Машка, гудел в предпраздничной суете, кто-то по привычке Первомай отмечал, а все вместе – День Победы. Обычно мужики сколачивали напротив стаек столы из досок, а вдоль них – лавки. Женщины готовили, у кого что кошелёк позволял, и накрывали столы. И не было такой семьи, в которой бы кто-нибудь да не погиб за Победу. Поэтому среди угощений стояли гранёные стаканы, на четверть наполненные водкой, накрытые ломтиком почему-то непременно чёрного хлеба.

– У всех хлеб чёрный. Почему? – посмотрела на бабу Шуру Машуня.

– Так какой хлеб в войну был, такой вот и… Им оттуда всё видно, – кивнула куда-то вверх баба Шура, – пусть знают – помним, – вытерла пальцем непрошенные слезинки. – И все пусть знают – помним! – погрозила кому-то натруженным кулаком. – Моему повезло. Вернулся. Сын у нас родился. Да долго не протянул. Весь израненный… болезный…, – и, махнув рукой, ушла. Машуня хотела было догнать бабу Шуру, спросить, кто и что должен знать. Кому кулаком – то грозила? Но увидела её сгорбившуюся спину, вздрагивающие плечи и передумала.

Для Машки эти дни были сущим кошмаром! Потому что и тётя Люда, и Георгий Фёдорович не оставались в стороне от всеобщего веселья. И тоже, что называется, были под градусом. И тут успевай следить за четверыми сорванцами. Вот Гошка– младший рыбкой юркнул под стол и тут же выскочил с громким рёвом. Оказалось, хотел проскочить под столом до другого его конца, но врезался лбом в перекладину. Пока тётя Люда прикладывала к Гошиному лбу холодную литровую банку с огурцами, Машка не спускала глаз с Андрюшки и Ваньки, которые так и норовили поиграть на баяне. Один с одной стороны намеревался потянуть, второй – с другой стороны. Вдруг увидела, что Серёжка пытается подняться с земли, но ноги у него подкашиваются, и он опять падает. Учинили допрос. Серёжка ткнул пальцем:

– Вон из той красивой рюмочки выпил… Выяснилось, что Серёжка умудрился махнуть граммов пятьдесят сорокаградусной перцовой настойки.

А примерно за неделю до окончания учебного года Димка пришёл мрачнее тучи. В школе подрался с мальчишкой из соседнего класса по одному ему ведомой причине. И только возле спортзала, где друзья ждали Серёжку, наконец высказался:

– Родители сдурели! Квартиру нашу продают! Вот не было бы этой приватизации – сидели бы как миленькие! Государственную-то не продашь!

– Ну значит другую купят. Не будете же жить на улице?

– Переезжаем к бабушке Агафье в деревню Солдаткина. Туда после войны только мой дед Ефим живым вернулся. Правда, на деревянной ноге, но другие-то все… на войне полегли. С тех пор деревню так и стали называть – Солдаткина. Как раньше называлась, никто и не помнит. А потом и дед… ушел…

– Ку– ку– куда?

Димка поднял глаза к потолку. Машка кивнула:

– Понятно.

– Я тут подумал… может, мне в училище поступить на тракториста? Туда после седьмого класса берут.

В школе Димка Протапов – самый отстающий ученик в классе. Головная боль и учителей, и директора школы. И Димка решил уйти из школы и поступить в училище.

А в училище уже после первого семестра Дмитрий Протапов – стал одним из лучших учащихся, шёл на повышенную стипендию. И даже общеобразовательные предметы хромать перестали, потому что здесь преподаватели так или иначе старались связать темы с будущими профессиями ребят.

Приближался Новый год. И в училище готовили концерт силами учащихся и даже преподавателей. В актовом зале шли бесконечные репетиции. То хор пел, то стихи читали, а то и акробаты на сцене свои трюки выделывали. Нашёлся даже фокусник, который как нашёлся, так на всю жизнь и остался Димкиным другом Фокусником. Димка тоже решил принять участие. Как-то не по чину ему было оставаться в стороне. Оказалось, Димка хорошо играет на гитаре, о чём даже Машка не знала.

Он настроил гитару и запел: «Постой паровоз, не стучите колёса…»

– Постой, постой! – замахал руками преподаватель пения Петр Иванович, отвечавший за всю праздничную концертную программу. – Ты что, намереваешься эту песню ис… исполнять? – вдруг начал заикаться Пётр Иванович.

– А что? Когда к бате гости приходят, так даже плачут, когда слушают. Всем нравится, – удивился Димка.

– Э… э… знаешь… у нас тут дети…

– Ну, и что, «в лесу родилась ёлочка…» петь?

Петр Иванович и так и этак убеждал Дмитрия спеть что-нибудь патриотическое. Пока Димка категорически не отрезал:

– Буду петь «Ты у меня одна» … – и запел. К концу песни зал был полон слушателей.

– Ох! Снимут с меня голову! Снимут! – сокрушался Петр Иванович.

– С чего бы вдруг? Петь буду я, а голову с вас снимут? Вон батин друг, Котя Рыжик, ну, тот, что меня на гитаре играть научил, сам пел – сам и сел, а не мой батя.

– Кто?

– Ну Константин Рыжов, батя так называет его – Котя Рыжик. Фамилия Рыжов и на голове – рыжая копна.

– Так он за песни что ли… сел?

– Да нет. За деньги. Я же говорю, надо петь, что людям нравится. Он пел, ему платили. Вроде много платили, может, за это посадили. Хотя вон в электричках тоже… ходят по вагонам, поют и деньги собирают. И никто их не сажает. Так что я толком не в курсе, за что его…

К Новому году тётя Люда распаковала чемодан Машкиной мамы и достала оттуда синее, с ветками белой сирени крепдешиновое платье. Машка маму в таком платье вспомнить не могла. Если по молодости мама и носила это платье, так Машка тогда в деревне с бабушкой жила. А потом Машке помнился только синий китайский спортивный костюм…

Три вечера тётя Люда шила и перешивала, но когда всё было готово, и Машка примерила платье, то баба Шура даже прослезилась:

– Копия матери в молодости. Красавица, – и вытерла кончиком головного платка уголки глаз. – Это уж она потом до жизни такой докатилась. А когда дом наш только заселяли, мы, почитай, в один день с Ириной въехали. Я уже на последних месяцах беременности ходила. А она ещё только замуж собиралась. Помогала мне обустроиться…, – вздыхала баба Шура и о прошедшей молодости, и о безвременно ушедшей из жизни Машкиной матери.

– Так, может, вы и папу моего… видели? – проглотила застрявший в горле комок Машка.

– Может, и видела.

– Так видели или нет? – настаивала Машка, замечая, что баба Шура намеревается увильнуть от разговора.

– Ну вроде был один кучерявый, высокий. Всё в рейсы ходил. Потом то ли в аварию попал, то ли где другую нашёл, видать, приплод не очень нужен оказался. Ой! – и баба Шура прикрыла рот ладошкой. – Прости старую…

– Потом… что было потом? – настаивала Машка.

– Какой-то дружок приезжал, будто бы от него, потом другой… а сам-то больше глаз не казал. Только дружки эти всё чаще стали появляться. Ну, потом вижу, у Ирины животик уже проявляется. Приехала её мать, дождалась, пока ты родишься, – кивнула на Машку, – умаялась твоя бабка за то время. Только успевала незванных гостей выпроваживать. Нашли бесплатную ночлежку! Из-за этих гостей Ирку в доме… сильно не уважали. Ну, и поделиться бабка твоя могла только со мной. Я-то твою мать совсем с другой стороны знала. Добрая она была и доверчивая… Стала бабка твоя сокрушаться, что пока тут без толку воюет, в деревне дом и хозяйство, на чужие руки оставленные, пропадают. А пойдёт прахом – тогда что? По миру идти? Забрала тебя и уехала… в свою деревню.

– А как звали того… кучерявого, высокого?

– А как у тебя в метриках написано? – ответила вопросом на вопрос баба Шура.

– Прочерк у меня в свидетельстве о рождении. Будто дети без отца могут родиться…

– Помнится, Ирина его всё Володенькой величала. И, ох, как ждала! Окно-то вашей квартиры напротив лавочки, так вот смотрим, а Ирина напротив окна не хуже статуи стоит, не шелохнувшись. Кустов тут тогда ещё не было. Дорогу вдаль видать. Ждёт, значит, его…

– Ну хватит! Хватит! Всё прошло. Быльём поросло! – неожиданно резко оборвала бабу Шуру и перешла на другую тему тётя Люда. – Машуня, надо что-то с туфлями решать.

– Ты какой размер носишь? – не обиделась, а даже как-то с облегченьем вздохнула баба Шура.

– Вроде 35, – пожала плечами Машка.

– Это в прошлом году было! Теперь, поди, 36, – уточнила тётя Люда.

– Погодьте -ка, – и баба Шура кинулась из комнаты. А вернулась с обувной коробкой, в которой оказались коричневые кожаные туфельки на каблучке.

– Мерь! – протянула Машке коробку. – Только раз обуть довелось. Хотела невестке подарить, так у неё лапа на три размера больше…

Новогодний вечер в училище начинался в пять часов. А время уже подходило к четырём. Димка в наглаженных брюках, белой рубашке и с аккуратно причёсанной шевелюрой начинал нервничать. Машку тётя Люда и баба Шура собирали в соседней комнате. Ведь это подумать только! Ещё со вчерашнего вечера закрутили Машкины длинные волосы на бигуди. И только теперь эти бигуди раскручивать принялись!

– Тётя Люда, скоро она там? Я выступаю. Опоздаю – с Петра Ивановича голову снимут!

– Сейчас, сейчас! – и вынесла ему сумку. – Вот, тут туфли. Переобуешь её. Понял?

– Понял.

– Ну расчёску я положила. Причёску Машуня сама поправит.

Машка вышла в своём пальто, сапогах. Только на голове вместо шапки шаль.

– Чтобы причёску не помять, – кивнула Димке. И они заторопились на автобус.

В училище каждая группа раздевалась в своём классе. Всеобщее веселье и волнение артистов перед выступлением образовывали такую праздничную суматоху, что даже те, кому и некуда было торопиться, метались, как ужаленные. Димка завёл Машку в кабинет физики.

– Вот тут только выступающие переодеваются! – посмотрел на туфли, на Машку…

– Я сама.

– Ладно, – сбросил пальто, провёл пятернёй против причёсанной шевелюры, – ты пока раздевайся, переобувайся. А я покажусь, чтоб меня не потеряли. Тут подожди! – и деловитой походкой вышел из кабинета.

Она аккуратно сложила Димкино пальто, потом своё. Сняла шаль, переобулась. Огляделась. Ну откуда в кабинете физики зеркало? На улице уже потемнело. Подошла к окну. Если присмотреться в оконное стекло, вполне себе зеркало.

За спиной скрипнула дверь. Обернулась. В дверях стоял молодой мужчина.

– Здравствуйте, – поздоровался он. – Я преподаватель физики. Это… э… в некотором роде мой кабинет.

– Я Маша, Маша Артемьева. Меня Дима Протапов пригласил, – старалась объяснить своё появление в чужом кабинете Машуня.

– Ой, простите! Не представился – Иван Сергеевич… преподаватель… в некотором роде… э… физики.

Из коридора послышались звуки музыки.

– Ну что же вы тут… будете одна скучать? Пойдёмте, я вас в зал провожу.

– Спасибо, я Диму подожду.

– Слышите? Похоже, концерт уже начинается, а Дмитрий, возможно, занят. Готовится к выступлению… – и протянул Машке руку, – позвольте?

Романов про любовь Машка не читала. Уроки, детские книжки мальчишкам, приключения Димка приносил. Поэтому смутилась невероятно и уже было шагнула навстречу учителю, когда дверь распахнулась, и в проёме замер Димка. Несколько секунд длилась немая сцена.

– Дмитрий, что же Вы так? Пригласили девушку и оставили одну! Это невежливо, – вытер платком вдруг вспотевший лоб Иван Сергеевич.

А Димка всё стоял и смотрел на Машку так, будто видел её впервые в жизни. Молча кивнул в сторону физика, мол, понял.

– Ну что ж… Я пойду. Дмитрий, не опаздывай.

Димка посторонился, пропуская физика на выход.

– Маша, ты такая… такая, как в тот день, когда пришла первый раз в наш класс…

– А ты пригласил меня сесть с тобой за парту, – засмеялась Машка. От души отлегло, Димка был рядом, и, значит, всё нормально.

У входа в зал их ждал фокусник, которому зачем-то приспичило точно знать, куда Димка Машуню посадит. Ведь сам Димка оставался за кулисами. Он же выступающий. А Петр Иванович периодически пересчитывал своих артистов, боясь кого-нибудь в нужный момент не обнаружить, уж больно энергичный коллектив подобрался.

Пел хор, выступали акробаты. Всё было празднично и немного скучно, пока на сцене не появился фокусник. В ярко-зелёном костюме явно великоватого размера, в чёрной шляпе и с коробкой, из которой вдруг выскочил… кот. Зал грохнул со смеху.

– Ничего страшного. Будет и заяц, как положено! – артист развёл руки в стороны, и из рукавов посыпались конфетти.

– Это у Царевны– лягушки из рукавов лебеди выплывали, а я будущий тракторист – у меня цветная радуга!

Комментарии из фокусника сыпались один смешнее другого. Зрители ожили, захлопали, засмеялись. А когда фокусник ушел со сцены, требовали вернуться и повторить хоть что-нибудь. И он повторил.

– Вот, это тот самый кот! Поверьте, тот ещё фокус – найти у вас под ногами очумевшего котяру!

Потом учительница литературы читала стихи. А Машка всё ждала Димкиного выступления. И вот – объявили! Он вышел на сцену, и Машка будто впервые увидела его. В белой рубашке, чёрных брюках, с гитарой наперевес, стройный, сильный и красивый, Димка стоял на сцене. У Машки дух перехватило. А в зале погас свет, и только яркое пятно прожектора высвечивало артиста на сцене. И Димка запел:

 
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна…
 

Ещё один круг прожектора вдруг спустился со сцены и пополз по залу, дополз до Машки и остановился. А Димка пел:

 
Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальним странами…
 

Машка сидела и не могла шевельнуться. Ей казалось, что даже дышать перестала…

Когда зажегся в зале свет, ещё некоторое время стояла тишина, и Димка, опустив гитару и забыв поклониться, собрался уходить. И тут в зале поднялась буря. Нет, не хлопали – свистели, топали и кричали:

– Повторить!

Но Димка, как положено, поклонился, прижал руки к груди:

– Не могу я, ребята, не могу!

И только потом, после концерта, выяснилось, что высветить Машку прожектором было делом рук фокусника Сашки Орефьева. Как увидел Машку рядом с Димкой, так и пришла ему идея в голову. А согласовывать уже некогда было.

– Он у меня такой! Никогда ни с кем ничего не согласовывает. Всё сам, – хвасталась маленькая худенькая девчушка с рыжей косичкой вроде мышиного хвостика.

– Это моя Мышка! – представил девушку Сашка. – А мышек, если вы не знаете, даже слоны боятся!

Пройдет много лет, стойкости и смелости этой Мышки бывалые солдаты будут удивляться. А пока вечер подошёл к концу, и Димка с Машкой, а вместе с ними Сашка с Мышкой, которую звали Олей, шли пешком по заснеженным улицам и были абсолютно счастливы.

В конце учебного года ребят из училища стали распределять по предприятиям для прохождения практики. Кого в ремонтные мастерские аграрного комбината, кого в заводские цеха комбайнового завода. А Димка взял направление в сельхозпредприятие «Солдаткина». Ну да, колхоз уже после войны только на бумаге числился, но жить на что-то надо было. Как только стало возможным, Оксана Агаповна собрала своих соседок и предложила, что она создаёт такое предприятие, в котором предлагает работать всем желающим. Но, поскольку это будет её хозяйство, то воровать, прогуливать, врать и отлынивать не позволит. По оплате договориться предложила «на берегу» – сдельно, то есть, сколько какой работы выполнил, за эту работу и денежки получишь. Да выполнить ни абы как надо. Желающих не оказалось. Хуже того, соседки возмутились: новая кулачка образуется! Так и «величали» теперь межу собой соседку – Кулачка. И Оксане пришлось набирать людей на стороне. Дала она объявление в газету, что нужны в хозяйстве мужские руки. Крышей над головой и питанием обеспечит. И мужики потихоньку потянулись. Вот говорят, что мужики на дороге не валяются, оказалось, валяются, потому что дорожку к Оксане натоптали именно такие, которым в зиму холодно валяться стало. Да ещё те самые, что раньше на вокзале перебивались. К тому времени уже выходила такая газета, где, кроме объявлений, ничегошеньки не печатали. Но больше и не пришлось объявления подавать, слухом земля полнилась. А к зиме кому не хочется тёплую крышу и тарелку щей на ужин иметь? Благо, заброшенных домов в деревне – выбирай, не хочу! Другое дело – контингент это был специфический. Но другого не предвиделось.

Первыми приехали Димкины родители. У них дом свой, крепкий, опять же хозяйство. Протаповы «впряглись» так, что батя выпивку забросил. Говорил: «Без водки не успеваю к подушке голову приклонить – засыпаю на лету». Да и где её взять, водку эту? Деревня Солдаткина без мужиков жила, значит, самогонку не гнали. А магазин – продуктовая лавка, приезжал раз в неделю. И из спиртного в его ассортименте только одеколон имелся.

Однако выяснилось, вести хозяйство – дело не такое уж простое, как виделось из города. Зато Александр Дмитриевич Протапов оказался работником незаменимым. Грамотный и, вообще, городской, да ещё мужского полу, пусть и женатый. И пошёл слух, что Протаповы копят деньги да набираются опыта, чтобы своё такое же хозяйство завести. А Оксана уже через год, хоть и маялась с трудовыми кадрами (ну где ж их взять – непьющих да работящих?), но в своём доме развалившуюся печку переложила и дырявую крышу перекрыла.

И тут плохое чувство «зависть» оказалось двигателем прогресса. Поначалу одна соседка, которую по деревне бабой Наташей звали, пригрела работяжку – Федьку, прозванного деревенскими Немытым, которого Оксана уже было выгнать собралась за прогулы и пьянство. Так вот, баба Наташа обстирала, отмыла, досыта вкусно накормила, коромыслом отходила – и человек пошёл на поправку. А через недолгое время уже слышалось с их двора: «Натальюшка! Я водицы в баньку натаскал. Затапливать или погодить?»

Как-то у Федьки, тьфу, теперь у Фёдора, соседка, у которой, ну никак не получалось приручить гуляку, поинтересовалась:

– А скажи-ка, Фёдор, чем это таким тебя Наталья приворожила? Может, зельем каким опоила? Или каким особым способом ублажает?

Фёдор только вздохнул:

– Не поверишь… Всё она, проклятущая, сил нет с ней совладать!

– Это кто ж такая? – присоединилась к разговору ещё одна соседка.

– Я ж и говорю – она, любовь проклятущая! И скажу я вам, бабоньки, нет от неё спасенья даже и мужскому роду-племени, – и пошёл, покрякивая.

– Вот тебе и баба Наташа! – проводила его взглядом одна соседка.

– Именно что «баба»! Это мы с тобой себя раньше времени в старухи записали! Всё-таки тоже… не мужики!

Да только не у всех такой выбор оказывался удачным. Бывало, пригретые женщинами мужики воровали, и никаким коромыслом стремление к пьянству и лени переломить не удавалось. Бегали за самогонкой в соседнюю деревню, семь верст до небес, и всё лесом. В прямом смысле – лесом, поскольку ближе намного, просёлок-то петлял битых три десятка километров до той деревни. Выгоняли одного гуляку, меняли на новенького забулдыгу. В общем, происходил естественный отбор. Жизнь в деревне кипела. Однако виновником самого крутого скандала оказался Александр Дмитриевич Протапов.

Димка с небольшим чемоданчиком месил дорожную грязь, добираясь до родительского дома. И уже протянул руку к калитке, когда та сама открылась.

– Ждут, – радостно ёкнуло Димкино сердце. Прямо перед ним стоял отец с перекинутыми через плечо связанными рыбацкими сапогами – броднями.

– На… на рыбалку, что ли? – растерялся Димка. Но увидел в руках отца их старый дорожный чемодан: – С чемоданом?

Отец бросил чемодан, сапоги, схватил Димку за рукав и быстренько втащил в ограду.

– Мать твоя чудит! Понимаешь! Приревновала, понимаешь? Иди, говорит, туда, где ночевал. А я ночевал в коровнике, понимаешь!?

– С ума сойти! Вам сколько лет? Какая ревность? В деревне одни… бабушки: баба Наташа, баба Аня, баба… тьфу!

– Э… Вот, смотри сынок, до чего твой отец докатился!

– Мама, это вместо «Здравствуй, сынок!»?

Баба Агафья сидела на завалинке с полотенцем на голове.

– С пяти утра как взялись, так и вот… смотри, внучок на родителей!

– Бабуси! Эти бабуси по три мужика за неделю меняют! Работника выбирают! Видела я эти их «выборы»!

– Мать! Прикуси язык, понимаешь? Ты чего это при ребёнке несёшь!?

– И где это ты ребёнка видишь? Димка уже на полголовы выше тебя!

Надо было перво-наперво родителей в дом вернуть, чтобы любопытные соседки уши не грели, да потом не судачили про них.

Оказалось, корова, действительно, должна была отелиться. И молоденькая ветеринарка, приехавшая по вызову, хоть в теории и знала, что надо делать, а на практике к корове подойти опасалась. Вот за батей Оксана и отправила посыльного. Вернулся батя под утро. И всё бы ничего, но, когда брюки снимал, из кармана тюбик губной помады выпал. Вот из-за него и разгорелся сыр– бор.

– Так, может, эта Оксана специально бате эту помаду подложила, чтобы вас рассорить? – предположил Димка.

– А мне всё едино, кто у него… по брюкам шарился, Оксана или ветеринарша! Не сама же помада в карман запрыгнула?! – всё больше распалялась Алёна Фроловна.

– Постыдилась бы, понимаешь? – и Димка уловил в голосе отца нотки, не предвещавшие ничего хорошего. А мать будто и не слышала ничего.

– Это мне постыдиться? Мне? – и встала напротив мужа.

– Батя! – только и успел крикнуть Димка. Оплеуха Алёне Фроловне прилетела крепкая, так что она в сторону отлетела.

– Ну теперь, выходит, мне! – и, подхватив сапоги и чемодан, хлопнул дверью.

– Эх, дура ты, дура! Огород не вскопали, картошку не посадили, порожек в доме не подновили… Это у вас в городе мужики строем на завод идут, а тут… только те, что на дороге валяются, ползут! – чуть не плакала бабушка Агафья.

Однако Димке деваться было некуда. У него направление в хозяйство «Солдаткина». В общем-то Димка считал, что мать перегнула палку. И особенно на помаде не зацикливался, а уж тем более подумать, что батя поселится в доме Оксаны Агаповны, – такое даже в голову не приходило.

Но батя поселился. На немой вопрос Димки пояснил:

– Ничего такого. Комнату снял.

Днём на тракторе, вечером – дома, без отца оказалось тяжеловато. Жизнь в деревне, действительно, сильно отличалась от городской.

Не прошло и месяца Александр Дмитриевич купил за символическую плату у сельсовета небольшой домишко с ещё крепкими бревенчатыми стенами, но без оконных рам и дверей. И всё свободное время стучал там топором. Димка тоже не отлынивал. И только Алёна Фроловна обиженно поджимала губы.

– Свой дом хоть по брёвнышку раскатись, а он взялся чужую развалюху обустраивать!

Когда у Димки закончилась практика, и он собрался возвращаться в училище, родители так и жили – каждый сам по себе.

Следующий год пролетел и для Димки, и для Машки, как один день. В один из таких дней в дверь как-то неуверенно постучала и, смущенно улыбаясь, вошла баба Шура.

– А ко мне сын приехал… Говорит, собирайся, со мной поедешь.

– Хороший он у тебя, – вздохнула тётя Люда. – Скучать по тебе будем.

– Так что, советуешь ехать? – а в голосе и надежда, и радость, – Еду! Еду! – это, мол, так, похвастаться. Тётя Люда только руками развела.

– Ты, если что… возвращайся… Ну, и за Тузика не переживай. Не обидим.

– Так ить комната у меня тут… На-ка вот, – протянула тёте Люде ключ на верёвочке, – запасной, от комнаты. Присматривай тут…

В этот же день, после обеда, возле подъезда остановилось такси. И баба Шура, прихрамывая, вышла вслед за сыном. Остановилась у крыльца, оглянулась. Мальчишки ещё из школы не вернулись, Машуню тётя Люда в булочную отправила (хлеба такой семье в день три булки надо), Георгий Фёдорович– на работе, и тётя Люда одна, прикрыв ладошкой рот и часто-часто моргая, стояла чуть в стороне. А закрытый в комнате тёти Люды Тузик скулил и скрёб закрытую дверь. Его взял под свою опеку Гоша– младший.

Писем от бабы Шуры не приходило. Да оно и понятно. Неграмотная она.

– Но сын-то писать умеет! – возмутился Серёжка.

– Мы же им не родня. Вот и не считает нужным, – попыталась объяснить тётя Люда.

– Баба Шура могла бы попросить его…

– И напишет… «живу хорошо, чего и вам желаю…» – фыркнул Андрюшка.

Зима сменилась весенней оттепелью, распустились молодые листики на деревьях. Подошёл срок призыва в армию. И вот уже на призывном пункте гремит марш «Прощание славянки». Димка со своим другим– фокусником Сашкой Орефьевым были вполне довольны судьбой. Их желание в военкомате учли и направили в одну танковую часть.