Текст книги "Машуня"

Оля-Мышка поступила в медицинское училище. Говорила, что институт ей не осилить, а училище – в самый раз. Сашка мечтал стать профессиональным военным, и Мышка резонно считала, что, где бы Сашка ни служил, медицинская сестра в любой воинской части себе работу найдёт.

Машка перевелась в другую школу, та, в которой она училась, была восьмилеткой. И теперь Машке предстоял девятый, десятый класс и потом – поступление в институт.

И вроде бы такие радужные планы, а сердце у Машки сжималось от почти физической боли. И слёзы не унять.

– Маш, ну, Маш? От людей неудобно, – стеснялся столь очевидного проявления чувств Димка.

– Да ладно уж, поцелуйтесь! – смахнула слезу тётя Люда.

Димка неуклюже ткнулся в Машкино лицо губами и подошёл к своим родителям, которые даже на проводы сына умудрись приехать поврозь.

Поезд тронулся, Машка судорожно всматривалась в окна вагона, в который вошёл Димка. Но слёзы застилали глаза, и лица расплывались. Разглядеть Димку среди множества прилипших к окнам лиц она не смогла.

Глава 5.
Боль щенячья

Письма от Димки приходили, как по графику: в неделю одно письмо. И мало чем отличались одно от другого. Что жив, здоров, привет Георгию Фёдоровичу и тёте Люде. Ещё Димка очень гордился, что его и Сашку Фокусника отобрали в танковое училище. И Димка считал, это – благодаря их профессии трактористов. В одном из писем была вложена фотография, где Димка и Сашка с двух сторон обнимали берёзку и были лысые, как новобранцы. На вопрос, с чего бы, Димка честно написал, что было дело, старослужащие велели сотворить Сашке фокус, метнуться туда, не знаю куда, и принести пару «пузырей» водки. Ну, они «метнулись» вместе. После чего попали на «губу», где их и побрили. А трое старослужащих попали в сан часть, где их покрасили… зелёнкой.

Машка и тётя Люда ужаснулись: так и до тюрьмы недалеко!

Но Георгий Фёдорович, пролив свет на некоторые особенности армейского быта, попросил у Машки разрешение дописать строчку в письме. И дописал: «Одобряю!».

А однажды Димка написал, что очень скучает… по Машкиной ухе.

– Так, Маша, намёк понимаешь? – засуетилась тётя Люда. – Собираем посылку.

В ответ Димка, конечно, написал «спасибо», но просил больше посылок не отправлять. Писал, что скучает именно по Машиной ухе! А так каждый месяц получает посылку от родителей и понимает, что собирают её бабушка Агафья и мама, а вот отправляет, наверняка, отец. Ведь почты в Солдаткиной нет, а добраться до соседнего села бате способнее. И поэтому Димка надеется, что родители наконец-то помирятся. А в этот месяц он получил сразу две посылки: от родителей и от Маши, другие ребята и по одной не получают, отчего он себя куркулём чувствует. Машка только посмеялась: «Димка – куркуль?» Однако одностороннее решение Димки стать военным, как Сашка, Машку совсем не обрадовало. И не потому, что Машка не хотела жить в военном городке, она просто пока ещё не знала, что это такое.

– Тётя Люда, ну как так? Я что, собачка? Куда хозяин – туда и я без вопросов? Он же ничего не спросил, ничего мне не сказал…

– Маша, это же его специальность… Город, оно, конечно… но какие танки… в городе? – как-то неуверенно вздохнула тётя Люда.

– А мединститут? Там шесть лет учиться. Я? Как же я?

У Сашки с Мышкой давно всё было на пять раз оговорено. Он всегда мечтал стать военным. И они прикидывали: в медучилище Мышке учиться три года, а Сашке в танковом – четыре, значит, Мышка как-нибудь на каникулах приедет к Сашке, и они отпразднуют свадьбу. Вопрос был только в выборе каникул. И тогда уж точно по окончании ей дадут направление по месту службы мужа.

– Будто я чемодан какой! – кольнуло Машку воспоминание из детства, – куда хочет, туда тащит. Это же только у чемодана спрашивать не надо! А я? Как же я! – давняя детская боль и теперешняя обида за такое отношение жгли её душу. И этот проклятый чемодан без ручки крутился и крутился в её сознании.

Машка к этому времени уже сходила на день открытых дверей в мединститут и определённые опасения после экскурсии в морг имела.

– Может, в какой другой, на заочное? Например, в педагогический. Вон у тебя какой опыт – кивала на четвёрку мальчишек тётя Люда. – На заочном-то и Димкины танки не помеха.

Весь этот год не прошёл, пролетел для Машки, как один день. Поступать в мединститут она всё-таки решилась. А как узнала, какой конкурс, то даже на каток теперь ходила только по выходным. Остальные вечера сидела над учебниками. Но Ваньке и Андрюшке повезло. Тётя Люда доверила Серёжке сопровождать младших братьев на каток. Несчастный Гошка каждый раз провожал их со слезами. Но что поделаешь, когда такого маленького размера ботинок с коньками напрокат не выдают? И Гоша с нетерпением ждал, когда «лапа подрастёт».

А весной Димка написал, что летом в отпуск приехать не получится, потому что училище передислоцируется в летние лагеря. И вернутся солдатики только к сентябрю.

Тётя Люда штопала пятки толстых, вязанных бабой Шурой для мальчишек носков. Она послюнила палец, поправила кончик толстой шерстяной нитки, наконец, попала во внушительное игольное ушко:

– Куда иголка, туда и нитка, – разгладила заштопанный носок, вздохнула: – Вот так. Летние лагеря – это же поля да перелески. А, значит, деревеньки и деревенские девушки. А они, – взялась за очередной носок тётя Люда, – кровь с молоком! Ты, Машуня, гляди, кабы там какая местная красавица твоего Димку… к рукам ни прибрала.

– Ну что вы, тётя Люда? Он же не носок, чтобы к рукам его прибирать! – не очень уверенно отмахнулась Машка.

Однако Ольга с Сашкой планировали в это лето пожениться, а Машка с Димкой должны свидетелями быть. Но при таком раскладе – какая свадьба, куда поедешь? И чтоб лето зря не пропадало, обе девушки устроились, хоть и временно, в стационар санитарками.

– Ничегошеньки тут не изменилось, – вздохнула вслух Машуня, осматриваясь в том самом приёмном покое, куда она с тётей Людой приносила передачи маме. – Только тогда мама была жива. Тут… почти рядом в палате лежала.

– Вы о чём? – из окошка выглянула дежурная медсестра.

– Да так я… сама с собой… – и часто-часто заморгала, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. Медсестра захлопнула створку окошка для передач больным. А Машка всё стояла, не в силах шевельнуться, будто во временную дыру провалилась, и мама, вот она, рядом, Машка даже рукой потянулась. И пахло мамой, так, как в том далёком детстве, когда она жила у бабушки в деревне, а мама приезжала иногда… ненадолго и спала с Машкой на одной кровати.

– Пусть бы мама жила, как хотела, как могла… лишь бы жила, – шептала и плакала Машка, кое-как открывая тугую больничную дверь.

И начались рабочие будни. Ольга пошла в хирургию.

– Вряд ли в воинских частях грипп и понос лечить придётся. Так что хирургия в самый раз, – пояснила своё решение Ольга.

Машка устроилась санитаркой в реанимационное отделение, потому что считала, что этот участок медицины самый сложный и, как думала Машка, самый интересный. Ведь не так-то просто удержать человека на самом краю или, вообще, вытащить с… того света. И вспоминала дежурного врача, который спас в ту страшную ночь её маму. Но будни, они и есть будни. И для Машки они начались с мытья полов. А уже на следующий день пришлось организовывать «утку» для крупной женщины. Подниматься ей категорически не разрешалось, а законы природы даже главврач отменить не мог.

– Ну, ты молодец! – похвалила работающая в этом отделении не первый год медсестра Анна Ивановна, в просторечии Анванна. – Тут до тебя одна красотуля прискакала в коротеньком халатике, осмотрелась и устроилась в ординаторской у телефона: «Ах, я в реанимации пашу… ах, я в реанимации!». Тьфу, дура. Дошло дело до гигиенических процедур – до желудочных колик рвотой исходила.

– А почему Вас так странно называют – Анванна?

– Так скорее получается, – пожала та плечами. – Ты -то как себя… чувствуешь?

– Да вроде ничего особенного…, – нет, Машка не рисовалась, она, действительно, ничего особенного в подобных процедурах не видела. Первыми её уроками гигиены человеческого тела были Гошины «детские неожиданности». Боясь, что слабенький Гошка подхватит какую-нибудь инфекцию, или там какая-нибудь опрелость возникнет, она его пелёнки не просто стирала, она их каждый раз, как говорила баба Шура, «прожаривала утюгом».

Но пиковая для Машки ситуация всё-таки возникла буквально через пару дней после начала её трудовой деятельности.

– Пошли катетер Фолея покажу, как ставить. А то, пока тебя всему в нашей профессии не обучу, отпуска мне не видать, – и показала Машуне несложное устройство. – Значит, так, вот эту мягонькую резиновую трубочку будем вводить в мочевой канал больного.

– Я… я не умею. Этому в училище учат, а я… нет, нет!

– А я в отпуск хочу. Но и пока никто тебя и не заставляет. В первый раз просто смотри и учись. Всё равно придётся, раз решила в мединститут поступать.

– Ну, если пока только смотреть… – вздохнула с облегчением Машка и направилась следом за медсестрой. А та подошла к молодому парню.

– Это Василий. Летел на мотоцикле, а столб дорогу перебегал, – и откинула одеяло. – Давай, помоги-ка…

Машка чувствовала, как щеки её начинают гореть. Но деваться-то куда?

– Он лекарством загружен, так что… не страдай, не видит и не слышит тебя. Ну а вообще – ты в медицинском заведении, а не на танцах. Ясно? Приступаем.

Шла вторая неделя Машкиной работы санитаркой. Уставала, конечно, но в этот день пришла домой сама не своя.

– Маша, что случилось? Ну посмотрела, попробовала… так, может, в пединститут? – тётя Люда подняла край полотенца над блюдом: – А я ватрушек напекла с творогом, как ты любишь.

– Нет, нет! Я не о том! Вы не подумайте, я не собираюсь бросать… медицину, – чуть качнула головой Машка. – Когда моя мама умирала… рядом с ней никого, никого не было… – голос Маши дрогнул и перешёл на шёпот.

– С чего это ты так решила? – тётя Люда усадила Машку на стул, налила горячего чая. – Пей. Она же не на улице умерла – в больнице, по– человечески.

– Там… – Машка мотнула головой куда-то в сторону, – в реанимации в смену только один врач дежурит и медсестра одна, и санитарка одна.

Машка взяла кружку, сделала глоток, другой. Помолчала немного и опять заговорила.

– А больных у нас в отделении только на аппаратуре девять человек. Никто работать к нам не идёт. Платят мало. А работа… улицы подметать куда легче за те же деньги, – сглотнула то ли чай, то ли тугой комок.

– Так по телевизору показывают, если… что, то аппаратура умная такая… пикать начнёт.

– Сегодня женщина умерла, по возрасту, как моя мама… была. Сердце… Так дежурная медсестра, как только пискнул кардиомонитор, кинулась за врачом. Прибежали обе – не спасли…

– Маша, ты же медик… – Машка только головой мотнула.

– Я потом её в морг готовила… серьги, цепочку, ну… бельё… родным передать. На руке, где капельница… в общем, она уже умерла, а лекарство всё капало… И боялась я её… мёртвую.

– Это потому, что впервой. Живые и мёртвые всё одно люди. Ты уже медик, врачом станешь, – шептала Машке возле уха тётя Люда, – обязательно будешь хорошим врачом, теперь-то я точно это вижу. Ты к людям… с душой… – подлила Машуне горячего чая.

– А про Ирину… Помнишь того мужчину с красными розами? Ну, когда гроб уже возле подъезда стоял, прощаться подошел, такой невысокий, в куртке с нашивкой на рукаве, что-то там про газ?

– Помню. Он один принёс маме живые цветы.

– Мне тогда не до него было, подробностей не знаю, но всё-таки переговорить успела.

– Может, это…

– Нет, Маша, не отец. Он из той же деревни, что и твоя мама. Сказал, любил всю жизнь, да проворонил. Сначала уехал из деревни деньги зарабатывать, думал приехать к ней с деньгами, с колечком настоящим, золотым. Ирина – то в деревне первая красавица была. Вернулся, твоя мама уже тут жила. Он– с колечком, а она из подъезда– беременная… Ну, решил не мешать. Уехал назад.

– И как узнал про… похороны?

– А никак. Сказал, судьба попрощаться привела. Ехал в деревню бабке крышу подновить, решил хоть одним глазком взглянуть на Ирину. Купил пять роз… да одну выбросить пришлось. Вот тут и подумаешь…

Но договорить не получилось. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Ванька.

– Мама! Там Гошка провалился! – ужас на мокром и грязном лице Ваньки говорил сам за себя.

– Где?

– В яму за гаражами… Гошка плачет и ругается на меня… запрещёнными словами, – ревел Ванька, – вам говорить не велит! А сам вылезти не может…

– Ну слава Богу, что ругается! – выдохнула тётя Люда.

Ванька на минуту даже реветь перестал и повторил, заикаясь:

– За… за… запрещенными словами…

– Жив, значит! – махнула рукой Машке: – Бежим!

Уже выскакивая из квартиры, Машка недоумевала:

– Там полянка, кусты… Какая яма?

– Это теперь полянка, – на бегу объясняла тётя Люда, – а раньше общественная уборная была! Потом снесли, а сверху прикрыли досками, и только. Доски травкой поросли, да, видать, прогнили, вот и провалились, – задыхалась нехуденькая тётя Люда.

Гошку вытащили. Они с Ванькой стояли рядом, пока тётя Люда и Машка пытались хоть немного отскрести с них вонючую грязь.

– Ох, ты! Парни, вы чего такие мало грязные? – вернувшийся с работы Георгий Фёдорович, не застав никого дома, решил заглянуть в дворовые постройки.

– И как их теперь мыть? – всплеснула руками тётя Люда.

– А никак. Грязь, говорят, на сороковой день сама отваливается, – сдерживая улыбку, констатировал Георгий Фёдорович.

– А где же мы ночевать эти дни будем? – хором заревели Ванька и Гошка.

– Отец, ну ты что? Грязь не стыд, отмоемся, – успокоила всех тётя Люда. – Пошли, что ли?

Постепенно Машуня привыкла к своим обязанностям и потихоньку даже начала помогать медсестре. Однако подошёл сентябрь, и настала пора отправляться в десятый класс.

– Ох, это как же теперь? Опять я в нашей смене одна? – хваталась за голову Анванна. – Чего? Две ставки? Так я не двужильная, – возмущалась она в ординаторской. – Только про отпуск размечталась. Думаю, девка с головой, рукастая, обучится… глядишь, и отпуск… вместо компенсации выгорит. Не выгорел…, – и пошла, привычно повязывая на голову белую косынку.

– Анванна! Стойте, погодите! Я тут подумала… Занятия в школе с первой смены, значит, после двух часов я свободна. Может, на полставки остаться? – заторопилась следом Машка.

– А уроки? Ну… вот, – и медсестра собралась идти дальше.

– Выкрутимся… как-нибудь…

– Давай попробуем… а с графиком смен я договорюсь.

В этот выходной спланировали пойти в кино, но на утренний сеанс, потому что билеты по карману, и фильм детский, а вечерний – там и билеты дороже, и фильм для взрослых.

– Тётя Люда, фильм детский… Я лучше дома останусь. Вон и кашу всю с утра доели, – заглянула в кастрюлю Машуня.

– На вечерний одну не пущу, не рассчитывай.

– Пока вы в кино, я в мастерской порядок наведу, – так Георгий Фёдорович называл заново обустроенные после пожара стайки за домом.

– Так, всё с вами ясно, – понимающе вздохнула тётя Люда. Наконец все оделись, собрались, тётя Люда распахнула дверь и… на пороге столкнулась с Георгием Фёдоровичем:

– Ой! Григорий, что? Что стряслось? Пожар? Ограбили? Что? – не давала мужу слова вставить тётя Люда. А, судя по выражению его лица, что-то точно случилось.

– Э… в комнате бабы Шуры свет горит…

– Воры?

– Или кто тайком поселился… Видят, нет жилички… вот и решили воспользоваться… Ты тут побудь пока, а я схожу посмотрю…

– Ой, Гоша, я с тобой…

– Тут будь, с детьми. Тебе сказал!

Вернулся Георгий Фёдорович быстро.

– Там… баба Шура приехала…

– Так… ещё вполне успеваем в кино, – показала на стрелки настенных часов тётя Люда. – Ждите, я сейчас…

Гоша младший посмотрел вслед тёте Люде, перевёл взгляд на часы и продекламировал:

 
– На стене часы висели,
Тараканы стрелки съели,
Мухи гири обосрали,
И часы ходить не стали…
 

– Гоша, ты… откуда взял… такие стихи? – вопреки всем педагогическим правилам еле сдержала улыбку Машуня.

– Так это считалочка такая. Юлька из двенадцатой комнаты прыгает на скакалке, и ещё другие стихи… – но привести пример других известных Юльке считалочек Гоша не успел. Вернулась тётя Люда.

– Баба Шура отдохнуть прилегла с дороги. Маша, ты у нас дома на хозяйстве остаёшься. Сваришь кашу, тёпленькую отнесёшь. Про чай и хлеб не забудь…

– Мне Тузика возвращать? – как-то резко стал терять интерес к походу в кино Гоша младший.

Маша присела рядом с братом:

– Понимаешь, баба Шура… вряд ли теперь сможет с Тузиком гулять, и вообще… Ты его к ней приводи… но ответственность за него… мы с тебя не снимаем!

– Понял! Понял! Тузик с нами остаётся жить!

– Ну… пора. Выходим, – скомандовала тётя Люда.

Баба Шура сидела на диване. На столе остывала в тарелке каша. Мария толклась у окна, не зная, как начать разговор. И возраст, и здоровье бабы Шуры совсем не то, чтобы вот так одной вернуться.

– Ты не подумай чего плохого, – вздохнула баба Шура. – Подай-ка кружку, чаю душа просит.

– Вы бы хоть телеграмму отбили, мы бы встретили…

– И сын не обижал, и невестка – зря не скажу, но жить мне там невмоготу стало. Квартирка -две комнатки, одна проходная. Кухонька, ежели бы Людмила села там за стол, то остальным и деться некуда.

Баба Шура пила чай, обхватив обеими руками кружку. Было видно, собирается с мыслями для дальнейшего рассказа.

– Сын с женой в зале, ежели ночью по нужде или воды попить, так мимо них идти надо. Мне стеснительно. Лежу, терплю. Делаю вид, что сплю. Опять же старческий сон такой… а тут ещё ночами нога донимать взялась. Ты это там, на полочке, посмотри, у меня мазь оставалась, ногу натирать…

– У неё теперь срок годности вышел. Я новую принесу.

– У меня тоже… срок годности, похоже, вышел, – горько и грустно вздохнула баба Шура. – Мне на ночь кресло-кровать разбирали, ребятня на своей кровати в разные стороны головами спать укладывались. Сама мучаюсь и их извожу. Вот и решилась. Сказала, что сильно по своей комнатке тоскую. Мол, съезжу, посмотрю, что да как, и вернусь. Только я, Мария, назад к сыну не поеду. Я мать, а не враг их семейству, – баба Шура вздохнула, устроила поудобнее больную ногу: – Вы – то тут как?

– Всё нормально. Я в больницу работать устроилась. Научусь, вылечу вашу ногу.

– Постой, постой! Как работать? А учёба? Это куда Георгий смотрит? – возмутилась баба Шура.

– Ой, я его кое-как уговорила, с условием, что на учёбе не отразится. Ну, и я же не на полный день, только полставки. Хочу поступать в медицинский институт, а там конкурс, – Машуня развела руки в стороны, – вот такой! А со стажем работы шансов поступить больше.

Совмещать работу и учёбу, действительно, оказалось непросто. Но Машуня теперь представить не могла, вот как это она всех бросит: и больных, и Анванну, – а ещё Машуне нравилось чувствовать себя нужной и даже необходимой!

График Анванна, действительно, составила и согласовала, однако по этому графику выходной у Машки выпадал среди недели, а воскресенье – рабочее. Всё-таки это единственный неучебный день недели, когда не надо с занятий прямо с портфелем сломя голову бежать в больницу. Там же, в ординаторской, выкраивая время, делала уроки. Правда, с пятёрок съехала, и понятно было, что на медаль уже не вытянет. Тётю Люду куда только ни вызывали: и к директору школы, и даже в опеку. Машка везде ходила вместе с тётей Людой и, как могла, доказывала, что собирается поступать в мединститут, и поэтому ей необходима практика в больнице. А что за практику ещё и деньги платят – так разве это плохо? Вот если бы не платили, то тогда… И неизвестно, чем бы всё это закончилось, но тут Машка вспомнила, что она, конечно, школьница, но так как два года учёбы были пропущены, то теперь она совершеннолетняя школьница! И может сама решать за себя!

Время для Машки не шло, а летело. А тот самый Василий, который лежал в отделении реанимации после аварии, выкарабкался, и как только выписался из больницы, опять сел на свой мотоцикл. Не прошло и пары дней, как его мотоцикл застрекотал возле служебного выхода реанимации.

– Должен же я с Вами рассчитаться за ваш уход, спасали меня, лечили… Хоть подвезу…

Лучше бы он этого не говорил. Машке тут же вспомнился катетер Фолея, и она почувствовала, что краснеют не только щёки, даже уши.

– Нет, нет! Спасибо. Я сама.

– Да что ж, вы думаете, я на каждом повороте падаю? В той аварии я… не очень-то и виноват. А Вас я повезу аккуратно, потихоньку…

И Машка села, обхватив руками крепкую спину в чёрной кожаной куртке.

Но отгорели последние осенние деньки, а в зимние холода какие могут быть поездки на мотоцикле? И Василий стал приходить встречать Машу с работы, ведь заканчивалась её смена уже по темноте. Так, молча, перебрасываясь редкими фразами, и шли до Машкиного дома, потом она кивала и уходила. С одной стороны, в самом деле, идти одной поздним вечером по темным улицам их окраины совсем не весело, но с другой стороны… В общем, Машка решилась.

Ступени отделения реанимации к ночи покрылись тонким ледком, и Василий подал ей руку.

– Вася, понимаешь, Вася, не надо больше меня провожать.

– Почему? В секцию самбо записалась?

– Да нет… но Димка в армии, а я его жду, – вроде всё правильно, всё так и есть, но как же неудобно было Машке это говорить. – Наверное, надо было тебе сразу про Димку сказать… Прости, не подумала тогда…

Василий сопел, пинал на дороге какие-то льдинки и подхватывал её под руку, как только Машка норовила поскользнуться.

– И сколько ещё твоему Димке служить?

– Он в танковое училище поступил. Так что… – и Машка в вечернем полумраке пожала плечами.

– А…а…а, так он сюда и возвращаться не собирается?

– Какие в городе танки? – вспомнила слова тёти Люды Машка.

– Понятно, – вроде даже с облегчением вздохнул Василий, – тогда так: провожать я тебя буду. Не нормально это – одной девушке по темноте… А ты не думай ничего такого… Мне не сложно.

Возле подъезда остановились.

– Снежок пробрасывает, – немного лукаво улыбнулся Василий. – Всё будет хо-ро-шо! Пока! – и направился на автобусную остановку. Машке тоже показалось, будто груз с плеч упал. И правду сказала, и ночью одной возвращаться… в самом деле, страшно. «Ну придёт – придёт, а на нет и суда нет», – рассудила про себя Машка и только теперь рассмотрела в темноте на лавочке соседок. Три подружки, как они говорили, каждый вечер совершали моцион. То есть сидели на лавочке возле дома и перемывали всем соседям кости.

– Здравствуйте! – кивнула им Машка и вошла в подъезд. – Надо же, вся в снегу, – решила было отряхнуться, но в вечерней тишине, услышав пару фраз соседок, замерла у дверей.

– Ты подумай, с одним начала ещё со школы таскаться… Тот, видать, поматросил да бросил. Апосля на мотоциклетке прикатывала, теперь вон по ночам пешочком шастает… видать, новенького нашла!

– А что ты хочешь? Яблочко от яблоньки недалеко падает! Мать гулящая, и девка по той же дорожке пошла! С детства к бетонке приучена.

– Ну надо же! Машка – проститутка, как и мать её! По наследству, значит, – заключила третья подружка.

Как такое случилось, Машка потом и вспомнить толком не могла. Но вылетела из подъезда и, не разбираясь, со всего маха влепила одной из соседок затрещину. Та свалились с лавки и закричала тоненьким, визгливым голоском:

– Убивають! Люди добрые, помогите! А…а…а!

На крик и шум жильцы сначала выглянули из окон, но, увидев только барахтающихся в снегу старух и никакой опасности, вышли полюбопытствовать. И тут же поделились на два лагеря – защитников и противников Машки.

На следующий день «пострадавшая» написала на Машку заявление участковому, в котором указала, что гулящая девка Машка, вернувшись пьяная ночью с каким-то мужиком, при свидетелях напала на неё и избила. Однако в травмпункте следов побоев не обнаружили, о чём и написали в справке.

А Машка на следующий день впервые прогуляла занятия в школе. Проревев полночи, к утру имела такой вид, будто и в самом деле весь вечер пила и занималась чёрте чем. Мальчишки ходили на цыпочках и приносили ей то спрятанную до лучших времён конфету, то кружку компоту, так что к обеду Машка оттаяла.

– Тётя Люда, и что теперь будет? – переживала Машка, узнав про заявление участковому.

– Головой будут думать, старые перечницы, прежде чем языком чесать! Не боись! Я им ещё припомню… этот поклёп!

Тогда Машка не обратила особого внимания на слова тёти Люды, ведь понятно, что успокаивает её. Но оказалось, тётя Люда слов на ветер не бросает. И последствия последовали, хотя и отдалённо. Да так, что в народе принято называть: и смех, и грех. Однако это будет потом. А пока не прошло и трёх дней, как сначала в школу, а потом и на работу к Машке пришел участковый, тот самый, которому Георгий Фёдорович машину ремонтировал. В школе жаловались, что Машка на медаль, похоже, не вытянет.

– И всё? – выспрашивал участковый.

– Да куда уж хуже? А что стряслось -то, если Машенькой милиция интересуется?

– Да так, профилактика. Она же под опекой, – выкрутился участковый, понимая всю ситуацию и не желая распускать лишние слухи.

– Понимаете, директор уж и в больницу звонил, призвать их, так сказать, хотел, чтобы уволили. Ведь медалистка для школы… это, это! А Маша ни в какую не бросает свою реанимацию! Говорит, врачом буду. Будет! Кто бы сомневался? Но медаль-то как? По всем не профилирующим четвёрки намечаются.

А в больнице Анванна пообещала участковому собственноручно разобраться с этими сплетницами так, чтобы ни одна реанимация их не приняла, поскольку знала всё из первых рук, то есть от Машки.

И уже история вроде стала забываться, как на входных дверях Машкиного дома появилось объявление о собрании.

Три подруги, нахохлившись, сидели на той же лавочке, переговариваясь между собой:

– Счас прочехвостят эту гулёну. Будет знать, как людей избивать!

– А, может, и штраф выпишут, и ущерб, чтоб мне возместить!

– Чтой-то люди подходят и уходят? Всё-таки сам участковый присутствует!

А жители дома, действительно, подходили к участковому, любопытствовали, узнавали, что и как, и тут же у каждого то утюг, то плитка оказывались включёнными, хоть ещё и домой не заходили.

– Погодите, зафиксирую ваше присутствие, – участковый записывал их фамилии, они расписывались и уходили. Так что возле лавочки остались несколько скучающих соседок, просидевших весь день дома. А тут целое собрание при участковом – важное дело!

– Значит так, уважаемые граждане, для начала зачитаю заявление гражданки Антипиной Евдокии Марковны. «17 числа сего месяца и года на меня напала гулящая девка Машка, вернувшись пьяная ночью с каким-то мужиком, при свидетелях избила. Нанесла травму, причинив ущерб. Прошу взыскать ущерб и наказать по всей строгости закона. Число, подпись».

– Было, было, – зашумели две её подруги.

– По существу дела мною проведено расследование. Справка из травмпункта не подтверждает наличие побоев на теле гражданки Антипиной Е. М., – участковый промокнул на морозе вспотевший лоб, покосился на трёх подружек и продолжил: – Это значит, что побоев не было.

– Так ить все видели, как я тут возле лавки в снегу кувыркалась! Так что, как это не было?

– Что кувыркались в снегу – это факт, было. Свидетели есть. А следов побоев нет. Что это может значить?

– Сама, поди, свалилась, – прокомментировал кто-то из присутствующих.

– Вот характеристика Марии Артемьевой из школы, а это – с работы. – И участковый зачитал обе. – Так что Мария успешно учится в школе и одновременно работает в реанимационном отделении во вторую смену, так как в первую смену без прогулов посещает школу. Так что вопрос о ненадлежащем поведении, как -то пьянстве и распутном образе жизни, не подтвердился. Даже наоборот.

Поскольку по заявлению гражданки Антипиной я должен принять решение в соответствии с собранными материалами, то получается: гражданка Антипина распространяла заведомо ложные сведения о гражданке Артемьевой. А это, Евдокия Марковна, в соответствии со статьёй уголовного кодекса – клевета! – несмотря на холод, пот бисером катился с лица участкового. Уж больно зубастыми были подружки. Могли и жалобами до ручки довести. Так что поневоле вспотеешь, пока отобьёшься.

– Так это что, выходит, я же и виновата? – возмутилась Евдокия Марковна. – Я просигналила, подала вам заявление, и я же виновата?

– Ну, это теперь пусть суд решает, – и участковый стал прятать бумаги в свой подсумок.

– Машку судить, значит, всё-таки будут?

– Нет. Вас. За клевету, если Мария на вас в суд подаст. А постановление я заказным письмом вам, Евдокия Марковна, отправлю.

– На кой оно мне?

– Вот же, дура старая, нашла на свой зад приключение, – заключил тот же голос, что и первый раз прокомментировал. – Меньше языками чесать будут. А то у себя дома пукнешь, а эти кумушки на весь дом разнесут…

В этот же вечер Евдокия Марковна пришла в гости к тёте Люде с трёхлитровой банкой ранеточного варенья.

– Ну… обмишурилась малость… А кто старое помянет, тому глаз вон, – жалобно вздыхала Евдокия Марковна. – Люда, Машка-то у тебя под рукой, так ты уж поговори… По-соседски чего не бывает?

– О чём говорить-то? – не знала, как выпроводить дорогую соседушку тётя Люда.

– Так чтоб заявление на меня не писала. А то вишь как извернуть могут!

– Идите уже, время позднее, мне детей пора спасть укладывать, – надвигалась всем корпусом на Евдокию Марковну тётя Люда. – И варенье заберите. У нас своего хватает!

– Ну так я в надёже… по-соседски… – пятилась Евдокия Марковна.

– Ух! – выдохнула тётя Люда, захлопнув за ней дверь.

Приближались новогодние каникулы. И Ольга напомнила Машке об их уговоре съездить в часть к Сашке и Димке. Анванна, тяжко повздыхав: «Хоть бы один Новый год дома встретить! – согласилась, но не дольше, чем на неделю! – Чтоб хоть старый Новый год дома отпраздновать!»

Однако писем ни от Димки, ни от Сашки уже давненько не было.

– Новый год на носу! Почта перегружена. Может, потом сразу несколько принесут, – не очень уверенно рассудила тётя Люда. – Ведь если случись что, из части сообщили бы.

– Сообщать должны родителям или жене… – пояснил Георгий Фёдорович.

– Ну, да, – уточнила тётя Люда. – А то бывает без всяких сообщений: «Знакомься, маманя, моя жена», – а у той уже срок родить подходит.

– Выйду на воздух, покурю, – кашлянул в кулак Георгий Фёдорович.

– Вот и я думаю, уж очень долго ни слуху ни духу, – вздохнула тётя Люда.

Посылать телеграмму о своём приезде Машка и Ольга не стали. Решили приехать в город, устроиться в гостиницу, а там – на автобусе до военного городка рукой подать.

– Они же на службе, а не в доме отдыха. Кто ж их встречать нас отпустит? – убеждала Ольга. – Зато, представь, как обрадуются, когда нежданно– негаданно – вот они мы!

– Так и я о том… нежданно, – вздыхала Машка.

– Ну, ты скажешь! Если бы Димка, допустим, неожиданно к тебе приехал, разве бы ты что-нибудь против имела?