Текст книги "Машуня"

– Георгий Фёдорович, не надо… пожалуйста, не надо. Я исправлю на этой неделе, до конца четверти успею.

– Чего не надо-то?

– Про совесть…, – не в силах вытерпеть самосуд этого ставшего ей почти отцом человека. Ведь и в школе, когда надо было что-нибудь отремонтировать, учительница так и говорила:

– Артемьева, передай отцу… пусть, когда там время выкроит… – ну и дальше, что надо сделать. Машка в ответ кивала: «Передам». И отказа ни разу не было.

Машка делала уроки, когда под окно с диким криком, безжалостно громыхая коляской, подскочил Серёжка.

– Машка! Пожар! Пожар! – истошно кричал Серёжка, в коляске заливался Гоша-младший.

– Что случилось? – опередив Машу, спросила сидевшая на лавочке соседка.

– Стайки горят, – выдохнул Серёжка.

Машку, как иглой, прошило:

– Ма-ма!!! – выскочила из подъезда. – Серёжка, сиди тут, – ткнула пальцем на лавочку, – чтоб ни шагу!

Возле стаек толпились люди. Визжали свиньи, кудахтали куры. Похоже, их хозяева были на работе.

Владелец мотоцикла откатил свою технику в сторону.

– Не волнуйтесь. Я пожарных вызвал, – и вытер закопчённой тряпкой лоб

– Ага, не волнуйтесь! Свою железяку спас, а живность заживо горит! Мужики, ломайте двери! – кричал кто-то из окна.

Из-под двери Машкиной стайки полыхнул язык пламени!

– Мама! – Машка схватилась за ручку двери, рванула на себя и закричала от дикой боли, железная ручка раскалилась. Заскочила внутрь, темень, дышать нечем, огонь стену и дверь лижет. Как вытащила мать – потом сама не понимала. Кожа на обожжённой руке мгновенно надулась огромным желтым пузырём, часть которого прилипла к воротнику маминого платья. Но это всё она поняла и рассмотрела потом. А пока, как в замедленном кино, видела выползающего из их стайки мужика, весь левый бок которого полыхал ярким пламенем. Его тушили, забрасывая какими-то тряпками. И тут приехала пожарная машина. За ней скорая.

Из их стайки пожарные вытащили ещё одного человека, который выползти не успел. Обгорел сильно, так и лежал, скрючив руки, будто драться собрался.

– Боксёр, твою мать! – не высказал особого сожаления сосед, которому пришлось зарезать двух обгоревших свиней. Кивнул милиционерам:

– Местный житель, Василий…

Всем было понятно, что именно эта пьяная троица устроила пожар. Пили, курили – и вот результат.

– Нормальный мужик, шофёр, недавно мне мебель перевезти помогал. А туда же… Точно – Василий, – подтвердил Георгий Фёдорович. – Жена на работе. Уведомите?

– Уведомим, – кивнул участковый, – если раньше сама не узнает.

В скорой выяснилось: огонь с одной стороны лизнул и Машкино плечо, ухо и шею. Сгоряча не сразу почувствовала. Машке обработали руку, все остальные ожоги и велели завтра явиться на приём к участковому врачу.

– Мы явимся, обязательно явимся, – гладила её по голове тётя Люда. Плакала баба Шура, качая Гошу– младшего, жались к отцовским ногам трое мальчишек: старший – Серёжка и два близнеца, Андрюшка и Ванька.

Спать в эту ночь Машку уложили на кровать тёти Люды. Но ожоги горели и болели так, будто оставались в пламени до сих пор. Только под утро ей удалось задремать.

А на следующий день появилась девушка с фотоаппаратом. Напористая, улыбающаяся. Усадила всё семейство на лавочку возле дома, поставила впереди коляску Гоши– младшего и давай щёлкать со всех сторон. Поскольку Георгий Федорович забежал домой только перекусить и узнать, как семейство себя чувствует, все торопились. Мало ли, может в аптеку надо, да и Машуню в больницу одну не отпустишь. А куда теперь четверых пацанов?

Потом девушка-фотограф стала расспрашивать, как да что. Кивала, что-то записывала. И вдруг села на ту же лавочку:

– Машенька, так это чья семья?

– Моя, – покачивала горящую огнем руку Машка.

– А спасла кого?

– Маму, она спасла свою маму! Всё, нам в поликлинику надо, – и тётя Люда, не дожидаясь ответа, увела Машку.

Через неделю газету с фотографией принесла на урок классная руководительница. Хвалила Машку, ставила в пример, пояснив, что из огня она спасла свою маму. Не преминув упомянуть, что на фото – большая и дружная семья Маши.

Классный час был последним уроком. И когда прозвенел звонок, и все собрались расходиться по домам, к Машке подошла самая красивая девочка в классе Аллочка Цвигунова.

– А это кто? – ткнула пальцем на фото в газете туда, где рядом с Машкой сидела тётя Люда: – Бывает же такое, везёт! У тебя что, две мамы? Вторая у твоего папы про запас? Вот и пригодилась, – и как-то неприятно засмеялась.

Машка задохнулась от такого намека и обиды за себя, за тётю Люду и с размаху влепила Аллочке пощёчину.

– Ах, так! – кинулась Аллочка. Но вмешался Протапов.

– Тихо! Меж рогов хочешь? – и поднёс кулак к красивому носу Аллочки, – Не посмотрю, что девка… Усекла?

– Я буду жаловаться! Что я такого сказала? – задыхалась от невиданного унижения Аллочка.

– Не поняла, что ли? У некоторых людей, кроме мамы, близкие родственники есть, – забрал Машкин портфель, сунул под мышку свою папку: – Пошли.

Ирину Артемьеву положили в ожоговое отделение. А Маша ходила на перевязки в поликлинику. Опасались, что могут быть стянуты пальцы. А это – правая рука. В школу Маша ходила, но писать не могла. И теперь Протапов на вполне легальных основаниях носил Машкин портфель. Заходил за ней домой, вежливо со всеми здоровался, брал портфель и шёл следом. После уроков провожал назад. Но как учился раньше на двойки, иногда на тройки, так и учился.

Как-то столкнулся с Георгием Федоровичем.

– Как тебя звать – то? А то Протапов да Протапов. Имя есть?

– Есть. Димка я.

Георгий Фёдорович протянул руку:

– Дмитрий, значит… Так вот, Дмитрий, пусть на тройки, но на твёрдые. Не из милости учительской или чтобы от тебя отвязаться. Окончишь восемь классов – возьму помощником, подучу. Дело верное! Как думаешь? Потянешь? Машины всё умнее и умнее становятся. Тупому и безграмотному не справиться. Ну, если тебе интересно.

– Ну… я, конечно, не против. Но прям сразу заучусь – в классе засмеют. Да и ещё впереди седьмой и восьмой класс, – почесал макушку Димка.

– Это хорошо. Есть время наверстать. Что, боязно?

– Да ну… Пошли, что ли? – кивнул Машке.

Оказалось, что Димка просто патологически не мог заставить себя выполнять уроки. И если за письменные задания так и продолжали лететь двойки, то с устными дела обстояли куда лучше. Учителя отнесли эту перемену на благотворное влияние Маши Артемьевой. И были не далеки от истины. Выход нашли такой: по дороге в школу Машка втолковывала урок Димке, и просила повторить, как понял. Не очень действенно, но на тройки тянуло.

Тем временем окончился учебный год. И Димку Протапова отправили к бабушке в деревню. А Машуня осталась в городе. Ехать некуда, Гошу и мальчишек деть некуда, да и руку надо разрабатывать.

В этот вечер все были дома. И за тем самым деревянным столом из Машкиной комнаты, да и в той же комнате, окружив его со всех сторон, лепили пельмени.

– Вот стол-то удивляется, – смеялась тётя Люда, – такого он ещё не видел.

Гоша сидел на кровати тёти Люды, обложенный подушками, поскольку сам устойчиво держаться в сидячем положении ещё не научился. И с азартом мусолил маленькую сушку.

Когда в дверь, постучав, вошел милиционер:

– Здравствуйте, я ваш участковый – Петр Павлович Фролов, – представился вошедший милиционер.

Все так и замерли: кто с сочнем в руках, кто с мясом, тётя Люда – вежливо помахивая скалкой:

– Это самое… про… проходите.

– Ирина Андреевна Артемьева тут проживает?

– Что? Что с ней? – кинулась Машка.

– Да в том-то и дело, что ничего. Лежит себе в ожоговом отделении. А у нас уголовное дело…

– Так не она подожгла. Она не курит… а там…

– Я по другому… делу, – удивлённо осмотрелся по сторонам, – не узнать… М… да. Так вот, комната, что напротив вас, опечатана, потому как жилец арестован.

– Мы в курсе, что это он… нанёс ранение… Ирине Андреевне, – наконец положила на стол скалку тётя Люда.

– Говорит… из чувства ревности, – участковый вздохнул, поёрзал на стуле. – Тяжкие телесные повреждения… – это же, как пить дать, лет на восемь потянет. А комната, опечатанная… а вы тут… как селёдки в бочке.

– Так… мы люди небогатые, но хорошее отношение понимаем… Может, чаю? – засуетилась тётя Люда, вытирая белые от муки руки о фартук.

– Хорошо бы. Пить хочется, – выпил огромный бокал крепкого чая, кивнул Георгию Фёдоровичу, – помощь ваша нужна. Вы как?

– Если в моих силах… Маша, забери мальчишек, идите, погуляйте.

– Маша, возле подъезда, слышь, темень, далеко не уходите, – заволновалась тётя Люда.

Проводив взглядом ребятню, заговорил.

– В аварию попал на своём «Жигулёнке», в деревню к тёще ездил…

– Ну это беда не беда, – улыбнулся Георгий Фёдорович. – Руки при мне… но, вот запчасти… надо посмотреть… если покупать…

– Вы посмотрите, что надо, потом придёте в магазин запчастей… э… на Щорса который, там всё… оплачено, – покашлял в кулак.

– Уф! – выдохнул Георгий Федорович. – А машина-то где?

Не прошло и месяца, как зелёный «Жигулёнок» девятьсот лохматого года блистал на солнышке гладкими боками, как новенький эмалированный чайник. А тётя Люда мыла окно в комнате, напротив. И всё бы хорошо, но шансы Машкиной мамы таяли… Врачи и так удивлялись, что её сердце ещё билось. А оно билось. И Машка по вечерам украдкой просила бога, глядя на луку (икон-то в доме не было, так куда ещё?), чтобы мама жива осталась.

Глава 3.
Дела семейные

Это случилось, когда зима ещё вовсю хозяйничала на улицах и во дворах города. Как-то в самые морозы Георгий Фёдорович принёс в верхонке, своей рабочей рукавице, косматый комок.

– Вот, подкинули.

Щенок даже пищать не мог. На тот момент жизнь в нём еле теплилась. Блохи так плотно облепили беднягу, что он глаз открыть не мог.

– Ой, у него хвостик кто-то отгрыз.

– Крысы, наверное. Не мог я его бросить, дать помирать на морозе, – объяснялся Георгий Фёдорович.

Обрядившись в хозяйственные перчатки и клеёнчатый фартук, тётя Люда сначала попробовала напоить щенка молоком, но он только беспомощно лежал возле блюдца, не в силах даже голову поднять. Тогда пипеткой накапали ему молочка в рот.

– Сразу много нельзя, – распорядился Серёжка.

Потом выкупали в растворе марганцовки, прочесали гребешком и ещё немного покапали молока в рот. Вытерли мягкой тряпочкой и ужаснулись.

– Это же не блохи, аспиды какие-то, – схватилась за грудь баба Шура. Мокрая шёрстка обнажила впившихся в тельце щенка уйму паразитов. Даже уши бедняги не остались свободными. Там обосновались чёрные клещи. И непонятно было только одно: как сам он до сих пор жив оставался?

– Значит так, Тузика я забираю к себе. Давай-ка уши почистим, а остальное… ох! я сама, – качала головой баба Шура. – У меня пинцет малёхонький есть, невестка в тот приезд забыла, она им пытку себе устраивает – брови выщипывает, так я этим пинцетом эту живность… выщипаю из него.

– Почему Тузик? – удивился Андрюшка.

– Потому что Тузик, – пожала плечами баба Шура.

Трое суток Тузик провёл между жизнью и смертью. Но жизнь в лице бабы Шуры победила, хотя лечила она его ещё долго: от глистов и ещё от чего-то, и ещё от чего-то. Со временем он подрос, конечно. Но соседи в доме продолжали считать его щенком, поскольку величиной Тузик даже соседскую кошку не обогнал.

– Маленькая собачка – по веку щенок, – неизменно улыбалась баба Шура, как только заходил разговор о Тузике. Однако шерсти с Тузика набиралось на хорошие носки, которые баба Шура по очереди вязала каждому из мальчишек. В этот раз очередь на носки дошла до Гоши– младшего.

Сгоревшие стайки возле дома восстанавливались быстрее, чем растут грибы в лесу. И весной на месте старых развалюх появились вполне себе приличные подсобные помещения. Вот и Машка с Серёжкой, как могли, помогали Георгию Фёдоровичу где гвоздь подать, где что-нибудь поддержать. Как говорила тётя Люда: «Завершить работы по восстановлению „личных апартаментов“ отца». И, действительно, работы оставалось не так уж много. А за их семейством всё-таки числилось целых три стайки. У тёти Люды появился просторный погреб. Повезло даже маленькому Гошке. Ему старший Гоша, так теперь стала называть своего мужа, Георгия Фёдоровича, тётя Люда, обустроил качели рядом со своей мастерской.

– И младший на глазах, и делом заниматься можно, – подтолкнув качели, заключил Гоша– старший.

– Не бывает худа без добра, – из-под земли подтвердила тётя Люда, прикидывая, где какие полки в погребе обустроить.

Две другие стайки превратились в подсобную мастерскую Георгия Фёдоровича. Мало ли где кому из соседей что-то по мелочи отремонтировать. И, надо сказать, ещё не окончательно обустроившись, Георгий Фёдорович уже был обеспечен заказами.

– А что? Недорого, рядом, быстро и качественно! – одобрительно кивала головой соседка, унося вновь заработавшую электроплитку, бог знает, какого года рождения.

Глядя вслед удаляющейся соседке, Машка услышала странные звуки, доносящиеся оттуда, где должен был бы стоять мотоцикл. Его хозяин самым первым восстановил свою стайку с гордым названием «Гараж». И вот теперь кто-то там шебаршил.

– Угонщики! – ахнула Машка. И кинулась к Георгию Фёдоровичу.

– Там, – еле переводя дыхание, почему-то шептала Машка, – мотоцикл угнать собираются. Сама слышала. Что-то поскрипывает, похоже, заводят…

Не рискнув в одиночку кинуться на грабителей, Георгий Фёдорович кивнул соседу Игнату, тоже достраивающему пострадавшее от пожара имущество:

– Пошли, глянем…, – и оба, вооружившись монтировками, направились к гаражу. В самом деле, замок болтался на одной проушине. То есть по виду вроде замкнут как бы, а по факту воры только вид создавали, чтобы без помех, значит… И точно, звуки доносятся, шебаршат, паразиты! Ну, не мог Пашка, хозяин мотоцикла, такого разгильдяйства допустить! Мужики переглянулись, тихонько всунули в проушины обломок деревяшки, чтобы эти паразиты раньше времени не разбежались. И послали Машку с Серёжкой за соседом.

Через пару минут из-за угла показалась его жена Марьянушка, как называл её супруг, а с его лёгкой руки и все соседи. Габаритами Марьянушка хоть и чуток, но превышала тётю Люду. Чем очень даже радовала Пашку. Ведь взгромоздиться за его спиной на мотоцикл эти самые габариты ей не позволяли, оставляя Пашку на какое-то время вольной птицей. В руке Марьянушка держала вместительную чёрную чугунную сковороду, размахивая ей, будто пёрышком.

– Сам-то где? – тихонько, чтобы раньше времени не спугнуть воров, спросил Георгий Фёдорович.

– Так на работу срочно вызвали, – выдохнула Марьянушка. – Выходной, не выходной – им всё едино! Вкалывает, родненький, – и вытащила деревяшку из проушин. – А ну, выходь по одному! И не вздумайте тикать, ежели горбатыми остаться не желаете!

– Ужо я им!… – рванула в гараж Марьнушка.

– Стой ты! – успел схватить её за руку Георгия Федорович. – Слышь, притихли? Ждут, сунешься – отоварят чем по голове, мало не покажется.

– Эй, выходите по– хорошему. А то милицию вызовем, – перехватил поудобнее монтировку Игнат.

На какое-то время всё притихло, потом опять немного пошебаршали, и в дверях показался сам хозяин – Пашка.

– Игнат? Сдурел что ли? На соседа с монтировкой кидаешься! Да вас тут… целая делегация, – и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Так… не все двери, однако, прикрыл! – ткнула сковородой в расстёгнутую ширинку супруга Марьянушка.

– Сдурела, баба! Ну ходил… по малой нужде и забыл за… закрыть. Бывает!

– А это мы сей момент проверим, – и рванула в стайку, которая «гараж».

– У… у…у, твою мать! – схватился за голову Пашка. – Ну кто вас звал? Эх! – ткнул пальцем в Игната, в Георгия Фёдоровича.

– Я, – высунулась из-за его спины Машка.

В стайке какое-то время стояла тишина. Мужики даже руки в стороны развели. Вроде ошибочка вышла. И тут… из стайки-гаража донёсся жуткий грохот.

– Уронили, дуры! Уронили! – кинулся в гараж Пашка. Но тут же был вышвырнут.

– Не лезь! Покалечу! – высунулась растрёпанная голова Марьянушки, – может, ещё пригодишься… на что!

– Да мотоцикл-то тут ни при чём! – разрывался в крике Пашка.

Тем временем стали подходить любопытные соседи и не только из их дома. И между ними стали возникать сначала догадки, а потом и споры: одни считали, что Пашка кого-то с бетонки пригрел, а другие возражали: мол, с бетонки – только за деньги. А Пашка не дурак, вон соседка, которая проводница, не только ублажит за бесплатно, но ещё и своими харчами накормит. А драма тем временем в гараже перешла в финальную стадию. И оттуда на удивление всем выскочила… растрёпанная, с явным оттиском сковороды на лице и, судя по масляному пятну, на загривке, продавщица соседнего павильончика. Следом появилась Марьянушка.

– Представление окончено. Можете расходиться, – взмахом головы откинула прядь волос со лба, перехватила сковороду в левую руку, – замыкай ужо, – кивнула Пашке. И подставила локоть. – Пошли что ли?

Паша как ни в чём не бывало подхватил Марьянушку под локоток. Но не успели они сделать и пары шагов, как из окна первого этажа, продемонстрировав собравшимся небесного цвета панталоны фирмы «Большевичка», свалилась та самая проводница по имени Аська.

– И кто это тут в моём купе свечку держал? – поинтересовалась Аська. Но народ уже расходился. И желающих выяснять отношения с Аськой не нашлось. Только баба Шура покачала осуждающе головой: – Постеснялась бы нижним бельём-то прилюдно светить.

Кивнула Машке:

– Пошли, что ли? Нечего тут… концерт окончен.

В ответ Аська пожала плечами, развела руки в стороны. И решила было вернуться к себе домой тем же путём, через окно. Но повторить этот фокус не смогла. И, догнав бабу Шуру, стала жаловаться на нелёгкую жизнь одинокой женщины, которую каждый горазд обидеть.

– Хм… вон в детском доме сколько детишек материнской руки не знают. Обогрей любого. Вот и будет конец твоему одиночеству, – вздохнула баба Шура.

– Да где ж мне управиться с ребёнком? Работа вон какая – неделями дома не бываю. Муж и тот сбежал. Кота завести не могу. Сдохнет за неделю с голоду-то. Да и на какие такие доходы ребёнка подымать?

– Работу поменять можно. На железной дороге -то не только проводницы требуются. А деньги, что деньги? Даст бог день, даст и пищу.

– Рассудила – как размазала, – поджала губы Аська.

В следующий выходной Георгий Фёдорович занимался в своей мастерской, мальчишки толклись рядом. Гоша-младший детским совочком копал канал из придомовой лужи в заранее вырытую ямку. И тётя Люда решила, что другого времени им с Машуней вряд ли скоро выбрать удастся, а там осень, дожди, слякоть… В общем, самое время пойти подкрасить оградку на могилке Машиной мамы.

– Отец, слышь? Ты как, не против? А то могилка, как безродная, – договаривалась с мужем тётя Люда. Всё-таки четверых мальчишек на него оставляла. – Тут до кладбища десять минут хода. Ну и там часа за полтора управимся.

– Ладно. Чего уж там? Идите. Да смотрите, чтобы вас там за " «трудяг» с бетонки не приняли, – вроде даже без всякой шутки предупредил Георгий Фёдорович.

– Да ну тебя! – отмахнулась тётя Люда.

На обочине прогуливались несколько девчонок. Машка окинула взглядом с детства знакомую картину:

– Что-то Юльки не видно…

– Так, может, она… уже там, на кладбище…?

– Тётя Люда! – охнула Машка.

– Да не к тому я… ну… ох! Работает она… там…

На фоне заросших травой и кустарником старых захоронений могила Ирины выделялась коричневым холмиком. Так что плутать по погосту не пришлось. И уже приготовились к покраске: открыли банку, достали кисти, даже пыль тряпочкой смахнули, тётя Люда осмотрелась по сторонам:

– Господи, вот же нашли место, – кивнула в сторону трассы. – И как только им душа позволяет!

– Главное, что здешние хозяева не возражают, – раздалось совсем рядом глуховатым мужским голосом.

Тётя Люда огляделась, но среди зелени кустов и разросшейся травы никого увидеть не удалось. И тут опять:

– И денег за аренду не просят, – глухо хохотнул тот же голос.

А Машка вдруг почувствовала, как ужас охватил её морозным холодом до самых костей. Мгновенно пронеслись в голове все деревенские байки, которые пришлось услышать, пока жила с бабушкой. А ведь, похоже, деревенские и сами этим байкам верили.

– Бежим! – схватила тётю Люду за руку и рванула что есть мочи.

– Девочки! Девочки! Да куда же вы? Стойте! – но голос этот их только подгонял, добавляя страху. – Я тут рядом бабкину могилку поправляю…

Машке слышалось: – Ую… ую… ую…

– Ещё и воет, – выскочив за ограду, оглядывалась по сторонам Машка.

– Может, кто вот с девочкой… – предположила тётя Люда, – однако тогда ему не до разговоров было бы. Вроде что-то вслед кричал…

– Да выл он, выл… – уверяла Машка. – Может, кого заживо похоронили… я читала, такое бывает. – И, немного успокоившись, кивнула головой в сторону могил: – Там банка с краской и кисти остались.

– Не… я туда сегодня больше не ходок. – И тётя Люда направилась в сторону дома. Следом шагала Машка, которую страх ещё так до конца и не отпустил.

Завидев их ещё на подходе к дому, Георгий Федорович направился навстречу.

– Как вы?

– Там… из-под земли голос… – Машка взглянула на тётю Люду, мол, подтверди.

– Ну из-под земли, нет ли, а напугал нас какой-то мужик…

– Ладно. Я завтра на работе пару часиков выкрою, сам покрашу… Говорил же…

– Ну прав же, прав… ты же у нас…, – обхватила мужа руками тётя Люда, Машка тоже прижалась к его пахнущему бензином боку.

А вечером у Машки поднялась температура.

Скорая приехала, ничего не нашла. Машке поставили укол, сказали, что температура в течение часа спадёт. Но температура только поднималась.

– Отец! Слышь? Никакая это не простуда. Это у неё от испуга… на кладбище… Я сейчас.

И вернулась с бабой Шурой, которая держала в руках алюминиевую кружку, коробок спичек и кусочек воска. Машку, закутав в одеяло, усадили на стул. Григорий только головой покачал. Но спорить с женой не стал. «Всё равно не переспорю, а вреда никакого», – решил про себя. Потом смотрел, как баба Шура что-то шептала над макушкой Машки, переливала воду из стакана в кружку, капала воском в эту воду, жгла и бросала туда спички. Потом дала Машке глотнуть этой воды, брызнула в лицо, помазала этой же водой руки, ноги.

– Ну теперь пусть поспит, – и баба Шура начала зевать так, что справиться с этой зевотой не могла. – Ишь какой сильный испуг на девчонке, – так и продолжая зевать, отправилась к себе.

Машка и в самом деле уснула. А утром встала, как ни в чём не бывало. Вот и разбери, укол помог или баба Шура. Но Машке хотелось считать, что баба Шура.

Лето подошло к концу. Вернулся из деревни Протапов и притащил куль картошки. Бросив куль возле стайки, где находился погреб тёти Люды, гордо заявил: – Сам заработал!

И покатились дни учёбы. Машка радовалась каждому дню, потому что каждый день происходило что-нибудь хорошее. То очередную пятёрку домой приносила, а то и в кино с Димкой ходила. Тётя Люда отпустила на дневной сеанс и даже денег на билет дала. Но билеты купил Димка, а на её деньги купили мороженое. А самое главное: в старом парке открыли каток и давали напрокат коньки. Протапов напрочь отказался. Сказал: «Кататься не умею. Людей смешить не пойду». А вот Серёжка бежал вперёд Машки.

Весь день Гоша-младший отказывался от еды, капризничал и так-то толстым не был, а тут ещё есть перестал. А ближе к вечеру только морщился и даже пить отказывался. Тётя Люда вызвала врача на дом. Красивая молодая женщина пришла на следующий день утром и быстро поставила диагноз.

– Ангина, – и выписала лекарства.

– Так он глотать не может, – поясняла ей тётя Люда.

– Конечно. Я же говорю – ангина. Но ему и не придётся.

– Это как? Да… да что вы такое…

– Будет приходить медсестра, ставить уколы, – и заторопилась уходить.

Гоша -младший день ото дня слабел на глазах. От уколов никакого толка не было. Машка и тётя Люда по очереди дежурили возле него. На третьи сутки вечером, когда Машка укладывала мальчишек спать, тётя Люда засуетилась вдруг, а Георгий Фёдорович командирским тоном распорядился:

– Маша, остаёшься за старшую. Если что, беги к бабе Шуре.

– Что? – похолодела Машка.

– Тут до больницы дворами недалече. А в скорую… пока до телефона добежишь, пока дозвонишься, пока дождешься… Люда? – сгреб укутанного в ватное одеяло Гошку и мотнул головой тёте Люде: – Пошли!

– Машка, смотри тут…, – заглянула в комнату мальчишек тётя Люда, – задыхается Гоша… Господи, помоги! – и кинулась вслед за мужем.

Георгий Фёдорович почти бежал, тётя Люда еле успевала следом. Морозный ночной воздух колол иголочками горло.

– Ты бы личико-то ему прикрыл одеялком, – задыхалась на бегу тётя Люда.

– М…м…м… – только и услышала в ответ.

Возле приёмного покоя детского отделения, не останавливаясь, рванула на себя дверь, та резко распахнулась:

– Давай! – пропустила вперёд мужа с ребёнком.

Сонная медсестра забрала ребёнка, кивнула им:

– Оставайтесь тут, – и занесла Гошу за дверь с надписью: «Смотровая». Но уже в следующую минуту по коридору пробежала врач, потом выскочила медсестра, та, что приняла Гошу, и кинулась бежать в соседний корпус, обронив тёте Люде, пытавшейся схватить её за полу халата:

– Не путайтесь под ногами! Там, – кивнула в сторону корпуса напротив, – сегодня дежурный врач – как раз нужный специалист!

Через окно приёмного покоя забрезжил рассвет, когда из смотровой вышла та самая медсестра. В руках у неё было аккуратно свёрнутое ватное одеялко, в котором принесли Гошу. Тётя Люда медленно поползла по стене, оседая на подкосившихся ногах.

– Папаша, возьмите вещи ребёнка, – пожала плечами медсестра, – сейчас подъедет скорая. Отправляем вашего сына в инфекционное отделение. У нас такого нет. А в личных вещах нельзя.

Тётя Люда, вытянув ноги поперёк коридора, плакала в голос.

– Испугались мы, – пытался объясниться Георгий Фёдорович.

– Правильно испугались. У ребёнка инфекционный мононуклеоз. Его морозный воздух да ваш испуг спас. Горло отёк перекрыл, а на улице ему хватило воздуха, чтобы не задохнуться. – И, обращаясь к тёте Люде: – Я вам успокоительных капель накапаю. Ну и вы как? Одежду у нас в раздевалке оставите или с мужем отправите? Ребёнок маленький, вас вместе положат.

– Я заберу, заберу, – и стал помогать жене подняться на ноги.

Уложив мальчишек спасть, Маша перетащила в их комнату свой матрац, постелила на тёте Людин манер себе постель и улеглась было спасть. Но сон не шёл. Успокаивала себя, что если бы что-то страшное с Гошей произошло, то родители давно бы вернулись. А раз их нет, значит, ждут… вот только чего? Дальше старалась не думать. Потом услышала, как стал ворочаться и хныкать Андрюшка. Потрогала лоб – вроде горячий. Измерила температуру – точно, поднимается. Ну вот что тут делать? Вызывать скорую? В их доме только у некоторых соседей телефоны есть. Так ведь спят люди, ночь, неудобно. Будить бабу Шуру тоже неудобно, но куда деваться?

На плече – пальто жены, в руках– одеялко Гоши. Георгий Федорович подходил к своему дому, когда увидел скорую помощь, остановившуюся возле их подъезда.

Врач, осматривающий Андрюшку, на минуту отвлекся.

– А вот и папаша… объявился… – покосился неодобрительно на вошедшего. Мол, полон дом детей, а он где-то бродит по ночам.

– Так я это… – и Георгий Фёдорович коротко объяснил ситуацию.

– Тогда так… Андрея собирайте, а за остальными наблюдайте. Ну, и перемойте всё с… хлорочкой. – А вместо рецепта на бла нке написал номер телефона. И, обращаясь к Андрюшке, пояснил:

– Не волнуйся, отвезу тебя к маме и братишке младшему, – повернулся к Георгию Фёдоровичу:

– Повезло тебе…

Георгий Фёдорович удивлённо развёл руки.

– Четверо сыновей… м… да. У меня пока и одного не получается… третья дочка… Так вот, часа через полтора перезвони. Скорее всего, вместе положат. Но мало ли, вдруг диагноз не подтвердится, и в другую больницу отправят?

Никто другой в семье не заболел. Но тётя Люда с Гошкой и Андрюшкой, как она выражалась, «прозагорала» в закрытой инфекционной палате целый месяц.

Машка всё это время, по словам бабы Шуры, крутилась, как белка в колесе. После работы Георгий Фёдорович нёс в больницу передачу:

– А то на больничных харчах как бы там наша мать ноги не протянула, – и вздыхал грустно.

Машка теперь не только заправски кашу варила, но и уху из рыбьих голов, тушила картошку и капусту. У бабы Шуры была чудо– печка – сын подарил, когда в гости приезжал. Так в этой печке сначала с бабой Шурой, а потом и сама Машка научилась выпекать знатные рыбные пироги. И то ли голодная жизнь с матерью сказывалась, то ли по чему другому, но очень Машке нравилось это занятие – готовить еду. И ещё очень бережно относилась к каждой крошке.

– А…а… почему мне так мало каши положила? Мама больше накладывала. И посахари сверху.

– Иван, я же видела, как ты потом эту кашу в тарелку Андрюшке перекладывал, или, вообще, – в ведро… Так что вот, съешь, попросишь добавки – положу и посахарю! – и прекращала обсуждение.

Когда Машка уходила в школу, Серёжка и Ванька оставались на попечении бабы Шуры. Только вот столоваться с ними баба Шура наотрез отказывалась и ни на какие уговоры Георгия Фёдоровича не поддавалась. Машка понять не могла, почему. Пока как-то не увидела, как баба Шура пила у себя в комнате чай с пирогом.

– Ну да… ну… да. Зубов осталось по пальцам пересчитать– буду перед вами позориться.

– Так давайте, я вас на очередь вставлять зубы запишу. У моей бабушки все вставные были, железные такие… блестящие…

– Царствие небесное твоей бабушке, – перекрестилась баба Шура. – А меня даже не агитируй! В жизни у зубного врача не была. И не пойду! Сказала! Всё, прекрати энтот разговор. Не трепи мне нервы!

Наконец тётю Люду, Гошку и Андрюшку выписали из больницы. Жизнь семьи стала входить в привычное русло.

Как-то Георгий Фёдорович завёл с бабой Шурой разговор о том, что неудобно получается: она столько помогает, а они – неблагодарные… И, смущаясь, всё-таки предложил бабе Шуре денежку.

– Ты чего это, Георгий? Меня за крохоборку держишь?

Георгий Фёдорович даже попятился от такого напора.

– Ты один всю семью тянешь: пятеро детей, жена, и тут я начну из тебя деньги выжимать?

– Так не один я, не один… Люда в школе подрабатывает. Машуне и Гоше за потерю кормилицы пенсию платят. Так что не бедствуем…

– Что-то лишку у вас не наблюдаю! А вот у меня и пенсия, и опять же сын деньжат подбрасывает, а то и посылочку присылает. Так что энто предложение, Георгий, чтоб в последний раз было.

Как-то в один из выходных Георгий Фёдорович притащил из стайки слегка подпорченное пожаром, но всё-таки уцелевшее то самое грязно-коричневое Машкино одело. Ещё раньше Машка с тётей Людой пытались его выстирать на улице, на лавочке. Но вата внутри сбилась комками и долго не просыхала, а просохнув, всё равно уже укрываться не годилось. Вот и переехало в стайку, а тут пожар.