Текст книги "Машуня"

– Я… нет. А вот как они… Не знаю. Всё-таки они нас не звали…

– Ой, какой не звали? Сашка в каждом письме пишет, мол, давай, не тяни! Говорю же, всё на пять раз оговорено! Только рады будут!

Сразу по приезде нашли экономный вариант жилья. Уютную, чистую комнатку в небольшом домике в двух шагах от вокзала. И уже на следующий день тряслись на дорожных ухабах в автобусе в сторону военного городка.

На КПП молодой солдатик, набирая номер, удивился:

– Везёт же некоторым! Кого и одна не дожидается, а к кому по две невесты враз приходят!

– Да нет! Мы – каждая к своему! – уточнила Мышка. – Мы к разным… женихам.

– Вот я и говорю, к одному из этих… женихов сегодня невеста уже приходила. Теперь вот ещё одна. А…а…а! Разбирайтесь… сами со своими… женихами, – и закрыл окошко.

Но вышел только Сашка.

– Ой, девчонки! Не ожидали! – и кружил Мышку, сграбастав в охапку.

– А Дима? – улучила момент Машуня.

– Машуня, вот… его сегодня никак отпустить не могут… Нам на завтра увольнительные обещали на весь день. Мы сами к вам приедем! – но вид при этом Сашка имел настолько смущенный, что Машка, отстранив в сторону Ольгу, спросила в упор.

– Что с ним?

– Маша, лучше пусть он сам тебе расскажет…

– Сашка! Что с ним случилось? Я буду командиру звонить! Болеет? Ранен? – и тут её как огнём обожгло, – у Димы другая? – вдруг поняла, про какую невесту говорил дежурный.

– Маш, понимаешь… так получилось. Ей скоро в декрет. Там… рядом с полигоном деревня располагалась… Димка… не хотел, не специально… Лето, сенокос… так получилось…

– Маша? – она оглянулась.

Высокий, стройный военный стоял в дверях КПП. Это был её Димка. Нет, уже не её.

– Здравствуй, – кивнула Машуня, но двинуться с места не могла. Ноги будто примёрзли к снежной изморози на земле.

Потом они шли рядом и молчали.

– Там твои деньги на свадебное платье… помнишь? – первая заговорила Машка.

– Ну, зачем ты так? Мне тоже… не просто. Маша, Маш… – он остановился, взял её за руку, – Маша! – обнял ладонями лицо и поцеловал. А она будто обомлела, ни сил вырваться, ни слова сказать против. Он держал её за плечи и целовал в ухо, в щеку… Так и шли, прижавшись друг к другу, вдоль забора части.

– Знаешь, – отстранилась чуть в сторону Машка, – я… я тоже… видно, нам не судьба, – задыхалась Машка, – приехала сказать… у меня другой! – почти крикнула и рванула в сторону от этого жаркого дыхания, от сильных рук!

– Врёшь! Этого не может быть!

– У тебя может, а у меня нет? – кое-как справляясь со стучавшим в горле сердцем, выговорила Машка. – Я за тем и приехала, чтобы сказать… у… у… у меня другой! – и зашагала назад по оставленными ими следам.

В этот же день вернулась в город. В комнате, которую они сняли вместе с Мышкой, прикрепила к зеркалу записку, написала, что первым же поездом возвращается домой.

Вот замелькали пристанционные постройки. Машка смотрела в окно вагона и не находила в себе сил даже заплакать от скулящей и ноющей боли в сердце.

– Прямо, как Тузик, когда баба Шура уехала, – сказала и оглянулась, вагон же, люди едут. Но рядом никого не было.

Глава 6.
Впервой

Поезд прибывал ранним утром. В школе каникулы, на работу только после обеда. Так что – домой!

Дома все только просыпались. Тётя Люда собиралась варить кашу.

– Давай я, – вздохнула Машка.

– Давай. А я тогда стирку разведу. Жив-здоров? – спросила тётя Люда. Машка молча кивнула.

Проснулся Гошка, потянулся к Машуне.

– Мася… – она взяла его на руки, он уткнулся в неё лицом и засопел, досыпая.

– К логопеду надо. Букву «ш» так и не выговаривает. А этой осенью в школу, – погладила Гошку по спине тётя Люда.

– С… с… сыска, сар! – и Гошка, вытянув губы трубочкой, зашипел – Ш…ш… ш…

– Может, когда хочет, – Машка улыбнулась.

Увидев Машуню, вернувшуюся раньше, чем ожидалось, Анванна ничего расспрашивать не стала.

– Значит, так, работы – завались. Ну, и, – наливая в чашку кофе, – на то она и первая любовь, чтоб… мы потом о ней почаще вспоминали. Мария, пьём кофе и приступаем. А то не знаю, за что хвататься.

Сразу как-то Машуня внимание не обратила, но когда услышала это же от людей ещё раз, и ещё обращение «Мария», кивнула Анванне:

– Мария?

– Взрослеешь, девочка. Опять же… выходит, заслужила уважительное обращение. Давай-ка помогу, – не так-то просто поменять постельное бельё лежачему больному.

В этот день у Машуни по графику выпал выходной. И она после школы не спеша возвращалась домой. Возле подъезда всё та же соседка, которая настрочила участковому кляузу на неё, теперь делила со своей подругой натянутую между тополей бельевую верёвку. В этот момент из подъезда вышла тётя Люда, и как бы невзначай, проходя мимо, высказалась:

– Тут от пыли и копоти бельё чёрт-те чем пахнет. Хоть домой не заноси. А за домом, над полянкой, чистота и травушка-муравушка растёт. Ох, однако, попрошу вечером Георгия, пусть там бельевые верёвки натянет. Пока никто это место не захватил, – и, махнув рукой, направилась за дом. Но увидела Машуню, которая явно собиралась высказаться, по поводу того, что сокрыто под этой полянкой.

– Мария? Ладно, с верёвками не к спеху. Успеется. Пошли обедать, что ли, – и, не дав Машуне слова сказать, подтолкнула её в подъезд.

– Там же…

– Чиш… – прижала палец к губам тётя Люда. Но Машуня не унималась. И, перешагнув порог комнаты, продолжила:

– Там же сгнившие доски от старой уборной, а под ними…

– Да знаю я, что под ними. Но гражданке Антипиной, – совсем не по-взрослому озорно, стрельнула глазами в сторону окна, за которым делили бельевую верёвку соседки, – будет полезно принять такие грязевые ванны. Может, отучат других грязью поливать.

– Тётя Люда! – схватилась за голову Машуня, – я же те ваши слова, ну что будут помнить поклёп, всерьёз не приняла. Думала, меня успокаиваете.

– Я не по злобе, по доброте… душевной, – подмигнула Машуне и выглянула в окно. – Вон, собрались. Ой, они соседа подрядили… и что теперь будет?

– Так я выйду, предупрежу! – заторопилась Машуня.

– Он сам… Евдокию Марковну душевно предупредит… потом. Она-то, вишь, спешит, чтобы я это место не захватила. А я не жадная. Пусть всё ей достанется, – с притворным сожалением вздохнула тётя Люда.

Но сосед оказался не промах. Скорее всего, знал «тайну» этого места. Потому что обустроил по краям поляны две деревянных перекладины и удалился, сказав, что веревку меж ними натянуть милые дамы и сами в состоянии. А ближе к вечеру весь дом любовался представлением с принятием специфических ванн двумя соседушками.

– Ратуйте! Ратуйте! В дерьме тону! А… – неслось под окнами. А из окон:

– Самое тебе там место!

На помощь пришёл Георгий Фёдорович, который как раз что-то чинил в своей мастерской и услышал крик о помощи.

– И как только ты до такого додумалась? – как-то не очень серьёзно осуждал потом супругу.

– Я-то тут причём? – пожала та плечами.

А следующим вечером в ординаторской зазвонил телефон. Машуня поставила на стол чашку кофе:

– Реанимационное отделение… Я вас слушаю. Алло?

– Скажите, Мария Артемьева из отпуска вышла?

– Вася, это ты?

– Я… ну тогда встречу, – и в трубке послышались гудки отбоя.

– Будто одолжение делает, – рассудила вслух. И сама себе объяснить не могла, но вот не хотела его видеть, и всё тут. Раньше думала, причина в Димке. А теперь?

Однако как только под окнами приёмного покоя слышался стрёкот мотоцикла, кто-нибудь из дежурных медсестричек обязательно прилипал к стеклу.

Этим же вечером Василий ждал её возле служебного входа, вглядываясь в больничные окна. Вежливо поздоровался, подал руку, помогая спуститься по ступеням. Какое-то время шли молча. Машуня подбирала слова, чтобы не обидеть Василия, решив бесповоротно отказаться от этих встреч-проводин.

– Ну как? Можно поздравить с законным браком? У вояк это быстро, – первым нарушил молчание Василий.

– Нет, – Машка отрицательно качнула головой. – Вася, ты не приходи, не надо меня провожать. Я сама.

– Ну ясно, замуж не взял, но потомством обеспечил, – и склонился перед её лицом в понимающей усмешке.

– Что? – не сразу уразумела смысл сказанного Машуня.

– К нему с доставкой значит, а передо мной тут недотрогой выламывалась!

Машка отчётливо вспомнила то чувство, которое испытала у Риты на дне рождения. И с размаху влепила ему пощёчину. Увидела перекошенное злобой лицо и, даже не успев ощутить удар, как подкошенная, рухнула на грязный асфальт.

Он помог ей подняться.

– Ещё раз руку поднимешь, мало не покажется! Поняла?

Машуня осмотрелась по сторонам. Поздний вечер, на улице ни души. Вспомнились драки матери с её кавалерами. Да какие драки? Били мать, а Машка, пикнув однажды, была вышвырнута из комнаты. Потом только глубже зарывалась под своё грязно-коричневое одеяло. Тогда и усвоила: мужики всегда сильнее. Силы не равны, тут уж спасайся, как можешь. И вот теперь…

– Не слышу ответа. Поняла?

– Поняла, – и заторопилась в сторону дома.

– Ты куда? – обнял за плечи. Машка вывернулась и побежала. Он догнал и, как ни в чём не бывало, вежливо поддержал под локоть.

– Дура! Ну чего тебе теперь терять? У меня в гараже классный диванчик!

Машка ускорила шаг. Вот и её дом показался.

– Ладно. Подумаю, может, завтра тебя встречу.

Машка бежала, не оглядываясь.

Через неделю от Оли – Мышки пришло письмо. Она писала, что они с Сашей подали заявление в ЗАГС, и руководство части подписало ходатайство о переводе её в медучилище, расположенное в соседнем городке. На занятия можно добираться на автобусе. Заявление на увольнение из больницы отправила по почте. И, самое главное, им с Сашкой выделили комнату в общежитии для семейных. Письмо дышало радостными эмоциями. А кроме письма из конверта выпала открытка с приглашением на свадьбу.

В эту ночь Машуня долго не могла уснуть. Не брала никакая дневная усталость. За окном поскрипывал под ветром старый фонарь. В полумраке комнаты по стенам метались тени от веток тополя и рисунка штор на окне.

Тени причудливо переплетались, и Машуне казалось, вот кто-то помахал ей рукой, а это – какое-то диковинное животное качает головой. А слёзы катились по щекам сами собой, и ничего с этим поделать было невозможно.

Теперь Машуня, прежде чем выходить с работы, сначала выглядывала в окно. Но Василий не появлялся. И она уже было успокоилась.

Зима подходила к концу. Дороги и дорожки почти очистились от снега и наледи. И тут возле крыльца опять затарахтел мотоцикл. Машка смотрела в окно и не решалась выходить. Отчего-то было стыдно и обидно одновременно.

– Это что? Я его боюсь? – спросила сама себя вслух. И вдруг увидела, как из дверей выпорхнула медсестричка Валечка. В халатике, в тапочках. Они перекинулись парой фраз, и Валечка упорхнула обратно, а мотоцикл ещё какое-то время нарочито громко потарахтел и наконец уехал.

– Ух! – выдохнула с облегчением. – Ну не ко мне и не за мной! И слава Богу!

– Мария, ты чего это, никак сама с собой заговорила? – Анванна, как всегда, торопясь по своим делам, остановилась рядом. – Что, никак Вальку с Василием увидела?

– Увидела, – кивнула Машуня.

– Это что ж такое, такую девку парни пропускают! – посочувствовала Анванна.

– Димка… это та самая первая, школьная любовь. А я… свалилась ему на голову… У него уже жена и ребёнок… Сама виновата.

– Так у вас с Димкой что? Только поцелуи и были? – Анванна даже перестала куда-то торопиться.

– Ну да. Был один… нет, два. Первый – мы из школы возвращались, второй – на призывном пункте, – и Машка чётко осознала, что больше никогда в жизни такой щемящей боли расставания с любимым она не испытает. Не повторяется такое никогда.

– А этот… красавчик? Что не так?

– Анванна, не подарок он, ну, совсем не подарок.

– Ты про Вальку?

– Вальку жалко.

– Вальку или Ваську?

– Вы не подумайте чего… Может, у них и сложится. А мне… ну не могу я так…

– Понятно. Мне мать раньше говорила: «Парень плачет – просит. А ты плачь – не давай!» Так что… успеется ещё. Какие твои годы?!

– А Ваську мне ни капельки не жалко, – и улыбнулась легко и светло. А то всё опасалась, ну не может не полюбопытствовать Анванна, что там у неё с Димкой приключилось. Да и про Василия… тоже… Вот как такое рассказать? Теперь, что ж? Теперь всё ясно и понятно.

Учебный год подошёл к концу для Машки как-то очень быстро. В новой школе класс был сборный: из её восьмилетней школы, из разных классов, несколько человек, остальные – из этой школы, но тоже из разных классов. И как-то так сложилось, что новых друзей у Машки не образовалось. Поэтому выпускной вечер прошел немного официально, немного грустно… в том самом платье, в котором она ходила на концерт с Димкой.

И вот вступительные экзамены в медицинский институт.

– Машуня, ну чего ты трясёшься, как осенний лист? – тётя Люда сварила по такому поводу какао.

– Ой, слипнуться можно, – улыбнулась Машка. – Это не какао, это сгущенка с какао.

– Ничего, вон никто из весёлой четвёрки не слипся, – тётя Люда кивнула с сторону грустно смотревших в быстро опустевшие чашки мальчишек.

В этот день Машка сдавала биологию. Для себя ещё со школы Машуня вывела правило, что экзамены лучше сдавать первой. Тогда и долго в ожидании волноваться не придётся, и потом весь день свободный. А лишнего времени у Машуни давно уже не наблюдалось.

В институте перед входом в кабинет толпились абитуриенты. Экзамен ещё не начинался, и все рассказывали друг другу истории одну страшнее другой, про сложные вопросы в билетах, про то, как экзаменаторы «заваливают» абитуриентов дополнительными вопросами. Машка прислушалась к очередному рассказу.

– Это ужас! Ну просто ужас! Я как вспомню прошлый год… – схватилась за голову модно одетая девушка. – Я тогда на все вопросы ответила. И что? Трояк. И, увы! Не прошла по конкурсу.

– Юлечка, а что дополнительно спрашивали в прошлом году? – подступила к ней незнакомая девушка.

– Ой! Да говорю же – ужас!

Машка уже было приготовилась войти в первой тройке, но так разволновалась, что решимость покинула её.

– Мария? Поступаете? – пробираясь через сгрудившихся у дверей ребят, она вдруг натолкнулась на представительную фигуру.

– Здравствуйте, Анатолий Палыч! – фигура оказалась заведующим отделением реанимации, тем самым, где работала Машуня.

– О! Да на тебе лица нет! Во-первых, я не сомневаюсь в твоих знаниях. А во-вторых, ты идешь вне конкурса, по направлению. Я же сам его подписывал! Ладно, держись! – и заторопился дальше.

– Вот и поступай тут! – фыркнула Юлечка, – пока все блатные пройдут… – передёрнула плечами.

– Это кто? – осмотрелась по сторонам Машка. – Блатные – которые из нас?

– Ну вы посмотрите на неё! С ней персонально здоровается местный медицинский светило, говорит, что всё за неё порешал, а она будто ничего не знает!

– У меня стаж работы в реанимационном отделении! – попыталась доказать свою честность Машка.

– Это какой стаж? Ты же школу в этом году только окончила?

В этот момент дверь в кабинет открылась, и оттуда послышалось:

– Следующий, пожалуйста!

Машка не успела рот открыть, чтобы ответить, как её чьи-то руки втолкнули в кабинет. И, только взяв билет, Машка успокоилась. Вопросы, по её мнению, оказались обычными, не сложными. И она, набросав на листочке главные пункты ответов, чтобы чего не упустить, подняла руку.

– Вы уже готовы? – полная, седая женщина смотрела на неё совсем не строго. – У вас ещё есть время. Можете подумать.

Машка пожала плечами.

– Ну хорошо, идите.

Машка отвечала, а седая женщина кивала. А на втором вопросе прервала её:

– Достаточно. Следующий вопрос.

Машка растеряно подняла на неё глаза.

– Я вижу, вы ответ знаете. Переходите к третьему вопросу.

Машка ещё отвечала, когда экзаменатор наклонилась к соседке, та утвердительно кивнула. И вот экзаменационный листок у Машки в руках. И только выйдя из аудитории, насмелилась заглянуть в него.

– Ну вот! Я же говорю – блатная! Мальчики первые сдавали – даже им пятерки не поставили! А тут – видели?

Машка слышала ядовитый голосок Юльки, но была так счастлива, что только и могла, что, повернувшись, сказать:

– Дура ты! И не лечишься. Хотя, похоже, неизлечимо. Хроническая дура! – и почти бегом кинулась домой.

Экзамены прошли как по маслу. Только русский язык Машка сдала на четвёрку. И была зачислена со стипендией. С работы пришлось уволиться. На занятия надо было ездить с пересадкой на двух автобусах. Так что вставала чуть свет и возвращалась затемно. По осени это было ещё ничего, досыпала, пока автобус трясся на выбоинах асфальта. А вот зимой, когда ударили морозы… Машка стояла в полупустом автобусе и не решалась сесть – холодно. Так холодно, что оконные стёкла покрылись куржаком. Машка повернулась к окну, чтобы процарапать просвет и не проехать остановку, и заулыбалась. По изморози кто-то нацарапал: «Терпите, люди, скоро лето».

От остановки бежала до дома, прикрыв варежкой нос.

– Ой, Машуня, у тебя же кончик носа побелел! Прихватило, однако, – заволновалась тётя Люда.

Сразу же после Нового года слегла баба Шура. Годы её были не малые, уже всех своих ровесниц схоронила, да и болячки брали своё.

– Хоть бы до тепла дотянуть, – сокрушалась баба Шура, – а то могилу в мёрзлой земле долбить – дело не лёгкое. А ещё слышала, миллениум какой-то наступает. И будто самолёты с неба падать начнут, и конец света наступит.

– Баба Шура, да глупости всё это! Погляди в окно – всё как было, так и есть. Небо синее, снег – белый, хотя не очень-то белый. Так это ТЭЦ посыпает нас сажей из трубы.

– Ну и ладно, – соглашалась баба Шура, – но до тепла – то дотянуть хотелось бы, чтобы никому не в тягость. Комнату сыну берегу, так уж чтоб ему не по морозу ехать.

– Баба Шура, – не выдержала душа Машуни таких разговоров, – вы ещё летом на лавочке с соседками посидите!

– Там в тумбочке узелок посмотри. Видишь? Так это смертный мой. Обряжать меня будете, там всё приготовлено.

Как и желала того, дотянула баба Шура до первой оттепели. Похоронили её рядом с матерью Машуни. Георгий Фёдорович собственноручно вварил дополнительную секцию в оградку на могилке.

Сын бабы Шуры приехал с двумя сыновьями, которых тётя Люда устроила в комнате со своими мальчишками. А вечером, после похорон, послала Машуню позвать сына бабы Шуры, чтобы не сидел один в опустевшей комнате матери. Тогда Мария впервые в жизни слышала, как в голос то ли стонет, то ли воет взрослый мужик. Она стояла у дверей и не решалась постучать. Так и вернулась ни с чем.

– И правильно сделала, что не потревожила, – одобрила Машуню тётя Люда. – Вишь, не было его рядом с матерью в дни болезни, и померла не на его руках. Вот сердце и рвётся.

– Тут мать, там жена и дети, ему не разораться, – кашлянул в кулак Георгий Фёдорович.

Эту ночь Мария провела почти без сна. Иногда в лёгкой дрёме ей казалось, что ощущает прикосновение материнской ладошки к голове или вдруг чувствовала её запах, так, будто та прилегла к ней рядом. Мария старалась продлить эти мгновения, но они улетучивались, и не было никакой возможности удержать их.

Приближалась первая в Машкиной жизни студенческая зимняя сессия. Однако особого переживания с её стороны дома не замечали. И, в самом деле, в учебный процесс Машуня вошла без проблем. Училась легко, даже азартно. Но вот ни друзей, ни подруг институтских завести у неё как-то не вышло. Зачеты получила автоматом. В общежитии мединститута не жила. Да и общих увеселительных мероприятий сторонилась. Мучительные воспоминания будили в душе бутылки портвейна «три семёрки», того хуже – водка. А студенческие вечеринки без этого атрибута не обходились. Вот и получалось: вроде вполне дружеские отношения со всеми в группе и ни с кем конкретно.

В это утро Машуня проснулась и поняла, что весь день в полном её распоряжении. Помогла тёте Люде собрать четвёрку мальчишек в школу, подумала и решила проводить сама. И вроде школа недалеко, но надо переходить через дорогу, на которой нигде в обозримом горизонте не видно пешеходного перехода. Поэтому тётя Люда провожала их и встречала за дорогой. Тому, чтобы их провожали до самой школы, мальчишки дружно воспротивились.

– Мы что, детсадовцы какие, что ли? – возмутился Серёжка.

Но Машуня в этот раз решила не просто проводить, а узнать, как у них дела с учёбой.

Побеседовала с учительницей Гоши – вроде, всё нормально. Но у Гоши вдруг возник вопрос, которого следовало ожидать. Однако и Мария, и тётя Люда хотя и ожидали чего-то подобного, но пока могли – откладывали.

– Маша, а почему и Ванька, и Андрюшка, и Серёжка тоже – Дороховы, а я один – Артемьев? – заглядывал в лицо Марии Гоша.

– Сейчас у тебя начинается урок, а вечером мы тебе объясним… почему так. Согласен?

Видно было, что Гошка не очень согласен, но прозвенел звонок на урок, и Мария вздохнула с облегчением:

– Я на урок к Серёжке. Ну до вечера, ладно? – и заторопилась из класса.

У Серёжки – тоже порядок. А вот Андрюшка и Ванька… Братья близнецы и очень похожи. Правда, для Машки как-то вроде не очень, а вот учителя… В общем, определили их по разным классам. И упокоились. Начинался второй урок. И Машуня попросила разрешения поприсутствовать на уроке и послушать, как отвечает Андрюшка. Потому что, при всей внешней похожести с Ванькой, Андрюшка тот ещё хитрован!

Прозвенел звонок. Машуня устроилась на последней парте. В дверь дружно протискивались ребята.

– Андрюша, ну что ты замер у входа? Проходи на своё место. Урок уже начался.

– Ой, а я это… кажется, классом ошибся, – не отводил глаз от Машуни Ванька.

Открывать эту тайну учителям Машуня не стала. А вот дома для мальчишек последовал «разбор полётов».

В этот вечер Андрюшка и Ванюшка с особым усердием занимались уроками. Пока учишь правила, какой «разбор полётов»?

Для Гоши -младшего вечер тоже выдался не радостным. После смерти бабы Шуры с Тузиком стало твориться неладное. Даже когда баба Шура уезжала к сыну, Тузик так себя не вёл. Он будто знал, что хозяйка скоро вернётся, и ждал её. Теперь Гоша с расстроенным видом предлагал собаке то котлету, то конфету. Но Тузик только сильнее закапывал нос в старую кофту бабы Шуры. А кофту эту, отслужившую свой срок, баба Шура определила Тузику в качестве постели ещё в его щенячьем детстве.

– Совсем отощал, – вздыхал Гошка. – Ладно, хочешь, пойдём погуляем?

На прогулке Тузик быстро сделал свои дела и потянул поводок назад, норовя подняться на второй этаж. А когда Гошка всё-таки разрешил ему, то он, подбежав к дверям комнаты бабы Шуры, стал царапать и так жалобно скулить, что выглянула соседка.

– И чего ты с ним такое творишь?

Гошка не знал, что ответить.

– Тоскует, – кивнула соседка. – Погоди -ка, вот… – и скрылась за дверью. А буквально через минуту вынесла облезлого, рыже-пегого котёнка. – Утром подобрала. У подъезда в луже тонул.

И сунула это чудо Тузику под нос. Тот принюхался, отошёл в сторону, присмотрелся… а котёнок, задрав тоненький, как прутик, хвостик, пытаясь разлепить только что открывшиеся глаза, жалобно пискнув, направился в сторону Тузика.

– Он его… укусит… – испугался Гошка. И Тузик, действительно, разинул розовую пасть и прихватил котёнка, как показалось Гошке, за голову. Гошка от ужаса онемел. А Тузик аккуратно затрусил к лестнице, так же аккуратно спустился по ступеням и остановился у дверей комнаты, где теперь жил.

Забот в семье прибавилось. Потому что как бы Тузик ни опекал своего приёмыша, но кормить его приходилось тёте Люде с помощью пипетки, потому что был он на то время так мал, что даже молоко из блюдца лакать не мог. Впрочем, молоко Тоська не пил и когда стал гораздо больше своего приёмного родителя. А ел то же, что и Тузик.

– Гоша, почему Тоська? – поинтересовалась Машуня.

– Потому что Тузик его тоском притащил, – пояснил Гошка.

– Как, как? – улыбнулась тётя Люда.

– В зубы взял и тоском поволок, – удивился непонятливости взрослых Гошка. – Вон баба Шура его, – кивнул в сторону собаки, – почему-то Тузиком назвала, – напомнил историю появления щенка в доме. И всем стало грустно.

Заботы о щенке немного отвлекли Гошку от вопроса о фамилии, однако он всё-таки напомнил о нем Машуне.

– Вот, – тётя Люда протянула Гоше четвертушку серой бумажки, – это справка. О том, что Артемьевой Ирине сделали сложную операцию на сердце.

– Гоша, наша мама сильно болела, ей пришлось сделать эту операцию.

Гошка пятился к дверям и качал головой:

– У меня нет мамы? Ты не моя мама?! – задыхался Гошка, – ты их мама! А моя, где моя мама? – кричал Гоша.

– Братик, родненький, – прижала к себе бьющегося в слезах ребёнка Машуня, – у нас с тобой две мамы: мама Ира и мама Люда. Редко, но так бывает.

– Где, где моя мама Ира!?

– Понимаешь, операция прошла удачно, но сердце нашей мамы было слабым. И… она… – не решалась сказать о смерти матери Машуня.

– Как баба Шура? Да?

Мария кивнула:

– Да.

– Почему, почему я маму Иру совсем не видел? – не мог успокоиться Гошка.

– Ты её видел, но был тогда совсем маленьким, вот и не помнишь, – тётя Люда осторожно обняла Гошу, посадила к себе на колени:

– Гоша, и я, и папа – мы очень-очень тебя любим.

И тут испугались обе, и Машуня, и тётя Люда. Вдруг спросит про папу? Что говорить?

Но затаившиеся во время этого разговора мальчишки, облепили тётю Люду с Гошкой на руках.

– Вот, бери, – протянул Гошке фонарик «Жук» Серёжка. – Пусть он теперь твой будет.

Но Гошка только головой помотал и продолжал всхлипывать, уткнувшись в грудь тёти Люды.