Текст книги "Книга поколений – 2. Ленинградским троцкистам посвящается"

П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СУДА ТАДЖИКСКОЙ ССР
От 31 октября 1956 года

Президиум Верховного суда Таджикской ССР в составе зам. председателя президиума ПЕТРОВА А.И., членов президиума: БАБАХАНОВА С., ДОНАЕВА С. И Загревского С. И. с участием зам. Генерального прокурора Таджикской ССР Ушарова при секретаре Пятых,

Рассмотрев по протесту Зам. Генерального прокурора союза СССР дело по обвинению Жестянниковой Э. В. в преступлении, предусмотренном ст. 61. Ч. I УК Таджикской ССР,

ПРЕЗИДИУМ ПОСТАНОВИЛ:

По приговору Верховного суда Таджикской ССР от 25 сентября 1938 года, на основании ст. 61. Ч. I УК Таджикской ССР, осуждена к лишению свободы сроком на семь /7/ лет, с последующим поражением избирательных прав на 3 года,

ЖЕСТЯННИКОВА ЭСФИРЬ ВЛАДИМИРОВНА, 1902 года рождения, еврейка, уроженка села Усвяты Велижского уезда быв. Витебской губернии, с высшим образованием, ранее не судимая, работавшая до ареста по данному делу в гор. Сталинабаде глазным врачом,

ЖЕСТЯННИКОВА Э.В. признана виновной в том, что она систематически среди своего окружения вела контрреволюционную пропаганду, распространяла антисоветские анекдоты, клеветала на руководителей партии и правительства.

В протесте ставится вопрос об отмене приговора Верховного суда Таджикской ССР от 25 сентября в отношении ЖЕСТЯННИКОВОЙ Э.В. и прекращении дела производством за отсутствием состава преступления.

Заслушав доклад члена президиума Загревского и заключение зам. Прокурора Таджикской ССР Ушарова, поддерживающего протест, президиум находит, что протест подлежит удовлетворению по следующим основаниям:

В проведении антисоветской агитации Жестянникова виновной себя не признала ни в ходе следствия, ни при рассмотрении дела в суде.

Показания допрошенных по делу свидетелей о том, что Жестянникова отрицательно относилась к выборам в Верховный Совет СССР, «скептически была настроена к украшению города портретами /вождей/ в связи с празднованием 20-й годовщины Октября», выражалась по адресу портретов нецензурно, перефразировала отдельные слова в песне о Родине на вульгарный лад, не могут служить доказательствами обвинения Жестянниковой в преступлении, предусмотренном ст. 61. Ч. I УК Таджикской ССР.

Во всех этих действиях Жестянниковой /если признать их достоверными/, усматриваются лишь отдельные хулиганские выходки.

Поэтому осуждение ее на основании таких материалов по ст. 61. Ч. I УК Таджикской ССР нельзя признать правильным, тем более что свидетели Никифоров, Грачев, как это видно из протокола судебного заседания, показания о высказывании Жестянниковой дали со слов свидетеля Лейкович, а показания последнего объективно ничем не подтверждены.

Исходя из изложенного и руководствуясь статьей 133 УК Таджикской ССР, президиум —

ПОСТАНОВЛЯЕТ:

Протест зам. Генерального Прокурора союза ССР удовлетворить.

Приговор Верховного суда Таджикской ССР от 25 сентября 1938 года в отношении Жестянниковой Эсфирь Владимировны отменить и дело о ней производством прекратить за отсутствием состава преступления.

Зам. Председателя Президиума Верховного суда Таджикской ССР

А. Петров

С подлинным верно: член президиума /Загревский/

Из приведенных документов очевидно, что и в Таджикистане, и после отбытия наказания тетя Фира всегда работала по специальности – глазным врачом. Если бы в Таджикистане ее не осудили к 7 годам лишения свободы, она наверняка бы ушла на фронт и могла бы спасти сотни жизней. А вместо этого «за отдельные хулиганские выходки» оттрубила в ИТЛ 7 лет.

Вся ее переписка с органами правосудия выдержана в сухом стиле и передает силу ее духа и независимый нрав. Она не умоляет о снисхождении, она требует справедливости.

Наконец, справедливость вострожествовала, и обе сестры, Роза и Эсфирь, полностью реабилитированы и могут вернуться в свои города – Горький и Ленинград.

Остается один вопрос. На партсобраниях и на заседании парткома ни один человек не предъявлял ей обвинений ни в антисоверских высказываниях, ни в рассказывании антисоветских анекдотов. Неужели вдруг поле высылки из Ленинграда в ней проснулся дух противоречия к системе, которая поступила с ней несправделиво? Не исключено, как не исключено и то, что ее просто оговорили. Этого мы никогда уже не узнаем, но мнение родителей о ней, как о веселой «приколистке», навсегда осталось в семейных преданиях.

Братья

Теперь мы достаточно знаем о судьбе сестер – Розы и Эсфири. Но в семье кроме сестер было еще несколько братьев – Яков, Лев, Гилель и Абрам. Попробуем выстроить цепочку братьев и сестер по возрасту. Это важно, так как в биографиях часто употребляются слова «старший брат», «младший брат», и важно понять, кто именно имеется в виду. Сопоставим года рождения детей Жестянниковых.

Гилель (Илья) Вульфович, 1887;

Яков (Иаков, Самсон) Вульфович (Владимирович), 1891;

Лев Вульфович (Владимирович), 1894;

Роза (Рахиль) Вульфовна, 1896;

Абрам Вульфович, год рождения не установлен (ориентировочно 1898);

Эсфирь Вульфовна (Владимировна), 1902.

В воспоминаниях членов семьи было сказано, что жили они так бедно, что одного из сыновей пришлось отдать на воспитание в богатую семью. В автобиографии Льва сказано, что старшего брата (видимо, Илью) отдали в ученики к столяру, другого брата временно отдали на воспитание к сравнительно богатому человеку, а сам Лев с детства пел в церковном хоре при синагоге, помогая своим скромным заработком семье. Брат Яков тоже постоянно подрабатывал пением и репетиторством, то есть все братья крутились, как могли.

Меньше всего информации удалось найти про брата Абрама. Я подозреваю, что именно его отдали на воспитание в более обеспеченную семью. Моему родственнику и пытливому исследователю, Евгению, удалось найти один любопытный документ.

Из этой справки видно, что Абрам служил в Красной армии политруком, а значит, был членом партии. С июля 1919 года, после того, как он попал в плен к белогвардейцам (видимо, деникинцам), сведения о нем отсутствуют, что говорит о том, что Абрам, скорее всего, был убит. В связи с этим на допросах остальных братьев и сестер его имя практически не фигурирует, так к этому времени его не было в живых.

Про старшего брата Илью (Гилеля) в протоколах упоминается вскользь: есть такой, живет в Севастополе. Благодаря Евгению его фигура начинает приобретать конкретные черты, но пока еще не все материалы о нем получены. Глава о нем будет написана в самом конце, когда все документы будут собраны.

Таким образом, наиболее ясны к сегодняшнему дню фигуры Льва и Якова, причем по Льву еще ожидается поступление подробной информации от моей дочери Ольги, которая должна поступить ей из Новосибирских архивов. Материалов уже много, но есть периоды «белых пятен», в которые не известно, что с ним происходило.

К настоящему моменту наиболее подробно вырисовывается фигура Якова, о котором уже многое можно рассказать.

Яков

Брат Яков – самая необычная и противоречивая фигура из всех членов семьи. Он был ее хранителем, ее оберегом, кормильцем и причиной многих бед. С одной стороны, он тащил на себе младших братьев, сестер и родителей, добывая средства и тяжелым трудом, и некоторой изворотливостью, граничащей с мошенничеством. Иногда, изучая его биографию, у меня в мозгу всплывал образ Остапа Бендера. Якова то исключали из партии, то снова восстанавливали в ее рядах.

Сравнивая биографии его сестер и братьев с его биографией, начинаешь понимать, что они не сами по себе в юности бродили по стране, выполняя партийную работу то в Казани, то в Сибири. Оказывается, они ездили вслед за Яковом (а тот поехал в Казань вслед за младшим братом Львом), который колесил по стране туда, куда его направляла партия, и который помогал им по жизни.

В Сибири его свела судьба с Иваном Смирновым, который позже стал легальным лидером оппозиции по отношению к Сталину и его политике. С этого знакомства и начался его путь к расстрелу. Как обстояло дело, сейчас трудно сказать – показания выбивались так, что многие не выдерживали и оговаривали себя. Но исторические реалии тех времен все-таки подтверждают, что и легальная, и подпольная оппозиция существовала, но собирался ли Яков к ней примыкать или примыкал, – остается загадкой. Все сложно, но попробуем разобраться в этих хитросплетениях интереснейшей, яркой и трагической судьбы. В этом нам поможет его собственноручно написанная автобиография. Видимо, она относится к 1924 – 1925 году и написана при желании занять более высокую должность – руководителя областной торговой конторой. Она занимает 15 страниц, исписанных мелким, неразборчивым почерком. Здесь приводится ее дословная расшифровка. И только в тех местах, в которых я не могла удержаться от комментариев, я помещаю их, написанных жирным курсивом.

Жестянников
Яков Вульфович

Автобиография

Предложенная примерная схема автобиографии несколько затрудняет выполнение задания, однако, полагая, что она выработана применительно к наиболее удобному объяснению неясных ответов на интересующие парторганизацию вопросы, буду придерживаться этой схемы.

а). Социальное положение

Я родился в 1891 году в городе Велиже Витебской Губернии. Отец мой – ремесленник, по профессии – жестянщик. Так как и отец мой, и дед занимались тем же ремеслом, то полагаю, что именно этому обстоятельству я обязан своей фамилией.

Мать моя по профессии – портниха. По дореволюционной классификации отец мой и мать относились к сословию мещан.

Что за город, в котором он родился, не совсем понятно, так как в метрике местом рождения числится местечко Усвяты. Возможно, рожать Масю Хаимову отвозили в райцентр? Если обратиться к истории города Велиж, то становится ясно, что в 1891 году он был уездным городом Витебской губернии. Получается, что жили они в Усвятах, там же Яков числится в метриках, а сам факт родов состоялся в уездном городке Велиж.

Местом постоянного жительства отца было маленькое местечко Усвяты (80 верст от Витебска). С тех пор, как я себя помню, условия жизни семьи, где кроме меня было еще 3 брата и две сестры, мне жизнь эта казалась постоянной погоней за куском хлеба. Отсутствие работы в насквозь нищем местечке, насчитывавшем не более двух тысяч семейств (а, может быть, и еще меньше), конкуренция между десятками ремесленников, искавших одной и той же работы, с каждым годом ухудшали положение.

Отец все время подумывал о большом городе, где на фабрике или на заводе можно было бы найти работу. В конце концов, ему это удалось сделать по роковой случайности. В 1899 году меня укусила бешеная собака, меня на городской счет отправили в тогда еще Санкт-Петербург лечиться. Отец меня сопровождал и, пока я лечился, и, отправив меня после излечения домой, остался здесь.

Через пару лет я приехал к нему, чтобы здесь поступить в школу. Мне было к тому времени немногим больше десяти лет.

Нужда быстро заставила меня искать труда, и, еще, будучи в начальной школе, я занимался преподаванием еврейского (древнееврейского языка, который я знал отлично). В 13 лет я обходился без всякой помощи отца, которому не хватало на младших братьев и сестер.

Я зарабатывал кое-что на уроках, кое-что – в качестве хориста. Я обладал редким для мальчиков контральто, и мне платили дороже других в синагогальном хоре, из которого меня, кстати, выгнали за организованную мной забастовку протеста против дурного обращения с мальчиками – хористами со стороны обер-кантора и регента.

Постоянной, однако, работы у меня до 1915 года не было, поскольку я был занят в учебных заведениях. Только с 1915 года я работал все время, а будучи в учебном заведении, я добывал себе средства существования летними работами, где удастся, а зимой – уроками, репетиторством. Писал гимназистам и гимназисткам сочинения, за что получал деньги, занимался перепиской нот, суфлировал в дачных театрах, выступал в кинематографах, эксплуатируя остатки голоса.

Одно время, уже, будучи студентом, я упросил коммерческого директора акционерного таксомоторного общества дать мне работу на заводе. Я проработал только один месяц, получал по 70 копеек в день в качестве подручного слесаря по сборке автомобилей. Через месяц меня уволили за разлагающее влияние на рабочих. В конце концов, я не вносил прямого разложения, я организовал небольшой кружок – 8 человек, с которыми я читал все, что удается. Читал Горького, читал «Правду», «Звезду», пытался читать политэкономию, но это еще не давалось, а втянуть их я не успел.

Любопытно, но факт – Яков ставил классовую борьбу выше порядочности, и везде, где ему приходилось работать, он организовывал кружки и вел подрывную работу против тех хозяев, которых сначала уговаривал, упрашивал взять его на работу. Аналогичная ситуация складывалась и в банках, в которых ему довелось работать.

В 1915 году, как я уже говорил, я получил, более ли менее, постоянную работу. Женитьба вынудила меня найти постоянную работу. Я получил работу в банке в качестве конторщика. С банком, в принципе, с банковскими операциями я был знаком по политэкономии, которая интересовала меня уже давно. Я быстро освоился с техникой и считался многообещающим служащим.

Мое непосредственное начальство пророчило мне директорское место через десяток лет. Мое постоянное требование прибавки жалования, наконец, надоело господину инспектору, и я вынужден был уйти. Я поступил в другой банк, так называемый «Союзный», отсюда я тоже должен был уйти через полгода, столкнувшись с директором из-за пустяка. Я курил трубку, английский трубочный табак, и распространяемый им запах не понравился господину Председателю Правления, недалеко от входа в кабинет которого мне пришлось одно время сидеть. Он сделал мне в резкой форме выговор, приказав выбросить «эту дрянь». Я послал его к чертям и потребовал расчета.

Прошло более ста лет, но и сегодня директор банка сделал бы замечание, если рядом с его кабинетом кто-то постоянно курил трубку. И только Яков, гордый и, прямо сказать, нагловатый, мог послать директора к черту. Уже тогда в нем кипела ненависть к хозяевам жизни. А ведь мог бы сделать шикарную карьеру и присоединиться к сильным мира сего!

В третьем банке, Русско-Голландском, меня застала революция 17-го года. О работе за революционный период буду писать ниже.

б). Интеллектуальное развитие и образование

Я начал учиться в 4 с половиной года. К десяти годам я отлично ориентировался в

словесной талмудической схоластике, но с русским языком я к тому времени только знакомился. Я приехал в Санкт-Петербург в 1901 году и поступил в начальную школу, окончил ее и поступил в профессиональное училище с намерением стать квалифицированным слесарем. Проработал в нем год, познакомился с элементарными рабочими приемами, с инструментом, со станком.

Осенью 1906 года мой прежний преподаватель по начальной школе открыл частную гимназию, где обучались только евреи. Дух 1905-го года еще чувствовался, и правительство разрешило таким образом смягчить жесткую процентную норму. Я был хорошим учеником, и преподаватель, а теперь директор гимназии, И. Г. Эйзенбет, предложил мне бесплатно учиться. В 1912 году я окончил гимназию и, так как я не сумел удостоиться медали, то двери университета были закрыты для меня.

Я поступил в Психоневрологический институт, где процентная норма не соблюдалась. Там я прозанимался 4 года, прослушав основной факультет и 3 курса юридического факультета. На этом окончилось мое образование.

Наступили дни революции, я забросил свою юриспруденцию, была более интересная работа. Кроме того, что мне давала школа, я занимался и самообразованием. Я читал много и упорно. Руководителей у меня не было, если не считать старшего брата (Гилеля или Ильи), рабочего, который уже с 1904 года был членом РСДРП. Его руководство, так как он был менее развит, чем я, сказывалось только в том, что он уделял мне часть нелегальной литературы, над распространением которой он по партийной обязанности работал. Время от времени он брал меня на кружки, где под руководством пропагандистов читали «Искру», изучали политэкономию.

Умный, целеустремленный и гордый вплоть до гордыни, Яков очень высоко ставил образованность и учился, где только мог. Казалось, все давалось ему легко, но позже из документов мы узнаем, как ему приходилось изворачиваться, чтобы обойти существовавшую тогда процентную норму на бесплатное образование для иноверцев, как нужно было изворачиваться, чтобы платить за платное образование. Сначала ему повезло, и он бесплатно окончил еврейскую гимназию, куда был принят за хорошие отметки в начальной школе. Но за дальнейшее образование нужно было платить.

В дальнейшем я сам для себя вырабатывал систему самообразования, глотал все, что попадается, работал в разных кружках самообразования при курсах Ленинграда на Петроградской стороне – при зале Федоровой; на Васильевском острове; при Бестужевских курсах.

Это время мне дало очень многое, познакомив меня с рабочей молодежью, мне самому приходилось заниматься, чтобы разъяснять менее развитым товарищам.

в). Партийная принадлежность

В марте 1917 года, после участия в февральской революции в качестве рядового массовика, я вступил в партийную организацию. Я был знаком с меньшевистским крылом РСДРП по своему старшему брату и по некоторым другим его товарищам. Мне не нравились меньшевики. Я почти не знал большевиков и в первые дни не мог разобраться, куда именно мне надо идти. Я остановился на партии объединенных С.Д. интернационалистов и примкнул к ней. Активно работать мне не пришлось как члену именно этой партии. С первых дней февральской революции я был Василеостровским советом назначен следователем и продолжал, совместно с работой в банке, где я тогда служил, работать по организации партийных судов, где я организовывал делопроизводство, секретарствовал на заседаниях суда, обучая этому делу других товарищей, чтобы подготовить их, хоть наспех, к этому делу.

Работа эта отнимала у меня весь досуг, ничего не оставляя для внутрипартийной работы. Таким образом, я оторвался от этой партии, которая, в конце концов, к моменту непосредственно за июльскими днями стала и сама терять свою физиономию, а затем влилась в РКП.

В РКП я вступил в июне 1918 года в городе Казани. Я приехал в Казань, где работал мой младший брат. Он звал меня туда, где больше нуждались в работниках. Питер был достаточно богат силами.

В то время в Петрограде было голодно, а в Казани с продовольствием было немного лучше, поэтому младший брат, Лев, постепенно перетащил туда всю семью.

Я приехал туда в конце мая и в июне подал заявление в Казанский Губком о приеме меня в партию. Рекомендовали меня три члена Казанского Губкома – товарищи Милл (нынче работает в Донбассе), Шейнкман (убит при занятии чехами Казани – 8 августа) и Фролов (убит чехами при занятии Казани, был найден раненным в госпитале). Товарищи эти знали меня еще в Питере.

На первых порах моя партийная работа заключалась в чтении лекций по общеполитическим вопросам, по вопросам политэкономии, в проведении всяких собраний среди красноармейцев, среди рабочих, в участии в газете «Рабочий».

г). Участие в общественной жизни до февральской революции

Выше, в пункте б), мне пришлось остановиться на моем участии в общественной жизни, говоря о своем самообразовании. В стачках мне не приходилось принимать участие, так как я не работал на фабриках или заводах. Ученики средней школы не бастовали, а во время моего студенчества пора была такая, что массовые студенческие движения казались светлыми днями юности, в мое время студенчество в большинстве увлекалось анархизмом во всех смыслах этого слова.

Лично я участвовал почти во всех значительных демонстрациях, начиная с октябрьских, это было в Питере. В 1904—5 годах в квартире моего отца им самим и некоторыми товарищами изготовлялись пружинные нагайки, в которой работе, а так же в распространении этих нагаек я принимал деятельное участие.

Мне приходилось выполнять сложные задания по перевозке литературы, по установлению связи между нелегальными работниками. Дальше наступили годы реакции, и мне, к тому времени только формировавшему мировоззрение, рано было вступать в партию, да и едва ли я был бы полезен в качестве члена партии.

д). Репрессии и судимость

В дореволюционное время я не подвергался репрессиям. Я был арестован два раза, но очень ненадолго. В 1906 году в марте со старшим братом, которому я помогал в получении из типографии «Отто и Функ» вывезти 10 000 экземпляров какой-то брошюры, напечатанной «без предварительной цензуры» и немедленно запрещенной. Меня доставили в Окружной суд. Там меня допросили и подвергли очной ставке с одним из хозяев типографии, который не признал ни меня, ни брата, хотя я отлично помнил, что именно он выдавал нам брошюру. Нас обоих продержали до ночи и выпустили. Меня поразило поведение хозяина. Я спросил у брата, как его объяснить. Он мне разъяснил, что типография по существовавшим тогда законам не имела права выпустить больше тысячи экземпляров, а выпустила 10 тысяч. Надо полагать, что хозяин боялся опознать нас, опасаясь, что брат скажет, что получил 10 000 экземпляров, о чем брат предупредил его, установив, что за ним следят.

В 1912 году (кажется, в 12-м году, не помню точно) я был арестован при разгоне первомайской демонстрации. В четвертом Спасском участке, угол Садовой и Б. Подьяческой, я отсидел трое суток и был выпущен.

В 1918 году 6 августа была взята чехами Казань. Утром того же дня я, читая лекцию курсантам пехотной школы в Кремле, обратил внимание на орудийную пальбу. Курсанты мне объяснили, что на Уклоне производится учебная артиллерийская стрельба, о чем было объявление в газете накануне. Очень мало кто знал подлинное положение вещей, кто догадывался о страшной Казанской провокации. Только к концу дня выяснилось положение. Мне только в 11 часов ночи стало известно, что в город вступили белые. Я работал тогда в качестве следователя военного контроля (контрразведки) Восточного фронта. А помещение, в котором я работал, было в глубине монастырского сада на Поперечно Казанской улице (или на Большой Казанской, не помню точно).

Во главе контрреволюции стоял, как потом выяснилось, большой негодяй – Фейерман, вернувшийся в 1920 году, после двухлетнего пребывания заграницей, в Омск с провокационными целями и там же расстрелян по постановлению Сибирской Чрезвычайной Комиссии.

Он не предупредил никого, бросил весь отряд, все диаграммы расположения пунктов полевого контроля, и с ближайшими помощниками скрылся. Я проработал несколько часов, собрал важные документы, закопал их под домом с одним красноармейцем, который был при моей камере, и в 12 часов ночи отправился повидать свою семью (мать, жену и месячного ребенка).

Мне пришлось перейти на нелегальное положение, матери и жене я порекомендовал (научил, как это сделать) переменить фамилию, так как их за одну фамилию могли бы расстрелять (моя и брата фамилия была очень хорошо известна в Казани).

Сам я ушел. Месяц я провел, скрываясь в чужих дровяных сараях, на чердаках, в клозетах. На две недели мне удалось укрыться в квартире рабочего шапочника, старого члена партии С.Р., т. Заборникова. Я от матери научился работать на швейной машинке, и около двух недель благополучно строчил шапки у Заборникова, все время помышляя о побеге к своим. Нужен был документ. Через Заборникова я познакомился с членом партии – Тума, т. Тумаркиным (ныне член ВКП, работает в Сиббюро ЦК, редактирует областную газету). Т. Тумаркин достал мне паспорт старого еврея. Работу по смывке я знал еще раньше, помогая в свое время брату, который одно время был паспортистом в организации. Я изготовил себе паспорт, но уйти мне не удалось. Казань ждала каждый день прихода красных войск. Пороховой завод, Алафузовцы, Крестовниковцы волновались.

В Казани меньшевики громоздили беспартийную конференцию. Некоторые товарищи, с которыми я за это время успел связаться, рекомендовали остаться и использовать обстановку. Я перешел на квартиру к т. Вайнеру (нынче в Казани – член ЦКП). Он был тогда бундовцем (членом БУНДа – Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России).

Вместе с ним я составил три воззвания – к работникам порохового завода по факту покушения на Ленина и два к той конференции с освещением положения и призывом изнутри поддержать революцию, бьющуюся с белыми бандитами под стенами Казани. Воззвания были отпечатаны на украденном из комитета «бунды» Тапирографе. Тапирограф принес т. Вайнер, которого я очень быстро обучил набору. Трое других товарищей, фамилии которых я не помню, озаботились распространением этих воззваний.

Через несколько дней после этого пороховики восстали. Это еще больше укрепило во мне уверенность, что надо оставаться, надо что-то налаживать здесь в тылу.

Десятого сентября утром Казань была очищена, и в город вступили первые красные разъезды.

е). Работа после февральской революции

Мне уже пришлось упомянуть, что в февральском перевороте я был в толпе. Работал я на Васильевском острове. Где мог – удерживал от пьянства, от расхищения, давал в штаб (угол 8-й линии и средней) сведения об арестованных чиновниках, и однажды затем был назначен следователем и работал по организации народных судов с т. Раппортом (нынче в Москве председатель правления Махорочного синдиката).

В Октябрьской революции я также был в массе. В первых числах ноября я был командирован Василеостровским советом в распоряжение т. Жукова И. П. (нынче председателя правления василеостровского треста заводов слабого тока) для работы по организации трибунала. У меня уже был некоторый опыт, и я успешно справлялся со своим делом. Я занимался делопроизводством, подготовлял дела к слушанию, на заседаниях трибунала протоколировал ход дела, давал почти стенографические отчеты, в совещательной комнате помогал т. Жукову в составлении приговоров и т. д.

В некоторых местах автобиография напоминает современную самопрезентацю. В то время такого термина не существовало, но Якова смело можно считать основоположником жанра.

После т. Жукова председателем трибунала был назначен т. Зорин С. С., с которым я продолжал работать до конца мая 1918 года, не будучи еще членом партии.

В мае я уехал в Казань, где работал мой младший брат. С июня по август я работал в полевом контроле. Затем месячный перерыв, о котором я писал раньше.

С сентября 1918 по 2 октября 18-го я работал в качестве секретаря Казанского Ревкома. 2 октября я пошел в V Красную армию и был назначен следователем при только что организованном трибунале армии. С армией я прошел Симбирск, Ленинск, Бугульму, Уфу, Челябинск.

В Челябинске я перешел на работу в политотдел армии в 1919 в августе. Причина перевода заключалась в том, что на следственной работе я был чрезвычайно переутомлен и нервно заболел. Меня отправили в санаторий на месяц и после возвращения дали другую работу. В политотделе я временно – 2—3 месяца заведовал организационным и общественным отделом.

В ноябре 1919 года после взятия V армией Омска я был вызван в Сибревком, где мне была предложена работа в качестве инструктора Сибирского отдела наркомсоюза по организации курсов судебно-следственных работников. Я провел там почти 3 месяца, сам читал лекции, работал с товарищами практически и выпустил более ли менее подготовленных 30 товарищей.

В марте 1920 года меня откомандировали в распоряжение Председателя Сибирского Революционного Комитета и Реввоенсовета войск т. И. Н. Смирнова в качестве его секретаря. На этой работе я оставался до сентября 1921года в городах Омске и Новониколаевске. В октябре 1921 года я отпущен из Сибири через ЦК в Петрограде. Севрайбюро ЦК дало мне направление в плановую комиссию, где я два месяца с половиной работал в качестве управляющего делами. Затем я был направлен Губкомом в качестве управляющего в петроградское агентство «Сибторг». На этой работе я пробыл до апреля 1923 года.

С мая 1922, одновременно с работой в агентстве «Сибторг», я работал в ноябре 1922 года в Севрайокруге путей сообщения в качестве зам. начальника полит секретариата. Год с апреля 1923 года до апреля 1924 года я работал в качестве начальника торгового отдела Севрайвоенпрома, будучи командирован на работу Центральным райкомом по согласованию с Губкомом. Уход мой из «Сибторга» связан с недостаточным для меня там масштабом работы.

Правление Главного Управления Военной Промышленности нашло целесообразным ликвидировать торговый отдел Севрайвоенпрома и создать в Ленинграде отделение Центрального торгового отдела. Я был назначен управляющим этим отделением, которое мне поручено было организовать. До сих пор я и работаю в отделении в качестве управляющего.

Не буду останавливаться на отдельных работах, которые я сейчас с трудом учту – приходилось работать много и всячески. Что касается результатов моей работы, то судить об них я не берусь. Во всяком случае, я до сих пор ни выговоров, ни замечаний за свою работу не получал.

ж). Желание работать

Есть моменты, когда выбирать работу нельзя, когда надо строжайше выполнять приказание. В теперешний период полумирного строительства я считаю: необходимо более или менее продолжительное закрепление работников с целью дать им специализироваться, получить твердый навык. Я считаю себя более или менее подготовленным к работе в коммерческом деле, знаю промышленность, разбираюсь в товарах, в калькуляциях, в отчетности, считаю, что умею руководить вполне самостоятельно областной торговой конторой.

Вообще же я вполне в распоряжении партии. Если бы понадобилось использовать по ее усмотрению – всегда готов.

Жестянников.

Автобиография написана хорошим слогом, с пониманием текущей политической ситуации, с правильно расставленными акцентами и реверансами в сторону партии. Такой человек, с которым мы познакомились в этом, написанным им самим документе, несомненно, заслуживал продвижения по службе. И оно было ему просто необходимо – помимо жены и ребенка у него «на шее» сидели родители и младшие сестры. Во всяком случае, мать тоже ездила с его семьей, а отца, видимо, оставляли в Питере.

Многие факты, изложенные в автобиографии, подтверждаются документально. Так, 1912 годом датирована справка о результатах выпускных экзаменов в частной гимназии. В аттестате только хорошие и отличные отметки, и это несмотря на то, что Якову постоянно приходилось подрабатывать, где только можно.

Из документа очевидно, что аттестат частной еврейской гимназии давал право на поступление в университет на общих основаниях с другими учениками мужских гимназий, то есть на платной основе. Если бы все отметки были отличными, то возможно было бы поступление, как сейчас говорят, «на бюджет». Но стремление к знаниям у Якова было столь велико, что даже необходимость платить не помешала ему поступить в психоневрологический институт, который включал в себя целый ряд других институтов, как сейчас сказали бы – факультетов.