Текст книги "Юрис Подниекс. Тайна гибели документалиста, который снял развал СССР"

Глава третья
Без учета грамотности

«Для меня очень важна одна встреча. Это было под Манилой. Я видел, как доктор Гутиерес делал свои операции. Но больше всего меня поразил разговор с ним. Он говорил о том, что в каждом человеке заложена какая-то идея. Она может быть неосознанной, но она должна вести тебя. Если ты следуешь этой идее, твоя миссия будет выполнена. Я верю, что свет, который есть в нас, не может погаснуть. Мы должны пройти через испытания, чтобы понять себя, свое истинное предназначение, свою вертикаль».

Юрис Подниекс

Как бы ни менялся с годами ВГИК, какие бы звездные мастера, стили, эпохи не восходили под его высокими сводами, две вещи здесь оставались неизменными всегда: волнующее до головокружения ожидание чуда, которое могло произойти за любой дверью, любой колонной, и… меню студенческой столовой. Ну, откуда возникало чудо, понятно: ведь здесь можно было не только увидеть, дотронуться и даже заговорить с любым целлулоидным кумиром, здесь можно было самому им стать – и это каждое лето сгоняло в кинематографические коридоры тысячи самонадеянных парней и девчонок. А вот что касается меню, то для меня так и осталось загадкой: почему на протяжении десятилетий обитателей этого божественного дома кормили исключительно плебейскими сосисками? На электрической плитке, которая помнила еще Иосифа Виссарионыча, стояла огромная алюминиевая кастрюля с постоянно кипящей водой. Никогда не иссякающая в буфете очередь голодных кинематографистов в ожидании своей порции часами вдыхала пары булькающей розово-мясной массы. Казалось, ее кисловатым запахом пропитаны не только чепец буфетчицы и стены столовой, но и монументальные колонны первого этажа. Целлофановой продукцией моссельпрома не гнушались ни студенты, ни кинобоги. Сколько сосискотонн съели вгиковцы за годы существования института, неизвестно, но, думаю, достаточно для того, чтобы считать этот продукт заложенным в фундаментальные основы советского киноискусства. Опыт остроумных баварцев, установивших памятник сосиске на ее родине, в городке Гассельдорф, вполне можно было продублировать во ВГИКе. Рассказываю это со знанием дела, поскольку в течение пяти лет сама была жертвой вгиковского общепита.

Не исключаю, что, когда летом 1969-го помощник оператора Рижской киностудии Юрис Подниекс открыл тяжелую кованую дверь всесоюзного храма кино, его сразил запах кипящих сосисок.

ВГИК 60—70-х был почти режимным учреждением. Свободолюбие населяющих его обитателей в равной степени уравновешивалось строгостью пропускного режима, при котором посторонним вход сюда был строго воспрещен. Вероятно, авторы сурового распорядка исходили из того, что самое массовое из искусств является опасным идеологическим оружием, которое нужно тщательно охранять. Поэтому на входе днем и ночью сидела строгая вахтерша в синей форме, напоминающей летную. На каждого входящего она смотрела с большим подозрением и долго изучала документы.

Это был Храм кино, куда мечтали попасть молодые люди со всего мира. Здесь делали звезд, любимцев миллионов, здесь получали мировую известность.

В этой первой в мире государственной киношколе в разные годы преподавали классики кинематографа Сергей Эйзенштейн, Всеволод Пудовкин, Михаил Ромм, Григорий Козинцев, Сергей Герасимов… Созданная ими система образования включала гуманитарную и искусствоведческую подготовку, практическую работу в мастерских и съемочных группах на учебной киностудии. Сюда рвались и поступали разными путями: кто по родству, кто по блату, но в основном по таланту. Из ВГИКа вышли Тарковский, Михалков, Рязанов, Шукшин, Жалакявичус, Параджанов, Абуладзе, Лотяну. ВГИК был маркой высшего качества, мировым брендом. О большинстве кинематографистов стран СНГ и бывших соцстран можно было сказать, что все они «вышли из вгиковской шинели». Сергей Герасимов любил шутить: «ВГИК осеменил весь мир».

60—70-е годы во ВГИКе – время безумных идей и ярких имен. Уже блистал Андрей Тарковский, всходила звезда Рустема Хамдамова, экспериментировали Элем Климов и Артур Пелешян, снимали свои блестящие дипломные работы Вадим Абдрашитов, Михаил Кобахидзе… Это были потоки фантазии, поиски киноязыка. Их можно было увидеть в просмотровых залах ВГИКа. Большое кино, эксперименты, любовь – все было перемешано в уникальном творческом муравейнике.

В начале 2000-х, когда я в поисках архивных документов добралась до ВГИКа, сосисками здесь уже не пахло. Вгиковская постперестроечная столовка значительно расширила ассортимент, а фойе первого этажа заполонили лотки и киоски, ведущую бойкую торговлю. Я прошла по знакомым коридорам. Не знаю, может быть, мне показалось, но вместе с запахом сосисок из них ушло и волнующее волшебство…

Тогда, в 1969-м, Юрис приехал покорять Москву, вооруженный гарантийным письмом Рижской киностудии. Подписанный директором Лепешко документ гласил, что «киностудия направляет Подниекса Юриса Борисовича для обучения без отрыва от производства на операторское отделение ВГИКа и гарантирует предоставить студенту необходимые условия и материалы для выполнения киносъемочных работ, а по окончании института гарантирует трудоустройство в соответствии с квалификацией». Так тогда было принято в советских вузах: трудоустройство очников брал на себя вуз, распределявший выпускника по имеющейся у них государственной разнарядке, а заочникам предоставляли вольную. Правда, гарантийное письмо предприятия, обеспечивающее работу будущему выпускнику, значительно повышало его шансы при приеме. Молодому Подниексу этот ход старшие товарищи, по-видимому, подсказали.

Директор Лепешко вместе с секретарем партийной организации Рижской киностудии Ольгертом Дункерсом подписали и характеристику будущему студенту. Она исполнена по всем правилам тогдашней бюрократии, без единой живой детали, реально характеризующей человека.

«Подниекс работает на Рижской киностудии с 15 сентября 1967 года. До мая 1968 года работал осветителем в электроцехе, в дополнительное время работал помощником оператора в секторе документальных и научно-популярных фильмов, выполнял работу ассистента оператора. Работал на киноочерках «Потомки узнают», «Капитан и его корабль», «Сентябрьские дни», и на 30 сюжетах киножурнала «Советская Латвия». Подниекс к своим обязанностям относится прилежно, исполняет их со знанием дела, имеет большое стремление к повышению своих знаний и образования». Вот это последнее было главным, ради чего директорам и приходилось перечислять все остальное.

В архиве ВГИКа полный порядок, как и положено пропускному учреждению. Картотека одинаково аккуратно хранит дела на всех гениев и бездарей, когда-либо переступавших институтский порог. Это там, в мастерских, может царить вольнодумство и творческий беспорядок, а в архиве по-канцелярски строго и чисто. В коричневатой картонной папке со скоросшивателем, схваченной суровыми нитками, покоится «Личное дело студента Подниекса Юриса Борисовича». «Единица хранения 1621» – значится на обложке. 22 листа вместили студенческую жизнь с 1969-го по 1975-й. На студенческом билете под № 50623 фотография 18-летнего Подниекса – острый подбородок, губы плотно сжаты, упрямый взгляд, высокий лоб, густые волнистые волосы зачесаны на пробор, белая рубашка, галстук.

Требования о личных данных студента в советском творческом вузе ничем не отличались от требований, запрашиваемых судом или армией. Все – по полной. В двух хранящихся в деле карточках – личной карточке студента и учебной карточке студента – полный набор биографических сведений: о национальности, родителях, партийности, семейном положении… Впечатление, что будущих операторов, как, впрочем, и будущих режиссеров и критиков, готовили к тайной работе на спецслужбы, а не на киностудию. Приемную комиссию данные Юриса вряд ли сильно обрадовали. По национальности латыш, «партийность» – прочерк, «ВЛКСМ» – прочерк. Образование среднее, он записал себя выпускником Балдонской заочной школы. Как рассказывал мне Борис Подниекс, этот диплом ему через знакомых купила мать – связей зубного техника для этого вполне хватало. Биографию скрашивало лишь место работы – Рижская киностудия, на которой он числился с 17 лет, а ко времени поступления был уже помощником оператора. Немногие абитуриенты в этом возрасте успели поработать по специальности.

В хранящейся тут же автобиографии – те же сведения, но с расшифровкой.

«Я, Подниекс Юрис Борисович, родился 5 декабря 1950 года. Отец, Подниекс Борис Карлович, 1924 года рождения, работает диктором на Рижской киностудии. Мать, Подниеце Бригита Августовна, 1933 года рождения, работает зуботехником в Рижском стоматологическом институте. В 1957 году поступил в Рижскую 50 среднюю школу, где окончил 9 классов. В 1967 году в мае меня приняли на временную работу в Рижскую киностудию помощником оператора при художественном фильме. С 1 сентября 1967 года начал учиться в заочной школе г. Риги. На постоянную работу в Рижскую киностудию меня приняли в осветительный цех осветителем 15 сентября 1967 года. 28 мая 1968 года меня перевели в цех хроникальных и документальных фильмов помощником оператора, где я и работаю по сей день. 30.09.1969.»

4 листа из 22-х – вступительная работа по русскому языку, написанная 21 июля 1969 года. Сочинение на тему «Воспевание подвига в ранних произведениях Горького». Интересно, из какого набора ему пришлось выбирать? Толстого и Пушкина? Или Достоевского и Гоголя? В любом случае рассказы Горького короче и вряд ли он успел к выходу из школы почитать более многословных русских классиков. Сочинение предваряет эпиграф самого Горького: «Безумство храбрых – вот мудрость жизни!»

Для парня, не проучившегося в средней (причем латышской!) школе и 9 классов, Юрис выглядит достаточно начитанным. Знает Пушкина, Лермонтова, упоминает горьковские образы «Данко, Калашникова и других представителей народа». Отметил, что Горький «следовал традициям русской литературы», упомянул Некрасова, который «дал справедливое изображение народных чаяний». Предусмотрительно напомнил о некоей литературе, «чуждой народу» и служащей «верхним десятью тысячам», чьи «произведения переполнены лицемерством, ложным героизмом и патриотизмом». Кого же тогда в школе хаяли за «лицемерство»? Ахматову? Зощенко? Что-то он о них уже слышал.

Трудные русские слова «искусство», «уж» даются абитуриенту из латышской школы с явным трудом, зато он в полной мере усвоил классовые ценности. «Ужь в Песне о Соколе – личность обывателя, любителя спокойной жизни, который является полной противоположностью свободолюбивому Соколу. Носителем героического подвига у Горького является народ. Сокол, Буревестник, Данко – это герои, вышедшие из народа, это его самые яркие и главные представители, по примеру которых надо идти». Недолгие школьные уроки засели в нем с крепостью матрицы: «С помощью богатой и своеобразной аллигорией читатель лудше может увидеть типичность этих образов, черты которых мы можем встретить и в повседневной жизни». Ну и оптимистический финал уже абсолютно естественно соответствовал его натуре. «Горький «воспевает величие человеческой души, способствует пожертвовать собой ради общего дела. Таков Данко, Сокол, Буревестник. Светлое будущее могут достичь только сильные и храбрые натуры».

На сочинении стоит отметка «национальная школа», означающая, что русский у абитуриента не родной, так что надо отнестись к нему снисходительно. Преподаватель Журко так и сделала. Обнаружив в сочинении Подниекса 35 ошибок, она поставила будущему гению «3» с припиской: «без учета грамотности».

Другие вступительные экзамены Юрис сдал удачнее. Так, теория фотографии – 5, собеседование – 5, фотоработы – 4 (пять работ), литература (устно) – 4, история СССР – 4, физика – 5. Для парня, которому мать купила диплом средней школы, совсем неплохо. 29 июля 1969 г. он был зачислен в институт на заочное отделение операторского факультета.

А в ноябре того же года ему пришла повестка из военкомата: как и всем его сверстникам, предстояло провести два года в военной форме. Может, снова мама постаралась, а может, просто повезло, но он попал в воинскую часть 11143, находившуюся почти в центре Риги, – это район Саркандаугавы (Красная Двина). Не знаю, отличались ли чем-то рижские армейские условия от нерижских, но, во‐первых, ему позволили учиться и даже слетать на сессию, а во‐вторых, отмазали от неудов. В деле хранится приказ ректора ВГИКа со ссылкой на ходатайство командира воинской части. «Перенести срок сдачи академической задолженности с декабря 1971 года. Основание: ходатайство в/ч 11143 (приказ № 344 от 18.06.71). Ликвидировавшего академическую задолженность перевести на 2 курс. Приказ № 798 от 30.12.71».

Само ходатайство командира тоже лежит в картонной папочке.

«Ректору ВГИК. Студент вашего института Подниекс в настоящее время проходит военную службу в войсковой части 11143, на которую был призван по приказу Минобороны СССР 4 ноября 1969 года. Ефрейтор Подниекс является отличником боевой и политической подготовки, активистом общественной и комсомольской работы. Во время прохождения службы командование части в меру возможностей создает ему необходимые условия для самостоятельной работы и учебы.

Командир войсковой части Новиков».

Если судить по вгиковским оценкам Подниекса, то его можно записать в отличники. На протяжении всех лет учебы такие предметы, как операторское искусство, кинокомпозиция, киноосвещение, документальное кино, кинорежиссура, всегда были сданы на «отлично». Кстати, как и «История русского искусства». Даже исторический материализм он умудрился освоить на высший балл. Были конечно, «четверки» и «тройки», но очень незначительно. Честно говоря, цена пятерок во ВГИКе всегда была невелика. Все знали, что туда трудно поступить. Ну а уж коли поступил, прорвался, коли нашли в тебе кинобоги зачатки таланта, то главным для них в процессе учебы было их не загубить. Все остальное зависело от самого студента.

Ну, хорошо, все были отличники, Юрис тоже. Но вдруг натыкаюсь на странный приказ ректора о его отчислении. В сентябре 1974 года, когда его курс уже должен был разъехаться по домам, Подниекса, «закончившего теоретический курс обучения», отчисляют из института «с правом защиты дипломной работы по существующему положению». Приказ ректора датирован 2 ноября 1974 года. В этот день он женился на выпускнице философского факультета Латвийского госуниверситета Элге Зандмане. Из-за свадьбы что ли? Не может быть. Его почти фанатичная преданность делу всегда перекрывала все личное. Скорее всего, плотная работа на студии помешала сдать дипломную работу одновременно с сокурсниками. А еще вероятнее, что полнометражный документальный фильм «Запретная зона» (реж. Герц Франк), который он заявил в качестве дипломной работы, еще не был готов к окончанию института. Вот и пришлось перенести сроки сдачи. Во всяком случае в декабре 1975 года он сдал ее на «отлично» и получил диплом А-1 № 717155 с квалификацией «кинооператор фильма».

Огромная часть жизни будущих мастеров кино проходила в старом вгиковском общежитии на Яузе, где Юрис проводил полтора летних месяца в году. Летом для заочников наступала экзаменационная пора. Студенты-очники жили по 3–4 человека в комнате, а заочников обычно селили гуртом в больших комнатах, предназначенных для занятий, либо в спортзалах. Это был настоящий Вавилон, где дружба народов с помощью водки и национальных кухонь переплавлялась в такой сплав, крепости которого хватало на всю жизнь. Где бы потом ни жили обитатели этого Ноева ковчега, они встречали друг друга как родных. Не исключаю, что именно там, с голодухи, Подниекс впервые ощутил в себе великого кулинара. Вспоминал потом, как учился готовить плов у парней из Узбекистана. А киевлянки давали мастер-класс по борщу. С тех пор кулинария стала его стихией. Творческая натура студента-вгиковца готова была фантазировать на любом пригодном полигоне. Хоть на кухне.

Алексей Учитель, кинорежиссер, однокурсник по ВГИКу:

«Помню наш первый Новый год во ВГИКе. Я уезжал домой, в Питер. А когда вернулся, то застал веселую картину. Операторы жили на втором этаже старого общежития, режиссеры на третьем. И вот вхожу в общежитие, а оба этажа – второй и третий – усыпаны осколками. Была такая традиция, которую я проходил позже, – все выходили в коридор и били о стену бутылки, а потом брали огнетушитель и все это поливали пеной. А еще помню, летом я приехал со съемок с Сережей Лукьянчиком. Общежитие пустое, мы сели что-то есть и вдруг слышим стон через две комнаты. Открыли – лежит парень, четыре дня без еды, ни копейки денег. Мы его несколько дней выхаживали. Жили тогда по четыре человека в комнате. На первом курсе было принято местных селить с иностранцами. У меня поначалу жили два вьетнамца и киргиз. Я умолял, чтобы меня переселили – у вьетнамцев была традиция жарить селедку. И запах был на все общежитие, я просто не выдерживал. А потом у меня было два монгола и еще кто-то из Средней Азии. На втором курсе меня поселили в комнату у кухни, она была на 20 см меньше других, поэтому нас поселили втроем. А с кем жил Юрис, не помню. Заочники жили в двух больших комнатах, где телевизор стоял. Когда они приезжали, туда ставили кровати.

Во ВГИКЕ важно было на первой сессии получить пятерку. Стартовать. А потом уже преподаватели смотрели на это и автоматом ставили. Я в школе тоже был далеко не отличник, а во ВГИКе почему-то учился очень хорошо, хотя не стремился к этому. Были ли у нас яркие учителя? Один был точно – Иосиф Голдовский, легендарный человек, которому уже было за 70, отец режиссера Марины Голдовской. Он вел у нас светотехнику и всем студентам показывал фотопленку, внутри которой был комар. Что касается остальных, то особенно вспомнить нечего. Мастером нашего курса был Ильин, тогдашний парторг института. Нормальный мужик, но средний оператор. Не мешал, но и не помогал. ВГИК я рассматриваю больше функционально. Он дает только теоретическую базу, и то очень относительную. Самая главная учеба заключалась в том, что мы каждый год снимали по фильму. Не на студиях, а во ВГИКе. А для заочников главным вообще была практика».

Большим преимуществом ВГИКа была фильмотека с мировой классикой. Студенты днями просиживали в просмотровых залах, запасаясь бутербродами и термосами. Фильмы там шли без перерыва, и какие! Висконти и Пазолини, Трюффо и Бергман, Стоун и Фассбиндер! Юрис впивался в мэтров, он умел учиться. Делал это жадно и дотошно, как все, во что погружался всерьез. Единственное, что отвлекало, – музыка из фойе, где проходили танц-классы у актеров. Часто бывало, когда в какой-нибудь душераздирающий момент фильма в коридоре вдруг раздавалась: раз-два-три, раз-два-три…

Интересно, что во время учебы Юрис никому не подражал, что так свойственно студентам. Рижская студия документальных фильмов была настолько самобытна и настолько превышала средний уровень кинодокументалистики во всем Союзе, что ему поначалу хватало этого соревнования внутри студии. Во ВГИКе он изучал классиков, но практику осваивал у своих студийных коллег.

Он был уже на последнем курсе, когда Герц Франк задумал снять «Запретную зону» – полнометражный документальный фильм о несовершеннолетних подростках, попавших в колонию. Как-то он встретил Подниекса, задумчиво стоявшего в коридоре Рижской киностудии, и предложил ему стать одним из главных операторов на картине. В сюжетах, которые молодой Подниекс снимал для киножурналов, Франк уже заметил точный, острый и свежий взгляд, который мог бы очень пригодиться для работы с такой жесткой темой, как зона. К тому же мастер помнил, что тот и сам недавно слыл хулиганом. Такой оператор мог легко войти в зону с камерой и разговаривать с героями на равных. Подниекс был поражен предложением. «Ты что! – не поверил он. – К полнометражным фильмам не подпускают не то что студентов – опытные операторы стоят в очереди: должны снимать зубры». Но Франк пообещал, что кого он возьмет, того и назначат. Так и вышло.

Герц Франк, кинорежиссер:

«В 1974 году мне уже было 48 лет. Идею фильма «Запретная зона» я разрабатывал 11 лет – бывал в колониях для несовершеннолетних, фотографировал, делал записи. Но одно дело – просто прийти к этим ребятам-преступникам, поговорить, установить кратковременный контакт. А тут надо было несколько месяцев жить среди них. Меня страх брал. И я подумал: надо связаться с молодыми ребятами, пусть они идут, пусть пробиваются, пусть себя утверждают и заодно будут мне поводырями в этом жестоком мире. Мне нужны были совершенно самостоятельные люди, снимающие не по указке, а умеющие сами почувствовать, увидеть, запечатлеть».

…Что у него было всегда, изначально, – основательность, серьезность, фундаментальность. Подумаешь, какая-то мелочь – воробей на колючей проволоке, окружающей зону. В этих воробьях было что-то такое беззаботное – летят куда хотят, садятся куда хотят… А здесь зеки прозябают… Я говорю Юре – надо снять этого воробья. Легко сказать, а попробуй сними – камеру включишь, и он улетает. Юрис полгода за ним охотился. Он понимал, что не воробья должен снять – свободную душу. Мы уже заканчивали картину. Идет монтаж, и вдруг приезжает Юрис, протягивает маленький рулончик и говорит: «Маэстро, вот тебе твой воробей». Он снял до конца – воробей почесал себе животик, обернулся пару раз и полетел, полетел… Юрис не выключил камеру сразу, и она за этим воробьем как бы летела, вибрировала…

Это была душа свободная… А Сережа (кинооператор Сергей Николаев. – Т.Ф.) снял бабочек. Воробьи, бабочки – полный контраст жизни в зоне.

Эти ребята имели колоссальное терпение, они могли часами ждать ситуацию, состояние света, чтобы изображение в кино прозвучало как боль, как страдание.

Да, Юрис на этой картине обрел себя».

Герц Франк был не только хорошим режиссером, но и хорошим учителем. Он видел, что у Юриса есть не только острый глаз, а амбиции, поэтому решил сразу дать ему и Сереже Николаеву поработать самостоятельно. А что он сделал? Взял и в первый же съемочный день оставил молодых операторов одних. Они все обговорили заранее, продумали, кто что делает, и вместе выехали на съемку. Она проходила в колонии городка Цесис, в 80 километрах от Риги. На 38-м километре в кафе «Сените» мастер остановил машину и сказал: «Ребята, вы все знаете – как и что снимать. Снимите, проявите материал, закажите кинозал в Сигулде, а я приеду и посмотрю, что вы сделали». Они остолбенели: как так? А уже через минуту обрадовались: свобода!

Уже потом Герц Франк признавался, что никакого риска в той ситуации не было. Съемку можно было повторить еще раз, через неделю. Просто он хотел, чтобы парни сразу почувствовали ответственность. Но они прекрасно все сняли с первого раза. И в дальнейшем на многие съемки уже ездили сами.

Юрис быстро вырастал из штанишек. К концу «Запретной зоны» он снял самостоятельную режиссерскую работу «Колыбель» – о демографическом положении в Латвии. Он сразу обрел какую-то уверенность, энергию.

Юрис всегда ценил то, что в него вложил Герц Франк. В то же время, когда ученик вырос, началось соревнование, даже соперничество, в котором часто побеждали амбиции и эмоции. Однажды они столкнулись на фильме «Старше на 10 минут», где Герц был режиссером, а Юрис – оператором.

Еще в пору работы над «Запретной зоной», Франк предложил Юрису снять картину без монтажа. Это была идея фильма «Старше на десять минут», где на экране был ребенок, наблюдающий театральное действие, переживающий сценическое противоборство добра и зла и, может быть, впервые встретившийся с живым искусством. Герцу хотелось повернуть камеру от сцены в зал, чтобы увидеть и понять, что происходит с маленьким зрителем в эти мгновенья, что творится в его душе, что он открывает для себя.

Франк говорил ему, что время экранное должно соответствовать реальному, что нужно включить камеру в момент кульминации. Юрис тогда не представлял себе, как можно снимать десять минут беспрерывно, какой нужен свет, какая пленка, но идея в него запала. Тот первый разговор с мастером происходил в конце 1974 года. Но лишь весной 1978-го заявка режиссера была утверждена.

Озвучание киножурнала Sporta apskats. Слева направо Юрис Подниекс, актер Улдис Думпис, Андрис Слапиньш, композитор Улдис Стабулниекс, звукооператор Айварс Знотиньш

Франк готовился снимать картину с оператором Калвисом Залцманисом. Но тут ему на студии встречается Юрис и говорит: «Помнишь наш разговор о фильме в театре? Я знаю, как это сделать». Франк вспоминает, что он придумал специальные приспособления в креслах, с маленькими отверстиями для источников света, прикрыл их асбестовыми прокладками, чтобы свет был рассеянным и ровным, а дети не могли обжечься, к тому же свет включался постепенно реостатом и не отвлекал детей от сцены. Калвис Залцманис в это время был занят на других съемках, и Франк решил снимать с Юрисом. «После двух проб (мы выбирали мальчика для съемки, одновременно корректируя освещение) все было готово, – вспоминает режиссер. – Мы снимали «Доктора Айболита». Когда Юра снял кадр и выключил камеру, он был похож на шахтера после смены. Взмокший и обессиленный. Это был титанический труд. И великое событие, в котором при помощи кинокамеры, грубого в общем-то инструмента, состоялось главное, что есть в документальном кино, – прикосновение к душе человеческой».

Эти десять минут вошли в историю мирового кино. Заслугу которого одни критики приписывали Франку, другие Подниексу. Что рождало не всегда приятные эмоции у обоих. После одного международного фестиваля документальных фильмов, на который с этим фильмом позвали Юриса и не позвали Герца, тот обиделся на Подниекса всерьез.

Уже после смерти Юриса известный фотохудожник Вильгельм Михайловский в интервью для «Балтийской газеты» спросит у Франка:

– Говорят, вы очень ревностно относились друг к другу… Так кто кого ревновал?

– Мы не ревновали, мы просто работали, – уйдет от ответа мэтр.

Но тот же Герц Франк оставил и такую фразу о своем бывшем ученике: «Он вырастал из людей, с которыми сближался, и отторгал их, поэтому вокруг него было много обиженных».

Фильм «Старше на 10 минут» вошел в десятку мировых шедевров документального кино.