Текст книги "Юрис Подниекс. Тайна гибели документалиста, который снял развал СССР"

Вторник, 19 марта…Пока буду в здравом уме (однажды и он может пропасть), меня будет интересовать, что делают ставшие мне близкими за годы работы на студии люди. Хоть изредка, но хотелось бы видеться и поговорить с Петерисом Криловсом (в воскресенье слышал его по радио), хотелось бы видеть Андриса Розенберга, Герца (с ним было задумано о многом поговорить), также хотелось бы видеть Ансиса, близким стал Аугуст Сукутс. Я не хотел бы, чтобы они приходили из чувства долга или из сочувствия. Хотелось бы видеть Андриса Слапиньша, Вишневского, Арнолда Плаудиса (в его баню, наверное, больше не попаду, спасибо – он тоже хотел поставить меня на ноги)…

Навещать меня ради галочки никому не надо. Я сумею наполнить свои дни. Я сказал, чего хотел бы, чтобы пополнить себя каким-то зернышком оптимизма, моральной силой. Сам поехать ни к кому больше не смогу. Сознаю, что почти все потерял. Но еще остается зрение, пока еще слышу. И это большое богатство, пока еще могу думать (хоть и с трудом), и это тоже очень много.

…Обычно биологический возраст не совпадает с Духом. Поэтому так много драматизма в жизни и человеческих отношениях. Мой Дух тоже не хочет признавать, что телу уже 60 лет, к тому же оно основательно измучено и изношено.

Трое Подниексов: Юрис, Давис и Борис

Среда, 20 марта. Считаю дни до твоего возвращения домой. Кажется, сегодня закончу свой опус.

Чего я желаю тебе. Не разменивай себя на мелочи, не возись с мелкими темами, утилитарными фильмами. Вырази себя в то время, которое тебе отведено. Помню, уже давно в разговорах с актерами звучала мысль: пока ты молод и что-то можешь, пока тебя замечают и дают работу, используй это, вырази себя, работай, сколько можешь, это твое время… Ты много снимал до «Стрелков»… Кажется, это одна из тем, которой можно отдать свою жизнь. Не буду цитировать классиков, например, Райниса, об отдаче себя великим мыслям и идеям, хочу, чтобы это тебя жгло и подгоняло. Гори в том, что тебе дано… Когда я смотрел в Инчукалнсе на выкованную тобой голову черта, мне казалось, что тебе следовало бы продолжать это занятие, хотя бы ради собственного удовольствия. Вырази себя и так.

Я верю истинному сочувствию людей. Пару дней назад я слышал мысли Достоевского, что истинное сочувствие может быть единственным законом существования человечества. Видишь, как получается, – в самом конце надо брать новый лист. Все время пишу и думаю, как хотелось бы все основательно отредактировать, сконцентрировать мысли, выбросить лишнее и переписать все заново. Хорошо, не буду этого делать. Время обеда, ноги затекли, надо идти отдохнуть.

Спасибо тебе от всего отцовского сердца за все, что ты сделал для меня. Всегда буду тебя уважать и буду благодарен за то, что ты еще сделаешь.

20 марта 1985 года.

Сражайся с этой пачкой бумаги в поисках мысли.

P. S. Разве пару лет назад я мог подумать, что придется печатать на машинке одним пальцем левой руки? Конец моей жизни предстоит ужасно тяжелый.

(Продолжение записей два года спустя. – Т.Ф.)

…В короткие мгновения наших встреч я не могу быстро вызвать в памяти скопившиеся мысли и пересказать их тебе. Поэтому излагаю их на бумаге. (Все, что надо сказать, сперва записываю на маленьких листочках, а теперь излагаю это.)

…Мой отец, одаренный хорошим здоровьем, прожил до 62 лет. Конечно, много зла ему причинили боевые пути времен стрелков, позже – водка и «сибирский курорт» Сталина. Считаю, что и я унаследовал сильные гены, мне уже 63. Для человека с измученным болезнями здоровьем, как я уже много раз говорил, это длинная жизнь. Чувствую себя исчерпанным и опустошенным, но духовно не сломленным. И думаю, что смогу остаться таким до конца. Всю свою жизнь я боролся со своим несчастьем, трусом себя не считаю.

…Мои взгляды на судьбу. Думая о жизненном пути, я верю в судьбу и предназначение. Если черный кот перебегает дорогу или я вижу другие намеки на перст судьбы, в моем понимании они не соединимы с этим понятием. В повседневной жизни многое зависит от самого человека. Фатальная ошибка – считать каждую мелочь предназначением, это кажется глупым. Я за высказывание: «Каждый сам кузнец своего счастья». Изо дня в день выражая себя в избранной работе, мы чувствуем себя счастливыми и наполненными. Верю, что каждый человек входит в мир со своей судьбой: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Хорошо было бы узнать твое мнение.

…Несколько слов о Дависе. Ты в его годы был переполнен энергией, увлекался разными вещами. Было и курение, и лазанье по деревьям, битье окон в русской школе и взрывы пороха, одним словом – на скуку жаловаться не приходилось. Дни были полны приключений. В классе ты был заводилой. Классная руководительница говорила: «Чтобы какое-то мероприятие удалось, руководство им надо поручить Юрису». Ты стремился быть везде. Помнишь экскурсии с Ребайнисом, Карклинями? После этого было пятиборье. С большой благодарностью вспоминаю Айнара Лею, который закалил твой характер и сделал из мальчика мужчину. Думаю, ты тоже никогда его не забудешь. Ты был непредсказуемым, но искренним. Хватает ли Давису этой искренности? Практицизм, лицемерие и бездушие – постоянные спутники наших дней. Не формируется ли у него слишком рациональное восприятие и мышление? Береги его от этих зол, которые мешают человеку стать гармоничной личностью. Нащупай, в какую сторону стремится его сердце, и способствуй развитию, может быть, еще не совсем ясно осознанных им самим стремлений. Я согласен с московской критикессой, которая в статье о твоем фильме сказала, что молодость – самый сложный период в жизни, сразу найти себя может не каждый, иногда приходится долго блуждать, но немало и таких людей, которые никогда не находят себя. Появляются отрицатели всего, бездельники, которых ничто не интересует, начинаются всяческие отклонения и мании, которые доводят молодого человека до преступления и даже гибели. Не позволяй Давису блуждать во всяких лабиринтах. Удержи его на пути.

Я теперь в оставшееся мне время живу в гармонии и согласии с собой. Всяческих повседневных трудностей и черных моментов будет еще много, но я знаю, что ты останешься со мной до конца. Трудной была моя жизнь, и, может быть, поэтому мне так близка опера Верди «Риголетто», которая рассказывает и о моей жизни. Когда меня больше не будет, пусть она расскажет тебе, что ты для меня значил. В музыке звучат мои страдания, любовь к своему ребенку. В фильме Райтиса Эвалд Валтерс говорит, что готов уйти в любую минуту, но в жизни еще осталось много чего сделать. О себе могу сказать то же самое. Хотелось бы еще проследить твой путь, хотелось бы пережить твои успехи. Хочу чувствовать и радоваться твоему подъему на жизненную вершину. Ты, сын, несешь в себе и часть меня.

В заключение еще раз говорю: я прожил хорошую жизнь, я счастлив.

12 июля 1987 года.

Отец.

…Наступил самый мрачный и тяжелый период моей жизни. Ты хорошо знаешь, что я болел довольно много и «чинил» себя во многих учреждениях. Но до ночи 14 июня 1983 года всегда вставал и снова продолжал работать. На сей раз этого, к сожалению, не произошло. Ты тоже, сын, надеялся, что я встану на ноги, и во имя этого сделал все возможное. Я получил тяжелый удар, но теперь уже не горюю. Так было записано в моей Книге судеб. Я уже говорил, что прожита богатая, яркая жизнь. Прожита с честным и открытым сердцем. Моим лейтмотивом всегда было – все или ничего. Человек должен быть «холодным или горячим, но только не тепловатым» – это самое ужасное. Того же требовал от других. Труд длиною в жизнь, непрерывное чувство человеческой признательности и доброжелательности, знаю, что такое настоящие любовь и дружба. Я выразил себя в профессии, и как известный «голос эпохи» (не такой, как рассказал Сукутс), останусь на какое-то время в памяти одного-другого человека. Но самое ценное – это осознание, что я дал обществу благородного и талантливого человека.

…Наши профессии, сын, различны, хотя ты тоже наговаривал тексты и в своих фильмах, и в фильмах других авторов. Мне с моим чувством справедливости в прошедшие времена работать, и вообще жить, было мучительно трудно. Но если уж полюбил свою работу, то бросить ее не легче. В эпоху лжи, парадности, пустых лозунгов и ура-патриотизма я часто чувствовал себя как проститутка. Редко случалась возможность говорить в согласии с совестью, когда мог выразить себя, открывая близкий мне текст. Я работал, продавая себя, проглатывая много горечи. (Если бы я был совершенно здоров, может быть, стал бы актером.) Может быть, надо было бросить работу в таком пропагандистском учреждении, как радио, хотя актеру тоже приходится продаваться. Таких «может быть» всегда бесконечное множество. Я выбрал профессию диктора, только жаль, что моя сущность не соответствовала тому времени. Как все, я жил в страхе и удивлялся, что со своей откровенностью остаюсь на свободе.

Я не согласен с видением Сукутса в его фильме обо мне «Голос», там, где я сжигаю все сделанное и, перемолотый временем, сижу теперь в инвалидной коляске, произнося свой некролог. Заодно приходит на память отбор фрагментов разного характера накануне моего пятидесятилетнего юбилея. Когда я был недоволен увиденным, Ивар Селецкис успокаивал меня мыслью, что в то время большая часть работающих в любой специальности не чувствовала удовлетворения. В жизни часто приходилось смиряться со своим «крестом». Все годы, начиная с молодости, мне был близок театр с его атмосферой, а также актерская жизнь, которую я узнал сразу после войны, подружившись со студийцами драматического театра. Много раз я помогал нашим режиссерам в работе с актерами, сам с признанным успехом режиссировал некоторые дубляжи, и чувствую, что мог бы работать и в театральном искусстве. Но каждому свое, предназначенное.

…Тебе, как художнику-режиссеру, я очень верю и, говоря это, стараюсь не принимать во внимание кровное родство. Кажется, у тебя не на одну жизнь есть, что сказать людям. С годами накапливаются впечатления и факты, возникают новые эмоции, повышается мастерство. С каждым пережитым мгновением возрастают опыт и мудрость. Не знаю, что тебе надо было бы сделать, спиться или какой-то манией заболеть, чтобы сделать плохой фильм. Ты по своей сути на это не способен. Какая-то работа, возможно, вызовет у зрителей противоположные оценки, но равнодушных не будет. То, что ты создавал, сжигая себя, не может утонуть в равнодушии. Это характерно для ремесленника, а ты «серым» никогда не будешь… Тебе по силам осуществить свои замыслы по-разному – с актерами или без, а также с включением других компонентов. Работы так много, что не надо начинать с чисто актерского фильма, если только не хочешь потерять форму как оператор. Но ты сам лучше знаешь.

…С картиной «Легко ли быть молодым?» в современном мировом документальном кино ты стал одним из самых заметных режиссеров. И я, измученный болезнями, горжусь, что я твой отец. Росток, взращивая который я отдал много сил и крови сердца, глубоко укоренился в родной земле и дает богатый урожай. Когда получишь «заслуженного», может быть, я и дождусь, а вот при чествовании «народного» меня, наверное, уже не будет. Тебе еще будет трудно, когда станешь класть меня в землю рядом с бабушкой.

Свое, сын, я сделал. Чувствую себя счастливым, чувствую себя богатым.

Инчукалнс, сентябрь 1987 года.

Отец».

Глава пятая
Последний стрелок

«Народ несет божью кару за грехи предыдущих поколений» – это следовало бы печатать крупными буквами в газетах или на рекламных щитах».

Юрис Подниекс

На барельефе латышским воинам, установленном на Братском кладбище, скульптор Карлис Зале изобразил стрелка с завязанными глазами. Юрис не раз говорил, что этот образ его пугает. Слепоту, самообман он называл одним из самых страшных грехов и человека, и народа. Он впервые задумался об этом в начале 80-х, во время съемок своего первого полнометражного фильма «Созвездие стрелков». Когда вместо героических судеб и историй, которые ожидал увидеть, столкнулся с великой драмой и разбитыми жизнями.

Тема латышских стрелков вплоть до середины 80-х годов в официальной латвийской историографии существовала лишь как тема «красных» латышских стрелков, соратников Ленина и спасителей революции 1917 года. Их чествовали на советских праздниках, сажали в президиумы, водили по школам. Но помимо этой парадной группы стрелков, по хуторам и селам Латвии доживали не менее историческую жизнь другие стрелки. Часть из них после 1917 года осталась в России, была репрессирована в 30-е, потом еще раз в 50-е, часть в 20-е годы вернулась на родину. Они считались неблагонадежными в довоенной Латвии и стали ими окончательно в Латвии советской. К тому времени, когда Юрис снимал их, те и другие жили в нищете и забвении. Он столкнулся с разбитыми, изломанными судьбами. Его собственный дед был стрелком и тоже изведал сибирский климат. Может быть, поэтому фильм получился не только о них, но и о себе.

– Молодые ничего не знают о стрелках и не понимают их роли, – говорил мне 34-летний Подниекс в 1985 году. – Хотя в обществе велика тяга к героям. Латышам не хватает героев и есть опасность, что стрелков сделают такими героями. У них была своя команда, организованность, свои песни, традиции – это молодых привлекает. А то, что, если ты в армии, значит, ты солдат, ты подчиняешься приказам, ты зависим от них, и у тебя нет выбора – этого не понимают. Вся история латышей – это история, связанная с выбором. Всегда есть компромиссы и нужно взвесить, что важнее, это всегда вопрос личного выбора.

Я не была знакома с Юрисом в период его работы над «Стрелками», но по его постоянному возвращению к ним впоследствии могу судить, что этот фильм стал для него переломным, знаковым. Во многих отношениях. Здесь он состоялся как режиссер, автор и организатор масштабного проекта. Здесь к нему впервые пришел успех, он познал вкус славы. «Стрелки» пробудили в нем интерес к истокам – национального самосознания, трагическому прошлому своего народа, не раз переживавшего болезненный и кровавый раскол. Наконец, на «Стрелках» он впервые столкнулся с сопротивлением материала. Тяжелый маховик имперской системы он ощутил на себе почти физически, как потомок жертвы Гулага – латышского стрелка Карлиса Подниекса. Его свободолюбивая непокорная душа впервые наткнулась на стену, из столкновения с которой он вышел другим человеком. Как он напишет в тот год в своем дневнике, в нем впервые появился страх не дожить. До завершения фильма, до передачи очень важного месседжа другим людям.

Мне было интересно понять, какая происходила в нем тогда душевная работа. Рассказать об этом мог Арнольд Плаудис, старший друг, автор сценария «Стрелков», известный педагог и художник. В тот год ему исполнилось 80.

Фильм на веревочке

В небольшое приозерное местечко Лангстини, где жил мэтр, я приехала солнечным октябрьским днем 2007 года. Арнольд бодро вышел из своего старенького пежо, галантно открыл дверцу, приглашая проехаться по поселку. Вилла «Херта», в которой они с Юрисом обдумывали каждый кадр «Стрелков», канула в прошлое. На ее месте дочь Плаудиса, известная предприниматель Иева Плауде, построила большой раскидистый дом в американском стиле. Это была уже не вилла, а ранчо.

– Вот здесь мы с Юрисом снимали фильм «Катит камень Сизиф», – Плаудис показывает на пригорки и ложбинки в сосновом бору… – А вот здесь Юрис впервые нырял с аквалангом, доставая виндсерфинг, – озеро Лангстини находится в 10 метрах от дороги. – Когда-то мы с Подниексом и Слапиньшем мечтали построить на берегу озера киностудию, – продолжает Плаудис, – но такую, чтобы кроме съемочного процесса здесь еще был клуб, архив и, может быть, музей… А сейчас у меня тут мастерская.

Он приглашает меня в дом, купленный уже позже виллы «Херта», но тоже выходящий к озеру. Арнольд оказался заядлым пловцом, вода для него, как и для Юриса, была родной стихией. Он плавал ранней весной и поздней осенью. Арнольд же в свое время приучил друзей-кинематографистов к бегу – благодаря Плаудису побежал кинорежиссер Ансис Эпнерс, потом Юрис Подниекс. Во времена «Стрелков» он не раз отвлекался пробежками вдоль озера.

Киностудии из дома Плаудиса не получилось. Но музеем кино его дом можно было назвать с полным основанием. У Подниекса и в этом доме есть свое заметное место. В просторной прихожей гостей встречал гигантский фараон – декорация из какого-то исторического фильма. Громоздкая статуя оказалась из папье-маше – ткни пальцем, рассыплется. В глубине коридора – куртка болотного цвета.

– Куртка Юриса, – хвастается Плаудис, – он в ней ездил в Афганистан, потом мне подарил. – Много карманов, удобная.

Над дверью, ведущей в мастерскую, плакат с вечера памяти Подниекса в 1993 году, его известный портрет, сделанный во время съемок в Англии, – усталые глаза, мудрый взгляд в камеру, волнистые волосы аккуратно уложены на пробор.

– Настоящий Жерар Филипп, да? – с любовью говорит Плаудис.

Дом оказался сущим лабиринтом: он существовал в разных плоскостях и на разных уровнях.

С Арнольдом Плаудисом (слева) во время съемок «Созвездие стрелков» на острове Доле

– Осторожно, здесь ступенька, – без конца предупреждал хозяин. – А здесь еще одна дверь… а здесь лестница и т. д.

Из кабинета вела почти незаметная дверь в другую комнату, а там поднималась дверца в подпол, и можно было спуститься на первый этаж, а оттуда – в сад, на волю… Особенность дома заключалась в том, что, куда бы ты ни пришел, отовсюду было два выхода. Как в жизни. Большая веранда, часть открыта, часть застеклена. Вход с улицы сразу на второй этаж. А первый выходит в сад и ведет к русской бане, а дальше – озеро. В десятке комнат и комнатушек, закутков, углов и потайных дверей без сопровождающего можно заблудиться. Плаудис явно наслаждался произведенным впечатлением. Признался, что когда начинал строить, в руках был только эскиз, рисунок. Попросил строителей сделать что-то примерное. Они растерялись, говорят: как же мы будем строить? А он им: вот так и стройте…

В доме есть кирпичная печка и печка-буржуйка. Две маленьких кухоньки с деревянными столами. Из кухонек тоже куча дверей с порожками. На полке куча разноцветных чашек, подаренных студентами. Кофе заварили прямо в чашках.

Первое, чем встречает хозяин гостя, фраза: «Будьте как дома». И это не просто слова. Потому что тебе тут же предлагают похозяйничать на кухне, заварить кофе или чай и т. д.

Наверное, вилла «Херта» была не менее загадочной и интересной. Представляю, как на ней чувствовали себя творческие люди. Виллу построил выходец из немецких баронов в 1912 году, она была кирпичной. Потом ее купил латышский композитор и хоровой дирижер Рейтерн, а уже у него – Арнольд Плаудис.

Стены увешаны картинами, старыми фотографиями, кругом раскрытые недочитанные книги, сухие цветы на подоконниках, паутина… Чисто кинематографический пейзаж.

В гостиной на стене кусок газеты, вставленный в рамочку. В газете – фотография Юриса с Ельциным. Рядом картина, написанная женой Арнольда Людмилой. На ней у круглого стола лицом к зрителю сидят Плаудис и Юрис. Между ними лампа в виде немецкой каски на длинном шнуре. Надпись «Вилла «Херт а, 1981 год». Время, когда рождался замысел «Стрелков». Тогда Юрис бывал у друга каждый день – и утром, и вечером. Осваивал виндсерфинг. Плавал. Бегал.

Кому первому пришла в голову мысль снять фильм о стрелках, не вспомнил даже Плаудис. Для обоих тема была очень личной: у Юриса дед служил в революционной гвардии, у Арнольда – отчим. Оба предка после 1920 года вернулись в независимую Латвию, а после 45-го попали в сталинские лагеря. Об этой стороне жизни латышских стрелков в советские годы не говорили и не писали. В Риге был музей «красных» латышских стрелков – о ленинских сподвижниках, стерилизованный под эпоху цензуры, и на набережной Даугавы стояли три мраморных изваяния в солдатских шинелях, – вот и вся память. О существовании так называемых «белых» стрелков, не купившихся на посулы Ленина и не перешедших на сторону большевиков, вообще мало кто знал. Большинство из них сгинули в сталинском Гулаге.

У Плаудиса был написан рассказ об отчиме, прошедшем 10-летний курс сибирских лагерей. Этот рассказ он как-то показал Юрису. У того была своя память о стрелках – коленка одноногого деда и красивый орден на его солдатской гимнастерке. Наверное, все это и послужило толчком к замыслу, которым Юрис буквально заболел. Изо дня в день он приезжал на озеро Лангстини, и они с Арнольдом часами ходили, размышляли, обговаривали будущий сценарий. Они думали, что в живых осталось от силы пара десятков стрелков, остальные поумирали, не могли не умереть после тех жерновов, в которые попали, а когда стали искать – обнаружили сотни живых, которые рассказали им то, чего не знал никто. Оказалось, что есть другая история, не та, которая написана в учебниках.

Год съемок «Созвездия стрелков» стал незабываемым для всей группы. Они его провели на колесах. Вооружившись картами, объездили всю Латвию, по пути стрелков – от Зилупе до Лиепаи. Увидев, что многие старики живут впроголодь, Юрис стал набирать с собой мешки продуктов: хлеба, масла, тушенки, – и просто кормить их. Не за счет студии, а за свой. Он не мог смотреть на мир только сквозь глазок кинокамеры, те, кого он снимал, были для него прежде всего людьми, а потом героями фильма, он им по-человечески сочувствовал. Этот контакт был не наигранным, и даже не целесообразным, – он был искренним, так была устроена его душа. Поэтому и герои платили ему ответным чувством – были с ним откровенны.

Юрис отдавался работе целиком и жертвовал для этого всем: временем, деньгами, личной жизнью… А бюджетных денег все время не хватало, группа выходила из всех лимитов. К тому же съемочная группа всюду возвращалась по два раза – сначала надо было познакомиться с героями, пристреляться, понять, что спрашивать, к чему они готовы, и только потом приезжать на съемку. Подниекс понимал, что снимает уходящую натуру, которую если сейчас не снять, другого шанса не будет. И доставал пленку, где только мог. И бензин, и транспорт на студии были в дефиците, поэтому ездили на новых белых «Жигулях» Плаудиса, за год превратившихся в старые.

Вся группа жадно впитывала материал, это видно на кадрах, которые Юрис оставил в фильме. Наверное, старики их сильно удивили, когда рассказывали о том, как главный вождь революции в 1920 году подписал приказ о расформировании преданных ему стрелковых частей и репатриации их на родину. Как себя чувствовали те, кто в январе 1919-го после расстрелов и чисток установили в Риге советскую власть, а потом по приказу Ленина вынуждены были отступить в Россию, и как им потом предложили вернуться в совсем не рабоче-крестьянскую Латвию.

Исколесив Латвию, съемочная группа отправилась в Россию – проехала до самого Дона и Урала, нашла немало свидетелей и очевидцев революционного рвения латышских стрелков. Побывала в Белоруссии и на Украине, добралась до самого Черного моря. Наверное, они наслушались разного, не могли не наслушаться, – о расстрелах латышами крестьянских бунтов в Тамбовской губернии, подавлении антибольшевистских выступлений в Великом Новгороде, о рубках на Дону. Как боялись стрелков в оренбургских деревнях, как прятались в лес при одном только слухе: «латыши идут», потому что знали: эти не пощадят никого и крови будет много.

Слышали, снимали, но в фильме этих воспоминаний нет. Да и как они могли появиться в андроповские времена? В «Созвездии стрелков» россияне вспоминают латышей добрым словом. «Вы правильно делаете, что ищите своих», – говорит режиссеру русская бабушка. Она помнит, что с уходом латышей закончилась война и наступил мир. Вторая вспоминает, какие латыши были образованные, рассказывали про коммуну, русские девушки ходили к ним в марксистский кружок, а местные парни ревновали. Один участник гражданской, воевавший в Конной армии Буденного, сравнил латышских стрелков с донскими казаками, которые считались на Руси самыми сильными вояками. Так вот латыши, говорит буденовец, не уступали казакам ни в атаках, ни в рубке. «Не преувеличиваете ли вы роль латышских стрелков в революции?» – спрашивает Юрис уже другого героя – командира красных казаков, ставшего впоследствии писателем… «Наоборот, их роль недооценена, – убежден тот. «Латыши сорвали план мирового империализма. Немцы гнали красных от Черного моря до Тулы… и вот-вот должны были войти в Москву… А тут Красная Армия за две недели погнала их и утопила в Черном море. Так была решена судьба революции, и ясно, кто положил на чашу весов свое веское слово».

Дорогой стрелков. Съемочная группа «Созвездия стрелков» перед поездкой на Украину

По рассказам Плаудиса, Юрис весь клокотал от собранного материала, пытался изобрести такой киноязык, чтобы все было ясно без слов. Плаудис говорит, что они все время искали визуальный ключ к образу стрелка, обоим хотелось представить его на бумаге. По всему дому в Лангстини, как белье на веревке, были развешаны на прищепках листы с кадрами фильма, и они с Юрисом бродили среди них как призраки.

Плаудис вытащил большой пожелтевший от времени лист картона с изображением каких-то схем, кружочков, стрелочек и мелко написанных текстов и текстиков.

– Вот сценарий «Созвездия стрелков», – торжественно сообщил он.

– Сценарий? – не поверила я.

– Вот-вот, и Юрис когда-то удивился, когда я предложил все нарисовать, – смеется Арнольд, довольный произведенным эффектом. – Главное было найти образ. Когда мы нашли образ, все встало на свои места. А образ я передал в рисунке латыша с саблей. В этом рисунке – судьба латышей. Клинок упирается в Россию, там российская интеллигенция, которую уничтожили латышские стрелки. Ленин сказал: будете воевать, получите Латвию. Вот латыши и стреляли в русских, чтобы получить Латвию. И нажили себе врага по соседству. А рукоятка сабли – в виде сердца стрелка. Это и есть наша судьба, – считает сценарист. По мнению Плаудиса, стрелки пошли на сделку с советской властью. Им пообещали свободную Латвию, а они за это согласились уничтожить несогласных с советской властью. «Когда мы нашли образ латышского стрелка, человека, который держит саблю, упирающуюся в его сердце, – мы нашли ключ – и фильм стал складываться», – говорит он.

Но мне кажется, что по-настоящему фильм сложился, когда Юрис сам вошел в кадр и стал говорить от своего имени. «Меня зовут Юрис Подниекс, я режиссер этого фильма. Мне 30 лет. Эта картина о моих современниках, латышских стрелках. Каждый день кто-то из них уходит. Их было 80 тысяч, а осталось около 300. Но никто из них в своей ежедневной борьбе со старостью, болезнями не потерял человеческого достоинства… Мы взялись за эту картину, потому что нас беспокоило: будут ли понимать судьбы и дух стрелков, когда их не станет. Мое поколение – последнее, которое может с ними встретиться. Поэтому мы так старались успеть».

Подниекс убедил всех, что он сам, его поколение лишены очень важного знания, без которого невозможно жить. Любопытно, что сначала Юрис не хотел сниматься в фильме, считал себя лишним. Борис Подниекс тоже был против того, чтобы Юрис вошел в кадр, но по другой причине. Он считал, что у сына плохая дикция и неподходящий голос. Борис сам хотел озвучивать фильм. На участии Юриса тогда настоял Плаудис. И не ошибся. Доверительная интонация режиссера подкупила зрителей, приблизила к ним героев и сделала общение с ними по-настоящему исповедальным.

Молодой режиссер сумел собрать вокруг себя настоящих звезд. Народный поэт Янис Петерс писал закадровый текст, который получился неоднозначным, философским. Композитор Раймонд Паулс стал автором музыки: за основу он взял песни стрелков, и чтобы их не заглушать, большую часть материала наложил на мелодию трубы. Это сделало фильм пронзительным и трагичным.