Текст книги "Китай, Россия и Всечеловек"

С точки зрения китайских учений, когда инь-ян находятся в оппозиции (12-я гексаграмма И цзина – три целые черты (ян) сверху, три прерванные (инь) – снизу), то противоположности взаимоотталкиваются, расходятся, ибо свойство ян — тянуться кверху, а свойство инь — тянуться книзу. В этой ситуации происходит не столкновение, а расхождение противоположностей, которое приводит к разрыву всеобщих связей. Поэтому гексаграмма и называется Пи — «упадок».

Унаследованное от античности представление о движении как единстве и борьбе противоположностей, видимо, не единственно возможное. Китайский образ мышления выработал свой взгляд: движение происходит не за счет столкновения противоположностей, а за счет постепенного перехода одной в другую. Иное понимание типа связи между противоположностями обусловило иной тип мышления.

И Махаяна провозглашает: все развивается по кругу, что было верхом, станет низом; тем не менее в Махаяне мы имеем дело с отличным от китайского пониманием связи: не чередуемость, взаимообратимость (свет сменяется тьмой, белое – черным, сила – слабостью), а как бы их взаимная нейтрализация, сведение к нулю; противоположностей, по сути, нет, акцент на их относительности, «пустотности» (шуньята): свет и есть тьма, белое и есть черное, сила и есть слабость.[140]140
  Вспомним слова Аристотеля: «Цвет, единый и тождественный по числу, не может быть белым и черным» (3, 433).


[Закрыть]

В «Дао дэ цзине» (гл. II) сказано: «Когда все люди узнают, что красивое красиво, появляется и безобразное. Когда узнают, что доброе добро, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое существуют в сравнении друг с другом, высокое и низкое друг к другу склоняются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом» (3, 184). А в «Ланкаватара сутре»: «И все-таки, Махамати, что же значит „недуальность“? Это значит, что свет и тень, длинный и короткий, черное и белое – суть относительные названия, Махамати, они зависимы друг от друга, как нирвана и сансара, – все вещи нераздельны. Нирвана есть только там, где есть сансара. Сансара есть только там, где есть нирвана. Одно другое не исключает, поэтому и говорят: все вещи недуальны, как недуальны нирвана и сансара»[141]141
  Сравним: «Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать» (Екклесиаст, 1, 15) или: «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что он сделал кривым?» (Екклесиаст, 7, 13).


[Закрыть] (см. 25).

Нет дистанции между посюсторонним и потусторонним. «В эмпирическом мы встречаемся с тем же абсолютным, только в другой форме, а следовательно, „сансара“ и „нирвана“, в сущности, одно и то же. Идея о тождестве бытия и нирваны, или эмпирического и абсолютного, истинно-сущего, является центральной идеей позднейших сект буддизма» (14, 251).

Можно, видимо, сказать: белое или черное – европейская модель; белое станет черным и наоборот – китайская модель; белое и есть черное – индийская модель.

Китайская структура допускает возможность движения в пределах круга (внутри системы). Китайцы находят возможность оптимального варианта в самом круговороте, поэтому питают интерес к эмпирическому миру как таковому[142]142
  Это, в частности, нашло отражение в огромном внимании, которое уделялось в Китае учениям о государстве. Если Аристотель в «Политике» провозгласил: «Природа государства стоит „впереди“ природы семьи и индивида: необходимо, чтобы целое предшествовало своей части» (Polit., рус. пер. СПб., 1911), то в «Великом учении» сказано: «Когда древние хотели направить Поднебесную по пути добродетели, они сначала хорошо управляли своим государством. Желая хорошо управлять своим государством, они сначала наводили порядок в своей семье. Желая навести порядок в своей семье, они сначала совершенствовали самих себя. Желая усовершенствовать самих себя, они сначала делали правым свое сердце. Желая сделать правым свое сердце, они стремились быть искренними в своих помыслах. Желая быть искренними в своих помыслах, они сначала расширяли свои знания. Так расширение знаний ведет к постижению вещей.
  Когда вещи были познаны, знание стало полным. Когда знание стало полным, помыслы были искренни. Когда помыслы искренни, сердце становилось правым. Когда сердце становилось правым, они достигали совершенства. Когда они достигали совершенства, в их семьях водворялся порядок. Когда в их семьях водворялся порядок, должным образом управлялось государство. Когда должным образом управлялось государство, в Поднебесной воцарялись мир и спокойствие» (Дасюэ, I, 4–5).


[Закрыть], не преследуя цели непременно выйти за пределы круга. Совершенный порядок возможен в феноменальном мире, об этом свидетельствует 11-я гексаграмма И цзина Тай – «Расцвет»: сверху три прерванных черты (инь), снизу три целых (ян). В этой ситуации инь-ян находятся в позиции максимального притяжения. Когда исполнительные силы (инь) не подавляют творческие (ян), а пребывают с ними в гармоническом единстве, взаимодействуют, – наступает всеобщий «расцвет». В возможность такого «расцвета» верил и Конфуций.

Буддизм не оставляет простора для движения, возникающего за счет чередования противоположностей внутри системы, что, тем не менее, не только соответствует его конечной цели – нирване – освобождению от причинной зависимости, от волнения дхарм, но делает его актуальным в наше время.[143]143
  Видимо, свойственное буддизму понимание свободы как внутреннего освобождения путем разрыва причинной зависимости во имя обретения собственной природы привлекает к нему современников и делает его популярным на Западе.


[Закрыть]

Таким образом, и китайские учения, и буддизм ставят акцент на относительности, но для одних относительно все, потому что подвержено изменению, для других относительно все, потому что подвержено воздействию закона причинного возникновения, – само себе не принадлежит. В китайских учениях все как бы непосредственно связано с дао, дао же есть принцип спонтанного развития вещей. «Человек следует земле. Земля – небу, небо – дао, а дао — самому себе».[144]144
  Японское сидзэн, китайское цзыжанъ переводятся в наших словарях как существительное «природа». Буквально си (мидзукара) значит «сам», у иероглифа дзэн есть значение сикару — «быть таким». Сидзэн — самостановление, самовыявление – «быть таким, каков ты есть» (не близко ли это в некотором смысле татхагате?). В японском толковом словаре Кодзиэн сидзэн переводится как «всепроизводящая творческая сила». (Ср.: «Никакое творение не есть свое собственное бытие, но участвует в бытии» – Фома Аквинский. Сумма теологии, 3, 835.)


[Закрыть]

Одни ставят акцент на причинной зависимости, не признавая иной возможности обрести свободу, как выйдя за пределы «колеса бытия», где все взаимозависимо, подвержено действию закона взаимного возникновения, другие ставят акцент на спонтанности, что позволяет каждой вещи быть самой собой в пределах круга.

Итак, налицо три модели развития: предельно динамичная (взрыв одной структуры за счет столкновения противоположностей и замена ее другой), умеренно динамичная (развитие происходит за счет перехода одной противоположности в другую в пределах одной и той же структуры, что, видимо, способствовало исключительной живучести китайской государственной системы, остававшейся неизменной в течение более двух тысяч лет) и нединамичная или малодинамичная (вернее, внутренне динамичная) индийская модель. Однако невозможно говорить о предпочтительности какого-то пути. Каждый из них имеет свои преимущества. Каждый естественен и органичен для тех народов, которые ему следовали в соответствии со своим ритмом и своими запросами. (Непонимание этого приводит к катастрофическим последствиям. Нарушения психологической природы не менее опасны, чем нарушения физической.) Существует закон мирового баланса: что-то всегда развивается за счет чего-то. Положим, динамизм европейского пути привел к расцвету науки и техники, но оборотной стороной этого процесса явилось раздвоенное «я», раздвоенное сознание, опредмеченный человек.

Вспыхнувший на Западе интерес к Востоку (можно сказать, Европа «болеет» Востоком) объясняется не столько открытием нового мира, новых методов, сколько тем, что в самой Европе спонтанно зреют процессы, которые сближают ее с Востоком: на смену характерной для поведения европейца «экстравертности» приходит «интровертность» – стяжение внутрь, к собственному центру в пределах личности и в пределах нации.[145]145
  К. Юнг по этому поводу заметил: «Восток берет за основу психическую реальность, то есть психическое – главное и уникальное условие существования. Интравертностъ, если можно так выразиться, „стиль“ Востока, нечто привычное для него и всеобщее. Экстравертность – „стиль“ Запада. Интравертность ощущается здесь как нечто ненормальное, болезненное или предосудительное. Фрейд называет это самоэротическим, „нарцистическим“ складом ума… На Востоке же наша обожаемая экстравертность пренебрежительно расценивается как одержимость неистинными страстями, пребывание в самом ниданическом цикле» (21, 481).


[Закрыть]

Возможно, этот этап имеет свое историческое назначение: интравертность поможет самоопределиться, выявить дремлющее в человеческой памяти. Важно понять объективный характер этой тенденции, чтобы способствовать переходу от разъединения к объединению. Каждому народу, если брать в масштабах мировой культуры, есть чем поделиться, каждый развивал по преимуществу какую-то свою сторону знания. У Конфуция мы можем почерпнуть сведения о нравственной природе человека, о долге и соучастии, в буддизме – систему знаний о законах человеческой психики. Остается лишь научиться пользоваться тем, что на протяжении веков выработало человечество, не принимая то, что мешает выявлению человеческого в человеке, и сохраняя то, что действительно очеловечивает человека.

1. Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., т. 20.

2. Алексеев В. М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун Ту (837–908), Пб., 1916.

3. Антология мировой философии: в 4 т., т. 1, ч. 1, 2. М., 1969.

4. Аристотель. Метафизика, М., 1934.

5. Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая / Вст. статья, пер. и коммент. Л. Д. Позднеевой. М., 1967.

6. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.

7. Конрад Н. И. О встрече с Такахаси Тэммин в 1927 г. // Народы Азии и Африки, 1972, № 2.

8. Конрад Н. И. «Сунь-цзы». Трактат о военном искусстве. М.-Л., 1950.

9. Кроль Ю. Л. Сыма-Цянь – историк. М., 1970.

10. Литература Востока в средние века, ч. 1. М.: Изд-во МГУ, 1970 (разделы китайской литературы).

11. Литература древнего Востока. М.: Изд-во МГУ, 1962.

12. Мартынов А. С. Образ государства в официальных документах династии Сун (960-1279) // Общество и государство в Китае: Сб. Тезисы и доклады, вып. 1, 2. М., 1972.

13. Померанц Г. С. Реферат книги (на нем. яз.) Г. Абрамовского «Историческая концепция Макса Вебера. Всемирная история в отношении к западному процессу рационализма». Stuttgart, 1966.

14. Розенберг О. О. Проблемы буддийской философии. Пб., 1918.

15. Топоров В. Н. О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева» // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971, № 5.

16. Философская энциклопедия, т. 4. М., 1969 (раздел «Ничто»),

17. Щербатской Ф. И. Философское учение буддизма. Пб., 1919.

18. Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». М., 1960.

19. Хин-шун Ян. Древнекитайский философ Лао-цзы и его учение. М., 1950.

21. Jung С. G. Psychology and Religion: West and East, London, 1958.

22. Matilal В. K. Epistemology, Logic and Grammar in Indian.

23. Philosophical Analysis. Monton. The Hague, Paris, 1971.

24. Needham J. Science and Civilization in China, vol. II, Cambridge, 1956.

25. Suzuki D. T. The Lankavatara Sutra, London, 1932.

26. Raja Rao. The Serpent and the Rope, London, 1960.

Даосская и буддийская модели мира

Физическая, точнее, психофизическая картина мира структурирует сознание. Следовательно, имея представление о физической картине мира, мы лучше поймем особенности мышления, определявшие в какой-то мере образ жизни и исторические ритмы народов. С этой точки зрения интересно сравнение буддийской и даосской моделей мира. Несмотря на различие школ и направлений, есть общие признаки, которые позволяют говорить о буддизме или даосизме в целом как о системе взглядов.[146]146
  Нередко возникают споры о том, можно ли говорить о буддизме в целом, поддается ли буддизм систематизации. Но, может быть, различие в подходах обусловлено разными типами сознания: одни склонны дифференцировать, другие интегрировать. Можно говорить о буддизме как о целостной системе – на уровне единого и о его различных школах – на уровне единичного. Одно другому не противоречит.


[Закрыть]

Сам Будда не допускал мысли о какой-либо систематизации. Согласно «Алмазной сутре», он пользовался словами, как плотом: переправившись на другой берег, плот отбрасывают. «Великосущий бод-хисаттва, Субхути, не должен держаться ни дхармы, ни не-дхармы. Поэтому Татхагата говорит изречение с намеком: „Те, кто знает, что рассуждение о дхармах подобно плоту, должны оставить дхармы и не-дхармы“» (Ваджрачхедика праджня-парамита, § 6).

Наряду со структурной близостью буддизма и даосизма, что сделало возможным распространение буддизма в Китае, между ними имеются и некие принципиальные различия.

Буддизм смог прижиться в Китае, стать органичным китайской культуре и потому, что совпадал с даосизмом, и потому, что отличался от него. Без этого совпадения (в чем-то сущностном) он не смог бы прижиться, стать фактом сознания, а если бы не отличался (в чем-то сущностном и функциональном), не дополнял бы даосизм, тоже не прижился бы – за ненадобностью. Именно такое соотношение с даосизмом и сделало буддизм явлением китайской культуры.

В статье «Махаяна и китайские учения» я предлагаю три условные модели: «Белое или черное – европейская модель; белое станет черным – китайская модель; белое и есть черное – индийская модель… Налицо три модели развития: предельно динамичная (взрыв одной структуры за счет столкновения противоположностей и замена ее другой), умеренно динамичная (развитие происходит за счет перехода одной противоположности в другую) и нединамичная или малодинамичная (вернее, внутренне динамичная) индийская модель. Однако совершенно невозможно говорить о предпочтительности какого-то пути» (1, с. 108, 110). На сей раз, сравнивая две модели, даосскую и буддийскую – в каком-то смысле китайскую и индийскую, я хотела бы уточнить эти идеи. Передо мной стоит задача – рассмотреть упомянутые модели в чистом виде, выявить архетипические черты, которые послужили неким прообразом традиционного мышления. При этом я буду опираться на И цзин («Сицычжуань»), «Дао дэ цзин», с одной стороны, и некоторые сутры Махаяны – с другой.

Естественно абстрагирование от частностей тех форм буддизма и даосизма, которые приобрели наибольшую популярность в Китае и Японии.

Стало уже общим местом напоминать о труднопостижимости таких понятий, как Дао или Нирвана, имея в виду их принципиальную «неуловимость», неопределенность, в каком-то смысле «запредельность» и вытекающую отсюда многозначность. Метод должен соответствовать объекту познания: тот тип логики, в основе которого лежит дихотомический принцип мышления, закон детерминированной, причинно-следственной связи, так называемое линейное, альтернативное мышление («или то, или это»), не дает решения проблемы. Иначе говоря, решение задачи возможно лишь на базе логики единства разного («и то и это»).

Дао не поддается рациональному толкованию, формально-логическому анализу, потому что не имеет формы, бесформенно, беспредельно, ничему не противостоит. То, что мы видим, не является «постоянным»

Дао. С этого начинается «Дао дэ цзин», как бы предупреждая о том, чтобы вникающие не поддавались иллюзии, не принимали неистинное за истинное: то, что дано в опыте, носит изменчивый, преходящий характер, не имеет постоянного смысла и потому нереально: «Дао, [которое] может быть дао, не есть постоянное дао. Имя, [которое] может быть именем, не есть постоянное имя. Безымянное – в нем начало неба и земли. Имеющее имя – мать всех вещей» (2, с. 1). Иными словами, все, что доступно взору и слуху, что проявило себя, обрело форму, не есть истинное Дао, всякое название, всякое имя не исчерпывает сути обозначаемой им вещи и потому условно, относительно, не есть «постоянное имя». Вместе с тем в этих мгновенных вспышках дао проявляет себя. Между истинным Дао и его мгновенными проявлениями нет разрыва, дистанции.[147]147
  По-моему, именно в этом смысле можно понять следующее место из «Хуайнань-цзы»: «Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Тогда нет ни истинного, ни ложного, изменения происходят подобно сокровенным вспышкам» (12, с. 124). Представление о том, что единое прорывается в виде отдельных мгновений, характерно и для даосского, и для буддийского восприятия.


[Закрыть] Единое существует в форме единичного, континуальное выражается в дискретном. Дао имманентно миру, надо лишь забыть себя, довериться Пути, чтобы почувствовать Дао, состояние всеединства, приобщенности к миру.

«Дао туманно и неопределенно. Однако в его неопределенности и туманности содержатся образы. В его туманности и неопределенности содержатся вещи. В его глубине и неясности содержится жизненная сила. Эта жизненная сила и есть истина. В ней – искренность» (2, с. 123–124).[148]148
  Эта мировоззренческая установка, по мнению японского философа Нисида Китаро (1870–1945), лежит в основе восточной культуры: «Не скрыто ли в основе восточной культуры стремление видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного? Наша душа постоянно стремится к этому». Философ повторил слова Лao-цзы: «Видеть форму бесформенного, слышать голос беззвучного» (2, с. 1). Действительно, подобный мировоззренческий подход повлиял не только на характер поэтики и эстетики, но и на психологию японцев.


[Закрыть] Но если в Дао скрыта высшая истина, ее можно пережить: человек способен постигать «запредельное» путем сосредоточения, «глубинного размышления».

Попробуем охарактеризовать Дао, учитывая уже имеющиеся определения, оставляя в стороне навеянные европейской философией сравнения с Логосом, Богом, мировым разумом, космической душой и т. п. Мы знаем, что Дао существовало прежде неба и земли, ибо благодаря его участию и образовались небо и земля, началась жизнь во вселенной. Дао – «корень неба и земли. Оно существует вечно, подобно нескончаемой нити, и его действие неисчерпаемо» (3, т. 1, с. 116). Дао вечно, совершенно, ничему не противостоит, присутствует везде, в каждой точке. Дао едино – «не надо стремиться узнать об источнике этого, потому что это едино». Но что обусловило единство, «самодостаточность» Дао, исключило возможность противостояния ему чего-либо, что позволило привести в движение все светила и дать жизнь всем существам? Думается, полнота Дао. В опубликованных у нас за последнее время исследованиях по даосизму, которые можно рассматривать как успех востоковедной науки, не освещался, однако, в достаточной мере этот аспект Дао, а он многое проясняет. Двуединая природа позволяет Дао ничему не противостоять и самопорождаться. Лао-цзы утверждает, что Дао одновременно и праматерь, и праотец всех вещей. Дао – потенция того и другого: женского (инь) и мужского (ян), мужское и женское взаимопроницаемы, находятся в единстве, присутствуют друг в друге. «Кто содержит в себе совершенное дэ, тот похож на новорожденного… Не зная союза двух полов, он обладает животворящей способностью» (3, т. 1, с. 131). Дао самовоспроизводяще, дает жизнь всем существам без участия внешней силы. Оно само по себе, самоестественно (цзыжань) производит все вещи.

Дао порождает все вещи благодаря взаимодействию двух начал. Поэтому оно характеризуется как небытие и бытие, путь и путник вместе[149]149
  Принцип двуединства неслучайно привлекает внимание современных ученых, что свидетельствует о происходящих в сознании переменах. Меняется характер субъектнообъектных связей: происходит взаимопроникновение субъекта и объекта (по типу инь-ян). Это можно наблюдать в любой сфере человеческой деятельности, в искусстве, науке. Меняется психология людей. Говоря словами Нильса Бора, человек начинает ощущать себя не только зрителем, но и действующим лицом «в великой драме существования».


[Закрыть]. «Дао рождает одно. Одно рождает два. Два рождают три (взаимодействие двух приводит к рождению третьего. – Т. Г.). Три рождают все вещи. Все вещи обволакиваются инь, проникаются ян, наполнены ци и образуют гармонию» (2, с. 242)[150]150
  Последнюю фразу переводят: «Все существа носят в себе инь и ян» (3, т. 1, с. 128). При этом упускается из виду их разная направленность: центробежность инь, которое обволакивает сверху, и центростремительность ян, устремленного внутрь, к центру, не говоря уже о том, что инь и ян не обладают самостоятельным бытием – это свойства вещей.


[Закрыть]. Абсолютно во всем благодаря действию Дао вызревают два начала и начинается жизнь. Значит, Дао – источник жизни.

Наиболее четко двуединство выражено в «Сицычжуань»: «Один раз инь, один раз ян и есть Путь» (4, с. 489). Данная формула не так проста, как может показаться с первого взгляда, труднопостижима в логическом смысле, относится к разным уровням одновременно. В круговорот инь-ян включается то, что с логической точки зрения несопоставимо, вещи разного порядка, положим, физическое и психическое, духовное и материальное, внешнее и внутреннее, макро– и микромир – все оказывается взаимообусловленным, подчиненным единым законам. Это не только сменяемость состояний во времени и пространстве в некоей временной и пространственной протяженности, последовательности (одно из значений инь – «пространство», ян – «время»), но и их одновременность, это и чередование ночи – дня, зимы – лета, подъема – спада, движение туда-обратно: вдох-выдох, постоянный взаимопереход небытия-бытия (одно из значений инь – «небытие», «неявленное», ян – «бытие», «явленное»), и внутреннее состояние взаимопроницаемости, присутствия одного в другом (где есть инь, есть и ян; где есть ян, есть и инь). Речь идет о небытии особого рода, которое присутствует в каждой вещи. Над условным небытием стоит безусловное небытие, где отсутствует всякое противопоставление, всякое разделение, оформление. Небытие, которое и есть абсолютная Пустота, Покой, – обиталище истинного Дао. Это высший уровень, где исчезает грань между жизнью и смертью, достигается бессмертие.

Дао многоаспектно, неисчерпаемо. Рассмотрим его как движение, как постоянную смену состояний. Необходимо иметь в виду, что движение и покой взаимопроницаемы, друг без друга не существуют (инь – покой, ян – движение), то есть в движении присутствует покой, в покое – движение.[151]151
  Как сказано в «Сицычжуань», «движение и покой имеют постоянство» (4, с. 475).


[Закрыть] Можно говорить лишь о предпочтительности покоя: по мысли Лао-цзы, «покой есть главное в движении». Конечная цель – слияние с истинным Дао, достижение центра круга. Колесо движется потому, что ось неподвижна. Лишь в состоянии покоя все приобретает свою истинную природу, становится реальным в высшем смысле.

Здесь мы подходим к тому, что отличает даосскую модель от буддийской и почему первая изображается в виде круга с двумя полу-изогнутыми половинами, готовыми перейти одна в другую, а вторая – в виде пустого, незаполненного круга. В даосской модели («и то и это» или «то станет этим») акцентируется относительный характер противоположностей, которые в то же время непротивоположности, ибо присутствуют друг в друге. Буддийская модель («это есть то» или «не это, не то»), в которой относительность доходит до абсолютности, до признания полной неразличимости, пустотности (шуньята) и отсутствуют всякие противоположности, – чистый круг без инь-ян. Китайский идеал, будь то Дао или тайцзи (Великий Предел), содержит в потенции оба начала, ему потенциально присуще движение, которое, стало быть, имеет назначение; через движение идет эволюция, все очищается, достигает подлинности.

Все явления подчиняются движению туда-обратно: небытие и бытие порождают друг друга. Дао, достигая предела, возвращается к истоку: «Вот вещь, в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени. Обозначая иероглифом, назову ее Дао; произвольно давая ей имя, назову ее великое. Великое – оно в бесконечном движении. Находящееся в бесконечном движении не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается к своему истоку» (3, т. 1, с. 122). Движение проходит через ряд состояний: «В мире большое разнообразие вещей, но все они возвращаются к своему началу. Возвращение к началу называется покоем, а покой называется возвращением к сущности. Возвращение к сущности называется постоянством» (3, т. 1, с. 119). Таким образом, по даосским представлениям, на уровне единичного каждая вещь возвращается к своему началу; возвратившись к своему началу, достигает покоя; достигнув покоя, выявляет свою сущность; выявив свою сущность, приобщается к постоянству, к высшему состоянию всеединства. Можно сказать, идет движение по спирали, от одного витка к другому или от одного концентрического круга к другому вокруг одной оси: от движения к покою, при котором выявляется сущность, достигается постоянство, последнее же и есть Единое, или Великое Небытие.

Подобный тип отношения единого и единичного, непрерывного и прерывного образует сложную структуру: в пределах великого круга существует бесконечное множество разновекторных кругов. Движение расходится и концентрическими кругами, следуя туда-обратно, и по окружности. Невозможно описать все формы этого движения (видимо, действительно его осмысление предполагает многомерное мышление). Но в конечном счете все возвращается к покою, в Небытие, чтобы вновь вернуться к жизни уже в новом качестве. Дао «возвращается к небытию. И вот называют его формой без форм, образом без существа. Поэтому называют его неясным и туманным» (3, т. 1, с. 118). Все выплывает из Небытия и возвращается в Небытие. «Возвращение есть действие дао, слабость есть средство дао» (2, с. 233) ^ то есть в Дао входят неусилием, недеянием (увэй).

Иной подход демонстрирует буддизм, в концепции которого нет места возврату, все устремлено к покою, к преодолению движения, к Нирване. Нирвана – абсолютное успокоение (в отличие от Тайцзи и от Дао, которые в потенции содержат оба начала – покой и движение). В Нирване дхармы прекращают всякое волнение, приходят в состояние полной успокоенности. Согласно «Удане», Нирвана – то, где «нет ни движения, ни покоя, ни возникновения, ни уничтожения» (6, с. 173). Для буддизма нехарактерны представления о том, что все выплывает из Небытия и, совершив круг развития, возвращается в Небытие, чтобы в новом качестве опять стать бытием.[152]152
  У О. О. Розенберга, известного русского буддолога, по этому поводу сказано: «Не следует думать, что достижение Нирваны представляет собой возвращение к какому-то первоначальному состоянию невзволнованности. По учению буддизма, волнение безначально, оно, следовательно, не есть результат грехопадения, оно не грех, который нужно искупить, а первобытное страдание, которое должно быть приостановлено» (20, с. 257).


[Закрыть] Речь идет не о движении по кругу, а о преодолении круга сансары, о преодолении всякого круговращения и достижении абсолютного покоя. Освобождение – выход из круга сансары на «другой берег», окончательный переход в другое состояние, полное переворачивание того, что есть, полное выпадение из феноменального мира. Собственно, внешне все остается тем же, только психика меняется, человек внутренне выпадает из ограниченного мира форм, не ощущает преград. В текстах Ма-хаяны, в частности одной из ведущих ее школ – Мадхьямика (Срединного, или нулевого, пути), подчеркивается единство, или недуальность, Нирваны и сансары. Достаточно вспомнить Нагарджуну (II в.): «Предел Нирваны и есть предел сансары, они ничем не отличаются друг от друга» (Мула мадхьямика карика, 7, с. 77).[153]153
  Речь идет не просто о совмещении, а, по выражению А. Н. Зелинского, «о той сопряженности сансары и нирваны, которую можно рассматривать как некое „металогическое единство“, выходящее за пределы двойственности между „тождеством“ и „различием“ в их обычном логическом смысле» (21, с. 332).


[Закрыть]

Одно дело – двуединство, другое – недуальность. В первом случае утверждается относительность противоположностей, они присутствуют друг в друге, взаимопроникаются, и потому можно говорить о противоположностях как о не-противоположностях. Во втором – полное отрицание противоположностей, признание которых рассматривается как плод неведения (авидьи)[154]154
  Согласно «Аштахасрике», «дхармы существуют так, как они не существуют. Их несуществование называется незнанием (авидья). От них зависят обыкновенные люди, которые конструируют несуществующие дхармы. Сконструировав дхармы, они стремятся к двум противоположностям и не знают и не видят дхарм. Поэтому они конструируют несуществующие дхармы. Сконструировав дхармы, они зависят от двух противоположностей и потому конструируют дхармы прошлого, дхармы будущего и дхармы настоящего. Их сконструировав, они зависят от имени и формы и конструируют несуществующие дхармы» (22, с. 24).


[Закрыть]. Можно сказать, инь и есть ян, ян и есть инь, стало быть, нечему взаимопроникаться, взаимоуравновешиваться. Белый, пустой круг – символ Нирваны – олицетворяет недуальность Нирваны и сансары.

В строгом смысле, если развернуть картину, получатся два круга: пустой и заполненный, белый и черный, но так как второй иллюзорен, нереален (майя)[155]155
  С точки зрения буддизма Махаяны, реально лишь то, что не возникает и потому не исчезает, истинно-сущее – природа будды, дхармы, нирвана; феноменальный же мир – взаимосвязанные моментальные вспышки, иллюзия, мираж (майя); реальность, стоящая за ними, непознаваема, но может быть пережита в момент просветления.


[Закрыть] – двойник, тень истинного мира, он не принимается во внимание.

Даосский же круг нельзя разъять. Все происходит в пределах одного круга, который одновременно и светлый, и темный, и нет нужды выходить из него, выпадать из естественного мира. Можно достичь изначальной чистоты, естественности или – центра круга, не выходя за его пределы, слиться с земной осью, стать «троичным» небу и земле. Поднебесная, то есть то, что заключено между небом и землей, в ней в соответствии с Дао происходят все процессы: чередование инь-ян, циркуляция инь-ци и ян-ци, трансформация «пяти стихий».

Стремление выйти из круга сансары, видимо, связано с представлением о том, что движущей силой «колеса бытия», изначальным состоянием является космическая сила авидъя (неведение), преодоление которой и приводит к полному избавлению от всех порождаемых ею невзгод[156]156
  Достаточно сказать, что авидья является общим источником отрицательных потенций сознания, так называемых «пяти клеш»: ненависти, гордости, неистовой страсти, зависти и невежества.


[Закрыть] (о них дает представление двенадцатичленный круг бытия или взаимного возникновения – пратитья самутпада[157]157
  Пратитъя самутпада – двенадцать факторов существования, нидан в потоке жизни от рождения к смерти. Согласно легенде, «блаженный, в течение первой стражи ночи, остановил свой ум на цепи причинности, понимаемой в прямом и обратном порядке: „Из неведения возникают санскары (очертания); из санскар возникает сознание; из сознания возникают имя и форма; из имени и формы возникают шесть областей (области шести органов чувств, то есть глаза, уха, носа, языка, тела [осязание] и ума); из шести областей возникает соприкосновение; из соприкосновения возникает ощущение; из ощущения возникает жажда (или желание); из жажды возникает привязанность; из привязанности возникает становление; из становления возникает рождение; из рождения возникают старость и смерть, скорбь, стенание, страдание, унижение и отчаяние» (23, с. 348). Колесо «зависимого происхождения» вращается и в обратном порядке: «С уничтожением невежества посредством полного устранения вожделения уничтожаются санскары… С уничтожением рождения уничтожаются старость и смерть, скорбь, стенание, уныние и отчаяние. Тогда исчезает вся эта бездна страдания» (23, с. 348). Устранение неведения приводит к прекращению действия кармы.


[Закрыть]). Причем авидья не занимает в этом колесе начального положения, так как, согласно буддийскому закону причинности, причина не предшествует следствию, не выстраивает явления в последовательный ряд[158]158
  В буддийских построениях нет последовательной причинно-следственной связи, с которой сообразовано наше мышление, следствие может предшествовать причине. В то же время, по определению Ф. И. Щербатского, хотя отдельные элементы (дхармы) не связаны между собой ни всепроникающим веществом в пространстве, ни длительностью во времени, они подчинены законам причинности – пратитья самутпада: возникновение (самутпада) одних элементов в отношении (пратитья) других элементов. Основная идея буддизма – множественность отдельных элементов подчинена строгой причинности, контролирующей их деятельность в мировом процессе. Один элемент – причина другого, последующий может быть причиной предыдущего. Как моментальные вспышки, элементы не могут входить в контакт, воздействовать друг на друга, но по закону взаимного возникновения появление одних элементов возможно, лишь если их сопровождают другие. Так, моменты цвета, органа зрения, материи и чистого сознания (читта), возникая одновременно, в непосредственной смежности, образуют то, что называется ощущением цвета (см. 24, гл. 9).


[Закрыть]. Весь двенадцатичленный круг бытия возникает одновременно и вращается в ту и в другую сторону; движение идет по кругу, и следствием этого круговращения является «страдание» (дукха). Вместе с тем безначальная авидья выступает как первопричина круговращения, порождая привязанность к собственному «я», жажду жизни, обусловливая карму, которая ведет человека по пути рождения, старости и смерти. Одновременно с ней возникают и все остальные одиннадцать сегментов круга, нидан: сознание, имя-форма, ощущение, жажда и т. д. Механизм жизни в буддийской концепции сводится не к мироустроительному Дао, порождающему жизнь, а к пратитья самутпаде, что приводит к предубеждению против движения как такового. Согласно «Сицычжуань», «перемены – это образ движения туда-обратно», то есть благодаря движению туда-обратно и происходят перемены, развертывание дао, и, хотя в центре круга достигается покой, инь-ян сворачиваются, возвращаются в потенциальное состояние, покой со временем опять порождает движение.

«Разве пространство между небом и землей не похоже на кузнечный мех? – спрашивает Лао-цзы. – Чем больше [в нем] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее в нем движение, тем больше из него выходит ветер» (3, т. 1, с. 116). Для даосизма Путь к покою лежит через чередование мировых ситуаций. В буддизме движение хотя и признается четвертой характеристикой материи (махабхута), сводится к точке, к мельчайшей единице времени (кшане)[159]159
  Отрицание движения в буддизме вытекает из общего представления о феноменальном мире как не существующем. Элементы жизни подобны вспышкам огня, следующим одна за другой, у элемента нет времени для движения. По словам Нагарджуны, «реально существующий идущий не обладает движением во всех трех временах… Существующий и несуществующий идущий также не обладают движением в трех временах. Поэтому и движение, и идущий, и проходимый путь не существуют» (9, с. 157). Негативная диалектика Нагарджуны представляет крайнюю точку зрения, однако она отражает общую тенденцию буддизма.


[Закрыть]. Само движение расщепляется на отдельные мельчайшие отрезки, вспышки. Буддийская динамика, по выражению Ю. Рериха, выработала понятие прерывного течения потока. И это, видимо, связано с недуальной моделью мира, с абсолютной чистотой нирваны, которая не предполагает обратного движения, возврата. Сам Будда, Татхагата, условно «приходит и уходит так», нирвана – состояние полного покоя. Будда говорил о нирване: «Существует, монахи, то, что не является ни землей, ни водой, ни огнем, ни воздухом… ни этим миром, ни другим, ни солнцем, ни луной. Это, монахи, не то, что приходит, не то, что уходит… Это не имеет опоры, не имеет начала, не имеет основания; это и есть конец страданий» (6, с. 173).

Собственно, цель одна – достижение полного покоя, пути разные. При сущностной близости даосизма и буддизма можно говорить о разной степени приверженности учений к движению и покою. В буддизме присутствует стремление к нулевому состоянию[160]160
  Недаром Мадхьямика опирается на учение шуньявада (первоначально шунья – ноль, нулевое состояние, пустота, снятие всяких противоположностей), которое признает за единственную реальность Пустоту (шунью). Шуньявада, не отрицая существование как таковое, провозглашает, что всякое существование зависит от закона причинного возникновения и потому относительно, «пусто». Шунья подобна лишенному собственной абсолютной ценности нулю, ценность которого зависит от его положения в системе. Отсюда – склонность к ассоциативности, ситуативностъ: все «пустотно» и обретает смысл лишь в определенной системе связей.


[Закрыть], к полному разрыву с этим миром, что, видимо, связано с негативным отношением к бытию как следствию авидьи.

Одна из основных идей буддизма: все существующее преходяще, наполнено страданием и лишено реальности. Круговращение пратитьи самутпады порождает привязанность, которая превращает жизнь в страдание (дукха). Как известно, в момент просветления Будде открылись четыре истины: истина страдания, истина причины, истина освобождения, истина Пути: «Вот, монахи, благородная истина о страдании: рождение – страдание, старость – страдание, болезнь – страдание, смерть – страдание, соединение с неприятным – страдание, разъединение с приятным – страдание, неосуществимое желание – страдание… Вот, монахи, благородная истина о возникновении страдания. Это жажда, обусловливающая новое рождение, сопутствуемая наслаждением и страстью… Вот, монахи, благородная истина о прекращении страданий. Это вызываемое подавлением страстей полное прекращение жажды… Вот, монахи, благородная истина о Пути, который ведет к подавлению страдания. Это благородный восьмеричный Путь» (цит. по 9, с. 43).[161]161
  Важно иметь в виду особое понимание буддизмом истины – не как непреложного факта, а как внутреннего опыта непрерывно изменяющейся личности, не связанного ни с каким абсолютным бытием. Страдание трактуется как дисгармония между теми компонентами, из которых состоит личность; прекращение страдания достигается изменением психики, упорядоченностью сознания (см. 25, с. 84–85).


[Закрыть]

Суть восьмеричного Пути, пройдя который человек избавляется от страданий, достигает освобождения, заключается в правильном понимании, правильной мысли, правильной речи, правильном действии, правильной жизни, правильном намерении, правильном усилии, правильном сосредоточении (самадхи).[162]162
  Самадхи – особое состояние сознания, достигаемое практикой созерцания, способность сосредотачиваться в любой момент на любом предмете. Сознание не прибегает к символам дискурсивного мышления, воспринимает мир в его «Таковости». Существуют разные виды самадхи.


[Закрыть] Следование этому Пути приводит к полному избавлению от авидьи, к преодолению круга бытия, успокоению, просветлению, нирване, к тому состоянию, в которое вошел Будда.[163]163
  Состояние Нирваны, по определению Чандракирти (VII в.): «Когда божественные будды вступают в преисполненную блаженством нирвану, где исчезает всякая множественность, они становятся подобны царственным лебедям, свободно парящим в воздушном течении, рожденном двумя крыльями – крылом сострадания и крылом мудрости» (цит. по 7, с. 209).


[Закрыть]

Согласно основным сутрам Махаяны, все обладает природой будды, каждое существо может стать просветленным. В Китае и Японии распространились прежде всего те сутры, которые не противоречили данному тезису – видимо, потому, что он соответствовал традиционным представлениям китайцев и японцев о том, что абсолют присущ природе. Каждая вещь, каждое существо имеет свое кокоро (сердце, душу), что делает его равным другим существам и всему миру. («Если у вселенной одно сердце, значит, каждое сердце – вселенная», – говорят японцы.) И потому в Японии была признана «Аватамсака сутра» (яп. «Кэгонкё»), которая начиная с VIII века глубоко почиталась школой Кэгон. Согласно этой сутре, все существа без исключения обладают природой будды, каждое явление, каждое существование отражает в себе существование других. Мир – огромная сеть из драгоценных камней, словно паутина, блестит на восходе солнца, и каждая драгоценность отражает все остальные. Это и есть дхарма-дхату, Закон Вселенной. Популярная в Китае и Японии «Лотосовая сутра», которая легла в основу японской школы Тэндай (начало IX в.), также проповедует мысль о том, что все существа в потенции будды, «слушающие голос» и «самостоятельно идущие к просветлению», становятся буддами.

Но буддисты и даосы по-разному понимали Путь, ведущий к «спасению». В омраченном мире невозможно освобождение, и потому буддисты призывали не к усовершенствованию того, что есть, и не к следованию естественности, как даосы, а к следованию «восьмеричному Пути», который выведет человека за пределы этого мира и который доступен лишь тем, кто способен прорубить дорогу сквозь сети майи. «Восьмеричный путь» не назовешь естественным. Это путь знания и усилия – знания буддийского учения и владения своей психикой. Путь же даосов возможен при том состоянии духа, который называется недеянием (увэй), состоянием естественности (цзыжань): «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало… В Поднебесной самые слабые побеждают самых сильных. Небытие проникает везде и всюду. Вот почему я знаю пользу от недеяния. В Поднебесной нет ничего, что можно было бы сравнить с учением, не прибегающим к словам, и пользой от недеяния» (3, т. 1, с. 126, 128). Это одна из главных идей «Дао дэ цзина». Нельзя сказать, что путь даосов легче, не требует усилий, но он иной – путь простоты и естественности. Правда, это отличие скорее по форме. Один из самых непримиримых буддийских мыслителей Японии, Нитирэн (XIII в.), опираясь на «Лотосовую сутру», утверждал: «Человечество в вырождающийся век последних дней Закона может быть научено только посредством простейшего изложения истины, но не сложной системой доктрин, заумным процессом медитации и логическими ухищрениями» (10, с. 42)[164]164
  Не следует думать, что влияние даосизма на Японию было меньшим, чем буддизма, если даже даосское влияние не принимало столь явных форм. Собственно, влияние Лао-цзы так же неявленно и туманно, как и само Дао, но тем оно глубже. И дело не в том, что имена Лао-цзы и Чжуан-цзы встречаются довольно часто в японской литературе, начиная с мифо-исторических записей «Нихонги» (VIII в.), а в том, что даосизм близок японцам по духу. Классические черты даосизма: недвойственность, естественность – ближе, видимо, японцам, чем самим китайцам, прошедшим школу конфуцианства. По крайней мере, неслучайно чань (дзэн) оказался более устойчив на японской почве.


[Закрыть]. И буддийский «просветленный», и дао-человек оказываются в центре круга. Но в первом случае сознание созерцающего, проходя через мир, лишенный форм, достигает центра «колеса бытия», чтобы распроститься с этим миром (отсюда необходимость посредника между буддой и земными существами). Во втором же, достигая центра круга, даос сливается с земной осью, чтобы странствовать вместе с вещами, «править облаками без упряжи, мчаться с ветром без помощи ног» (11, с. 21). Судя по «Ле-цзы», «тот, кого называют естественным человеком, свою природу приводит в соответствие с дао. Поэтому его бытие подобно небытию, его сущность подобна пустоте. Полагает себя в одно и не знает, что есть два… Воплотив корень, обняв разум, странствует в пространстве меж небом и землей. Свободный, бродит за пределами пыльного мира» (цит. по 13, с. 65).