Текст книги "Принцип неопределённости"

– То-то и оно, что нет! Нат, всегда всё понятно и просто. Люди просто тупят и не делают очевидных вещей.

Я хотела ответить ей, что не такие уж эти вещи очевидные и не так-то всё с ними понятно. Но у меня перехватило дыхание. И Оля тоже молчала, уперевшись лбом в стекло. Горячий комок в горле всё ещё мешал хоть что-то сказать, и я просто села рядом с ней, уткнувшись лбом ей в плечо. Оля наклонила голову в бок так, что её щека коснулась моей. Прядь волос соскользнула на лицо, закрыв нас золотистой вуалью. Её дыхание пахло корицей и мятой, и я чувствовала его жар на своём ухе и от этого только сильнее влепилась лбом в острое плечо.

Мне ничего не стоило поцеловать её, но я не могла. Так близко, но так далеко. Пора было что-то решать.

***

В начале сентября был мой день рождения. Мои родители предоставили нам квартиру на вечер, где-то была раздобыта бутылка мартини. Гостей было немного, зато какие: пара девочек из класса, конечно, Маша, и конечно, Оля. Весь вечер я собиралась с духом и выжидала момент: когда алкоголь уже подействует на меня бодряще, а на Машу обезболивающе.

Я отловила её в коридоре и по-простому выложила всё в одной фразе:

– Мы расстаёмся, я люблю другую.

Глядя на меня плывущим от мартини и шока взглядом, она молчала.

– Вот так. Прости? – я не понимала, услышала ли она меня правильно? Хотя что там было путать. «Ну скажи же хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь». Мне просто хотелось, чтобы это уже поскорее закончилось.

Смазанная и неровная пощёчина – не столько больно, сколько неожиданно. Вот и всё.

Маша собиралась молча, шатаясь по дому и хватаясь за стены. Мне стало вдруг страшно – а вдруг ей будет совсем плохо? Вдруг не надо было вот так на день рождения, после выпивки. Как она будет добираться? Я поймала Олин взгляд – он тоже был тревожным. Я знаком показала ей, что провожу Машу и вернусь, она кивнула.

Мы ехали в автобусе, и Маша знала, что я еду с ней. Но не смотрела в мою сторону, усиленно делая равнодушный вид, хотя руки у неё дрожали. Я не стала идти с ней до квартиры, только проследила, что она зашла в дом. Хотелось поскорее вернуться домой, но что-то меня держало. Я смотрела на окно Машиной комнаты. Сколько прошло времени, она уже должна была попасть домой?

Я в последний раз отсчитала её этаж и окно – больше не придётся высматривать в нём потайные знаки. У нас был код: зажжённый свет – можно заходить, свет погас – подождать во дворе, в условленном месте, задвинуты шторы – шухер, уходи.

Я подождала ещё пару минут. Маша подошла и задёрнула шторы.

Дома меня ждала Оля и праздничный торт.

Глава 12. Аня

Год, когда Ната ушла из нашей школы, стал для меня каким-то мраком. Мы постоянно шлялись с Мариной по пустым классам, сбегали с уроков, чтобы запереться в туалете и болтать там до звонка. Это не мешало нашим оценкам, и поэтому учителям глобально было всё равно. Разговоры были в основном о нашей непростой судьбе, непонятых и угнетаемых всеми вокруг душах.

Мы писали графоманские чернушные стихи о смерти, суициде и несчастной любви. Чтобы получить материал для творчества по идее необходимо было пережить что-то хотя бы косвенно связанное с темой нашей поэзии. И так как тему смерти раскрывать было особенно не из чего, мы обе интуитивно выбрали столь популярный, сколько же богатый сюжет разбитого сердца.

Марина периодически пропадала из школы на день или два. Появляясь потом, она рассказывала, как тайком встречалась с Алисой – девушкой, которую она любит. Алиса не ходила ни в одну школу в Москве, и на самом деле большую часть времени жила в Штатах со своим отцом, но иногда приезжала в гости к матери. Рассказы Марины были одновременно и невероятными, и удивительными. Не верить ей я не могла: мне хотелось доверять хоть кому-то без сомнений.

Прозаичность, с которой в наших отношениях с Пашей наступила половая свобода, не вдохновляла меня на рифмы. В этом не было надрыва, трагедии. Ведь он всё так же одаривал меня цветами и милыми безделушками. А мне не хватало зрелости и смелости разглядеть в его поведении простое свинство. С другой стороны, мне позволялось пробовать другое. Но что? Я делала такую крупную ставку на эти классические и предсказуемые отношения, что, прогадав, растерялась – куда же теперь податься? На какой стезе пробовать свои вкусы дальше?

Всё образовалось как-то само собой. Мы гуляли с Натой и Мариной, слушали уже заученных наизусть «Снайперов», шатались по Пушкинскому бульвару, где собирались остальные поклонницы творчества Арбениной, Сургановой или просто девушки, разделявшие их предпочтения в романтических отношениях. Со мной знакомились, я знакомилась. Обмены телефонами, встречи, походы в кино, первые пробы необычных впечатлений. Так прошёл год.

В конце 10 класса я ушла из школы. Нагрузка стала слишком высока, и я решила заканчивать год экстерном, оставив максимум сил для подготовки к вступительным экзаменам. В экстернате поближе к дому было просто учиться, и я не страдала от отсутствия общения с одноклассницами, которых с недавних пор перестала переваривать. Тем более, что Марина практически перестала появляться в школе, сдавая контрольные и зачёты как-то дистанционно.

Жизнь была похожа на какую-то репетицию спектакля, в которой я не знала, какие сцены и реплики мои, а какие чужие. Я выходила на сцену невпопад, произносила слова некстати и неуместно. Порой мне казалось, что я словно призрак, который пытается донести что-то из потустороннего мира до своих близких, но они не слышат и не чувствуют моего присутствия. Иногда, когда я ждала Пашу, который неизменно опаздывал на нашу встречу на час, а то и полтора, в моей голове начинали появляться сомнения: а действительно ли мы договаривались на это время? Может, мне почудилось? Или, может, меня вовсе нет, я только плод воображения, фантазия, а значит ко мне невозможно ни опоздать, ни задеть меня. И мои мысли – это только поток какой-то вселенской информационной энергии, которая завихряется вокруг призрачной мельчайшей пылинки.

В такие моменты меня захватывало необычное ощущение: как будто всё моё тело состоит из вспененного чугуна. Чего-то необыкновенно пышного, объёмного как сахарная вата, и в то же время тяжелого и давящего, тянущего ко дну. Бесчувственного как защитный костюм кинолога. Я не могла пошевелить даже ресницей, ведь каждая моя мышца была замурована этой монтажной давящей пеной, которая продолжала сжиматься, вдавливая меня в моё собственное сознание. Я не чувствовала страха, лишь неприятное, но ненавязчивое, хоть и непрекращающееся давление. В сознании я видела перед собой абсолютно белое бесконечное поле пустоты, в центре которого крошечная девочка собирала из ниоткуда миленькие цветочки и напевала тонким голосочком какой-то неузнаваемый мотив: Ля, ля-ля, ля-ля. Она увлечена своим букетом и не слышит, не чувствует падения колоссально огромных стальных прутов обхватом в метр – они падают в миллиметре от её спины каждую минуту или чаще. Но каждый раз ей удаётся отступить на полшага в стремлении к следующему несуществующему цветку.

Я никогда не понимала ни этих ощущений, ни видения, но покорялось своему подсознанию в том путешествии, в которое оно меня приводило.

Где-то зимой Паша подарил мне кольцо: дорогое, в известной бирюзовой коробочке, с сердечком, выложенным бриллиантами. Похвастался тем, как долго копил на него. Сказал, что любит, что мы всегда будем вместе.

– Будем вместе? – я надела кольцо на палец, переборов отвращение к слащавому сердцу.

– Ну да, как же ещё?

– Кто ещё будет с нами вместе? – я прекрасно знала, что он продолжает окучивать моих одноклассниц.

– Ты про это, – он пожал плечами, поморщился. Потом коварно улыбнулся. – Мои девочки, твои – пусть будут.

Паша знал, что я встречаюсь с девушками. Но его это не расстраивало, а скорее даже заводило. Часто он расспрашивал меня о деталях того, чем мы занимались с той или иной моей пассией. А я сменяла одну девчонку на другую, не видя особого смысла ни в одной из них. Пока однажды на очных часах в экстернате не увидела новую одноклассницу.

Её звали Рая. Тёмные, густые как мелкосмолотый кофе волосы, тонкий нос на ровном, молочном лице. Меня сразу захватили её глаза: ярко василькового цвета, с серебристыми искринками, которые мерцали, когда она смеялась. Изящные пальцы с коротко остриженными ногтями – Рая играла на гитаре, выделялись на фоне нарочито грубой, мальчуковой одежды: потёртые джинсы брата, с лишней тканью там, где девушкам она не нужна, толстовки и футболки серых, синих, тёмных цветов, гриндера, рюкзак вместо сумки.

Я влюбилась в Раю, в её глаза, в её голос: она пела мне свои песни, в которых звучала то хрипло – как будто голос сорван в попытке докричаться до кого-то, то необыкновенно тонко и ясно – как могла бы звучать хрустальная звезда среди пустого рождественского неба. Слушая домашние, любительские записи её песен, я неизменно плакала от восторга и любви.

Рая дружила со мной. Ей нравились мои стихи, мой юмор и мои рассуждения о мире. Мы подолгу болтались по городу, обсуждали всё на свете, катались на троллейбусах, слушали плеер. Обычно напористая и уверенная в себе, перед ней я робела. Во-первых, она была из совершенно другого мира: она слушала другую музыку, сама играла в группе. Во-вторых, она была слишком красива: никогда ни до ни после я не встречала такой красивой девушки. В-третьих, Рая была на сто процентов гетеросексуальна. Но это никак не останавливало мою растущую упрямую влюблённость. Вплоть до одного случая.

Мы всё также гуляли по весеннему городу после уроков, размачивая наши кеды в апрельских лужах. И разговаривали, кажется, о Питере. Я уже была там и не раз, а Рая никогда.

– Чем, ну чем он такой особенный? Ну город и город. Эрмитаж там, ну музеи всякие. Если ты не задрот, чего там делать?

– Ну ты чегоооо! Там так круто! Там же клубы, тусовки, там атмосфера, – я жарко её убеждала, но больше ради того, чтобы раззадорить и полюбоваться на искорки в глазах.

– Атмосфера!.. Она там, где ты её создашь. А клубы и тусовки – это тупо.

– Вот слова будущей рок-звезды! Твои фанаты будут польщены.

– Да нет, ну не все. Все подряд – это тупо, это неинтересно.

– В Питере не всё подряд, там классные!

– Классные – это не в России.

– Да ты, матушка, сноб! – меня всегда бесила Райкина зацикленность на иностранной музыке, мне так хотелось, чтобы она вслушалась в слова и стихи «Снайперов» – и тогда, она бы поняла… Поняла меня.

– Да, я сноб! И что ты со мной сделаешь? – тут наконец Рая рассмеялась, откинув волосы назад. Я как оленёнок замерла, зачарованная тем, как солнечный свет заполнял её всю.

Мы помолчали.

– Ну ладно. Допустим, концертами и клубами тебя не заманишь. А крыши?

– А что, в Москве с домов сняли все крыши? Сенсация-сенсация, в городе съехали абсолютно все крыши! Жители просто не просыхают! – Райка заливисто хохотала, театрально размахивая руками на манер мальчишки с газетами.

– Ну нет! В Питере совсем другие крыши! Они красивые, – я схватила её за руки, чтобы остановить это представление.

– Тоже мне. Наши крыши не хуже, – она выпуталась, но говорила уже абсолютно серьёзно. – Пойдем, я тебе покажу.

Рая повела меня чуть ли не к ближайшему подъезду, который неожиданно оказался открыт. Мы поднялись на последний девятый этаж почему-то пешком. Лестница на крышу была загорожена обыкновенной рабицей с дверью на замке. Только я собралась позлорадствовать, что её незапланированная затея сорвалась, как Рая подёргала ручку и дверь поддалась. Бесшумно мы залезли на чердак, где в дальнем углу сочно благоухал какой-то спящий бомж. Открыли люк и выбрались на крышу.

Райка торжествовала: с крыши и впрямь открывался знатный вид на Замоскворечье. Усевшись на коньке крыши, мы закурили. Включили её плеер, поделили наушники. Молчали.

Тут заиграл трек Joan Jett:

Ah, now I don't hardly know her

But I think I can love her

Crimson and clover

О, я теперь толком не знаю какова она

Но думаю, могу её полюбить.

Малина и клевер

Ah, now when she comes walkin' over

Now I've been waitin' to show her

Crimson and clover

О, теперь когда она зайдет

Я так ждала, чтобы показать ей

Малина и клевер

Мы обе хорошо знали английский, и я знала – она прекрасно понимает слова. Меня накрыла душная волна: она знает? Заметила? Что мне сделать? Позволит ли она?

Почувствовав на себе мой взгляд, Рая посмотрела на меня. А я быстро наклонилась и поцеловала её – максимально бережно и тепло, насколько это было возможно на продуваемой апрельской крыше. Через мгновение я открыла глаза, чтобы увидеть её – широко раскрытые. Она не отвечала на поцелуй, но и не противилась ему. Это длилось минуту или чуть дольше, потому что боковым зрением я увидела, что сигарета, безвольно повисшая в её руке, почти истлела на ветру.

Её губы были нежными, хоть и сильно обветренными. Лёгкими и одновременно такими мягкими, как могут быть только очень желанные, наполненные жизнью губы. Если бы надо было описать поцелуй для того, кто ни разу не целовался, я бы сказала: прижмитесь губами к спелой вишне, почувствуйте, как в ней пульсирует яркий, горячий сок. Вы хотите выпить его, не надкусив ягоды.

Пепельный остов сигареты упал, и Рая вздрогнула, отклонившись. Кажется, в её глазах замерла слезинка, но я не успела её разглядеть – она отвернулась и встала.

– Пойдём, становится холодно.

Когда я спустилась обратно на чердак – Раи уже не было. Не было ни на лестнице, ни на улице. Похоже, она просто сбежала. Можно было позвонить ей или написать смс, но я не стала – зачем? Девушка имеет право на маленькие слабости. Убрав мобильник от соблазна подальше в рюкзак, я отправилась пешком в сторону дома. Дорога заняла час или два, точно не могу сказать. Но я выветрилась и почти пришла в себя.

Разбирая дома вещи, я увидела с десяток пропущенных вызовов от Паши и ещё штук 20 сообщений. Он ждал меня на свидании два часа назад.

«Чёрт, я совсем забыла».

***

Конечно, он простил меня за этот случай. Я не особенно об этом заботилась: я была слишком увлечена своей безответной любовью к Рае, которая только усложнилась после случая на крыше. Паша напомнил о себе сам.

«Встретимся? Я больше не сержусь. Завтра сможешь? В 17 в Тоннеле»

Я пошла. Я любила Тоннель: там вкусно кормили, играла ненавязчивая музыка, а столики разделяли полупрозрачные шторы, создавая вокруг некоторую видимость приватности.

Ровно в 17 Паша уже был на месте, одно это уже значило что-то необычное. Его лицо никогда нельзя было назвать непроницаемым, и сейчас я сразу поняла, что намечается какой-то некислой важности разговор.

– У тебя кто-то есть? – вместо приветствия он сразу начал допрос.

– А у тебя?

– Нет, это не то. Как его зовут?

– Ха-ха. Какая тебе разница? Расскажи, кого ты трахнул сегодня с утра? Сашу? Надю?

– Перестань. Ты любишь кого-то.

– Чего? С каких пор тебя это заботит?

– Я люблю тебя, Аня. Всегда люблю. Остальное это неважно. А ты?

– Чего я?

– Ты любишь кого-то другого.

– Паш, ты прикалываешься? Ты сам это начал. У тебя тысяча девок. У меня тоже есть свобода.

– Это не то, Аня, не то, – ему вдруг стало трудно говорить, голос скомкался, захлопнулся как глухая дверь.

Я остолбенело смотрела на Пашу: он опустил взгляд в стол, загородился скрещёнными руками, сгорбился. Он продолжил сдавленным как жестяная банка голосом:

– Я не могу видеть, что ты любишь кого-то ещё. Это слишком больно.

– Больно? – стыдно, но я невольно усмехнулась. Что он вообще знает о боли?

– Больно. Очень больно, – Паша посмотрел мне в глаза каким-то зелёным, утонувшим взглядом. – Я не могу.

– Тогда не буду тебя мучить, – я стала стаскивать с пальца подаренное им кольцо, но он перехватил мою руку, сжал пальцы и улыбнулся: «Оставь себе».

Кажется, теперь история нашла-таки свой логичный, хотя и нетривиальный конец. Нет, мы никогда не прекращали поддерживать контакт, списывались раз в год-два. Просто по-дружески. Пару раз по пьяни он писал мне, что никогда не отпустит и всегда будет ждать, но это была только пьяная дичь. Правда?

Глава 13. Марина

В школу пришлось оформить специальное разрешение на домашнее обучение. Маме я сказала, что это чтобы не тратить время на дорогу в школу и погрузиться в подготовку к экзаменам. Меня постоянно рвало, часто сил не было даже на то, чтобы помыть голову. Ногти крошились, волосы выпадали прядями. Постоянно хотелось спать, но истощённое сознание не могло забыться, а находилось в звенящем напряжении.

Когда удавалось провалиться в сон, мне непременно снились кошмары. За мной постоянно либо кто-то гнался, либо само окружение пыталось поймать меня в ловушку и уничтожить. Я запомнила один повторяющийся сон:

Я лежу на полу своей комнаты и не могу пошевелиться. Вдруг сквозь щели паркета начинают пробиваться зелёные ростки. Их становится всё больше, сами они всё гуще. Превращаются в побеги лиан, начинают обвивать меня и заползать на стены и мебель вокруг. Постепенно комната превращается в абсолютно зелёную живую коробку, на побегах распускаются цветы – огромные, ярко-розовые лилии. Я хочу встать и сорвать цветок, но лианы начинают сжиматься вокруг меня, как удав. Они сдавливают мои ноги, руки, грудь, заползают в уши, нос и горло. Я умираю.

Сон казался мне дикостью. Я пыталась расшифровать его, ведь эти лианы наверняка что-то значат? Может, это угроза от отчима? И даже его квартира пытается убить меня? Нет, эта зелень и цветы никак не могли быть связаны с ним, они слишком гармоничны и прекрасны. Я прочитала толкование, в котором говорилось, что сочная и зелёная трава снится к счастью. Откуда ему взяться? Что такого счастливого моё подсознание могло разглядеть?

Единственной радостью были редкие встречи с Аней. Редкие, потому что её жизнь бурлила как густой суп разномастных событий. И ещё потому, что мне стоило колоссальных усилий, чтобы выбраться в город помимо обязательных визитов в клинику. В основном говорила она – о своём Паше, о своей Рае. О всём том безумном подростковом бреде, который она творила. Или который творился с ней. Я старалась туманно уходить от ответов, когда речь заходила об Алисе – моей несчастной и прекрасной любви.

– Ну как у вас? – могла спросить Аня.

– Ну как. Всё по-прежнему, меняться особо нечему.

– Как же так… Неужели они не понимают, что так нельзя?

– Как нельзя?

– Ну… Типа разлучать влюблённых.

– Влюблённых может и нельзя. А двух девочек-лесбиянок можно.

Мы помолчали.

– Я тут спросила маму, типа, а что если ты узнаешь, что твоя дочка, ну… – несмотря на свой богатый опыт общения с девушками, Аня всё равно ужасно тушевалась, говоря и об ориентации, и о сексе как таковом, тем более об известных частях тела.

– Лесбиянка?

– Ну типа.

– И что она?

– Она говорит: «Запрещать – это всё равно, что закручивать пружину».

– Типа бесполезно?

– Ну вроде. Я так поняла, что ещё и стрельнут может в глаз, если передавишь.

Мы заржали, уж больно удачным оказалось сравнение. Ане повезло с родителями. Меня, наверное, за сам вопрос уже расщепили на атомы.

– И что вы будете делать?

– В смысле?

– Ну ты и Алиса. Что вы будете делать?

– А что мы можем сделать, Ань?

– Не знаю

– «Не знаю», – я дебильно передразнила её голос. – А что тогда спрашиваешь?

– Мар.

– Я сделать ничего не могу. Алиса не может. Всё останется как есть.

– Ну а после школы?

– А что после школы?

– Когда 18 будет?

Упс, про это я как-то даже не думала. Я старалась не заглядывать в будущее дальше следующих анализов, которые отмеряли мои шансы дождаться следующего забора крови. Надо было срочно что-то соврать. Что-то неотвратимое, чтобы она не доканывала меня больше планами романтического воссоединения Джульетты и Джульетты.

– А её родители замуж сразу выдадут.

– В смысле?… – Анькины глаза округлились как два колеса от КАМАЗа.

– Ну вот так. Она ещё с 16 лет за отцова бизнес-партнёра сосватана.

– Так разве делают?

– Видать, делают.

– А она не может ну, типа, сказать «нет» там в загсе, не?

– Может, но там всё сложно. Она типа обещала…

– Родителям? Или мужику этом?

– Не, – повисла пауза. Аня смотрела на меня как взволнованная сова.

Блин, блин, блин, так разве бывает? Зачем я всю эту хрень наплела? Может, сказать, типа хаха, шутка? Не, она не поймёт. Чёрт.

– Ну короче. У неё была сестра. Но умерла от лейкемии. Родители сходили с ума естественно. И короче перед смертью сестра типа заставила пообещать, что они все будут счастливы. Что у Алисы будет семья, муж и так далее.

– И что теперь, именно за этого хрена надо замуж выходить?

– Ой, Ань, ну короче, у них там всё сложно. Я не знаю. Она сама уже всё решила.

– Но она же обещала, что будет счастлива, а на самом деле…

– Ань! Хорош. Оставь эту тему.

Анька заткнулась, но видно было – обиделась. Надулась как сопля. Мне резко поплохело, мерзкая кислая рвота подступила к горлу и жгла нёбо.

– Давай, мне пора уже.

– Давай.

– Пока.

– Пока.

Мы обнялись на прощание, но скорее автоматически. Я еле добралась домой, и чуть было не выблевала свои кишки. Лежа на полу в ванной с закрытыми глазами, я ощутила ужасающее одиночество. Больше не оставалось на белом свете никого, за кого я могла бы подержаться. Только выдуманная подружка Алиса, да и та скоро выскочит замуж за какого-то толстосума. Ну и дура.

– Сама дура.

Голос был совсем рядом. Как если бы человек сидел меньше чем в полуметре от меня. Я не открывала глаза. Какого чёрта она тут делает?

– Ну ничего себе. Нормально вообще? Я типа девушка твоя.

Спокойно. Это же Алиса, которую я придумала. Она меня не обидит. Ей не на что меня злиться, так ведь?

– Ваще не так. Я дико злюсь. Ты ни хрена не делаешь для меня. Тебе вообще по ходу пофиг, есть я или нет.

Ха. Ха. Есть она или нет. То есть я ещё ей что-то должна? Цветы там, романтику?

– Ты должна хоть что-то делать! А ты типа смирилась, что вот, не судьба. Сдалась, как слабачка. Говорила, что любишь, а сама жопу поднять не хочешь ради меня!

Типа чего? Выдумать заодно её родителей, а потом позвонить им и всё объяснить? Я люблю вашу выдуманную дочь, не выдавайте её замуж?

– Ну что за бред, Марин? Ты вообще нормальная?

Не думаю, нет.

– Они тебя слушать не станут. Ты должна придумать, как нам сбежать или типа того.

Охренеть. Куда, в Нарнию, что ли? Алис, ты соображаешь? Тебе 18, блин, нет. И потом, ты сама, кажется, обещала сестре и всё такое. Это ты решила, что замуж выйдешь всё равно.

– Ну ты могла бы за меня побороться.

А нафига?

– Потому что любишь.

И что?

– Да, блин, ничего. Всё, ты меня достала.

Так, меня воображаемая девушка сейчас типа отшивает, да?

– Считай, что так. Сдохнешь ты, короче, одна. Ни хрена ты не любишь, ни хрена тебе не надо.

Я типа виновата, что ли?

– А кто виноват?

Блин.

Меня снова затошнило, и я еле успела нагнуться над унитазом. Когда приступ закончился, я открыла глаза. Я была абсолютно одна.

***

Той ночью мне снова снился сон с лианами. Только цветов в этот раз не было. Вернее, они были, но появившиеся бутоны не успели распуститься – они сразу же завяли и превратились в жухлые коричневые плоды. Лианы вокруг уже не были сочно-зелёными, а походили скорее на полусгнившие водоросли, бурые и скользкие, но в то же время поразительно крепкие. Пока они не начали лезть мне в горло, я пыталась звать на помощь, но голос не слушался.

Вдруг что-то в сне пошло не по плану. Кто-то гладил меня по голове. Я подняла глаза, это был Ватсон.

– Дура ты, Марина. Дура. Сама виновата.

Ватсон. Как живой!

– В чём, Вань, в чём я виновата? – веки набрякли горячим железом, из глаз полился раскалённый свинец. – Что заболела? Что меня бросили все? Что я не нужна никому?

– Не в том. Ты же первая всё бросила.

– Когда?

– Не дури. Ты же жить осталась.

– Ты мне типа жить завещаешь? Ни хрена себе. А ничего, что у меня типа тоже рак?

– Нет у тебя рака. Ты просто жить не хочешь.

– Скажи это моему врачу. Ватсон, блин, это же элементарно!

Гнилые лианы, которые до этого только удерживали меня неподвижно, начали оплетать моё горло, сжимаясь.

– Молчи, – Ватсон вдруг перестал казаться живым. А стал похож на ту восковую копию себя в гробу. Я слышала его голос, но губы не шевелились. – Молчи. Ты виновата. В том. Что отрицаешь. Жизнь.

Он провёл рукой по моим глазам, опуская мне веки. Я умерла.

***

Я проснулась, за окном уже светало. Акварельный апрельский рассвет. Ресницы были ещё мокрыми от слёз кошмара, но глаза умылись и видели ясно. Руки тряслись, через кожу просвечивали зелёно-синие провода вен. Сетка запекшихся порезов украшала меня как клинопись последних лет.

Что со мной было? Не знаю. Я потеряла себя в своей же жизни. Где там я, где моя болезнь, где голоса? Я настоящая – только один из осколков в калейдоскопе того человека, которого знают все. Мог ли кто-то разглядеть именно меня в этих бесконечно перескакивающих узорах поведения?

Мне захотелось разбить этот витраж, вырваться из него отдельной единицей, не складываясь больше в ненужные мне картины чужого бытия. Мне захотелось выбраться. Внезапно мой сон стал понятен. Жизнь, которая хоронила меня за нежелание жить. Не давала ни притронуться к цветам, ни встать, ни вдохнуть. Я виновата, что и не хотела дышать.

Впервые за долгое время мне захотелось жить. Нет, не то чтобы я вдруг резко полюбила мир вокруг. Но я решила, что буду просто выживать изо всех сил. Пусть одна. Пусть зря. Пусть.

Глава 14. Ната

Наш с Олей 11 класс был крышесносным. Мы учились в параллельных классах, и на уроках отпрашивались в туалет – целоваться. Учителя нас отпускали без задней мысли, хотя вся школа знала, что мы встречаемся. Но никто не удивлялся.

Немного удивительно было мне. Что всё было так естественно между нами. Я только на секунду задумалась о том, что видимо, это не просто детская игра, а моя жизнь. Мне не казалось это ни страшным, ни странным – любить девушку. И никого вокруг это тоже не заботило. Мы с Олей были максимально счастливы. Совместные походы в кино, на выставки, поездки. Была такая строчка в песне: «Мы срослись плавниками». Всё было до дрожи прекрасно.

Я любила Олю и растворялась в ней – её голубые как мятный леденец глаза, густая тяжесть волос, бешено нежный изгиб плеча. Можно было любоваться каждой чертой в каждую секунду. Ольга стала мне авторитетом в кино, в искусстве, в любви. Я следовала за ней, надеясь приблизиться к этому космическому существу. Иногда казалось, что между мной и ней нет уже никакой границы, она стёрлась, растворилась за ненадобностью. Я уже не знала, где заканчивается мой мир и начинается её.

Не задумывалась о том, что будет дальше. Не хотелось ни загадывать, ни планировать. Но приходилось думать и о поступлении, и о выпускных. Это возвращало к обычной жизни, и поэтому раздражало. Как часы, тикающие в спальне. Ближе к лету это тик-так как будто раздавалось всё громче и громче, и от него уже было не закрыть уши и не спрятаться.

Я поехала подавать документы в другой город, в университет кино и телевидения. Это был первый тур и надо было только подать портфолио: фотографии разного жанра. Помню, как мы с Олей выбирали подходящие работы: перекопали все мои плёнки, папки на компьютере. Печатали, раскладывали на полу, вешали на стены. Часами разбирали детали каждого кадра, пытаясь оставить только лучшее. Большая часть моих работ были с её участием, и это не удивительно. Но Оля смотрела отстранёно, как будто это была какая-то случайная модель.

– Смотри, здесь у неё взгляд куда-то смотрит не туда. Но зато грудь в фокусе – хорошо соски получились.

И хотя я это снимала и не раз видела в живую, всё равно смущалась.

Подборка получилась отличная, и меня пропустили во второй тур. Да и сам универ мне понравился: я успела познакомиться с парой интересных людей ещё не поступив туда. Одним из них был парень Костя. Мы показывали друг другу фотки из своих портфолио, и я обратила внимание на его работы: глаза (отдельно от головы и лица) на фоне обычных городских пейзажей. Взгляд каким-то образом перекликался по настроению с остальным кадром.

Мы разговорились, обменялись телефонами на будущее, чтобы не потеряться. Выяснилось, что он собирается к нам в город на небольшие каникулы, договорились как-нибудь потусить. Встретились мы действительно скоро – Костя приехал уже через пару недель. Мы с Олей как раз шли на необычную тусовку: музыка и обмен книгами, Аня с этой девочкой Раей тоже собирались пойти. Я позвала Костю с нами за компанию. Оля удивилась, но только пожала плечами:

– Если тебе хочется, зови.

– Он клёвый, тебе понравится.

– Окей.

Вечер выдался странный, и я пожалела, что мы вообще туда пошли. В итоге книжную идею замяли, все только выпивали какие-то коктейли из алюминиевых банок, ссорились за право ставить свою музыку, и где-то в середине разбрелись группками по разным углам. Анина девочка сидела со скучающим видом одна, Аня бесилась от её поведения, а я пыталась как-то разрядить обстановку.

– Где Оля-то?

– Да где-то тут должна быть. Может, курить пошла. Может на кухне, – я тоже озиралась по сторонам и пыталась выцепить её во всём этом сборище.

– А что за чел этот Костя?

– Он со мной в универ поступает. Он клёвый.

– Да уж… Клёвый, – и Аня скорчила скептическую гримасу. – Ну и где он?

– В смысле? Ну тоже курит, наверное.

– С Олей?

– Может и с Олей. Чего ты прицепилась? – я резко встала и наполовину против своего желания и гордости пошла их искать. Аня осталась ссориться с Раей.

Я обошла всю квартиру, Оли нигде не было. В прихожей столкнулась с Костей, он прошёл мимо смотря куда-то в сторону.

– Эй!

– А? – он сделал вид, что заметил меня только сейчас.

– Олю видел?

– Она там, курит, – и мотнул головой назад, в сторону двери.

Оля оказалась на лестничной клетке. Там было так накурено, что дым стоял в воздухе как завеса от шума из квартиры. За этой ширмой действительно как будто было тише. Оля задумчиво смотрела сквозь мутное стекло, сигарета в её руке была даже не зажжена, но держала она её давно – бумага возле фильтра помялась.

– Что ты тут стоишь?

– М?

– Говорю, ты куда пропала?

– Покурить пошла.

– Ну да, – я кивнула на её замученную, но нетронутую сигарету. Постаралась смотреть мягко. Оля только пожала плечами, – с Костей общались?

– М?

– Костя, говорю, забавный чел.

– Ну да. Забавный.

Она кинула сигарету в банку с бычками и как-то вымученно улыбнулась.

– Идём?

– Куда? Обратно или домой поедем? – тусовка мне надоела, но не хотелось признаваться в этом Оле.

– Ты как хочешь?

– Я не знаю. Наверное, домой.

– Я тогда пойду на улице постою, а ты заберёшь мою куртку? – мне показалось, что как только она повернулась ко мне спиной, спускаясь по лестнице, улыбка тут же сползла с её лица, как кусок вчерашнего недоеденного торта с тарелки.