Текст книги "Принцип неопределённости"

Класс замолчал и слушал.

– Хорошо, Тёма, пять. Как занятно, что ты назвал Левина ханжой. Только не пиши это в сочинении, бога ради.

Я уткнулся в книгу, делая вид, что ищу какую-то страницу в толстом томе. Тут в затылок мне прилетел огрызок ластика, я резко обернулся и увидел, как Марат корчит дикую рожу, высунув язык и дёргая им возле сжатого кулака. Намёк был на подлизывание к училке. Прозвенел звонок.

На перемене Марат и Егор вышли прямо за мной и тут же за порогом класса толкнули в спину.

– Ой, Тё-ё-ё-ёмочка, простиии, сладкий! Я надеюсь, ты обидишься и не скажешь, что я ханжа?

– Отвали, Егор, просто отвали… – было понятно, что сопротивляться практически бессмысленно, и их очередной розыгрыш нужно просто пережить. К тому же, все их подколы на тему гейства совершенно безмозглые. Ведь, наверное, каждой розетке в школе было известно, что я встречаюсь с Мирой, – Ты хоть знаешь значение слова «ханжа»?

– Ну, конечно, противный, я знаю! Ханжа – это гомосек, который притворяется нормальным и дурит несчастную девушку. Пожалел бы её, гадкииииий, – Марат и Егор поочерёдно разворачивали меня за плечо к себе, снабжая ребра тычками. Гриша стоя в шаге от этой сцены ухахатывался, издавая звуки чахоточной гиены.

– Как вы меня заколебали, парни…. Я! Не! Гей!

– Расскажи ещё сказок, Артёмка, мы послушаем.

Тут в коридоре появилась Мира:

– Оставьте его в покое! Что он вам сделал?

– Лучше скажи, делает ли он хоть что-то тебе? – тут все трое уже ржали как отсталые кони, брызжа слюной и на меня, и на друг друга.

Мира за рукав оттащила меня, абсолютно зависшего, от этих дурней, взяла за руку.

– Не слушай их, они идиоты. Идиотские идиоты с куском идиота.

– Я знаю. Но как же они меня бесят. Как же мне всё это надоело. Эти издёвки, эти постоянные подколы, это вечные дебильные шуточки…

– Ну ты же знаешь, что ты нормальный.

– Знаю.

– Ну вот и хорошо. Иди ко мне. Обнимашкииии? – Мира распахнула объятия, и я с удовольствием прижался к ней. Мира была такая мягкая, уютная – ну чисто как мамина шаль, в которую я любил укутаться в детстве на бабушкиной даче.

Нам было хорошо вдвоём: кино, прогулки, совместные доклады на географии и физике. Мы встречались ещё с прошлого года, с выпускного. И самое классное было то, что я совершенно не скучал по Мире, когда её не было рядом. Не мучился от того, что эти практически полностью платонические отношения никуда не двигались. Было так хорошо, что не хотелось нарушить этого тихого баланса. А Мире, я думаю, нравилось, что с ней рядом красивый парень. Умный и чуткий. Я всегда спрашивал, как её дела, и потом – правда слушал! Не распускал руки, не приставал, но подавал руку и всегда держал запасную гигиеничку – специально для неё.

Глава 8. Катя

– Боже, какие идиоты.

Эти трое вели себя как кучка индюков-переростков. Не знаю, кто был хуже: Марат, который возомнил себя гораздо взрослее и круче остальных, Егор, считавший себя секс-символом местного разлива, или Лёша, согласившийся на роль клоуна или козла отпущения то ли из желания угодить приятелям, то ли из снисходительности к ним же. Но по крайней мере они все стоили друг друга.

Их дебильный хрюкающий гомон донимал меня и не давал сосредоточиться. Не знаю, что раздражало меня больше: сами звуки или тот факт, что эти существа – мои сверстники и одноклассники. Но хуже всего было то, что я подозревала: одно неотделимо от другого. И однажды мне придётся участвовать в этой жизни с липкими как обсосанный чупа-чупс шутками.

Парни по-старше были не сильно умнее. Ну может и умнее, но не лучше. Тот же смех не пойми над чем, те же лица, перекошенные не смехом, нет, а ржачем. Скалящиеся зубы, гогот вперемешку с взвизгами особо истеричных придурков. Если послушать – обычно смеются над соплёй или над пердежом друг друга. Ещё чаще над каким-нибудь забитым одноклассником рохлей. Или в случае нашего класса – над мальчиком для битья Артёмом. Когда уже исчерпает себя эта удивительная тема его нетрадиционной сексуальной ориентации? Никакой пищи для новых каламбуров Артём сам им не даёт, но они готовы бесконечно искать чёрную кошку в тёмной комнате. Бедняжка.

– Паааасматрите на меня, я таааакой протиииивный! – Лёша паясничал, выкручивая зад на манер дешёвой престарелой проститутки. Марат и Егор толкали его полушутя друг к другу, вроде как отбрехиваясь от откровенных хоть и ненастоящих заигрываний. Все трое раскраснелись, вспотели и давились смехом.

– Уйди, жопа ты дырявая!

– Фу, сгинь, педераста кусок!

А Лёша продолжал жеманно выделываться:

– Ну чтоооо же вы, маааальчики! Какие вы нелаааасковые!

Тут в класс зашли Артём с Мирой, что не только не смутило трёх бабуинов, но наоборот – страшно обрадовало и рассмешило ещё больше.

– Лёш, гляди, вон для тебя подходящий пришёл кандидат, переключайся! – Марат с силой толкнул его в сторону выхода. А тот, стоявший неудобно отклячив зад, потерял равновесие и чтобы не упасть сделал пару выпадов вперёд, рефлекторно схватившись за ноги Артёма. Оба упали на пол: хрупкий Артём снизу, крупный Лёша сверху.

– Дебилы что ли? – Мира без лишней злобы бросила в сторону Марата и Егора, показушно упавших якобы со смеху, и стала помогать другу подняться.

Лёша, обрадованный неожиданным и динамичным поворотом сюжета своего представления-экспромта, продолжал лежать на полу, издавая то ли страстные, то ли измученные стоны.

– О, не уходи, любовь моя! Сама судьба столкнула нас! О-о!

Артём раскраснелся, глаза заблестели, но не от слёз. Скорее от едкой обиды. Мира стала тихонько выталкивать его из класса – уйти, поговорить, остыть. Он не особо сопротивлялся, и они вдвоём, обнявшись, ушли. А эти трое продолжили свой спектакль бездарного актёра в паре с убогим сценаристом.

Мне вот интересно, они сами не видят в этом парадокса? Артём общается с девочками, для Миры так вообще идеальный парень, а эти трое тусуются исключительно сами по себе. Так кто из них больше заинтересован в мужском обществе? Или это такая форма бестолковой агрессии за то, что он представляет собой пример приличного парня? Нормально одетого и без придурочных подколов. Даже если он и правда гей, успеха у девочек у него явно больше. Не то что у этих… Индюшат.

Мама говорит: «Вырастешь, поймёшь». Чего пойму-то? Сильно они изменятся? Неужели кто-то из них реально может в какой-то момент стать мне интересен, важен, да хотя бы даже просто привлекателен. Пока что основная эмоция – брезгливость. Недоумение: что, это вот с таким девчонки и хотят встречаться?

Реально половина девчонок имеют какие-то планы на кого-то из них. Интриги какие-то плетут. Чего ради? Старшеклассники – ещё туда-сюда. Там попадаются… Индивиды. Тоже конечно, такое. Но хоть что-то. Никита был ничего, в кино сходили, в кафе. Сейчас вспоминаю себя – смешно. Чего было так робеть? И тоже: надо же было как-то устроить, чтобы заметил, подошёл, телефон попросил. Вот стоило оно всё того?

Оказался такой же тупица как и остальные. Фильм выбрал про какие-то догонялки. И это вам не «Двенадцать друзей Оушена», а какой-то наш отечественный ширпотреб. Весь сеанс, кажется, ковырял прыщ на лбу. Ради второго шанса пошла и в кафе, пиццерия тут у нас на районе. Простенько, но чистенько. Наверное, мама ему объяснила, что кавалер угощает? Хотя бы это. Но весь вечер просидели чуть ли не в тишине. Поговорили о школе, об экзаменах, об общих учителях. Больше у человека интересов ни-ка-ких. Фильмы – тема уже закрыта. На прошлом свидании. Книги – зачем? Спорт – постольку поскольку. Как раньше в таком возрасте уже семью заводили?

На прощание поцеловал меня. Такое чувство, будто хлеб целуешь – ни о чём. Язык как холодца кусок, только тёплый. Руки неловкие, как соломой набиты, сунул мне на талию их бестолково. Целуемся, а я на прыщ его смотрю – так и не зажил. Короче, был такой Никита. Ни о чём.

И я вот думаю: так и будет дальше или изменится что? Ведь я же тоже не останусь такой как сейчас, я тоже уйду вперёд. Допустим, есть где-то человек, который отличается от этой массы. Читает, смотрит фильмы нормальные, думает. Допустим, случится так, что мы с ним однажды встретимся. По каким косвенным признакам мы должны друг друга узнать, чтобы познакомиться? А то можно же просто свой шанс просто мимо пропустить из нежелания знакомиться с очередным идиотом.

Я не гордая, нет. Просто не люблю есть что попало. И быть с кем попало – тоже. Не люблю.

Глава 9. Марина

В том феврале умер Ватсон. Саркома сточила его как карандаш за три месяца. Меня позвали… Ну, потому что позвали.

Я шла по Живописному мосту, чтобы идти подольше. Вместо неба надо мной была пушистая белая стекловата – как будто изоляция от яркого света солнца. Весь мир мне вдруг показался внутренностями гигантского кокона шелкопряда, только вместо шёлка – синтетическое волокно с осколками стеклянной пыли.

И глядя на этот просеянный свет, я резко ощутила свою вину перед мамой Ватсона. Как будто я, своими глазами, буквально отожрала тот свет, который не достался её сыну. Как будто ей жалко для живых теперь этого света. И как ей теперь не получится не замечать, что солнце продолжает светить, даже если через пелену облаков. Не получится. А сын закрыл глаза, чтобы больше не видеть этого ярко-белого цвета, прошивающего мелким стежком абсолютно всё вокруг. Так всё становится шито этими белыми нитками для матери: так что куда не отвернёшься, всюду всё равно видишь жизнь.

Когда я дошла до морга, все уже были внутри. Мне оставалось просочиться через дверь и проползти вдоль стены. Людей было много, никто не замечал опоздавших. Рядом со мной вдруг оказался наш общий знакомый Кирилл. Он с улыбкой сказал:

– Ты за рулём?

– Что? – мне показалось, я не расслышала. О чём он меня только что спросил?

– За рулём? – Кирилл отогнул полу пальто, в кармане торчала плоская изогнутая бутылка какого-то отечественного коньяка.

– Да, – я соврала. Зачем? Пусть так.

– Ты замужем? – Кирилл уже сделал очередной глоток, пригнувшись за стоящими стеной людьми.

– Что? – я растерялась. Почему он со мной говорит? Зачем он меня что-то спрашивает?

– Муж есть? Дети?

– Я в 11 классе.

– Чёрт! Да, прости, – он снова глотнул. Потом заплакал.

Я смотрела на лицо Ватсона. Оно было не более человечным, чем восковая свеча. И мне казалось, что это был вовсе не он – так мало это лицо было похоже на того, кого я когда-то знала. Может быть, это и правда не он? Сделали восковую фигуру, а Ватсон где-то там, живой?

Но тут я увидела его маму, и мои наивные надежды истлели – как мгновенно истлевает пепел на сильном ветру. Вокруг неё была не буря, не шторм. Это было анти-бытие. Отрицательно заряженное пространство, которое кричало о том, что жизни нет, но и покой смерти в него ещё не пришёл. Там была только боль, боль такой потери, после которой не остаётся просто пустого места – был и не стало. Остаётся чёрная дыра, как будто из материи вселенной выдрали кусок бытия. И эта брешь не та, через которую начинает затекать вода, собираясь потопить лодку. Через этот пролом наоборот – утекал воздух, уходила сила, ускользала жизнь.

Батюшка отпел раба Ивана, мы все попрощались.

Люди стали расходиться: кто-то ехал на кладбище, кто-то шёл жить дальше. Кирилл выходил последним, давясь неумело скрываемым смехом. В руке у него была алюминиевая банка какого-то сидра – где он вообще умудрился его взять? Одноклассники Ватсона что-то ему втолковывали, хлопали по плечам и груди наполовину ободряюще, наполовину брезгливо – чтобы он не прислонился к ним. Директор школы, мне показалось, это был он, смотрел осуждающе: «Кто позволил ему так себя вести?»

Поразительно, но мне стало его жаль. Я уже почти ушла, но решила вернуться:

– Кира, идём, – я взяла его под рукав, тряхнув пальто, поняла, что в карманах были ещё непочатые запасы

– Я не могу не пить! Не могу.

– Пей, тебе можно.

– Эти все, они говорят – так не можно

– Идём, идём, подождём автобус.

Я отвела его подальше от всех. Обернувшись, кивнула директору: «Езжайте без него». Кирилл что-то говорил, говорил. Я не слушала.

Ватсона больше не было. Хотя на первый приём мы попали одновременно, но вот его восковая материя лежала передо мной полчаса назад, а я выгуливала его пьяного дружка в сквере возле морга. Кирилл блевал, я вызывала такси.

***

На приём меня не записывали долго. Терапевт была такая брякнутая дама, абсолютно непрошибаемая. И хотя у меня на руках были анализы с такими показателями лейкоцитов, что моя кровь, наверное, была слабо-розового цвета. Тётеньку интересовали мои родители, и как я не объясняла ей, что им вряд ли будет дело до оттенка моей крови – она была непреклонна.

Наконец, мне удалось под видом оформления школьной поездки, заполучить у матери официальную справку, в которой говорилось, что вопросы моего здоровья она доверяет мне решать самостоятельно. Терапевтша сделала выпуклые глаза, а брови искривились, как дождевой червяк, которого перерубило лопатой. Но направление выдала.

В диспансере разговор со мной был совсем другой. Анализы крови взяли заново, прописали препараты. Врач тоже сперва хотел говорить только с родителями, но волшебная справка всё ещё была при мне. Не скажу, что он воспринял её так же безмолвно, как участковая терапевт, и даже повозбухал, что сообщит опеке. Но после разговора о наследственных заболеваниях по стороне отца и матери, кажется, передумал. Сказал только, чтобы я приходила через неделю, выдал рецепт.

Я вышла. Села на скамейку в коридоре. Рядом сидел Ватсон, и кажется, он там сидел ещё и до моего приёма. Мы разговорились. Ватсон это была кличка. Без всякой причины – просто так. У него тоже был первый приём. Только то ли стадия была запущена, то ли сама саркома вела себя агрессивнее.

– Твои предки знают?

– Ну да, мать знает. Отец нет. А твои что ли нет?

– Мои нет.

– Как так?

– А вот так. Им пофиг.

– Так разве можно?

– Ну значит, можно, раз я тут, а это, – я помахала рецептом, тяжёлым от количества печатей, – у меня.

Мы ещё пару раз виделись, а потом перестали. Ну мало ли. А потом наш общий врач мне написал адрес и место… Прощания.

***

Самое сложное было сказать Ане. Она была сущий ребёнок: витала в зефирных облаках со своей игрушечной любовью. Казалось, реальная жизнь может её просто сломать. Как если бы кто-то вздумал запрячь деревянного пони с плюшевой гривой в настоящую телегу. И я бесконечно откладывала разговор с ней: в другой раз, как-нибудь потом, точно не сейчас.

Пока однажды всё не развернулось само собой, но совершенно в другую сторону. Мы договорились встретиться с Аней вечером. Перед этим у меня была запись на химию. Обычно всё проходило довольно спокойно, надо было лежать и ждать, можно было почитать что-нибудь. Потом я без проблем шла дальше по своим делам. Но в этот раз случилось что-то странное. Очнулась я лежа на койке в палате, когда за окном было уже совсем темно, на мне была какая-то больничная одежда. Сестра рассказала мне, что после процедуры я теряла сознание, меня рвало – пришлось переодеть. Сказала, что вообще-то с детьми приходят мама и папа. Отдала пакет с моей кофтой, пропитанной желчью.

На телефоне было куча пропущенных и смсок от Аньки. Она дико на меня разозлилась – прождала меня два часа на улице, ещё бы. Я вышла на улицу и сразу же набрала её, ещё не зная точно, что именно собираюсь сказать:

– Прости меня, прости, прости!

– Ты офигела совсем! Я чуть коня не двинула пока тебя ждала! Где ты вообще пропала? Сложно было хоть сообщение написать?

– Анечка, прости, пожалуйста! Я не могла… Меня задержали, я правда не могла ничего написать!

– Ну как так-то? Кто тебя там так задержал? Ты меня на свиданку что ли променяла? Вконец обнаглела? Нет и ладно, свидание – ты мне даже ничего не говорила, что у тебя кто-то есть!

Я не до конца поняла, как именно Аня перескочила на тему моих потенциальных романтических отношений, но спонтанно решила ей подыграть.

– Аня, я не могла тебе рассказать! Нам нельзя видеться, это тайна.

– Скажи хотя бы имя! И почему видеться нельзя? И как вы познакомились? Это мальчик или девочка?

Я замялась и судорожно пыталась сочинить правдоподобную утку слёту. На глаза мне попалась реклама концерта «Алисы»:

– Её зовут Алиса.

– Это всего один ответ! Мне нужно больше деталей!

– Она учится не в России, но приезжает сюда к родителям. Они запрятали её в пансион в Америке. Мы познакомились случайно…

– Почему запрятали? Из-за вас? То есть вы давно вместе?

– Вроде того, – было проще согласиться с Аниными заключениями, чем выдумывать что-то на ходу.

– И ты мне ничего не говорила!

Так у меня появилась фантомная подружка. История постепенно обрастала новыми деталями, приходилось самой тоже в это немножко верить: чтобы не колоться на мелочах образ должен был получаться стройным. Я страдала от несчастной любви, хоть и разделённой, но разлучённой. По легенде мы редко и непредсказуемо виделись, это объясняло и то, что я внезапно пропадала после посещения клиники, и то, что я впадала в депрессивные состояния после инцидентов дома.

На время лечения голоса в моей голове как будто взяли паузу – по крайней мере мне не приходилось спорить с ними с ножом в руке. Возможно, химия подавляла нейронную активность. Легче ли мне стало? Дома всё так же подстерегал агрессивный отчим, назойливая и одновременно безразличная мать. Предстояло как-то планировать дальнейшую жизнь. Но я не знала, на что мне рассчитывать.

Я не знала, светит ли мне ремиссия. Врач поразительно туманно уходил от конкретных ответов, говоря что-то невнятное вроде: «Вы должны сами захотеть жить, тогда всё получится».

Как-то раз после очередного внутривенного коктейля я отлеживалась дома одна. В голове царил жужжащий гул, как от работающего старого холодильника. По прошлому опыту я знала, что лучше не шевелиться, пока этот гул не стихнет – иначе снова стошнит. Я думала про Ватсона, прошло ровно сорок дней с его смерти. Почему-то мне казалось, что я в чём-то виновата перед ним – это не давало мне спокойно спать всё это время. Но мучительные копания в себе так и не дали ответа.

– Что? Ну вот что я могла для тебя сделать, Ватсон? Ничего. Ты болел, я болею. Мы были в одной лодке. Может, тебе даже и попроще – не приходится блевать после этой дряни. Ватсон, а, брат? Как тебе там? Спокойно, тихо? Никто не доебётся, да?

– . , – что-то где-то стукнуло подозрительно рядом и как будто стучали не по твёрдой поверхности, а звук раздался сам по себе из ниоткуда.

– А я тут живи. Ходи, дыши, жуй, говори. Вот бы кончилось уже это всё, как меня заебало всё. Заберёшь меня к себе?

– . .

– Нет, конечно, нет. Доктор говорит, если захочу жить – буду жить. Есть секрет, как это делается? Взял себя в руки и захотел?

– .

– Прям уж так просто. Умище-то куда девать? Да и всё остальное. Всё это понимание. Ведь достаточно один раз догадаться, что мир погано устроен, и это не просто ряд ошибок происходит. А закономерное, системное, даже в какой-то мере гармоничное наебалово. Вот один раз увидишь – и всё, развидеть нельзя. Мир – говно, жизнь – сука.

– . .

– Ой да не занудствуй ты! Стучит он. Скажи ещё, что жизнь прекрасна и удивительна!

– .

– Да? То-то ты в земле лежишь, а мать твоя…

Тут свет замигал и с треском погас. А я поняла, что разговаривала с призраком. Меня вырвало.

Глава 10. Аня

Мы встречались тайком. Мои родители запрещали нам видеться, а своим родителям Паша не хотел в принципе ничего говорить:

– Они ничего не поймут, – всегда объяснял он. – Лучше им не знать, что у меня кто-то есть.

На самом деле родители – это были его мама и её брат с женой. Мама отсутствовала на работе, а дядя с тётей занимались Пашиным воспитанием. Но он стремился посвящать их в минимальное количество деталей его жизни. По крайней мере контролировать, что это за детали.

Глобально мне было всё равно. Пускай. Главное, что каждый день я получала смски с дежурными нежностями и как минимум раз в неделю порцию уже вполне физической нежности. Каждый раз мы оба облепляли друг друга словами о любви, особенно не задумываясь о том, должны ли они действительно что-то значить. Говорить их казалось естественным и сообразным тому, что мы делали. А позволяли мы себе гораздо больше, чем могли рассчитывать мои родители. Моя тётя Вика, к которой я периодически приезжала после школы, была посвящена во все мои тайны и неизменно сокрушалась о моём неожиданно быстром взрослении. И делая ради большей убедительности большие глаза, каждый раз говорила:

– Вы же не станете делать глупостей?

Именно их мы и собирались делать, но конечно я не собиралась уведомлять об этом своих родственников. Поэтому я искусственно смущённо мотала головой:

– Ну что ты, ну что ты!..

Не думаю, что тётя мне верила. Скорее она выполняла свою роль доверенного, но всё-таки разумного взрослого. Она не была столь наивна, чтобы не увидеть, что происходило между мной и Пашей.

Впервые это случилось где-то через полгода после того, как мы начали встречаться. Я заранее знала точный день, на который он, судя по всему, запланировал марш-бросок, и имела возможность подготовиться. Как? Мне было страшно, я боялась боли. Поэтому решила исследовать возможности своего тела и понять механику процесса так сказать «изнутри». Мама пыталась однажды что-то мне рассказать в образовательных целях, но это звучало так туманно, что в моей голове ничего не осело. Школьный учебник по биологии изображал обе половых системы, во-первых, в разрезе, во-вторых, двумерно, а в-третьих, по-отдельности. Понять, как вся эта история совмещается и работает в реальной трёхмерной, осязаемой жизни для подростка просто невозможно.

Как ни странно, всё прошло просто. Паша скопил денег, чтобы снять на день какую-то однушку в ближайшем Подмосковье. Мы долго гуляли по набережной местного то ли озерца, то ли пруда, а потом он неожиданно повёл меня к жилым домам. Комната была обставлена чисто и просто, специально приспособлено для таких краткосрочных «постояльцев».

Было неловко. Странно и любопытно. И совершенно не больно – не было даже крови. Паша ничего не сказал, но я видела, что он удивлён – вроде бы должно было случится что-то специальное? Но нет. Спустя пару лет я прочитала, что так бывает. Мы полежали немного в тишине, а потом собрались и поехали обратно в Москву.

После этого наши свидания превратились в поиск подходящих укромных мест, которые с каждым разом становились всё проще и проще, а Паша – всё смелее и смелее. А я – счастливее.

Как-то раз в школе я сидела за одной партой с Катей. Когда дело доходило до пикантных подробностей, она из прилежной ученицы превращалась в съедаемую любопытством мартовскую кошку. Она узнала, что я встречаюсь с одним из выпускников, и это не давало ей покоя:

– Ань, Ань, а у вас с Рисом… ну… было?

– Что было, Кать? – я знала, куда она клонит, но мне хотелось её немного помучить.

– Ну Аааань! Это? Это у вас уже было?

– Было, – я хитро улыбнулась сама себе: Кате хотелось подробностей, но расспрашивать мешало воспитание.

– И как?

– Да обычно, как надо, так и было.

Катя замолчала и заёрзала на стуле. Уткнулась в тетрадь, что-то прописала в решении. Зачеркнуло. Как же её томило желание узнать что? и как? и сколько? Я подбросила дров:

– Я думала, будет быстрее.

Тут Катя уже не выдержала и практически напрыгнула на меня с горящими глазами:

– А сколько? Сколько это было?

– Нууу, где-то час, – наверное, я преувеличила, но в тот момент мне казалось, что недалеко ушла от правды.

– Да ты что?… Целый час? – она даже осела от шока. – То есть его… ну его этот был в тебе целый час?

Мне показалось, что я напугала её перспективой однажды терпеть нахождения в себе инородных предметов на протяжении такого количества времени, и решила немного сбавить обороты:

– Да нет, это всего. Вместе с прелюдией.

– Аааа… – Катя приободрилась и до конца урока спрашивала меня о различных нюансах, которые мне самой до этого не приходили в голову. И я с удовольствием отвечала на её расспросы, чувствуя, как растёт мой социальный капитал.

Моя жизнь менялась. Из невидимки я превратилась в значимую фигуру нашего микросоциума. Моё мнение не просто что-то значило. В вопросах отношений, даже если речь шла о разборе литературного произведения на уроке, моя позиция считалась взрослой, а рассуждения подкреплёнными опытом. Подружки интересовались мной, интересовались Пашей. Одноклассницы завидовали. Он так разительно выделялся на фоне их дружков и наших одноклассников. Из-за своего не по годам взрослого стиля в одежде он и сам казался действительно взрослым. А значит, и мои с ним отношения тоже. В кои то веки я получала то внимание, о котором долго мечтала. И в школе, и вне её стен.

Мне было хорошо с Пашей. Он находил для нас новые интересные кафешки, ещё недостаточно раскрученные, чтобы в них были толпы народу. Водил меня на камерные выставки, пару раз мы были на замечательных любительских спектаклях. Ему хотелось ухаживать за мной красиво и по-взрослому, пусть мы и были всего лишь школьники. Нам мешало только то, что мы были вынуждены проводить всё время где-то вне дома, и это постоянно держало нас голодными даже до обычных поцелуев.

Подходящие моменты для близости были так редки, что напряжение между ними вырастало до предела. От этого мы были практически озабочены этой темой – иронично, учитывая, что цель запрета на свидания была ровно противоположенной. Да и вообще, кому хоть раз получалось осушить реку, выстроив на ней плотину? Всё приводит только к тому, что однажды плотину прорывает.

Однажды мы сидели в очередном богемном кафе. Пока мы ждали счёт, Паша вышел в туалет. Я дёргалась, что официант никак не приносил чек – мне уже давно было пора домой, ведь родители думали, я задержалась в школе. Мой мобильник давно сел, а значит я не могла ни позвонить им, ни отправить смс… «Сколько уже времени, чёрт?» – я взяла Пашин телефон, чтобы посмотреть на часы. Телефон завибрировал в моих руках, пришло сообщение:

«Моя кожа пахнет тобой».

Что? Что? Что это? Не чувствуя пальцев, я открыла входящие и нашла целый ворох сообщений от своей школьной приятельницы Саши.

«Мои руки всё ещё в тебе», «У меня до сих пор дрожат колени» – вот парочка смсок, что я нашла. Паша всё ещё не вернулся, и я прочитала всю переписку с начала. Они спали вместе и довольно давно. По меньшей мере полгода. И последний раз буквально сегодня днём. А после он поехал на свидание со мной.

Тут за стол сел Паша. С каменным лицом я повернула мобильник экраном к нему. Кажется, он не особо смутился или расстроился. Вроде бы пожал плечами, как бы говоря «да, вот такой косяк». А что я? Я не могла злиться или устроить скандал. Я была в таком шоке, что чуть ли не улыбалась. Всё что я смогла произнести:

– Есть кто-то ещё?

Лучше бы я не спрашивала. Так я узнала, что кроме Саши, есть ещё Надя, Арина – и это только из моих одноклассниц. Пара однокурсниц. Знакомая девочка. Паша приходовал всё без разбора.

– Но люблю я только тебя, – радостно завершил свой рассказ он с таким лицом, что это должно было всё объяснить и оправдать. Он как будто не видел в ситуации ничего странного или стыдного. Нормальная такая история для парня его возраста.

– И как мы будем?

– Что «как мы будем»?

– Ну. Встречаться. Как? – я действительно впала в ступор от его незамутненности.

– А что?

– Ну ты спишь с кем хочешь. Я тоже сплю с другими?

– Если ты хочешь, – Паша пожал плечами. Похоже ему и впрямь не казалось это чем-то из ряда вон.

Я не верила своим ушам. Не верила своим глазам. На прощание Паша снова сказал, что любит меня – вполне трогательно и искренне.

А я чувствовала только оторопь. Это и правда нормально? Это и правда так происходит? Правда? Мне оставалось только узнать самой.

Глава 11. Ната

Прошла весна, наступило лето. Машу отправили практически на все три месяца в деревню готовиться к поступлению. Но в основном, конечно, просто подальше от города, где она могла бы «болтаться не пойми где и с кем». Мы продолжали переписываться, но я делала это уже не из порыва влюблённости, а скорее из чувства ответственности. Маша… Она стала жёстче. Наверное, устала от постоянной конспирации, запретности. А я? Мне хотелось поступить благородно.

Получалось не очень. Я увлеклась Ольгой. Мы проводили столько времени вместе, что постепенно стали оставлять какие-то вещи друг у друга дома – чтобы можно было переодеться в свежее. Смеялись, галдели без умолка, смотрели кино. Олина мама, очаровательная молодая женщина, похожая на азиатку в обличье европейской женщины: по-восточному открытая душа, ясная улыбка. Она кивала нам со словами:

– Привет, молодёжь!

Она никогда не задавала Оле вопросов: дочь могла приютить кого угодно из друзей, любого пола и возраста. Квадратная комната, на самом деле больше альков: практически весь пол занимал большой матрас два на два, одежда в узком шкафу, вместо письменного стола – низко подвешенная полка. Оля работала сидя в позе лотоса на краю кровати. Полдня мы смотрели фильмы, валяясь, закинув ноги на стену. Другие полдня шатались по городу, высматривая фактурные закоулки для наших воображаемых фильмов.

Напряжения не было, хотя у меня внутри всё время бился пульс интереса к ней. Но я не могла решить внутреннюю дилемму, считала себя обязанной перед Машей и как будто должной сохранять чувства к ней. Меня бил озноб от мыслей, что придётся что-то решать и что-то менять. То бросало в жар от близости Оли, когда она клала голову мне на плечо во время фильма или бралась своим мизинцем за мой. То накатывал звенящий холод от чувства вины. Всё это уже казалось на грани с изменой. И если не случившейся, то как будто скорой.

Как-то мы смотрели «10 причин моей ненависти» и Оля вдруг резко встала:

– Вот дебилка!

– Кто?

– Кто… Кэт эта дебильная.

– Почему?

– Да потому что надо быть дебилкой, чтобы не видеть, что тебя кто-то любит, – Оля поставила фильм на паузу, и на экране замерла главная героиня со смешно раскрытым ртом.

– Ну он же типа на спор это всё…

– Да какая разница? В жизни-то не так.

– Ну так то фильм.

– Да понятно, что фильм. Но блин бесит. Какой надо быть дурой, чтобы так подло поступать, – она откатилась к подоконнику и отвернулась к окну, сложив руки как за партой.

– Это она-то подлая? Оль, ваще-то это он её типа разводит за деньги.

– Да это всё фасад. А внутри совсем другое, и они оба это видят. Только этот чел, Патрик, это прочухал и уже не играет. А она из себя корчит не пойми что. И это подло!

– К кому подло-то?

– Да к ней самой! Она его любит, он её любит – чё творит то?

– Да если б всё так просто было, наверное, и кина бы не было. Да и вообще у людей всё сложно всегда.