Текст книги "Храните вашу безмятежность"

– И есть глава другой семьи. У которого два разнополых наследника. Он желает остров и решает следовать простым путем. Его сын женится на наследнице острова, она входит в семью и через положенное время одаривает всех желанным ребенком.

– Можно побыстрее? – Я зевнула. – Усну ведь, не дослушав.

– Но наследницу острова уводят из-под венца.

– К счастью для дона да Риальто, супруг мой бесплоден. Правильно? Зато многочисленные братья могут осчастливить ребенком Мауру?

– Ты все поняла. – А еще ты можешь получить развод, особенно если тебя застанут в постели с благонравным Эдуардо.

– И поэтому ты морозишь меня на скамейке в парке, чтоб я не оказалась там? В этом интрига?

– Эту часть я пока контролирую.

– Другая половина касается Мауры?

– Именно.

– Что не так? Ты сплавил Филомена маркизете Сальваторе, командор проиграл.

– Битву, но не войну. Мне не хочется, чтоб рука синьорины да Риальто в конце концов досталась Филодору, или Филиппо, или Франциско, или, наконец, Флоримону Саламандер-Арденте.

Я умилилась тому, как супруг без запинки перечислил имена всех моих братьев.

– Нейтрализовать эту опасность, женя всех шуринов одного за другим, согласись, долго и утомительно.

Я согласилась.

– Я хотел закончить войну одним ударом.

– Выдав замуж Мауру?

Чезаре смущенно кашлянул:

– Почти.

– То есть, – отодвинувшись, я изобразила благородное негодование, – ты собирался опозорить мою подругу, почти сестру, чтоб она вообще никогда не вышла замуж?

Супруг потянул тогу на себя.

– Мысли не наказуемы!

Я дернула ткань изо всех сил.

– Поясни.

– У меня ничего не получилось. Синьорина Раффаэле случайно услышала, как человек, которому я поручил столь щекотливое задание, докладывает о нем командору.

Я вспомнила, как Карла танцевала с хозяином дома.

– Теперь твоя драгоценная Маура под опекой своей любящей матушки сидит в ее спальне. Момент упущен. Добродетельная синьорина да Риальто будет готова стать твоей невесткой в любой момент.

– Это все тебе Паола рассказала?

– Ну да. Вообрази себе гнев командора, когда ему сообщили, что в капкане вместо Филомена будет другой синьор. Поэтому, тесоро, мы сидим с тобой здесь. Пусть старикан немного остынет. – Чезаре хохотнул, будто припомнив нечто забавное. – Не завидую сейчас Артуро.

– Он ушел искать Мауру для танца.

– Именно.

– Синьором, который должен был изображать жертву страсти, был именно он?

– По крайней мере, господин да Риальто в этом уверен.

Веселья Чезаре я не разделила.

– Филомен мне говорил, что во дворце завелись крысы. Это Артуро?

– Что? Ах нет, что ты. Артуро – верный человек и мой друг. Если он и навредит мне чем-то, это будет скорее от недомыслия. Поэтому в некоторые дела я его попросту не посвящаю.

У меня отлегло от сердца, синьор Копальди был мне симпатичен.

– Тогда почему ты отправил друга на расправу?

– Да ничего с личным помощником дожа командор не сделает, количество нашей стражи вполне сопоставимо с местной охраной. Ну поорет старикан, спустит пар. Пусть.

– Пусть, – согласилась я. – Кстати, это не командор да Риальто приближается к нам с… раз, два, одиннадцать… многочисленным отрядом стражи? Тогда тебе, наверное, стоит поспешить к нему навстречу, пока твои гвардейцы не обнажили оружие?

Подняв с земли трезубец, я передала его супругу.

– Удачи, ваша серенити, буду ждать вас здесь, за розовыми кустами. Ждать со щитом или на щите.

– Минуточку. – Чезаре схватил меня за руку. – Пойдешь на битву со мной.

– Не собираюсь отвечать за чужие ошибки.

– Это твоя обязанность как догарессы и супруги.

С неохотой я подчинилась. Мы с Чезаре неторопливо шли по дорожке, будто прогуливаясь.

– Дон да Риальто! – возопил тишайший. – Какими судьбами?

– Это мой сад, – напомнил патриций кисло, – и мой остров.

– А это моя жена.

Чезаре вытолкнул меня вперед. Если бы он воспользовался для этого трезубцем, я бы, честное слово, не удивилась. Командор, видимо, не понимал, каким образом мое наличие должно перевесить остров с садом.

– Она у меня, знаете ли, такая забавная, особенно после чудесного вашего вина. – Супруг произнес «вашего» несколько гнусаво. – Амароне, дорогая, я не ошибся?

– Да, милый, – ответила я с придыханием и облизнула губы. – Чудесный напиток из таких сморщенных сладеньких изюминок.

Командор оторвал взгляд от моей вздымающейся груди. Я опять облизнулась. Что дальше? Как ведут себя под действием афродизиака? То есть как ведут себя люди?

Подняв к небу лицо, я издала дельфинью трель, закончив ее щелканьем. Языка этого я, разумеется, не знала, но получалось похоже.

Сражены были все, даже тишайший супруг, его челюсть натурально отвисла. Гвардейцы украдкой крестились и складывали из пальцев обережные знаки.

– Давай-ка, милая, – Чезаре был сама предупредительность, – немедленно отправимся во дворец и покажем тебя лекарю. Надеюсь, профессоре сможет определить, что именно в чудесном амароне столь странно на тебя подействовало.

Дон да Риальто, вдруг растерявший весь свой запал, предположил, что на дону догарессу как-то влияют фазы луны. Я издала трель в сторону ночного светила. Тишайший Муэрто спросил, не видел ли дражайший хозяин синьора Копальди, которому немедленно по возвращении будет приказано составить подробный лунный календарь. Хозяин пообещал, что всенепременно отыщет секретаря его серенити и направит в библиотеку палаццо, где, о чудо, находятся все необходимые для составления календаря фолианты. Его безмятежность решил, что в таком случае ему с супругой не нужно спешить домой и они продолжат наслаждаться гостеприимством четы да Риальто.

Изображать отравленную дальше смысла не было, командор передумал скандалить, я могла расслабиться. Но Чезаре заслужил крошечную месть за то, что толкнул меня грудью на амбразуру. Поэтому я по-дельфиньи прижалась к нему, извиваясь всем телом. Супруг быстро чмокнул меня в губы.

– Надо будет заказать пару бочонков волшебного амароне для хозяйственных, так сказать, нужд.

Месть как-то не складывалась, поцелуй продолжался. Командор да Риальто, покашливая, пообещал немедленно загрузить наши трюмы упомянутым напитком, испросил позволения вернуться на бал и, кажется, счел отсутствие ответа согласием.

– Он ушел? – спросила я, отдышавшись.

Глаза цвета спокойного моря были подернуты туманом.

– Прогуляемся?

Мы медленно шли по саду, охрана следовала за нами шагах в десяти.

– Проси прощения, – проговорила я раздраженно. – Использовал меня, беспомощную и ничего не понимающую, в качестве щита…

– Вообще я надеялся, что ты изобразишь обморок. Но и так получилось вполне действенно. И гораздо забавнее, если честно. – Тишайший широко улыбнулся. – Что пожелаешь в качестве извинительного подарка? Флотилию гондол, табун карликовых лошадок?

– Пообещай присутствовать на выпускном экзамене в «Нобиле-колледже-рагацце».

– Зачем?

– Затем, что я так хочу.

На самом деле не хотела, но обещала директрисе сестре Аннунциате обеспечить ее праздник почетным гостем.

– Артуро, – Чезаре обернулся через плечо, – запиши, где ты там все записываешь…

Когда к нам присоединился синьор Копальди, я не заметила.

– Будет исполнено, – поклонился секретарь, его плюшевые щупальца колыхнулись.

– И закажи новую гондолу доне догарессе, алую с золотом. А также купи у восточных торговцев в караван-сарае самую крошечную пони из там находящихся и… Какого цвета бант ты хотела повязать на бедное животное?

Вопрос был обращен ко мне.

– Я передумала, – ответила я благодушно.

– То есть бант не обязателен?

– Как и новый питомец. Лодку, пожалуй, приму.

– Можно тогда мне не идти на твой великий экзамен?

– Торг неуместен, ваша серенити. У меня до сих пор трепещет сердечко при воспоминаниях о грозном лице дона да Риальто.

– Кстати, о командоре, – оживился Чезаре. – Дружище, тебя там знатно потрепали?

Грустный Артуро признался, что да. Клювастую маску кракена он нес в руке, позволяя нам любоваться лиловым кровоподтеком под левым глазом.

– Хочешь пони? – предложил дож. – В качестве извинительного подарка.

Синьор Копальди отказался, потом подумал немного.

– Четверых лошадок.

– Но синяк-то у тебя всего один.

– Зато племянниц четверо.

Его серенити обратился к небесам, сетуя на жадность человеческую, потом кивнул:

– Возьмешь деньги у казначея.

Наша прогулка продолжалась. Чезаре тщательно любовался цветочными клумбами, разноцветной подсветкой садовых фонтанов и мраморными статуями. Он явно тянул время.

– Четверо племянниц? – прошептала я у статуи обнаженного Дионисия. – Честно?

– Занимаешься арифметикой? – с видом заговорщика спросил супруг. – Совпадение количества синьорин Копальди с числом холостых Саламандер-Арденте вызвало твою тревогу?

До этого момента никакой тревоги я не ощущала, но сейчас буквально похолодела. Кракен меня раздери! Четыре на четыре!

Чезаре, сполна насладившись моим состоянием, рассмеялся:

– Можешь выдохнуть, Филомена. Самой старшей племяннице Артуро семь лет от роду.

Я опять задышала. Нервное это дело, разбираться в интригах тишайшего Муэрто.

По дорожке к нам рысил один из младших секретарей, синьор Пьетро Лапанелли.

– Ваша серенити, некий синьор Вольто показал мне перстень и велел передать, – юноша запыхался от бега, – что, если дона догаресса не появится на празднике, все дело окажется под угрозой.

– Какая жалость, Филомена, – сказал Чезаре, – что командор видел нас в саду. Теперь придется рисковать.

– Чем?

– Пожалуй, всем, – он вздохнул. – Пьетро, сопроводи дону Филомену к гостям и убедись, что этот синьор Вольто заметил ее появление.

Я пошла за Лапанелли без возражений. Общество тишайшего супруга меня, вопреки ожиданиям, нисколько не тяготило, но, кажется, мое его не радовало. Чезаре не попытался меня снова поцеловать или занять беседой, его мысли почти все время витали где-то. Он вполне достоверно изобразил плотскую страсть при командоре да Риальто, но именно что изобразил, разницу я уже понимала.

– Что за перстень? – спросила я секретаря. – Тот, что показал вам гражданин Вольто?

– Его серенити использует их в качестве тайных знаков. – Пьетро показал мне руку с золотой печаткой на пальце.

– Мертвая голова? Это пиратский символ.

– Отличие в том, что вместо скрещенных костей под ней изображены веточки оливы. Правда забавно?

Я согласилась, припомнив, как Карла рассказывала, что кузен Чезаре одаривает одинаковыми перстнями всех своих подружек. Всех, кроме Голубки Паолы. Теперь получается, он окольцевал экселленсе? Это действительно было забавно.

У ворот сада стояли стражники в синих мундирах, охрана да Риальто. Меня узнали и пропустили с поклонами.

На помосте играли музыканты, гости веселились, вино лилось рекой. Над толпой на туго натянутых канатах прыгали циркачи в клоунских костюмах. Огромный чернокожий мавр жонглировал горящими булавами, огненная саламандра бегала в колесе, рассыпая по сторонам снопы искр.

– Филомена! – закричала Карла издали и помахала мне рукой.

– Дона догаресса, – сказал Лапанелли, – здесь я вас оставлю.

Проследив за взглядом молодого человека, я заметила высокую фигуру князя Мадичи у колонны. Вольто меня тоже увидел и низко поклонился.

– Где ты была? – Синьорина Маламоко шлепнула по руке веселого Арлекина, который пытался увлечь ее в вихрь танца. – Мы с Панеттоне тебя обыскались.

– Гуляла с Чезаре, – улыбнулась я через силу.

Они с Панеттоне? Маура сейчас сидит под замком, и я знаю, кого за это надо благодарить. На что он надеется? Я имею в виду Карло. Что дож простит ему предательство? А я? Я прощу? Нет, погодите. Меня Карло Маламоко не предал, как раз наоборот. Он рискнул всем, чтоб вывести нашу подругу из-под удара. Если цель была в этом, она была достигнута с простотой и изяществом. Шпион Совета десяти решил дело, рискнул всем ради дружбы или любви. И теперь моя задача как догарессы и подруги не наказать, а, наоборот, защитить Карло от гнева дожа.

Да, решено. И на этом пока закончим размышления.

Экселленсе передал, что я должна появиться на празднике. Меня должны здесь видеть, чтобы дело – другое дело, тишайшая интрига – развивалось своим чередом. Я здесь, со мной заметная фрейлина. Пока все правильно?

– Тебя все еще интересуют путтана? – спросила Карла как ни в чем не бывало. – Если да, то вон та молодящаяся блондинка с удовольствием с тобой побеседует.

Я захлопала в ладоши.

– Чудесно! Познакомь нас.

На вид путтана было лет тридцать. Или двадцать, или пятьдесят, – все зависело от того, как именно в данный момент падает на нее свет или смотрела ли я ей в глаза. Потому что глаза казались гораздо старше женщины, даже старше целого мира. Была в них какая-то вековечная мудрость, и высокомерие, и даже добродушие, присущее скорее людям пожилым.

– Маламоко, – ворковала она, и карминные соски задорно дрожали, – деточка, ты решилась наконец принять мое предложение? У меня как раз нарисовался тебе расчудесный кавалер с особыми запросами, обожающий срывать невинные цветочки.

– Это Олимпия, – сказала Карла, когда мы с этой матерью всех путтана уселись на мраморную скамью в дальнем конце двора. – Она ответит на все твои вопросы, потому что в противном случае в ее веселом заведении очень уменьшится количество цветоводов.

Маламоко посмотрела на женщину со значением и отошла к балюстраде, чтоб не мешать.

– Синьора Олимпия, – начала я, лихорадочно собирая в кучу разбегающиеся мысли.

– Просто Олимпия, – перебила она, – без синьоры, деточка. Ты у нас кто?

Путтана протянула руку, пропуская сквозь пальцы мой локон.

– Какой чудесный оттенок! И какой редкий. Точнехонько как у волос нашей тишайшей серениссимы. Понятно. Значит, я, деточка, Олимпия, а ты у нас, предположим, Филомена. Ты не возражаешь против такого псевдонима?

Я не возражала. Разумеется, она меня узнала.

– И что для тебя выведать, Филомена? Не захаживает ли твой супруг в наше райское местечко?

– Ах нет, – отмахнулась я. – Хотя… Захаживает?

Путтана расхохоталась:

– Мы бережем тайны наших клиентов.

– Это значит «да»? Нет, не отвечайте! – Я испугалась.

Что будет, если она подтвердит? Я же спалю их веселый домишко ко всем чертям! Даже Чикко, уловив мои эманации, возбужденно запыхтела, накапливая жар.

– Это значит, – медленно сообщила Олимпия, – что Чезаре Муэрто нашим клиентом не является и тайны его я беречь не должна.

Я погладила саламандру, успокаивая.

– Олимпия… – голос невольно дрогнул.

– Ну, деточка, смелее.

И я решилась. Путтана выслушала меня не перебивая, а когда я снова начала запинаться, дружески потрепала по плечу.

– Если бы все невинные девы, Филомена, прежде чем исполнять супружеский долг, обращались за советом к профессионалкам, несчастливых браков в Аквадорате стало бы гораздо меньше.

– Спросить подруг в школе я стеснялась.

– К счастью. Невежество девчонок может сослужить плохую службу. Дельфины, говоришь?

– Это единственное сравнение, пришедшее на ум.

– Почему не коровки или лошадки?

– На острове, где я выросла, не было домашнего скота.

– Даже кур? Хотя петухи не обладают нужной снастью.

– Как и большинство рыб. Олимпия, я вовсе не святая простота, для начала мне хотелось бы понять принцип… гм… процесса.

– Объясняю на пальцах.

Пальцы у нее были длинные, усыпанные кольцами, на фаланге правого безымянного я заметила изящную татуированную бабочку.

– Понятно?

Я кивнула.

– Ты даже не покраснела?

– Это обязательно?

– Мужчины от нас этого ждут. И навсегда вычеркни из своего лексикона слово «случка», оно подходит только для животных. Говори: «страсть», или «занятия любовью».

– А потом краснеть?

– Нельзя покраснеть на заказ.

Я попробовала. Не получилось.

– Понимаешь ли, Филомена, мужчины в чем-то крайне наивные создания, но фальшь они чувствуют. Если ты хочешь добиться любви от своего супруга, будь искренней.

– Вы учите меня добродетели? Неужели путтана искренни со своими клиентами? Неужели не притворяются?

– Деточка, – фыркнула Олимпия, – мы даем нашим кавалерам ровно то, чего они от нас хотят. Они ждут притворства и получают его.

– А как же любовь?

– И это мы им даем. С тем лишь крошечным отличием, что мы любим не конкретного синьора, оказавшегося в нашей постели, а саму любовь. Мы, в сущности, жрицы Афродиты, допускающие к своим таинствам тех, кто может за это заплатить. Разумеется, есть среди нас те убогие создания, что просто продают свое тело. – Олимпия вздохнула. – Их жизнь безрадостна. Впрочем, порядочные синьоры, исполняющие супружеский долг без любви, ничем от них не отличаются.

Этическая сторона вопроса была любопытной, я пообещала себе поразмыслить об этом на досуге.

– Расскажите мне о мастерстве. Существуют некие приемы, чтоб разжечь страсть, заставить мужчину вожделеть?

– Разумеется. – Олимпия повела плечами, карминные точки описали полукруг. – Танец как язык любви. В нем участвуют груди и бедра. Видела, что вытворяют на площадных представлениях эфиопские танцовщицы?

– Нет, но теперь посмотрю. Песня?

– Голос может привлечь. Но не слащавые рулады, на которые способен любой размалеванный кастрат, а низкие обертона, хрипотца. Всегда подтверждай слово жестом, взгляд – не прямой, искоса, потрогай шею, убери локон за ухо.

Записать было некуда, я запоминала.

– Афродизиаки. Как они действуют?

– Это, в сущности, мухлеж, деточка. Используя их, ты расписываешься в собственной несостоятельности.

– Но им можно противостоять?

– Разумеется. Иногда это непросто. Но человек тем и отличается от животного, что способен обуздывать желания.

В этот момент Олимпия так напомнила мне сестру Аннунциату, что мне пришлось сдерживать смешок.

– Спасибо. Вы очень мне помогли.

– Погоди, деточка. Тебе, наверное, хочется немедленно применить полученные знания?

Я смутилась:

– Еще не время?

– Ну совратишь ты своего тишайшего, дальше что?

Я показала на пальцах. Путтана покраснела и приложила ладони к горящим щекам.

– Существует сотня способов возлежания. Всех я тебе не перескажу, но, по слухам, в библиотеке дворца дожей хранятся восточные трактаты на эту тему.

– Неужели?

– Запоминай. «Избранное от Белой Девы», это хинский, есть еще индийский с мудреным названием, и величайший труд самого Овидия, называемый «Наука любви».

Она еще что-то перечисляла, но после Овидия в моей голове уже ничего не помещалось. Слишком велик был древний мудрец.

– И посмотри анатомические атласы.

– Потому что мужское устройство отличается от женского?

– И поэтому. – Путтана хмыкнула. – О себе тоже не забывай. Если женщина не получает удовлетворения, мужское половинчато.

Кракен меня раздери, как же все сложно! Я попросила уточнить.

– И здесь мы возвращаемся к искренности, – сказала Олимпия. – Брать и давать, вызывать страсть не только в нем, но и в себе, не предлагать, но делиться.

– Вы действительно похожи на жрицу.

– А то! – Мои слова ей явно пришлись по душе. – Возникнут еще вопросы, прогуляйся по набережной Рива дельи Скьявони и спроси любую из девиц в желтых платьях, где найти «Райское местечко».

Олимпия поднялась со скамьи, я тоже встала.

– Еще одно. – Я приблизила лицо так близко к собеседнице, что почти коснулась носом золотистого локона. – Мой супруг бесплоден. Это как-то влияет на способность к… возлежанию?

Кстати, слово «возлежание» звучало почти как привычная «случка», но заставляло меня заливаться краской.

Олимпия отшатнулась, манерно прикрыла рот ладошкой.

– Какое горе, Филомена! Какое невыразимое горе. – Потом фыркнула. – Не будь твой Чезаре бесплоден, где-то третью часть Аквадораты уже заполонили бы черноволосые светлоглазые бастарды тишайшего Муэрто.

И она ушла, покачивая бедрами.

Стронцо Чезаре! Неужели мне придется сжечь всю Аквадорату?

* * *

Губернатор островов Треугольника синьор Эдуардо да Риальто был пьян. Впрочем, состояние это с некоторых пор стало для него привычным. Как еще прикажете заглушить невыразимую боль растоптанного честолюбия, попранной гордости, разбитых надежд? Отец был им недоволен. Нет, это слабо сказано. Командор да Риальто презирал своего наследника. Если бы он, по обычаю, орал, призывал на голову болвана громы небесные, даже разломал об его спину очередную дубовую трость, Эдуардо воспринял бы все это стоически.

Но батюшка, когда наследник явился к нему в кабинет на следующий день после эпохального спасения доны догарессы из морских пучин, вздохнул и ядовито процедил:

– Жалкий безмозглый червяк, слабый и бесполезный.

– Меня оговорили!

– Карты, девки, вино.

– Все в прошлом. Я остепенюсь.

– Долги, долги, долги.

– Я покрою их личными средствами.

– Какими средствами, тупой ты идиот? – Командор схватил со стола охапку бумаг и резко бросил ее в сына. – Ты нищий!

Эдуардо, мельком заглянувший в упавшие на ковер документы, опознал в них долговые расписки. Свои.

– Однако, батюшка, – он предусмотрительно переждал вспышку родительского гнева и заговорил, когда патриций рухнул обратно в свое кресло, – моим оправданием может служить…

– Ничего, – перебил командор. – Нет у тебя, болвана, никаких оправданий. И ума нет, и хитрости. Все что есть – это пока еще не испорченная излишествами внешность.

– Этим я пошел в вас, – попытался подольститься Эдуардо.

– Зато прочим – в свою бестолковую мать. Какой удар нанесла мне судьба, какое разочарование…

Наследник да Риальто слегка повеселел. У батюшки за моментами раздражения всегда следовали минуты скорби по упущенным возможностям. Сейчас он отхлебнет вина из бокала, поморщится, будто ощутив во рту уксус, и сообщит, что раздал все необходимые взятки, что на острова Треугольника Эдуардо плыть не придется, а нужно как можно скорее вступить в должность командора малой торговой эскадры, сменив неплохого, но наемного адмирала.

Командор налил себе вина, выпил, смакуя, маленькими глотками, отставил пустой бокал.

– Даю тебе последний шанс, ничтожество.

– Я весь внимание.

– Через две недели в палаццо на острове Риальто мы даем бал, чтоб отпраздновать, – патриций только теперь скривился, – твою эпохальную должность.

– Но позвольте…

– Заткнись. На балу будет присутствовать тишайшая чета.

– Но Филомена…

– Не смей с ней даже заговаривать. Ты и так испортил все, что мог. Все, что от тебя требуется, – быть в нужном месте в указанное время. Догарессу к тебе доставят.

– И что я должен буду предпринять?

– То, что обычно предпринимаешь со своими путтана, идиот! И только попробуй не проявить достаточно страсти! Поддержание нужных слухов стоило мне уже тысячи базантов. Вас с доной Филоменой должны застать в самой недвусмысленной ситуации. Она, как мне доложили, все еще невинна, поэтому постарайся, чтоб на простынях заметили кровь.

– Будет скандал.

– Он сыграет нам на руку. Ты бросишься на колени перед Чезаре, примешь наказание во имя любви, публичную порку, и женишься на разведенке догарессе, чтоб искупить грех.

– Это все?

– На большее ты не способен.

– А губернаторство?

– Если все пройдет так, как я запланировал, Чезаре сам лишит тебя должности.

– А если… Не то чтобы я сомневался в успехе, тем более когда интригу задумывает ваш, батюшка, величайший ум…

– В противном случае отправишься служить на острова Треугольника во славу Аквадораты. До первой ревизии, подозреваю. Зная твои способности, болван, уверен, что губернаторствовать тебе долго не придется. И затем, Эдуардо, когда тебя с позором изгонят, – командор опять налил себе вина и отсалютовал бокалом, – в Аквадорату не возвращайся.

– Как?

– Да как угодно. Наложи на себя руки или попытайся стать пиратом. Мне все равно. Я предпочту считать, что у меня нет сына.

Эдуардо вытер щеку и с удивлением воззрился на ладонь: она была мокрой.

– Это жестоко.

– Нет, всего лишь расчетливо. От бесполезных вещей следует избавляться. Ступай, твою городскую квартиру сегодня же продадут с молотка. Отправляйся на Риальто, подержись напоследок за матушкину юбку.

И командор позвонил в колокольчик, призывая слуг, которые вежливо, предупредительно и молниеносно выставили молодого господина из конторы да Риальто.

В тот же день Эдуардо прибыл в отчий дом и начал заливать горе душистым амароне, до коего был охоч всегда. Две недели пролетели быстро и как в тумане. Новостей он не узнавал, они были ему неинтересны. Когда на остров стали прибывать гости, наследника облачили в парадные одежды, и он переместился из своей спальни в залу приемов. Вот и вся разница. Оживился Эдуардо лишь однажды, когда приветствовал прибытие тишайшей четы. Филомена была так прекрасна, так величественна, так недоступна. Ее аквамариновые очи посмотрели на бывшего возлюбленного без интереса. Правда, во взгляде не читалось и ненависти, но это не утешало.

«Рыжая гордячка, – подумал Эдуардо, – через несколько часов ты будешь униженно рыдать в моей постели».

Эта мысль его чрезвычайно возбудила, поэтому в назначенный час он находился в спальне восточного крыла в самом боевом расположении духа. Комната была необжитой, у кровати даже отсутствовал балдахин, зато шелковые простыни поражали чистотой. Светильник под колпаком муранского стекла отбрасывал на белый шелк разноцветные тени.

Эдуардо поставил на прикроватный столик кофейник. Ему пригодится свежая голова. Он исполнит свой сыновний долг. То есть пусть командор думает именно так. А на самом деле… Не такой уж он болван, как это воображают. У него будет Филомена и, вскорости, наследник. Его наследник, не батюшкин. И уж тогда Эдуардо всех заставит с собой считаться.

Крепчайший кофе прогонял хмельную одурь. Филомена будет сопротивляться. Разумеется. Она ведь приличная девица. Но девушка, по умолчанию, гораздо слабее мужчины. А если у нее окажется кинжал? Эдуардо сдернул с вешалки длинное полотенце и обмотал им правую руку. Что еще? Мерзкая огнедышащая ящерица? Раздавить? Он поискал глазами что-нибудь достаточно тяжелое. Книгой тварь не прихлопнешь. Кочерга? Он сможет попасть в огненную саламандру с первого удара? Не будем рисковать. Синьор да Риальто переставил таз с умывального столика на пол и наполнил его водой из кувшина.

Из коридора послышался звук тяжелых шагов. Эдуардо распахнул дверь. Два синьора в костюмах Арлекинов внесли в спальню дону догарессу. Аквамариновое платье Филомены было разорвано на плече, глаза в прорезях маски – закрыты, а волосы слиплись от крови.

– Пришлось приложить ее по темечку, – пробормотал тощий Арлекин, – кто ж знал, что столько кровищи получится.

– Дралась как черт, – сообщил Арлекин пузатый.

Эдуардо не стал терять время. Он сдернул с уха девушки саламандру и быстро бросил тварь в умывальный таз. Вода запузырилась, распространяя дьявольскую алхимическую вонь.

Арлекины испуганно переглянулись. Болваны и не подозревали, какой опасности избежали.

– Мы вас оставим, – поклонился пузатый.

– Но запрем снаружи, – хихикнул другой. – Во избежание убегания, так сказать.

– Пошли вон! – Эдуардо уже распахивал окно, чтоб гадкий запах дохлой саламандры поскорее выветрился.

Они ушли, заскрипел ключ, проворачиваясь в замке. Синьор да Риальто подышал свежим морским воздухом и обернулся к кровати. В момент поворота его голова встретилась с лампой, и осколки драгоценного муранского стекла брызнули во все стороны. К счастью, лампа погасла еще до удара. Превозмогая боль от порезов, Эдуардо попытался удержать Филомену. Каблук ударил его в голень, кулак – в солнечное сплетение. Эдуардо сложился пополам, но успел схватить тонкое запястье, потянул к себе, пошатнулся от подножки, боднул девушку в грудь и упал, подминая под себя хрупкое тело. Филомена взвизгнула, извиваясь как ящерица. Ее волосы лезли ему в рот, Эдуардо отплевывался. Заведя руки девушки ей за голову, перехватил их одной ладонью и освободившейся рукой дернул ворот платья. Шелк треснул, обнажая округлости. Даже слабого лунного света было довольно, чтоб убедиться в их фарфоровом совершенстве.

Эдуардо да Риальто застонал, и эхом ему отозвался женский вздох. В нем не было страсти, но слышалась покорность, вековечная, как сама жизнь. Покорность, с которой отдавались на волю победителя многие поколения аквадоратских женщин. Истово целуя дону догарессу, счастливый любовник успел подумать, что до простыней они, кажется, дойдут не скоро.