Текст книги "Девятый ангел"

Со дна оврага доносились крики и ругань. Кто-то матерился, кто-то вызывал кого-то по рации, а кто-то кричал. Это был такой отчаянный крик, от которого закладывало уши и останавливалось сердце. Кричал тот самый байкер, дядюшка Макс. И как-то сразу стало понятно, что среди мертвых ангелов с проволочными крыльями он нашел своего…

Он нашел, а девчонка с синими глазами еще только готовилась найти…

Павел успел в самый последний момент ухватить ее за руку, оттащить от обрыва. Она бы шагнула в пустоту вслед за этим своим байкером. Павел тащил, а она вырывалась, остервенело и отчаянно, но молча, ни звука не проронила. И сила в ней была неожиданная для такой тщедушной комплекции. И глаза… больше не синие, почти черные из-за огромных, на всю радужку, зрачков. А в зрачках этих всего на мгновение Павлу почудились крылья, проволочные крылья с листьями вместо перьев.

– Эй! – Сейчас он испугался едва ли не сильнее, чем тогда на дне оврага. – Эй, в себя приди, ненормальная! Куда ты смотришь? На меня смотри!

Не смотрела, бормотала что-то себе под нос, вырывалась. Пришлось ударить. Легонько, по щеке. Ну не знал он, как еще можно остановить эту тихую, а оттого особенно пугающую истерику!

Наверное, у него получилось, потому что она перестала вырываться и взгляд ее сделался осмысленным. Ну, почти…

– Семеро, – сказала она шепотом и всхлипнула.

– Что – семеро? – Заговорила – уже хорошо. Понять бы еще, о чем она.

Вот только до разъяснений девчонка не снизошла, молча высвободилась из его совсем не дружеских объятий. Из объятий высвободилась, но за руку он ее все равно взял очень крепко.

– Давай без глупостей. – Он злился. Злиться было проще всего. Гораздо проще, чем слышать этот вот животный почти крик.

– Эй, молодежь, у вас все в порядке? – К ним подошел человек в штатском, но с военной выправкой, внимательно посмотрел сначала на Павла, потом на Юльку.

– В порядке. – Юлька снова затаилась. Ну и хорошо. – Что это с ним? – Павел кивнул в сторону оврага.

– Невеста у него пропала полгода назад. – Человек в штатском закурил. – Полгода назад пропала, а сейчас вот, похоже, нашлась… – Он глубоко затянулся, а потом сказал с досадой: – Как же мы такое пропустили-то, а?

В кармане его пиджака запиликал мобильный, и мужчина отошел в сторону, не выпуская из зубов сигарету, принялся что-то тихо и зло говорить в трубку. Павел расслышал не все, но многое.

– …Пока семь тел. Да что я тебе, Миша, сейчас без детального осмотра могу сказать про временные рамки? Широкие временные рамки! Широчайшие! Останки есть уже скелетированные… Серийник… Да, в нашем тихом омуте… Все, не могу говорить, перезвоню!

– Откуда ты знала? – Павел дернул застывшую Юльку за руку. – Про семь тел.

– Я не знала. – Она глянула на него с удивлением. Искренним таким удивлением.

– А про невесту дядюшкину знала?

– Я и про дядюшку-то узнала только месяц назад. – Она высвободила свою руку. – Представляешь?

Он не представлял. Собственного дядюшку, Павла-старшего, он знал с рождения. Знал, навещал, иногда, вот как сейчас, останавливался погостить на пару недель. У Павла-старшего был свой бизнес – турбаза на берегу водохранилища. На турбазу из года в год приезжали только завсегдатаи: любители рыбалки, охоты и турпоходов. Уже и не клиенты даже, а почти друзья. Вот и Павел приехал, проветрить мозги после успешного, но тяжкого поступления в институт. Проветрил…

– …Да там яма внизу оказалась три на три метра. – А это уже спасатели. Тоже курят, тоже нервничают. – Деревья, вишь, какие? Листвы полно! Слоеный пирог… Листики… девочки… листики… Если бы та малая в овраг не свалилась, и не нашли бы никогда. Кто ж думал, что там такое?..

Малая – это Юлька. Ведь и в самом деле малая. Сколько ей? Лет пятнадцать-шестнадцать?

– …А парнишу того пришлось силой урезонивать. И как только узнал?

Сейчас они про Макса, Юлькиного дядюшку. Урезонили. Прекратились крики.

– Жалко парня. У меня это все до сих пор перед глазами… Крылья… не влезали в мешки крылья… Как они их будут транспортировать – девочек этих несчастных?.. Ох, и ночка выдастся…

Девочек транспортировать. Одну девочку точно нужно транспортировать отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Пока она умом не тронулась.

– Пойдем. – Павел потянул Юльку к своему велику.

– Куда?

– Отсюда пойдем. Провожу тебя до дома.

Она не стала упираться, молча побрела следом сначала по террасе, потом сквозь темный тоннель из кустов лещины. Из оврага они выбрались уже в темноте.

– Где твой дом?

– Там. – Она неопределенно махнула рукой. Ну, хотя бы направление указала.

Указать-то указала, вот только вела его куда-то не туда. Они пересекли улицу, которую лет пять назад облюбовали дачники из области, миновали дом Павла-старшего. Окна его были темны, значит, дядя уже уехал на базу. Летом он предпочитал жить на базе, а его городской дом был в полном распоряжении Павла. Такой у них был секрет. Если бы мама Павла-младшего и соответственно сестра Павла-старшего узнала, что ее единственный, уже почти совершеннолетний, но все равно нуждающийся в постоянном присмотре сын ночует один, не сносить бы им обоим головы. Но мама не знала, а они не рассказывали. Обычная мужская солидарность.

– Куда дальше? – Подумалось, что Юлька из-за пережитого стресса заблудилась и сейчас им придется идти в обратную сторону.

– Туда. – Она снова махнула рукой.

– Там никто не живет.

– Там я живу.

Он не стал спорить. Ладно, ему не сложно прогуляться, пусть она своими собственными глазами убедится, что жилых домов дальше нет…

– Вот. – Она остановилась возле покосившейся железной калитки, принялась возиться в рюкзаке.

– Что – вот? – Этот дом знали все в городе. Дом с историей. Дом с дурной репутацией.

Павел не верил в репутацию и в сплетни, верил он своим собственным глазам: много лет этот старый дом стоял заброшенный, с заколоченными окнами. И местные старались обходить его стороной. Местные старались обходить, а Юлька собиралась в нем жить.

– Вот здесь я живу. – Она достала ключи, отперла калитку. Та противно заскрипела.

– Давно?

Можно было распрощаться прямо тут, у калитки, но ему стало интересно посмотреть на городскую легенду вблизи. А если получится, то и изнутри. Сколько раз в детстве он с друзьями пытался в него забраться? Со счета сбиться можно. Но вот все никак не получалось. Слишком крепкие ставни, слишком надежные замки. Да и страшно. Это в далеком детстве страшно, а теперь очень даже интересно.

– С сегодняшнего дня.

– А внутри ты уже была?

Прежде чем ответить, она посмотрела на него долгим, растерянным каким-то взглядом, а потом спросила:

– Может, зайдешь? – спросила и тут же смутилась. – В том смысле, что я бы могла угостить тебя кофе. Тут хороший кофе. Я знаю. Но если ты не хочешь…

– Я хочу. – Ему ведь интересно. И девочка эта синеглазая интересна, и дом этот с историей.

А она вздохнула с облегчением. Боялась, что он откажется? Или просто боялась?

Путь к крыльцу пришлось подсвечивать фонариком. Путь этот казался тернистым из-за непролазных зарослей бурьяна. Зато внутри дом выглядел вполне жилым. По крайней мере, кухня. Дальше кухни Юлька его не пригласила.

– Я тут еще не прибралась. И ремонт, похоже, сделан только на первом этаже. Если тебе нужно помыть руки, то ванная там.

Ему бы хотелось не только помыть руки, а вымыться самому. Смыть с себя это липкое, точно паутина, чувство, которое осело на нем после оврага. Ей, наверное, тоже. Ей даже больше, потому что вся она была перепачкана в крови и грязи.

– Иди первая. Покажи, где кофе, я сам.

– Спасибо, я быстро!

Она и в самом деле управилась быстро. Павел только-только успел снять джезву с огня. В чистой одежде, с мокрыми волосами Юля казалась взрослее. Взрослее, но не увереннее. Она боялась. Очевидно, она до сих пор боялась, и Павел ее понимал.

– Он, наверное, придет еще не скоро? Твой дядя.

– Не знаю. – Она накрывала на стол, нарезала бутерброды. – Наверное.

– А еще кто-нибудь тут с тобой живет?

– Нет.

Это было неправильно. Одно дело он – взрослый и самостоятельный. И другое дело она – беспомощная девчонка. Позвать к себе? Павел-старший, даже если узнает, скорее всего, промолчит. Дело молодое, кровь горячая. А что скажет она? Что подумает? Или рассказать, что это за дом, чей это дом?

Он не сделал ни того ни другого. Единственное, на что его хватило, – это оставить ей номер своего мобильного. Просто так, на всякий случай. И кофе они пили в полном молчании, и прощались так, словно и не провели полдня в оврагах.

Она проводила его до калитки, замерла в нерешительности, будто боялась возвращаться в дом.

– Звони, если вдруг тебе что-нибудь понадобится.

– В любое время дня и ночи. – Она усмехнулась.

– Да, в любое время дня и ночи. И запрись.

– Всенепременно.

Вот так они и расстались.

Вот так они и расстались… Нет, Юля не надеялась, что Павел пригласит ее к себе или изъявит желание переночевать у нее. Просто так, по-дружески. Или надеялась? Ей было страшно. До мурашек, до дрожи в коленках, до икоты. Страшно оставаться одной в этом гулком нежилом доме. Страшно вспоминать то, что случилось в овраге. Если бы он позвал, она бы согласилась. И плевать на условности и девичью гордость. Когда так страшно, уже не до гордости и не до условностей.

Но ведь есть еще Макс… Он ведь вернется? После опознания, или что с ним там делают в полиции, он должен вернуться домой. К ней, своей племяннице. Черт побери, он ее опекун! Он обязан о ней заботиться!

Телефон Макса был вне зоны действия сети. Приплыли…

Ничего-ничего! Она и не такое переживала. И в их с мамой квартиру научилась заходить почти без страха. И даже принимать душ в той самой ванной, в которой…

Нет! Она не станет об этом думать! И о мертвых ангелах с проволочными крыльями она думать тоже не станет! И с домом она как-нибудь договорится! Если уж так получилось, что это ее родовое гнездо! А пока она включит погромче музыку. Только не в наушниках, а так, чтобы на весь дом, чтобы соседи услышали. Вот только не услышат, потому что нет тут поблизости никаких соседей. И Макса тоже нет…

Дому не нравилась громкая музыка, он стонал и вздыхал, он катал под своими сводами настырное эхо, которое искажало звук. А потом дом вырубил электричество, наверное, специально, чтобы Юля наконец угомонилась.

Испугалась ли она сильнее, чем боялась до этого? А пожалуй, нет! Что-то перегорело у нее внутри, выгорели какие– то важные предохранители. Она просто вцепилась в край стола, за которым сидела, затаилась, прислушалась к сердитому дыханию дома.

– Я все поняла, – сказала шепотом. – Я больше не буду шуметь.

Шизофрения… Отягощенный семейный анамнез… А иначе чем объяснить эту ее попытку поговорить с неодушевленным объектом? Или одушевленным?

Дом ее услышал, тяжело вздохнул и сжалился: мигнули и загорелись все лампочки. Даже те, которые Юля не включала. Можно ли было считать это знаком доброй воли? Юля решила, что да. А стереосистема так и не включилась. Наверное, в наказание.

На второй этаж она поднималась на цыпочках, боялась потревожить дом. И свет на первом этаже оставила включенным. Даже в кладовке, где взяла упаковку нового постельного белья. В ее комнате уже горел ночник. Уютно горел, успокаивающе. И из приоткрытого окна тянуло ночной свежестью, слышался стрекот цикад. Цикады нравились дому куда больше, чем «Stone sour». Юля перестелила кровать, еще раз попробовала набрать Макса. Аппарат абонента выключен… Будь он неладен.

Ничего, ей не впервой ночевать одной. Как-нибудь…

На свою кровать Юля упала с разбегу, как когда-то давно в далеком детстве. Рухнула на спину, уткнулась затылком в подушку и застыла…

В потолке, прямо над кроватью зияла черная дыра. Будто бы кто-то прорубил ее топором. Прорубил небрежно, второпях. И вот она зияла незаживающей раной, словно бы дому сделали трепанацию.

А там, наверху, было так темно, что темноту эту можно было резать ножницами, как черную бархатную бумагу. А там, наверху, кто-то ходил… Поначалу это были тяжелые, шаркающие шаги, потом легкие, почти невесомые. Или это ее собственные? Она старалась красться к двери бесшумно, но все таки… Сначала дверь, потом вниз по лестнице, потом вон из дома и этого поганого города навсегда!

Дверь оказалась заперта… Юля дергала за тяжелую латунную ручку, пинала дверь, выла от ужаса. Силы закончились, когда кулаки были разбиты в кровь, а ногти обломаны. Им на смену пришла обреченность и апатия. Наверное, снова сработали предохранители. Или просто пришло время взглянуть в глаза своей болезни. В черные страшные глаза, такие же, как на маминых картинах.

Она взглянула. Подняла лицо к черному пролому в потолке.

Рыжий лист медленно планировал в застывшем воздухе, а на кровати, той самой, на которой Юля собиралась провести ночь, уже лежала целая куча прелых листьев. Словно бы кто-то прихватил их из оврага, а сейчас швырял горстями вниз. Кто швырял? А что, если все это и игры с электричеством, и запертая дверь, и листья – чей-то злой розыгрыш?! Что, если она не одна в этом доме? Может так статься, что кто-то – какая-то бездушная сволочь! – затаился на чердаке и сейчас следит за ней из темноты, насмехается?!

– Всё! Я вас раскусила! – Она очень старалась, чтобы голос не дрожал. Бездушная сволочь всяко лучше шизофрении и галлюцинаций. Со сволочью она как-нибудь разберется. – Это не смешно! Слышите вы там?!

Или это Макс, ее чокнутый дядюшка? Может ли и у него быть отягощенная наследственность?

– Макс?! Макс, это ты? Ну, выходи уже! Хватит! – А голос все-таки сорвался. И не на крик, а на истеричный визг. – Покажись!!!

Показалось…

Она не сразу поняла, что это такое. Или поняла, но просто не поверила своим глазам?

Крыло из проволоки… Каждое перышко – как произведение искусства… Сначала одно крыло, потом другое… А потом в края пролома вцепились девичьи руки. Серая кожа, тонкие пальцы с покрытыми розовым лаком ногтями, кожаные фенечки, слишком свободные для этого тонкого, почти детского запястья. Заскрежетало… Неживым по неживому. Ногтями по дереву… И по Юлиным нервам. И по барабанным перепонкам…

Зажмуриться, ничего не видеть, ничего не слышать! Розыгрыш! И там – в овраге! И тут – в доме!

– Не прячься… – Шепот-шорох, как мертвые листья. – Открой глаза и посмотри… – И дзинь-дзинь одним проволочным перышком о другое. Неживым по неживому… И легкие шаги. Теперь уже не над головой, а совсем близко. – Вот какими бывают ангелы. Посмотри!!! – И крик такой, что хочется умереть. Или открыть глаза и посмотреть…

– …Не готова она еще. Уйди. Сгинь, пока клюкой не огрела! – А это уже другой голос – злой и дребезжащий. И шаги тяжелые, шаркающие. – Вот ты, значит, какая, младшенькая. – А по босым ногам – стылая поземка, и на ресницах иней. – Эх, родилась бы ты пораньше, не пришлось бы мне такие муки терпеть. И сейчас не пришлось бы возвращаться. Думаешь, охота мне все это вспоминать? Вторым разом переживать, думаешь, охота?

И ей неохота. Ей бы забиться куда-нибудь. Ей бы до утра только дожить, а там уж все… никто ее в этом клятом доме не удержит.

– Доживешь. Если меня слушаться станешь, еще и внуков понянчишь. Давай-ка, открывай глаза, младшенькая! Времени у меня чуть, а сделать нам с тобой еще много чего надо! Не боись. Тебе меня бояться не надо. Другие меня пусть боятся.

…А она не готова! Ни глаза открыть, ни поверить в происходящее! Ни к чему она не готова. Ей бы умереть от страха. Или вот… завизжать.

И она завизжала! Громко и отчаянно, до хрипоты в рвущихся от напряжения голосовых связках. И уши зажала ладонями, чтобы самой ничего не слышать. Она визжала, а мир вокруг менялся, убирал опоры и стены, рушился и тянул ее за собой в образовавшийся за спиной пролом. Больно. Снова больно спине и затылку. И гулко в голове, и пусто. А мир опять изменился, сжалился. Мир пытался поставить ее на ноги и зачем-то бил по щекам…

– …Малая! Эй, малая! Да что с тобой такое?! – Мир разговаривал с ней голосом Макса, злым, несчастным и утратившим надежду. – Открой глаза, малая!

Который раз за этот страшный день ей велят открыть глаза? И трясут за плечи. И бьют по лицу.

– Малая!!! Приди в себя!

Пришла. И даже глаза открыла.

Он стоял перед ней на коленях в проеме распахнутой настежь двери. На него было больно смотреть, но лучше уж на него, чем на тех… других.

– Ты вернулся. – Она попыталась сесть, а Макс даже не шелохнулся, чтобы ей помочь. Вместо этого он сел рядом, прямо на пороге ее комнаты.

– Ты чего орала? – спросил голосом смертельно уставшего человека.

– А ты чего не брал трубку? – хотелось крикнуть, но не вышло, голосовые связки больше ее не слушались.

– Телефон разрядился. – Макс привалился спиной к дверному косяку, сжал виски руками. – А я не заметил. Мне не до того было, малая. Понимаешь?

Она не понимала, но все равно молча кивнула.

– Ее там нет… – Он говорил едва слышно и дышал со свистом. – Я прорвался. Я их всех видел. Ее там нет…

– Твоей девушки?

– Да. Я думал, она там, в той яме с листьями. А ее там нет, там другие – не она.

– А у меня шизофрения. – Ему, этому потерянному и испуганному Максу, можно сказать правду. Отчего-то Юля была уверена, что он не удивится и не осудит. – И галлюцинации… Слуховые и зрительные… Представляешь? У мамы были, а теперь вот и у меня…

Она встала на четвереньки и так же, на четвереньках, как неразумное дитя, переползла через порог комнаты. Чтобы посмотреть. Чтобы еще раз убедиться.

Листьев не было! Ни одного чертова листочка! А пролом в потолке остался. Ну, хоть что-то неизменное в ее сюрриалистичном мире.

– Ты его тоже видишь? – Она посмотрела на Макса. – Пролом в потолке?

Он кивнул. Он больше не сжимал виски руками, и взгляд его сделался осмысленным и цепким.

– А что ты еще видишь?

– А что я должен видеть?

– Листья…

– Листья?..

– Сухие листья, как там, в овраге. Видишь?

– Нет.

– Я тоже не вижу, а они тут были. И девушка…

Он тяжело вздохнул, резко встал на ноги, подхватил Юлю за подмышки, как маленькую, потянул вверх.

– Пойдем. Нужно поговорить.

Говорили на кухне. Кухня казалась самым нормальным и самым безопасным местом в этом страшном доме.

– Куришь? – Макс положил на стол пачку сигарет.

Вообще-то, Юля не курила, но сейчас вот… захотелось. Только руки дрожали так сильно, что никак не получалось прикурить. Макс прикурил сам, сразу две сигареты: одну себе, вторую ей.

– Что ты видела? – спросил, усаживаясь напротив. – Кроме листьев, которых нет? Что за девушка?

– С крыльями. С проволочными крыльями, как у тех… в овраге. – Макс казался таким же сумасшедшим, как и она сама. Ему можно рассказать правду. Вдвоем слетать с катушек не так страшно.

– Как она выглядела, эта девушка? – Он подался вперед, едва не выронил сигарету.

– Я не знаю. Я видела только крылья и руки. Она была там, на чердаке. Она пыталась спуститься ко мне, а я испугалась.

– Испугалась, и что?..

– И закрыла глаза.

– И не посмотрела? Не попыталась с ней поговорить?! – Он вдруг рубанул кулаком по столу. Юля вздрогнула.

– С галлюцинацией? – спросила шепотом. – Ты привез меня в этот чертов город, бросил одну в этом чертовом доме и сейчас спрашиваешь, почему я такая необщительная? Почему не пожелала поболтать?!

– С кем? Ну, скажи, с кем ты не пожелала поговорить?

– С призраком…

Ничего такого она сказать не хотела, потому что призраки – это еще страшнее, чем шизофрения. Но вот как-то так получилось. Она сказала, а Макс не удивился. Он погасил недокуренную сигарету, крепко, до боли, сжал Юлину руку, сказал с мольбой в голосе:

– Я прошу тебя, малая, я очень тебя прошу! Если она придет к тебе в следующий раз, открой глаза, спроси, что она хочет. Спроси, где она…

– Она в морге, Макс. – Ей вдруг стало его жалко. Еще больше жалко, чем саму себя. – Это та девочка, которую я нашла в овраге. Понимаешь? Ко мне приходила мертвая девочка. Но мы ведь понимаем, что такое невозможно. Нет никаких призраков, есть галлюцинации. Так что мне спросить у галлюцинации в следующий раз, до того, как я сама умру от разрыва сердца?

– Я бы сам… – Он больше не сжимал, он гладил ее руку. Рассеянно и неспешно, как гладят подвернувшуюся под ладонь кошку. – Честное слово, я пытался! Думаешь, мне хотелось втягивать во все это тебя?

– Во что втягивать?

– Если бы у меня получилось, тебе не пришлось бы переживать вот это все. – Он ее не слышал, ее несчастный сумасшедший дядюшка Макс. – Но генетическую программу не сломать. Или что там отвечает за вот это все?! – Он обвел растерянным взглядом кухню. – Я с детства ничего не чувствовал и не видел. Линка, твоя мама, видела, а я – ни хрена! Сказать по правде, я вообще считал, что она чокнутая, как наша бабка. А потом она сбежала. Представляешь? Оставила меня, девятилетнего пацана, в этом доме одного. Если бы старуха не окочурилась, я бы, наверное, сошел с ума еще тогда, в детстве. Я как в паутине здесь барахтался. Но она окочурилась, а меня отдали в детдом.

– Какая старуха?

– Моя бабка. Когда Линка сбежала, она очень разозлилась. Да что там разозлилась?! Она в ярость пришла. Тут такое творилось. Тут мебель летала сама по себе…

– И свет сам по себе включался-выключался…

– И свет. – Он посмотрел на нее требовательно. – Уже было такое?

– Сегодня. – Что это? Коллективная семейная галлюцинация?

Макс удовлетворенно кивнул.

– Я тогда счастлив был, что меня забрали. Веришь, в детском доме мне было зашибись! Там мебель не летала. – Он горько усмехнулся. – Кто ж думал, что придет время и я захочу вот это все! – Он снова обвел взглядом кухню. – Захочу взять. Вот только проблемка, малая! Фишки эти передаются исключительно по женской линии. От самой старшей к самой младшей. Линка была самой младшей, но не захотела такого-то счастья, сбежала. Она сбежала, а старуха умерла. А потом и Линка умерла. Мне когда сообщили, я даже не удивился, она с детства тяжело все это переносила, отвергала. А я обижен на нее был. Тоже с детства. За то, что сбежала, бросила меня здесь одного, не позвонила, не навестила. И тебя бы я не забрал, малая, ты уж не обессудь. – Макс встал, вытащил из шкафчика початую бутылку виски, плеснул себе на дно бокала, выпил одним махом. – На тебя моя обида автоматом перешла.

– Зачем тогда опекунство оформил? – А вот ей не было обидно. Как можно обижаться на чужого человека?

– Зачем? – Он глянул на нее сквозь граненое стекло бокала. – А затем, что ты теперь самая младшая, и все эти гены, вся эта хрень теперь в тебе бурлить должна.

– Какая хрень?

– Ведьмовская! – рявкнул и опустевший бокал швырнул в стену.

Значит, не просто шизофреник. Значит, буйный…

– Ты думаешь, мебель тут просто так летала? И шаги? И голоса?! Это все оттого, что прабабка твоя была натуральной ведьмой. И это не образное выражение, даже не надейся! Дыру в потолке видела?

– Трудно не заметить.

– Умирала она тяжело. Как слегла, так жить в доме стало совсем невыносимо, ходуном ходил дом. Я этого уже не видел, меня к тому времени в детдом определили. Это мне потом соседи рассказывали. Не передала свои способности Линке, вот и мучилась. Чтобы ушла наконец, разобрали и потолок, и крышу. Дом с этой дыркой в башке потом еще лет пятнадцать стоял. Удивительно, что не сжег его никто. Побоялись, наверное.

С дыркой в башке… Выходит, не ей одной почудилась трепанация. Максу вот тоже почудилась.

– А я теперь типа преемница? – Разговор этот был настолько дикий, что и реагировать на него серьезно у Юли не получалось.

– Типа того.

– И я типа будущая ведьма? Ну, чисто гипотетически?

– Чисто гипотетически.

– А тут мои гены должны проснуться на радость всем оставшимся в живых родственникам?

– На радость мне. Ты пойми, малая, я бы сам, но это только по женской линии…

– Я бы поняла, да вот загвоздка. Прервалась преемственность поколений. Нету прабабки. – Она бы заорала, если бы не сорванные голосовые связки. Оставалось только шипеть. И молиться, чтобы поскорее наступил рассвет. На рассвете можно свалить из этого дурдома куда подальше, пусть бы даже и в приют!

– Но ведь ты их видишь! – Макс достал новый бокал, снова плеснул себе вискаря. Шизофреник и алкоголик. А мама была наркоманкой…

– Кого?

– Мертвецов. Столько лет никто ту яму не находил, а ты первый день в городе и уже нашла!

– Случайно нашла!

– Не случайно. Они тебя позвали.

– Бред!

– А потом одна из них сама к тебе пришла, вот только ты, дура такая, глаза закрыла…

– Сам дурак!

– Дурак. – Макс согласно кивнул. – И виноват перед тобой, малая, за то, что оставил тебя тут на ночь одну. Но я же не знал… Я же думал, что и она там, в овраге. Я чуть с ума не сошел…

Юля знала и верила. Такое отчаяние симулировать невозможно.

– Но ее ведь там нет. – Ей бы вещички паковать, а она сидит тут, мать Терезу из себя строит.

– Нет. – Он посмотрел на нее красными, воспаленными от усталости глазами. – В овраге нет. Да вот только и рядом со мной ее тоже нет. Уже скоро год, как она исчезла.

– Может, сбежала? – Нет, не получится из нее мать Тереза. Вон как Макс побледнел.

– В полиции мне тоже так сказали. Может, надоел я ей. Может, разлюбила. Может, вообще с новым любовником куда свинтила. Так мне сказали. Да только она не такая! Понимаешь ты это или нет?! Мы любили друг друга!

Эхо подхватило его отчаянный крик, понесло сквозь пролом в потолке на чердак, там и задушило.

– Я искал ее. У меня друзья айтишники. Помогали. Не может такого быть, чтобы человек не оставил никаких следов, даже электронных. А она не оставила. Вот просто ушла на работу и не вернулась… И тогда я вспомнил…

– Про любимую бабушку.

– В доме поселился. – Он ее не слышал, ему было важно выговориться. – Ремонт начал делать. Крышу перекрыл. Стены простукивал. Искал книги, записи хоть какие-нибудь. Думал, смогу сам попробовать. Ну, разбудить в себе эту вашу силу. Да только ни хрена. А потом Лина умерла, а ты объявилась на горизонте.

– И ты решил, что у меня получится то, что не получилось у тебя?

– Хотя бы попробуй. – Макс смотрел на нее с мольбой. – Просто когда в следующий раз кто-нибудь из них к тебе придет, открой глаза, посмотри, выслушай. Вдруг они тебе что-нибудь про нее расскажут, а?

А за окнами уже загорался рассвет, подсвечивал черноту робким розовым.

– Извини. – Юля встала из-за стола. – Но это без меня. Нет у меня никаких сверхспособностей. У меня отягощенный психиатрический анамнез. У тебя, наверное, тоже. Я уеду, Макс. Я здесь, знаешь, тоже как в паутине. А хочешь совет? Ты вот это все еще раз в полиции расскажи. Теперь они тебе должны поверить, после всего того, что тут случилось.

– Ты такая же… – Макс говорил тихо, сдержанно, но в сдержанности этой чудилась такая ярость, такое отчаяние, что Юле стало страшно. А пожалуй, и не стоит дожидаться, когда рассветет окончательно. – Послушай, у меня есть деньги! Я хорошо зарабатываю! Ну, хочешь, я тебе заплачу?! Не нужен тебе этот дом?! Не вопрос! У меня есть свой собственный, кирпичный, двухэтажный. Давай завтра же пойдем к нотариусу, я его на тебя оформлю, а?! Ну помоги ты мне, малая! Хоть ты мне помоги!

– Да я не знаю, как тебе помочь! – И рассвета дожидаться не стоит, и вещи собирать! Бежать нужно отсюда как можно дальше. Вот прямо сейчас!

И она побежала. Схватила со стула свой рюкзак с документами и деньгами и помчалась через гулкий темный холл к запертой входной двери. Позади загрохотало. Макс ломился следом, круша по пути мебель. Успеть бы!

Успела. Распахнула дверь, выскочила на крыльцо и врезалась в притаившегося на крыльце человека… Остальное снова было как в кошмаре: ее схватили за плечи, оттолкнули в сторону, а в распахнутую дверь ворвались люди с оружием.

– Все хорошо. Не бойся, девочка. – Она уже слышала раньше этот голос. И человека этого в штатском тоже видела. Там, в овраге. – Он тебя не обидит. Он никого больше не обидит.

Макса вывели в наручниках. Он не сопротивлялся, брел понуро, а на Юлю даже не глянул.

– Что это? – спросила она у человека в штатском. – За что вы его?

– А давай ты поедешь с нами в участок. – Он вроде как предлагал, но сам уже подталкивал Юлю к машине с мигалкой. – В участке мы обо всем поговорим…

* * *

Разговор в участке больше походил на допрос, хоть и максимально вежливый. Человека в штатском, который представился старшим следователем Самохиным Петром Ивановичем, интересовало, отчего Юля так стремительно выбежала из дома, угрожал ли ей Макс, обижал ли.

Не угрожал и не обижал. Так она и сказала старшему следователю. А выбежала стремительно, потому что поругались, вот такой у них в семье взрывной темперамент.

– Значит, темперамент взрывной. – Петр Иванович что-то рисовал в своем блокноте, на Юлю поглядывал лишь изредка. – И давно вы знакомы?

– Полтора месяца. – Зачем врать? Все равно проверят. – А почему вы его задержали?

Они ведь его задержали. На дружеские беседы в наручниках не водят, а на Максе были наручники.

– Вскрылись кое-какие обстоятельства по делу. Хочешь чаю, Юлия?

– Не хочу. Какие обстоятельства?

– Не могу тебе пока о них рассказывать.

– В интересах следствия?

– Ты очень сообразительная девушка.

– Макс ни в чем не виноват. – Откуда ей вообще знать, виноват он или не виноват?! И в чем виноват? Она видела его всего пару раз! Но вот все равно знала – не виноват! Пусть придурок, псих и алкоголик, но не преступник!

– А я его пока ни в чем и не обвиняю. Я всего лишь пытаюсь восстановить ход событий. – Старший следователь Самохин все-таки вскипятил чаю, разлил по не слишком чистым чашкам, одну придвинул к Юле. И пачку печенья распаковал. – Сахара нету, ты уж извини. Так зачем ты пошла в овраг? – Этот переход от чая к оврагу был неожиданный, но Юля смотрела детективы и к психологическим приемам была готова.

– Прогуляться.

– С дядей Максом?

– Одна. Дядя Макс уехал по делам.

– А ты пошла прогуляться?

– А я пошла прогуляться.

– А почему он поселил тебя не у себя? Насколько мне известно, дом у оврагов много лет оставался нежилым.

– Макс сделал в нем ремонт. Частично. – Все-таки она отхлебнула чаю и откусила от печеньки. Неизвестно, когда еще доведется поесть в следующий раз. – Купил все самое необходимое, запасся продуктами к моему приезду.

– Это понятно. Но в его собственном доме для жизни юной барышни условия куда более подходящие. Так почему он не отвез тебя к себе?

– Он планировал.

– Планировал?

– Да, он сам мне сегодня это сказал. Он даже собирался оформить на меня свой дом. Видите ли, я его единственная родственница. – Юля врала и очень надеялась, что этот человек с усталым, но очень внимательным взглядом ее не раскусит. Отчего-то ей казалось важным нарисовать портрет Макса как можно более яркими и светлыми красками.

– Позволь, так зачем же в таком случае он делал ремонт в доме у оврагов? – Раскусил. – Я тебя понимаю, Юлия, и ни в коем случае не осуждаю твое желание защитить дядю. Но и ты должна меня понять. – Он сделал большой глоток, обжегся, задышал открытым ртом. – Горячо, – сказал с виноватой улыбкой. – Сегодня ночью мы нашли неоспоримые доказательства.