Текст книги "Одна любовь"

ПОЛНОЛУНИЕ

Раз в месяц за окнами круглая встанет луна.

И сон отойдёт, а захочешь уснуть – не уснёшь.

Из многих причин непременно найдётся одна —

Такая, что душу безжалостно втянет под нож.

И вытянет узел ошибок, обид и потерь,

О чём про себя и на людях – уж лучше молчок.

Чему только щель приоткрой – и тогда твою дверь

Навряд ли спасут и щеколда, и ключ, и крючок.

Но всё же, но всё же с другой посмотри стороны:

Бессонницы, как и вампиры, боятся утра.

И звёздочка медленно гаснет близ полной луны.

И скоро рассвет – петушиного крика пора.

Он трижды взовьётся и трижды зарю возвестит.

И сон возвратится. Но всё же не ведомо мне:

Зачем в полнолунье так сердце тоскливо щемит

И что его тянет так неодолимо к Луне?

* * *

О лете жестоком,

о зное, о дыме и гари;

Об окнах московских,

слепых от удушливой хмари,

Об этих восьми

бесконечных неделях, о многом:

О солнце,

белевшем на небе зловещим ожогом;

О том,

как за всполохом шёл огнедышащий всполох;

О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;

О сгинувших в пламени людях,

о рухнувших птицах…

Всё минет,

но как мне от памяти освободиться:

Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, —

Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.

* * *

Сергею Филатову

За что – за зелёное и голубое,

За каплю дождя, за листок зверобоя,

За вечный и горький отечества дым,

За всё, что когда-нибудь станет тобою,

За всё, что вовеки не станет твоим —

Неужто за всё, что не создано нами,

Нам право рожденья даётся взаймы?

Какими словами, какими дарами,

Какими трудами расплатимся мы,

Когда за собой поведёт нас отсюда

На свет и на суд Ариаднова нить?

Мы смертны. Мы хрупки. Мы живы,

Покуда

Умеем прощать и умеем любить.

И счастливы тем, что не просим у неба

Ни благ и ни манны лукавой судьбе,

А только лишь силы и только лишь хлеба —

По крохе голодным и кроху себе.

* * *

…И поймана строчка,

и остановилось мгновенье,

Вот-вот и задышит

готовое стихотворенье.

Но странная рифма

вопьётся в строку, как зубило,

И перевернёт

всё, что прежде задумано было.

За нею рванутся

по-новому мысли и строки.

Бог знает,

откуда и кем нам даются уроки.

Так в жизни:

идёшь по везучей своей, невезучей,

Пока не наткнёшься,

пока не споткнёшься о случай.

И перевернёт он судьбу твою, перелопатит.

А к счастью ли это —

понять целой жизни не хватит.

* * *

Это жизнь:

Когда падает тьма,

Начинается время охоты.

И доносится из-за холма

Плач и смех тонконогих койотов.

Это смерть:

Чуя тяжесть в крови,

Запах самки койота вдыхая,

Пёс несётся навстречу любви,

А встречает кровавую стаю.

Это благо:

Не знать до конца,

За каким тебя ждёт поворотом

Зов любви, или выплеск свинца,

Или встреча с голодным койотом,

Или вдруг остановит часы,

Что не мыслили хода без боя,

Тот, Кто жизни и смерти весы

Недрожащею держит рукою.

А пока, ставя лапы вразброс,

Напрягаясь всем телом до дрожи,

В лай надрывный срывается пёс.

И мороз пробегает по коже.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

ОДИНОКИЙ ЯНВАРЬ

1

И к той колее, где по камням – босая,

И к той, от которой живое – прочь,

Где неразрешимых вопросов стая

Крадётся следом из ночи в ночь, —

Привыкнешь к любой.

Если будет нужно,

Пройдёшь сквозь кладбище наугад,

Не испугавшись ведьминой, вьюжной

Пляски и не повернув назад.

И слезы жёстко в себе задавишь.

Сомкнёшь до боли бескровный рот.

И от бессилья рухнешь тогда лишь,

Когда чья-то жалость тебя собьёт.

2

Я тебя оставляю идти по другой колее.

Что поделаешь, если всё строится просто и жёстко:

Я иду поперёк всех счастливых дорог на земле

И подальше, подальше, подальше от всех перекрёстков.

Проводи меня взглядом. И хватит. Ты выстрадал сам

Всё, что жизнью подброшено было тебе на дорогу.

Всё, о чём не расскажешь, и всё, что не взвесить весам,

Разве только небесным, послушным дыханию Бога.

И пока что я в силах свой груз, не сгибаясь, нести,

Хороня в себе то, чем грешно мне делиться с другими,

Я осколки всех бед зажимаю так сильно в горсти,

Что сочится нечаянно кровь под ногтями моими.

Но едва я заслышу, как рядом позёмкой звенит

Бестолковый февраль, разметая ступенек уступы,

Я поспешно шагну к ним, легко уходящим в зенит, —

И снежинка остудит мои пересохшие губы.

3

И лёд ломается. И снег сошел на нет.

В глуши, в тиши, где мнилось всё постылым,

Спасительной свечи вбираю свет

И чувствую, как он идёт по жилам

Горячей, оживляющей волной.

И я, раздвинув шторы, – мир раздвину,

И что февраль насквозь пропах весной,

Уверую. И подбородок вскину.

* * *

Берёзовая прядь колышется

Едва-едва.

Стихи не пишутся, не слышатся —

Молчат слова.

Они с угрюмой льдины сколоты

Не для листа.

Душа звенящей стужей скована —

Она пуста.

Но если прядь ещё колышется,

То будет срок —

В стволе, стряхнувшем снег, услышится,

Как бродит сок.

И вытают слова,

Молчавшие

Все холода,

Как в марте варежки пропавшие,

Из-подо льда.

ВОРОНА

Липы пустая крона.

Ранний апрель. Весна.

Строит свой дом ворона —

Веточка, ветошь, слюна.

Здесь ей сидеть прилежно,

Слушать не день, не два

Жизнь, что в скорлупках нежных

Бьётся едва-едва.

Вёсны всегда вероломны.

Холодно. Ветренно. Стрёмно.

Но над кромкой гнезда

Реет гордо и скромно

Веер её хвоста.

* * *

Листая судьбы, встречи, годы,

Я осознала наконец:

Мне ближе мрак земной свободы

Высокой вольности небес.

Я здесь от запахов пьянею,

Спешу, дышу,

А там одно:

Чем выше небо, тем плотнее,

Тем безвоздушнее оно.

* * *

Опавшие листья от влаги обмякли.

То снег, то дожди обметают крыльцо.

На каждой еловой иголке – по капле:

Чуть тронь, и сорвётся, как с пальца кольцо, —

Сорвётся, к разлуке беда напророчится,

Слезой оставляя невидимый след.

И в мире повеет таким одиночеством,

Больнее какого не будет и нет.

АРХИВ

Сняли креп. Перестелили койку.

В шкаф убрали черные платки.

И снесли поспешно на помойку

Рукописи и черновики.

И они темнели в стылых лужах —

Пачками, вразброс или вразмыв.

Оказался никому не нужен

Автором покинутый архив.

А наутро приключилось диво:

Словно кто-то их собрал с земли.

Может быть, в небесные архивы

Ангелы их за ночь унесли.

* * *

Памяти

Евгении Самойловны Ласкиной

Узка, как продолжение дороги,

Журнальная каморка. Ералаш

Бумажный. Я застыла на пороге,

Взлетев как ветер на второй этаж.

И не было той птицы несуразней:

Застенчива, немыслимо худа,

Как смертник ждёт неотвратимой казни,

Дрожа, ждала я Вашего суда.

Взгляд отмечал над шторой паутину.

Но слух – он ждал со страхом Ваших слов.

За них, помогших распрямить мне спину,

Целую Вас почтительно и длинно,

Как Вам писал когда-то Смеляков.

Границы нет меж ближних и меж дальних.

Одна из тех, кто Вами был согрет,

Я этим поцелуем благодарным

Вас воскрешаю через много лет.

И вижу Ваше ясное свеченье,

И смуглое прекрасное лицо.

Окно. Арбат. И чувство притяженья.

И родственности тайное кольцо.

* * *

Давать советы —

Бесполезный труд.

Чужих ошибок горестная повесть.

Но только кликни – и к тебе придут

Советчик – сердце и советчик – совесть.

И я их голоса в своей крови

Несу, храню и заглушить не смею.

И знаю: лишь перед лицом любви

Становимся мы чище и щедрее.

И понимаю – в будущем и днесь —

Вот человек, в нём всё смешалось чудно.

Люблю его таким, каков он есть,

Не жалуясь, что это слишком трудно.

Отмерена любовь на небесах.

Но даже здесь, где надо жить отважно

И где гуляют гирьки на весах,

Тебе воздастся за любовь однажды.

* * *

Там, где ухает филин пророчески,

Где сосны поднебесная стать,

Где готова по имени-отчеству

Я любую травинку назвать,

Где не надо ни славы, ни почестей,

Там маячит двойная беда:

И боязнь потерять одиночество,

И боязнь, что оно навсегда.

* * *

В полярном мире, где на всё своя причина,

Из двух начал одно господствует всегда,

Как небо над землёй, над женщиной – мужчина

И как в моём окне – над полночью звезда.

Нет равенства нигде, благодаренье Богу,

А там, где все равны, – кладбищенский покой.

То в гору, то с горы. То до, то от порога.

Пока не дрогнет путь оборванной строкой…

Простим же тех, кто нас обидел иль не понял.

Простим, кто нас забыл, кто избегает встреч.

Я другу говорю: «Позволь моим ладоням

Защитно и легко твоих коснуться плеч.

Нас здесь никто не ждал, быть может, только птицы,

Здесь если справа – Бог, то слева – Люцифер.

Нам многое уже, наверно, не простится.

И каждый путь кроит на собственный манер».

Но там, где Жизнь и Смерть сближаются вплотную

Небесною звездой, прорезавшею тьму, —

Там судит нас Господь за нашу жизнь земную

И молча Люцифер нас отдаёт Ему.

* * *

А в прошлой жизни я была, наверно,

Пятнистой, рыже-серой дикой кошкой —

Той, у которой взгляд янтарно-карий

И кисточки на кончиках ушей.

И это я могла бесшумно жертву

Настичь, прижать и отволочь под корни

Огромной ели —

К радости котят…

Но обрела иную оболочку

Моя душа. С печалью я лишилась

Кистей на чутких кончиках ушей.

Моей спины нервическая погибь

Теперь ждала любви, а не охоты.

Но по ночам я в глубине души

Жду робкий шорох мыши или зайца

И, вслушиваясь в мартовский надрыв

Котов, весенней исходящих страстью,

Я ощущаю странные напасти:

Дрожь, выжиданье, собранность, порыв…

И думаю: какая срамота!

(Мне выпало родиться в год Кота).

* * *

Здесь Слово толкуется разно

И спутан порядок вещей,

Здесь преодоленье соблазна

Бывает соблазна сильней.

Здесь стиснуто время до боли.

И скользко так – только держись.

…А в общем – обычное поле,

И в общем – обычная жизнь.

Не каждый здесь мечен любовью,

Как детскою оспой щека,

Как метит со страстью слепою

Пчела сердцевину цветка.

Но тот, кто и в пору шальную

Несёт, не боясь ничего,

Божественный след поцелуя, —

Тот вечен.

Я верю в него.

II
ПИСЬМА

* * *

Одной тревогой с каждым сведена,

Одной любовью связанная туго,

Я говорю: – Очнись, моя страна,

И встрепенись от севера до юга.

По-царски ты возносишь судьбы ввысь.

По-царски ты швыряешь оземь души.

Очнись, страна, в любом из нас очнись

И откровенья каждого послушай.

И разбуди всех, кто живёт во сне,

Всех, кому совесть небеса даруют,

Чтоб на вопрос:

«А что в родной стране?»

Не донеслось:

«По-прежнему воруют…»

И между нами связь не оборви,

Когда несу тебе по гребням буден

Я горькое признание в любви

Одной судьбы – средь миллионов судеб.

* * *

Вам,

Кто меня за плечи взяв

Защитно, как сестру,

Привёл меж заповедных трав

К полночному костру;

Кто мне не пожалел тепла,

Кто ждал меня в дому,

Вам всем,

К кому я трудно шла

И шла легко к кому;

Вам,

С кем свело меня само

Доверье – взгляд во взгляд,

Я не стихи пишу – письмо

Который год подряд.

Покамест ветер поберёг

Моей судьбы свечу,

С надеждою «Храни вас Бог!»

Я над письмом шепчу.

И там, где вас пугает тьма,

Где вы – никто, ни с кем,

К вам свет от моего письма

Дойдёт сквозь холод стен.

Дойдёт – и припадёт к вам сам

В звенящей тишине,

Как я бы вдруг припала к вам

Или как вы – ко мне.

* * *

И когда две ласточки взрежут небес полотно,

И поймает дрожанье воздуха стрекоза,

И тяжёлый колос в землю сольёт зерно,

И две рыбы замрут в запруде – глаза в глаза;

И в гортани льва провернётся утробный рык,

И Земля покачнётся, про свой забывая вес,

И два облака встречных сойдутся внахлёст и встык,

И глубоким вздохом глухой отзовётся лес, —

Вот тогда ты поверишь, что смерть не сильнее нас,

Просто мир на разлуки щедр, а на встречи скуп.

И душа станет легче тела в мильоны раз,

И слова станут легче пуха, слетая с губ.

И строка к строке – обозначат начало дня,

Всё, что прожил ты, подводя под единый свод.

И пока ты смотришь, как кофе бежит с огня

И как пёс-страстотерпец кроссовку твою грызёт, —

Мчится скорый поезд, глотая дорожный смог,

Пролетая жизнь и на спусках не тормозя.

И всё то, что каждый из нас удержать не смог,

Ни догнать, ни обнять, ни окликнуть уже нельзя.

* * *

Володе

Ты мне сказал: «Не бойся никого,

Пока я жив, с тобой беда не станется,

А я уйду – с тобой любовь останется.

Ты и тогда на бойся никого».

Когда-нибудь и я сгорю дотла.

Моя спина распрямлена любовью,

И полночь звёзды стелет к изголовью,

И над тобой моя душа светла.

Который год ты не смыкаешь глаз.

Нас скорость лет качает на уклонах.

И детский лоб, горячий и смышлёный,

В моих ладонях ищет твой приказ.

И потому неразделим наш груз,

И потому, не сгорбленная бытом,

Я недоступна сглазу и обидам.

Но я боюсь. Я за тебя боюсь.

За сон твой, прерываемый звонком,

За взмах руки, за шаг неосторожный,

За этот взгляд, тяжёлый и тревожный,

Над белым, над нетронутым листом.

За слово, пригвождённое к строке,

Из-под пера скользнувшее случайно.

За то, что так покорно и печально

Снежинка тает на твоей щеке.

О этот вечный страх перед судьбой

И эти слёзы над своей любовью —

Счастливой ли, несчастной ли, слепой ли —

Благословенной тем, что мы с тобой.

Ведь для чего-то всё-таки, вглядись,

На снежном поле слитны наши тени,

И даже бестелесное сплетенье

Ведёт туда, где жизнью длится жизнь.

* * *

Я вижу в случайном

Декабрьском дне:

Качается чайка

На стылой волне.

И ветер изменчив,

И дюны тверды.

Край неба помечен

Осколком звезды.

И так же случайна,

Как всё в этом дне,

Случайная чайка

На зыбкой волне.

Случайность явлений —

И сквозь времена

Несут поколенья

Судьбы письмена.

Случайность рассвета.

Случайность имён.

Случайности этой

Не писан закон.

Но встреча свершилась —

И ей исполать

За случай, за милость,

За право страдать.

За дикую чайку,

За ветер слепой…

Я тоже случайно

Пошла за тобой.

* * *

Володе

Ну что тебе сказать?

Здесь, в этом мире ветхом,

Где каждый одинок,

где нет похожих дней,

Где царствует зима

в своём обличье редком,

Где снег, как чуткий барс,

пластается по веткам,

Так неуютно мне

без близости твоей.

Ну что тебе сказать?

И надо ли? И ждёшь ли?

Когда звучит двух душ

безмолвный разговор,

Когда твои следы

присыпаны порошей,

Когда опять тону

я в нашей жизни прошлой,

Шепча себе самой

смертельный приговор.

Так мечется луна,

ныряя с лёту в тучи,

Так прорастает боль

откуда-то со дна.

Так я шепчу в ночи:

– Раз ты ушел, не мучай!

И отведи свой взгляд,

прищуренно-тягучий.

Дай притерпеться мне

к тому, что я одна.

Пускай в пустой ночи

меня врачует снежность,

Пусть выдумаю я,

что рана заросла,

Что без тебя прожить —

простая неизбежность.

Но что мне делать с тем,

что называют – нежность?

Возьми её – она

сожжёт меня дотла.

* * *

…Я между Вы и ты

Ищу подобье брода.

Я там, где темноты

Пугается свобода.

Я там, где зыбок свет,

Я там, где чёт и нечет,

Я там, где нет побед

И где молчанье лечит.

Там, где искусство жить

Диктуют пораженья.

Где может всё решить

Одно прикосновенье.

Где тыщи лет подряд

Любовь дороже хлеба,

Где взгляда ищет взгляд,

Как землю ищет небо.

Где череду недель

В кольцо свивает вьюга.

Где ночи ищет день,

Как ищем мы друг друга.

* * *

То клевером засохшим, то крапивой,

То колосом надломленным овса,

То голосом охрипшей ивы,

Не растерявшей веры в чудеса, —

Мне пишет осень.

Лёгкие конверты

Ложатся утром у моих дверей.

На них темнеют поцелуи ветра,

По ним гуляют запахи зверей.

К ним прилепились беличьи ворсинки,

Семян цветочных запоздалый пух.

Я их читаю быстро, без запинки,

Не шевеля губами и не вслух —

Так принимают письма от любимых,

Так приникают лбом горячим к ним,

Простой порядок слов неповторимых

Озвучивая голосом родным.

Так павший лист ещё живёт и дышит.

Так строки оглушают в тишине…

…Ты спрашиваешь, кто мне письма пишет.

Мне пишешь ты. И осень пишет мне.

СЕВЕР

Здесь сущее связано кровно,

Здесь, гулом тесня берега,

Тяжёлые мокрые брёвна

Выносит на отмель река.

Здесь чаечий возглас, как бритва,

Над тёмной волной занесён.

Здесь ветра глухая молитва

Напутствует дерева сон.

Здесь совы кричат одичало.

Здесь путник у страха в плену.

И здесь я, наверно, с начала

Когда-нибудь путь свой начну.

Медведицей трону малину,

Лисой прокрадусь в темноте.

Бесшумною рысью застыну

И выгорблю шерсть на хребте.

И зренье со слухом направлю

Туда, куда вам не попасть.

И только два чувства оставлю

Из множества: голод и страсть.

* * *

Когда смолкают крики птиц,

Когда на небе месяц вышит

И в нежной ямке меж ключиц

Душа пульсирует и дышит,

Мне видится иная жизнь,

Где не было потерь покуда,

Где бормочу я: «Задержись» —

Невесть кому, невесть откуда.

И где-то там, у края сна,

Как бы из гулкого колодца,

Звучит мелодия одна,

Но я-то знаю: оборвётся.

Уйдёт, как тихий дождик – в сушь,

Напрасной обернётся мукой:

Где так щемяща близость душ,

Там всё кончается разлукой.

Я это вызнала. Я впредь

Должна замкнуть и слух, и двери.

Сближает, разлучая, смерть.

Она не знает про потери.

СТАРИКИ

В одежде ветхой, с тёмными кошёлками,

Со мглою катаракт и глауком,

С отёчными, сухими, серо-жёлтыми,

С одышкою, шажком, почти ползком.

Улыбчиво. Отзывчиво. Без вредности.

Обидчиво. Сварливо. День за днём.

На пенсию, что за чертою бедности.

Перед чертой, где ни души кругом.

Изношены. Использованы. Выжаты.

Унижены. Забыты. Не нужны.

За прошлое своей страны – пристыжены.

За собственные беды – прощены.

Мешается с землёй листва опавшая.

Всё сызнова. Преемственность. Родство.

Великая, и горькая, и страшная

История народа моего.

* * *

Четыре имени шепчу в ночи пустой:

Мария, Иисус, Господь и Дух Святой.

Марии говорю: «Пойми и защити!».

Христа прошу: «Направь к любви мои пути!».

А Господа молю, чтоб дал он силы мне

Помочь тем, кто сейчас с бедой наедине.

И как награду я во мраке вижу свет.

Я знаю: Дух Святой оставил этот след.

Раздвинул небеса – и вот уже, легка,

Слетает с губ моих нежданная строка.

И зажигает Он в моей душе свечу.

Я одиночеством за этот миг плачу.

РОДИТЬСЯ В РОССИИ

Гарри Бареру

В полночном окне серебрится созвездье Стрельца.

И год на излёте, и время итогов настало.

Родиться в России и жизнь в ней прожить до конца,

И не затеряться в снегах её —

это немало.

Родиться в России, где с Западом сросся Восток,

Где совесть и власть никогда не обрящут согласье,

Где ценится жизнь не дороже, чем водки глоток,

Где всё, что разбито, зачем-то приписано счастью…

И всё-таки здесь

наших судеб таинственный стык

И страх, что без нас это небо когда-нибудь рухнет.

И всё-таки этот, по-пушкински чистый, язык,

И всё-таки эти – в ночи – посиделки на кухнях.

И общая память.

И это зовётся судьбой.

В ней главных огней, что бы ни было,

мы не гасили.

В ней труд и любовь.

В ней, насыщенной и не простой,

Особенный смысл обретает —

родиться в России.

СТЕПЬ

Здесь беркут бесшумные чертит круги.

Вся жизнь его – воля, расчёт и терпенье.

И крылья упруги его и туги,

И твёрд его клюв, и остро его зренье.

Здесь мышь вековому инстинкту верна.

Здесь поиск еды – категория риска.

Отважно петляя в полыни, она

Заранее знает, что смерть её близко.

И я здесь в какой-то из жизней была.

Я терпкий кумыс из бутыли пила.

И страсти иные во мне заслоня,

Охотник и жертва вселялись в меня.

И я – то парила кругами в ветрах,

То в горькой полыни свой прятала страх.

Мне эта раздвоенность душу прожгла.

И всё-таки жертвой я чаще была.

И даже сегодня, в безберкутный день,

Затылком я чувствую беркута тень.

У беркута – сила, у беркута – власть.

У жертвы всего лишь защитная масть.

Но так повелось, что везде и всегда

Кому-то – победа, кому-то – беда.

АЗИЯ

Лоб, полумесяцем меченый,

Узеньким полукольцом:

Азия – спящая женщина

С чуть плутоватым лицом.

Что тебе грезится, мудрая,

Сквозь непроглядность ресниц?

Слышу за войлочной юртою

Ржанье твоих кобылиц.

Скользкой стрелою ужалена,

Выжжена пламенем смол.

Вот уж коленом прижал тебя

Рыжебородый монгол.

Вот оно, племя Батыево,

Яростно мчит на закат.

Помнишь ли, Азия, ты его?

Что ж твои губы молчат?

Где твои всадники быстрые?

Приподнимись, позови!

Залиты кровью и выстланы

Трупами земли твои.

Кажется, в ужасе кренится

Степь под пятой чужака.

Азия, Азия, пленница —

Слабые всплески зрачка.

Но под серебряным стременем

И под копытом коня —

Степь, не подвластная времени,

Дышит, потомков храня.

Дедами было завещано:

Местью карается зло.

Азия, спящая женщина,

Брошена через седло, —

Но, ослеплённый надеждою,

Если бы враг увидал

Прячущийся под одеждою

Холодноватый кинжал…

* * *

Твори добро – нет большей радости,

Не думай о себе, спеши —

Не ради славы или празднества,

А по велению души.

Когда кипишь, бедой униженный,

Ты от бессилья и стыда,

Не позволяй душе обиженной

Сиюминутного суда.

Постой. Остынь. Поверь – действительно

Всё встанет на свои места.

Ты сильный. Сильные не мстительны.

Оружье сильных – доброта.

БОМЖ

Галине Нерпиной

Уходит мой поезд в тупик, и захлопнулись двери.

Сигнальная кнопка мигает, на стыках дрожа.

И в гулкой утробе ползущего медленно зверя

Не сыщется жертв, кроме этих – меня и бомжа.

Он зычно храпит, подложив под висок капелюху.

Вагонная лавка ему – что родная кровать.

«Судьба!» – бормочу, и состав отзывается глухо.

И створки дверные мне сил не хватает разъять.

И едем мы с ним, неизвестно куда и насколько.

И главное, здесь никому не хватиться меня.

И разве что я не отмечена синей наколкой,

А так – мы попутчики, значит, почти что родня.

Мы едем по миру, где спутаны вёсны и зимы,

Где сходятся грех, покаянье, молчанье и крик.

Где все мы равны изначально и все заменимы,

И каждый не знает, когда его поезд в тупик.

А поезд ползёт, синеватые рельсы утюжа.

И кажется – можно в любую минуту сойти.

Нам были даны при рождении чистые души.

Спит бомж в электричке.

Храни его, Боже, в пути.