Текст книги "Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе"

Для обратной дороги нам был предоставлен мотоцикл с водителем. Водитель был вооружен до зубов и одет для солнечной погоды совершенно неподходяще: в дождевой плащ, который надувался за его стальным шлемом, как воздушный шар. Мотоциклист вёз нас назад сквозь плотные ряды воинских частей и транспорта. Мосты находились под охраной; все были в мундирах – кроме некоторых рабочих, ответственных за грузы на лошадях; на их жёлтых повязках было написано: «Немецкий вермахт». До недавнего времени это были крестьяне, которые теперь должны были взять на себя новые обязанности.

Приехав во Фридланд, Лори разразилась слезами, когда узнала, что она не застала звонка своего жениха Манфреда Шредера, который служил в качестве атташе в германском посольстве в Афинах. Они собирались пожениться весной, но теперь всё стало спешным. «Кто знает, сколько ещё…» – эта недосказанная мысль стала всеобщей. Лори намеревалась ехать в Грецию и как можно скорее выйти замуж за Манфреда, в случае если всё будет складываться к худшему.

Радость Ольги по поводу нашего благополучного возвращения омрачилась из-за новой собаки, тем более что она сразу же подверглась нападению старого ворчливого домашнего пса Цезаря. Наш шотландец был, однако, так очарователен, что Ольга быстро примирилась с его присутствием, правда, при условии, что он будет находиться в нашей комнате и в саду. Его имя Шерри и адрес мы попросили выгравировать на его ошейнике, который, впрочем, уже был украшен звёздочкой с эполет его владельца, обер-лейтенанта. Первые дни пёс становился почти безумным от волнения, когда слышал самолет, и мчался смотреть, приземлился ли он. Но шотландская порода собак – животные философского склада: уже спустя несколько дней он счастливо бегал за мной и начинал волноваться только тогда, когда мимо пробегал кролик. Ночью он спал на старом диване в моей комнате.

Однажды его хозяин навестил нас. Лори, которая хорошо разбиралась в знаках отличия, сказала, что он летчик-истребитель. Во всяком случае, на нем был испанский орден, и он тоже был в легионе «Кондор» во время гражданской войны в Испании. Его мнение о советских летчиках было такое: они хотя и храбрые, но их легко можно перехитрить. У них есть неприятная привычка уничтожать врага и тогда, когда он уже покинул на парашюте подбитый самолёт.

Когда он играл с Шерри, который от радости подпрыгивал в воздух на своих четырех толстых коротких лапах, как цирковой пони, его мрачное, задумчивое лицо светлело. Вскоре он должен был уехать.

Мы никогда его больше не видели. Он написал однажды, мы ответили, и это наше письмо вернулось назад с лапидарной надписью: «Пал в бою». Хотя мы его и мало знали, его смерть нас очень огорчила.

В среду, 30 августа, мы были озадачены странным смешением дат. Соседка получила свои документы о мобилизации (в качестве сестры милосердия), датированные понедельником, 28 августа, а на них было помечено: «Третий день мобилизации». Мы предположили, что с субботы, 26 августа, произошло принципиальное изменение, тогда, когда на рассвете должно было начаться наступление, как сказал нам Гайя. Друг Тео Бальтазара сообщил нам, что его полк как раз собирался открыть огонь согласно полученному ранее приказу, когда гонец принёс противоположный приказ. Командир полка хотел было уже расстрелять гонца как провокатора, и лишь с трудом удалось его убедить подождать до тех пор, пока станет известно всё точнее. Гайя Страхвиц подтвердил, что приказ не стрелять «поступил в некоторые части лишь за десять минут» до установленного ранее срока наступления.

Снова вспыхнула надежда: перед этим трудно было себе представить, что можно ещё остановить это быстро продвигающееся войско. Может быть, мы просто не знали, что в последнюю минуту было достигнуто какое-то соглашение? Напряжение стало почти невыносимым. Ольга стонала: «Вы ещё молоды, вы не знаете, что значит война. Безграничная скудость, нескончаемые смерти! И в конце концов никто не победит!».

Так как наши комнаты находились на нижнем этаже, мы положили в ящик письменного стола револьвер, чтобы защищаться от возможных грабителей, ведь мужчин в качестве защитников в этой части страны больше не было. Бюккен научил нас обращаться с гранатами. Гайя оставил нам несколько патронов на экстренный случай. Господа шутили, представляя, какими бы мы выглядели в случае нападения, – небольшой риск попадания в цель стоит удовольствия посмотреть на это.

Волна воинских частей обогнула нас и остановилась на границе. И вот опять всё стало тихо. Деревенские жители собирались маленькими группками и не знали, как им быть. Мы слышали, что поляки взорвали свои мосты. Постоянно мы слушали сообщения по радио. Вечером были объявлены ультимативные требования немецкого правительства; после этого Польша объявила мобилизацию.

Около часа ночи из Венеции позвонила Ирина и была очень удивлена, что так трудно до нас дозвониться. Она не знала, что днём мы были отрезаны от всякой почтовой и телефонной связи. Её голос звучал как из другого мира. Она рассказывала об интересных встречах, людях; возможность войны казалась там маленьким облачком на горизонте. Что бы ни случилось, она собиралась остаться в Италии.

Так как мы уже в течение многих недель не получали никаких известий от семьи из Ковно, то опасались, что родители страшно беспокоятся за нас.

31 августа было удручающе спокойным. Не слышно было ни звука, что казалось ещё более угрожающим, чем весь переполох накануне. С так называемого фронта пришло несколько открыток и писем: теперь вооруженные силы, кажется, действительно отправились в путь! Подавленные, мы бесцельно бродили по дому. Вечером по радио подробно сообщили об объявлении германского ультиматума, срок которого в действительности уже давно истёк.

В противоположность тому, что мы слышали со всех сторон об общем настроении в 1914 году, на этот раз вся страна была глубоко озабочена тем, что ей предстояло.

3

В пятницу, 1 сентября 1939 года, мы встали рано. Голоса из радиоприемника, настроенного на полную громкость, преследовали нас по всему дому. Во время завтрака мы слушали речь Гитлера в рейхстаге: «Объявление войны Польше…».

Вскоре выяснилось, что немецкое наступление уже началось сегодня в четыре часа утра! Итак, это всё же произошло, всё-таки ещё надеялись, что катастрофу можно было предотвратить. Теперь все чувствовали себя оглушёнными. Для меня это сообщение было подобно телеграмме о смерти моего брата Александра: мы восприняли этот неотвратимый факт, отказываясь ему верить, и были не в состоянии понять его значение в полной мере. Однако мы понимали, что сейчас, в данный момент, было совершено преступление и что цена его будет высокой.

На следующий день радио сообщило, что все польские воздушные силы были уничтожены немцами. В остальном мы не узнали ничего нового – кроме сообщения в письме мужа Ольги, что продвижение войск происходило «сверх всякого ожидания» быстро.

В воскресенье, 3 сентября, в одиннадцать часов утра Англия объявила Германии войну. Это был ужасный удар, так как каждый надеялся, что Великобритания всё-таки не вступит в войну.

Никто не мог подумать, что Гитлер воспользуется святыми для англичан выходными днями. Его молниеносные нападения на соседние государства происходили постоянно по пятницам, так как он рассчитывал на то, что английские политики проводили выходные дни за городом и теряли драгоценное время для принятия решений. Его знание британских привычек, очевидно, не выходило за рамки этого предположения.

На следующий день английские самолеты были обнаружены над Голландией: это были первые признаки недружелюбия на Западном фронте. Говорили, что самолёты были потеснены противовоздушной обороной. Во всяком случае, всё ещё не было объявления войны Францией, и итальянцы тоже держались тихо. По этой причине вновь вспыхнула слабая надежда: может быть, переговоры продолжались за кулисами? Но в четверг, 5 сентября, французы присоединились к англичанам. Спустя три дня после вторжения в Польшу немецкие войска стояли уже у Варшавы!

В воскресенье, 17 сентября, Советы перешли восточную польскую границу. Они подождали, пока немцы сделают за них грязную работу. Немецкое радио оправдывало их вторжение как необходимость защиты Западной Белоруссии. Этот бедный народ оказался теперь в огромных клещах между нацистами и коммунистами.

В тот день, когда началась война, из Афин позвонил Манфред Шредер. Он попросил Лори приехать к нему немедленно, чтобы они сразу же поженились. Ольга разразилась слезами, так как не могла решиться поехать вместе с дочерью. Лори же, напротив, была счастлива уехать и очень взволнована предстоящим замужеством. Немецкий посол в Афинах принц Эрбах и его жена-венгерка были милыми людьми и уверяли Ольгу, что они будут опекать её дочь.

Так как Лори собиралась выйти замуж за дипломата, она должна была доказать своё арийское происхождение, свою родословную и представить ещё бог знает какие документы. Когда всё уже было готово, ей сказали, что согласно новому предписанию она должна затребовать специальную выездную визу, чтобы иметь право покинуть Германию, а местный бургомистр такой визы дать ей не мог. Когда она позвонила в Берлин, то узнала, что эту печать могут поставить в Вене при пересадке.

Наконец Лори покинула нас 12 сентября в шесть часов утра. Прощание, полное слёз, – но она была счастлива своей будущей новой жизнью и выглядела сияющей.

В России в 1918 году картины, драгоценности и прочее сдавались в банковские сейфы для сохранности, где позднее легко были конфискованы обанкротившимся коммунистическим правительством. Поэтому мы дали Ольге совет забрать свои драгоценности из Берлинского банка и хранить их лучше у себя. Я предложила ей съездить за ними. Этой поездке суждено было стать первой из моих многих трудных и полных приключений поездок военного времени.

Во время долгого путешествия в столицу поезд много раз останавливался, чтобы освободить путь для длинных грузовых составов, которые были нагружены разбитыми грузовиками и раздавленными, как тонкая фольга, танками, – первые отбросы военного вторжения. Над крупными городами, такими как Бреслау и Франкфурт-на-Одере, кружили самолёты; на вокзалах толпились военные и водители поездов в красных фуражках и красивых новых голубых мундирах с красными обшлагами. Они ждали отправки в Польшу, где их должны были по отдельности распределить по вокзалам, чтобы там внедрить совершенный порядок рейха.

Наконец мы прибыли в Берлин. Уже чувствовалось, что настроение в городе изменилось, с тех пор как я уехала отсюда несколько недель назад. Зенитки были установлены на многих общественных зданиях и фабриках. Казалось, над городом опустилась серая пелена. Кроме официальных средств транспорта, военных машин и звенящих, скрипящих, грохочущих трамваев, движения было мало. Люди спешили по улицам, таща бесформенные тюки багажа.

Я остановилась в квартире Ольги, но так как окна в ней ещё не были затемнены, мне пришлось, не пользуясь светом, бродить по неосвещённым помещениям; в утешение мне, впрочем, здесь было нечто из области роскоши: вода в ванной была горячая, как кипяток. Во Фридланде из-за экономии угля и выдачи его по карточкам мы уже в течение многих недель не могли принимать горячую ванну.

Весть о том, что я опять здесь, быстро распространилась в кругу друзей и знакомых, и моё пребывание в городе было сразу же распланировано. Машины дипломатов ценились теперь высоко; их счастливые обладатели, сознавая свое неожиданное преимущество, трогательно пытались помочь другим. За мной заезжали, чтобы отвезти на ужин и потом привозили через Груневальд домой. Улицы, освещённые холодной полной луной, были тихи, покинутые, как никогда.

От завтрака я вынуждена была отказаться, поскольку мои последние продовольственные карточки кончились в день моего отъезда, а уничтожать запасы в доме я не хотела. Автобусное движение в Берлине было значительно сокращено, поэтому мне потребовался целый час, чтобы добраться на обед до отеля «Адлон». Я с облегчением вздохнула, когда сразу же нашла своих друзей, пригласивших меня сюда, так как зал был уже переполнен: я увидела многих знакомых, людей из дипломатического корпуса и правительственных кругов, сидевших вперемешку с известными артистами и элегантнейшими дамами берлинского общества, всё ещё спешащими, по-видимому, от одной вечеринки к другой. Несмотря на характерный звук многоголосья, звон тарелок и ходьбу кельнеров, атмосфера в зале показалась мне напряженной и подавленной; в большинстве разговоров звучала обеспокоенность.

Вторжение в Польшу здесь оказалось ужасным образом совсем незамеченным. Весь интерес сосредотачивался на приближающейся битве на Западе. Я чувствовала себя так, словно свалилась с Луны. Мои сверстники реагировали иначе. У меня было впечатление, что старшее поколение мыслило преимущественно цифрами и математическими выражениями, что производило на меня удручающее впечатление. Может быть, в Берлине этот способ оценки вещей был потому более ярко выражен, что надвигающиеся трудности теоретически были преодолимы и люди пытались, отодвигая проблемы в область абстрактного, продолжать прежнюю жизнь.

Мы с моей подругой Ренатой Ностиц, которая недавно вышла замуж за барона Вальдхаузена, договорились о встрече. Она выглядела очаровательно и элегантно: её каштановые волосы были подстрижены «под пажа» и обрамляли её лицо мадонны с правильными тонкими чертами и таинственной улыбкой готических дев. Её мужа спустя день после свадьбы призвали в армию, у неё оставалось мало надежды увидеться с ним в ближайшем будущем. Начальник протокольной службы убедительно объяснил ей, что война, безусловно, продлится долго, потеря в несколько тысяч убитых в Польше – ничто по сравнению с ожидаемыми потерями на Западном фронте и т. д. и т. п. При этом громадный рыжий барон выглядел столь важным, что его грохочущие утверждения получили ещё больший вес, так что бедная Рената чуть не расплакалась.

Какое счастье, что в это время мы не знали будущего! Мы не могли знать, что муж Ренаты скоро погибнет, что потери, которые предвидел барон, будут исчисляться миллионами и что страданий и горя у всех будет неисчислимо больше, чем этого мог опасаться даже самый заядлый пессимист.

Следующие часы я посвятила тому, чтобы отправить огромные чемоданы Ольги во Фридланд. Это было трудное дело: мне надо было заказать такси, найти нужное направление в тёмных вокзалах; один чемодан вдруг раскрылся, когда его взвешивали, но наконец все было уложено и отправлено, и я была свободна от заботы и ответственности. На следующее утро поехала в банк, где мне вручили большой квадратный чрезвычайно тяжёлый чёрный ящик, содержащий драгоценности Ольги. Обратная поездка была напряжённой и долгой. Я не осмеливалась ни на минуту оставить свой груз и не решалась спать. Совершенно измученная, я вышла наконец из вагона в Оппельне не там, где следовало; один приветливый солдат отнёс мои вещи к другому перрону, чтобы я могла сесть на поезд на Ламбсдорф. Элла, Мисси и обаятельный пес Шерри встречали меня, сияя от радости. Им удалось организовать машину на короткую поездку к дому, и большие чемоданы из Берлина были погружены.

Вечером после ужина Ольга распаковала свои «фамильные драгоценности», которые действительно были великолепны. Мы рассматривали их, полные восхищения, поворачивали во все стороны и обнаруживали в ящике целые слои великолепнейших украшений, многие из которых были русского происхождения. Некоторые из них были отложены в сторону – для Лори, и Ольга попросила меня нанизать на ниточку русские яички работы Фаберже, перед тем как всё было опять упаковано и пока спрятано.

Мисси и я закончили курсы Красного Креста во Фридланде вместе с женщинами и девушками из сельской местности. Учебный материал был подперчен хорошей долей расовой теории и теории наследственности. Таблицы убедительно доказывали, какие пагубные последствия неизбежны, если преступник женится на слабоумной или «асоциальной» (очень растяжимое понятие) женщине. Нежелательный результат такого союза был обозначен на схеме маленькими полосатыми чёрно-белыми фигурами, полосы обозначали раннюю смерть. Следующие фигурки изображали потомство преступников. Затем простой проектор бросал световое изображение на стену: это была пара – жирный мужчина и такая же женщина, которых сопровождал не ребёнок, а большой чёрный пудель. Этот учебный материал должен был иллюстрировать практикуемый, по-видимому, богатыми контроль за рождаемостью. Пудель выглядел таким же откормленным и на шее у него был даже бант. Но это изображение не могло ведь действительно доказать, что у толстой пары не сидело дома одиннадцать детей!

Затем показали изображение различных расовых типов: сначала идеализированный северный прототип – холодный, красивый, с жёстким, стальным голубым взглядом – соответственно официальному вкусу времени, такой, какой можно было тогда найти во всех видах изобразительного искусства; берлинцы дали таким изображениям кличку «задница со шпагой».