Текст книги "Крымский мост"

Ольга Бори (Ставрополь)

Рассказ

Евгений Павлович задумчиво посмотрел на мать. Потом спросил:

– Мама! Ты хочешь отдохнуть с нами в Крыму? Я с детства помню, как ты им восторгалась. Теперь снова Крым наш. Все расходы я беру на себя.

Наталья Александровна собирала чемодан. Она решила ехать. Перед глазами появилась картинка прошлого. Заканчивались милые, благословенные семидесятые годы. Май бушевал цветением и ароматами. В зале ожидания железнодорожного вокзала Симферополя она читала книгу, а чтобы дать отдохнуть глазам, иногда наблюдала за привокзальной суетой. Муж Павел пошёл в билетную кассу. Много раз им доводилось переезжать, и Наталья Александровна слышала, что жену офицера наиболее правильно было бы нарисовать сидящей на чемодане.

Однако на этот раз в Крым они приехали в санаторий по семейной путёвке. Время в Судаке пролетело быстро. Павел ездил на экскурсии, а Наташе врач не рекомендовал автобусные поездки. Из процедур она принимала только кислородный коктейль, поскольку была беременна вторым ребёнком. Срок путёвки закончился, и они добрались до Симферополя, чтобы возвратиться в ставший родным Ленинград.

Неожиданно перед Наташей появился рослый мужчина в светлом, как и на ней, плаще. Футляр с фотоаппаратом висел на узком ремешке, переброшенном через плечо незнакомца. Он пристально, но ненавязчиво посмотрел на беременную женщину. По едва уловимым признакам Наташа заметила, что мужчина внутренне сильно напряжён и чрезвычайно взволнован. Когда их взгляды встретились, произошло что-то необъяснимое. Было впечатление, что время остановилось, а они взглядами вошли в самую душу друг друга. «Что за наваждение? Как он может говорить глазами? Мистика какая-то!» – подумала Наташа. Громкий голос диктора, известивший о приходе очередного поезда, на мгновение вывел их из этого состояния.

…Александр Иванович снова достал фотографию, посмотрел на приятное лицо молодой женщины. Снимок был сделан на железнодорожном вокзале в Симферополе. Фотографировал её брат Сергей. Светловолосая, голубоглазая молодая Мадонна сидела на жёстком диване зала ожидания. Милое, нежное, потрясающе красивое от озарения внутренним светом лицо обрамляла невидимая волна таинства. Лёгкий светлый плащ не скрывал её горделивой беременности. А в задумчивом взгляде таилось то самое нечто, что и заставило Сергея тайно сфотографировать её.

Неожиданный уход брата новой болью отозвался в сердце. Ну что такое 71 год? Ещё жить и жить! Сергей же полностью отдал свою жизнь науке. Были, конечно, и женщины, но сердце заняла Она – Мадонна с фотографии. Брат даже имя её хранил в тайне. Только незадолго до своего ухода он, уже известный в Крыму профессор, приоткрыл младшему брату свою тайну.

В тот далёкий майский день по просьбе матери он зашёл на железнодорожный вокзал взглянуть на расписание. Записав необходимую информацию, он почувствовал какое-то странное состояние, какое бывало перед прыжком в море со скалы. Так отозвалось в нём предчувствие судьбоносной встречи. Сергей вначале почувствовал, а затем увидел Её. «Зенит» висел на ремешке через плечо, и, как заправский фотохудожник-любитель, он достал фотоаппарат из футляра, прикрутил к нему большой объектив и сделал несколько снимков, осторожно подходя всё ближе и ближе к Ней – таинственной светловолосой Мадонне со струящимися по плечам локонами, и запечатлел Её не только на плёнке фотоаппарата, но и в своём сердце. Это было дежавю.

Когда Сергей, убрав фотоаппарат, подошёл ближе и глаза их встретились, он был поражён. Сколько длился этот немой диалог, не мог припомнить. Его глаза кричали:

– Выслушайте меня. Увидев вас, я подумал, что это Её Величество Судьба наконец-то снизошла ко мне. Я много раз видел вас во сне, ваши сапфировые глаза, нежную улыбку. Я ждал этой встречи, как манны небесной! Мечтая о вас, как о любимой жене. Не уезжайте. Останьтесь со мной. Я не был женат – это правда, и сейчас живу в центре города, в хорошей трёхкомнатной квартире вместе с мамой. Я – кандидат наук, пишу докторскую диссертацию. Вам будет хорошо у нас.

Сергей не помнил, как заговорил с ней. Он назвал своё имя и сказал, что всю свою жизнь ждал и искал её.

– Мадонна, а как же вас зовут?

В ответ он услышал: «Наташа».

– Наташа! Милая! Вы же всё поняли. Останьтесь со мной, не уезжайте.

– Сергей, это невозможно. Я вижу, что вы – порядочный человек, но у меня другая жизнь. Я жду здесь мужа, он пошёл за билетами.

Звук чарующего голоса Мадонны отозвался в самой глубине его существа. Он знал этот неповторимый голос, хотя понимал, что слышит его впервые. Так сладок и близок был каждый его звук.

– У меня скоро родится четвёртый ребёнок, – тихо произнесла Наташа.

Полудетские распахнутые синие глаза выдавали её с головой, и было видно, что до четвёртого ребёнка ещё очень далеко.

Сергей понял этот ход как своеобразную защиту.

– Это совершенно не меняет дела, – сказал он спокойно. – Одно ваше решение, и я сейчас же увезу вас к себе. Вы – женщина моей мечты, моих снов. Вы – моя сладкая грёза, моя дивная сказка. Я знаю вас так давно. И знаю о вас всё!

– А что бы сказала ваша мама?

– Какая радость!

– Даже при таком моём положении?

– Даже при этом! Обрадуется ещё больше. Мама с утра сказала мне, что сегодня – судьбоносный день, а она у меня может предвидеть. Останьтесь!

– Ой! Ну что вы такое говорите… Сейчас подойдёт мой муж с билетами. К тому же времени до нашего поезда осталось совсем мало.

Сергей наслаждался звуками её голоса.

– Тем более! Я боюсь показаться навязчивым, но здесь совершенно исключительный случай! Я потрясён этой встречей, Мадонна! Всё зависит от вашего слова! Я объясню вашему мужу, что…

– Благодарю вас, Сергей! Но это просто невозможно. Простите, пожалуйста. Вам надо идти.

– Простите и вы меня. Приезжайте. Запомню сегодняшнее число: тринадцатое мая. Я буду ждать вас на этом месте, в этот день…

Последние слова заглушил голос диктора.

Она нежно и спокойно улыбнулась, взглядом настойчиво подсказывая ему:

– Идите.

Сергей отходил спиной, не сводя с неё глаз.

Встав поодаль, он увидел, как подошёл её муж (нормальный мужчина, но совсем не пара для такой богини) и как, взяв чемоданы, направился к перрону.

Многое отдал бы сейчас Сергей, чтобы оказаться на месте этого мужа… Быть рядом с женщиной-мечтой, с прекрасной Мадонной.

Александр Иванович вспомнил, как однажды, вернувшись из дальнего похода, он случайно увидел у брата фотографию молодой, потрясающе красивой женщины. Она вся словно светилась. Этот образ он унёс с собой в свой новый рейс.

Прошли годы. Карьера состоялась. Миронов Александр Иванович вышел в запас, служа на Дальнем Востоке. Его брат Сергей, всем сердцем желавший, чтобы Крым вернулся в состав России, не дожил до этого события буквально месяц. Хорошо, что Александр застал его живым. Они успели о многом поговорить. Так Александр Иванович, одинокий морской волк, узнал, что брат каждый год тринадцатого мая приходил на вокзал, на то место, где встретил её. С последним выдохом Сергей Иванович передал брату как эстафету всю свою любовь к Мадонне по имени Натали. Его последние слова были:

– Я знаю: она приедет! Встреть её.

Наталья Александровна относилась к той удивительной породе женщин, которых не старили годы. Она перешагнула шестидесятилетний рубеж. Только вдовство чуть посеребрило её светлые волосы, отметив их, словно короной. Дети давно выросли, внуки радовали Наталью Александровну своими успехами.

После присоединения Крыма Наталья Александровна по настоянию старшего сына вновь оказалась там, чтобы подышать морским воздухом, отдохнуть.

Милый май плыл над Симферополем, над вокзалом. Было тринадцатое число. Наталья Александровна шла к тому месту, где когда-то случилось таинство взаимопроникновения душ через незабываемый взгляд. Ей навстречу поднялся элегантный седой мужчина в адмиральской форме, очень похожий на того, который когда-то на этом месте хотел увести её от мужа…

Галина Гладышева (Самара)

Рассказ-быль

Поезд «Симферополь-Москва» отсчитывал стыки. Вот вагон резко качнуло на выходных стрелках, затем ход стал плавнее, и за окном побежала осенняя крымская степь.

Крым. Она впервые была здесь. С диагнозом «болезнь Бехтерева» приехала в Ялтинский санаторий-профилакторий. Каких замечательных людей узнала! А главное – влюбилась в этот край. Она увозила удивительный образ врача-невролога Ленины Цезаревны. Эта красивая женщина «приказала» не хандрить, пройти лечение и забыть, забыть о диагнозе, поставленном в районной поликлинике. А еще она знала, что Крым навсегда останется в сердце солнечным лучом.

Лариса Сергеевна непроизвольно стала на стекле выписывать по памяти слова Пушкина:

 
Кто видел край, где роскошью природы
Оживлены дубравы и луга…
Всё живо там, всё там очей отрада,
Сады татар, селенья, города;
Отражена волнами скал громада,
В морской дали теряются суда,
Янтарь висит на лозах винограда,
В лугах шумят бродящие стада…
 

Дверь купе резко открылась.

На пороге стояла проводница. Глаза ее смотрели вопросительно-гневно, щеки загоревшего лица пылали румянцем. Пальцы руки, сжимавшие ручку двери, побелели от напряжения. Вся она была словно туго натянутая струна гитары: вот-вот лопнет.

– Кто вас провожал? – громким прокуренным голосом спросила она пассажирку, стоявшую у столика. Та обернулась и, молча расстегивая пуговицы осеннего пальто, ответила:

– Мой знакомый…

– Это мой! – почти закричала проводница. – Понимаете? Мой знакомый! Моя первая любовь!

Пассажирка, прищурив глаза, посмотрела на женщину, похожую в эту минуту на взъерошенного воробья, спокойно, но жестко сказала:

– Почему же вы предали её? Предали вашу первую любовь?

Молчание повисло в купе. Проводница вдруг как-то обмякла, тяжело опустилась на сиденье. И снова сделалась похожей на воробья, но крепко-крепко помятого.

Две женщины в купе молчали. Пассажирка аккуратно развернула целлофан. Белые хризантемы, словно живые, распрямились, и вокруг разлился тонкий аромат осени. Керамическая вазочка примяла пышные ветви.

Хризантемы. Никитский ботанический сад. Лариса Сергеевна не преминула побывать в этом сказочном храме природы. Он расположен в семи километрах от Ялты и основан аж в 1812 году. Гербарий крымской флоры – это более 70 тысяч видов растений. Сегодня в нём – праздник хризантем. Какие оттенки цветов! От ослепительно белых до пурпурных. А сколько стихов и песен посвящено этому цветку и её любимое произведение «Отцвели уж давно хризантемы в саду…».

– Это он вам подарил, – не то спрашивая, не то утверждая, сказала проводница, прервав затянувшееся молчание.

Вторая не ответила. Она смотрела в окно на виноградники, на палисадники крымских станиц, где полыхали хризантемы, и думала. Сейчас в купе их было трое: она, эта вдруг появившаяся проводница и тот человек, что остался на симферопольском вокзале. Вот как распорядилась судьба, соединив их сейчас в одно целое. Что будет? Пассажирка отвернулась от окна.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Лариса Сергеевна. Вас – Татьяна.

Черные глаза широко распахнулись, затем помутнели, наполнившись слезами, которые тут же побежали по щеке. Но проводница не вытерла их и как-то выдохнула совсем ненужный вопрос:

– Значит, он вспоминал меня?

– Откуда же мне знать ваше имя? – вопросом на вопрос ответила Лариса Сергеевна.

Разговор как-то не получался. Потом Татьяна резко закрыла дверь купе и, торопясь, начала рассказ:

– Двадцать лет тому назад Виктор ухаживал за мной. Был он старше меня, но самое главное, что меня отталкивало – это его заячья губа и низенький рост. Как видите, я собой хороша, – она по-рысьи выгнулась, черный спортивный костюм выгодно подчеркивал ее округлые формы. – А вот душа оказалась с червоточиной.

На протяжении всего рассказа она казнилась, выказывая недостатки воспитания, высмеивала себя, своих родителей, сумевших внушить девочке, что ее красота – это уже счастье. А душа её плакала горькими слезами.

– Что же произошло?

– Я лишь спустя несколько лет поняла, что мимо меня прошла большая, верная любовь. Знаете, есть такие люди, которые всем готовы сделать добро. Щедро, всей душой. Виктор был таким. Я, видимо, тоже любила его, хотя мои поступки шли вразрез с моими мыслями, с правилами этики. Я не отниму у вас много времени, хотя после смены у меня его уйма.

– Училась на первом курсе строительного института. Он был на последнем курсе. В конце года в нашем общежитии появился Вадим. Был он статен, синеглаз, черноволос и курчав. Форма военного летчика очень шла ему. И рот… Рот был красивым. Сами понимаете. Я оказалась на распутье. С одной стороны Виктор – с его любовью и… заячьей губой, с другой – красивый, легкий Вадим. И я ушла со вторым. Полгода прошли в любовном угаре. Я была куклой, которой играли, похвалялись друзьям. Вскоре родилась девочка. Я назвала ее Викторией. Победа. Мне казалось, что я достигла в жизни всего. Но это были цветики. Девочка росла слабенькой, постоянно болела. Недосыпания, ежедневная, ежеминутная тревога за малышку сделали меня раздражительной, равнодушной ко всему – к своему виду, к одежде, к людям, которых Вадим приводил после полетов. Видя меня такую, он все чаще оставался у друзей. И мы, как в море корабли, отдалялись друг от друга. Когда же девочка подросла и пошла в школу, я увидела, что мы с Вадимом совершенно чужие люди: он не понимал моих тревог, я не знала, как он жил эти годы. Вскоре узнала, что он давно и легко изменяет мне. Я металась. Искала выхода. Старательно склеивала треснувшую, как чашка, жизнь. Не выдержала, сдалась, ушла. И пришлось начинать все сначала. Институт-то ведь не закончила. Специальности нет, средств к существованию никаких, но очень хотелось, чтобы девочка не знала ни в чем отказа… Стала продавцом. Проворовалась. Пришлось платить. Пошла работать проводницей поездов дальнего следования. Познакомилась с одним. Пожалела его. Он перешел жить ко мне, и только тогда я узнала, что его жена лишена материнских прав. Теперь у нас четверо детей. Моя Виктория, как и я, рано вышла замуж. Есть внучка, муж внимателен. Все относительно устроилось. Но в душе пустота. Казню себя, да только слишком поздно умнеем. А по молодости думаем: жизнь длинная. Но уже ничего переписать на беловик нельзя. Сегодня увидела Виктора на этой станции. Все всколыхнулось. Прошло мимо мое счастье. И знаете, по-моему, и заячья губа его нисколько не безобразит… Но он не узнал меня. И немудрено.

Она достала из кармана брюк сигареты.

– Курите? – спросила Лариса Сергеевна.

– Да. Хотя и понимаю, что этого делать нельзя. Да ладно, одним пороком меньше, одним больше. Ох, как несчастлива я…

Поезд остановился. Татьяна поднялась и ушла помогать напарнице. А Лариса Сергеевна, слушая обычный при посадке пассажиров шум, думала о том, что каприз смазливой девчонки исковеркал две жизни, две судьбы. А, может, и больше?

Большая группа отдыхающих в ялтинском театре смотрела спектакль А. П. Чехова «Дама с собачкой». Всякий раз, когда Лариса Сергеевна перечитывала этот удивительный рассказ писателя, слушала его по радио, или смотрела фильм, спектакль, – она всегда плакала. Так созвучны были судьбы героев с ее собственной судьбой. После спектакля она тихо шла по набережной и слушала рассказ Виктора. Это спектакль, а вернее, Чехов заставил его душу раскрыться почти незнакомой женщине, что сидела рядом в театре, рассказать свою историю. Лариса Сергеевна не перебивала, не спрашивала, а он торопился, словно его не дослушают. Виктор говорил о том, как беззаветно любил девушку по имени Татьяна. Ради нее был готов на любой подвиг, на все…

– До сих пор не забуду, какой счастливой шла она по улице нашего города под руку с Вадимом. Слов нет, хороша была пара. Торжествующий взгляд Татьяны тогда растоптал меня. Как очнулся на берегу реки – не помню, лишь холодная вода отрезвила меня. Я уехал из города. Работал на стройке, в шахте. Но ни под землею, ни на высоте меня не оставлял ее образ. Женился почти в тридцать лет. Жена – отличный человек, любящая мать. У нас дочка растет. Жена знает о моей любви к Татьяне. И я ни разу не почувствовал фальши в наших отношениях. Но в сердце холод.

Простите, что вам, почти незнакомому человеку, я обнажил свою душу. Трудно человеку без любви. Очень. Надеюсь, ей повезло. Счастлива ли она? Очень хотелось, чтобы хоть у нее все было хорошо.

Лариса Сергеевна, вернувшись в родной город, рассказала супругу о Крыме, о лечении, о встречах на крымской земле.

– Твои новые знакомые будут писать? – спросил он, улыбаясь.

– Не знаю…

Однажды из почтового ящика достала письма, газеты. На одном из конвертов прочитала адрес: г. Симферополь… От Виктора. Короткое: «Это была Таня???» Значит, узнал…

Стоит ли ворошить прошлое? Стоит ли наждаком по сердцам? И она ответила так же коротко: «Нет, это была не она…»

Эсфирь Коблер (Москва)

Рассказ

18 октября 1941 года немецко-румынские войска перешли в наступление на Крымском направлении.

28 октября 1941 года группировка под командованием Эриха фон Манштейна в составе 11-й немецкой армии и частей 3-й румынской армии прорвала Ишуньские укрепления, вторгшись на территорию Крыма.

В апреле 1944 года началось освобождение Крыма Красной Армией.

Своего деда по материнской линии, Сулеймана, я никогда не видел. Я родился после войны, а он погиб во время войны. Но бабушка Фатима, которая воспитывала меня, тётя Тамара и моя мама, Елена, – все они говорили о нём с любовью, нежностью и даже с восторгом. Мама, правда, была немногословна – она не любила вспоминать прошлое, – но иногда она раскрывалась и рассказывала мне яркие эпизоды детства и юности, которые запечатлелись в ней навсегда.

Детство мое прошло в Москве, и лишь однажды мы все вместе – я, бабушка и тётя (мама жила в другой стране) – приехали в Крым, в Гурзуф, где предки наши жили на протяжении 300 лет, не менее. Меня, десятилетнего, подвели к низкой изгороди большого двора, в глубине которого был виден фасад длинного одноэтажного каменного дома, сохранившего еще следы величия и гармонии, несмотря на многочисленные постройки и пристройки. Этот дом когда-то построил мой прадед, богатый купец и винодел.

Мне так много рассказывали о нашей семье, об этом доме, что мне казалось, будто я всё видел своими глазами, присутствовал при всех событиях и принимал в них участие.

Семья деда турецкого происхождения. Они поселились в Крыму ещё с тех времен, когда Крым попал под власть Османской империи, но предки бабушки были ещё древнее – они пришли в Крым как завоеватели в составе Золотой Орды. А те, кто осели здесь, стали называться крымскими татарами.

Деда моего назвали Сулейманом в честь великого султана. По семейной легенде, мои предки вели свой род от легендарного султана. По мужской линии все были высокие, стройные, светловолосые и голубоглазые. Таким был и мой дед. Бабушка рассказывала, что когда она впервые увидела деда, она вся замерла от восторга. Он показался ей прекрасным, как небожитель. А познакомились они так.

Сулейману было 27 лет, когда обстоятельства вынудили его вернуться в родной дом. Десять лет назад он уехал учиться в Санкт-Петербург, поступил в университет на факультет древней истории, затем учился в Париже и Женеве. Знал пять современных языков и столько же древних. Он готовился занять место профессора на кафедре древней истории Петербургского университета, но получил письмо от отца, в котором было написано, что тот плохо себя чувствует и просит сына вернуться домой, заняться хозяйством. Потом, если у него другие планы, вместе с управляющим решить, как вести дела, чтобы после его отъезда в Петербург поместье и виноградники не пропали.

Дед вернулся домой в 1912 году. Он понял, что его отцу осталось недолго жить. У того была тяжелая форма астмы, и держался он только потому, что хотел увидеть сына. После нескольких дней первой радостной встречи, рассказов и пожеланий, надо было приступать к делам. Вызвали управляющего. Это был очень умный и деловой человек, преданный нашей семье. Крымский татарин, имевший большую семью – пять сыновей, которые во всем ему помогали, и младшую, единственную дочь, которую все баловали, но держали в строгости, заставляли учиться не только ведению хозяйства, но и азам классических наук. Управляющий привёл с собой Фатиму, так звали девочку, и мой дед увидел перед собой пятнадцатилетнюю красавицу с огромными чёрными глазами, живую, весёлую, стройную, с такой тонкой талией, что обхватить её можно было пальцами одной руки. Он влюбился сразу и страстно. Через год мой прадед умер, но успел благословить выбор сына, сказав, что лучшей жены тому не найти. Со свадьбой ждали, как положено ещё год, и весной 1914 года Сулейман и Фатима стали мужем и женой. Несколько месяцев после свадьбы были самыми счастливыми в их жизни. Бабушка рассказывала, что дед сразу познакомил её со своим другом. Все звали его Михаил или Мойша, но на самом деле имя звучало по-другому. Он был караим, некоторые имена этого языка были труднопроизносимы. Дед и Михаил учились в одной гимназии, очень дружили, увлекались древней историей и языками. Но деда ждала блестящая карьера, а Мойша, в силу бедности семьи, вынужден был остаться дома и заниматься вместе с отцом торговлей. Женился он рано. К 1914 году у него был уже годовалый сын.

В августе 1914 года началась первая мировая война.

Сулейман был сугубо штатским человеком. Его не призвали в армию, а добровольцем он не пошёл. О караиме Михаиле не было и речи. Я даже не знаю, служили ли караимы в царской армии. У того и другого хватало забот о содержании семьи в столь жестокие времена. В нашей семье один за другим появилось трое детей: старшая дочь, Тамара, сын Фетхе, и в 20-м году родилась моя мама – Елена.

Кто только не захватывал Крым во время первой мировой и гражданской войны!

Немцы, потом союзники – французы и англичане, а вместе с ними греки, румыны, итальянцы. И все грабили, грабили и вывозили из Крыма всё, что только можно было увезти. Потом началась взаимная резня и расстрелы: красные и белые, белые и красные. Прежняя, спокойная и красивая жизнь ушла навсегда.

Я много читал потом об этом времени – оно ведь так переплелось с жизнью моей семьи! – все были виноваты. Всеобщее озверение и воровство раскрывается на страницах описания гражданской войны. И страшный, последний исход уходящей эпохи, – исход белой армии из Крыма.

Генерал С. Д. Позднышев, переживший с армией эвакуацию, вспоминал:

«Молча стекались к набережным серые толпы притихших людей. Их окружала глухая зловещая тишина. Точно среди кладбища двигался этот людской молчаливый поток; точно уже веяло над этим нарядными, красивыми, оживленными некогда городами дыхание смерти. Надо было испить последнюю чашу горечи на родной земле. Бросить все: родных и близких, родительский дом, родные гнезда, все, что было дорого и мило сердцу, все, что украшало жизнь и давало смысл существования; все, что надо было бросить, похоронить, подняв крест на плечи и с опустошенной душой уйти в чужой, холодный мир навстречу неизвестности».

Но, как ни странно, именно этот хаос и помог выжить нашей семье. Дед, с его знанием языков, понадобился всем, кто приходил сюда в эти годы. Гурзуф все-таки небольшой город. Там было меньше крови, но не меньше грабежа, часто узаконенного. И деда звали, чтобы сообщить кому-то из местных купцов и ремесленников, а чаще просто богатым обывателям, что у них изымается то-то и то-то, или призывали как переводчика на все языки Крыма к официальным лицам.

Семья выжила. Мой дед и его друг ничем себя не запятнали. Утвердившиеся красные в первую очередь отобрали торговлю Михаила, впрочем, назначив его управляющим в каком-то Совкомхозе (так никто и не узнал, что это значит), но он по-прежнему торговал в своем магазине. Потом пришли к деду с требованием – отдать все сбережения и вернуть виноградные плантации трудящимся массам. Сбережений уже не было. А о виноградниках дед сказал: «Берите, но берегите. Это крымское золото». Бабушка мне рассказывала, что дед очень радовался, когда видел, как советская власть бережно и рачительно относилась к виноградникам и знаменитым Массандровским хранилищам.

Сулейман был, наверное, самым образованным человеком в городе. Его вскоре назначили директором мужской школы. Надо сказать, что она стала лучшей в городе, а, может быть, и в Крыму. Ни он, ни Михаил теперь никуда не стремились уехать, оберегая покой своих семей. В такое бурное и страшное время, время перелома и перемалывания, они нашли спокойную нишу. Бабушка вспоминала, что в 30-е годы, когда где-то развивались гигантские стройки, а где-то сотнями тысяч сажали и убивали людей, в их маленьком мире, в их теплом старинном городе два друга и две семьи жили спокойно и счастливо.

По вечерам друзья сидели в беседке возле дома. Над ними свисали просвеченные и напоенные солнцем гроздья крупного изумрудного или красно-янтарного винограда, играли в нарды и спорили, спорили. Каждый из них был знатоком истории и языка. Это был инструментарий их знаний. Сулейман утверждал не без основания, что триста лет пребывания Крыма под османской империей, оставили в жизни полуострова неизгладимый культурный и религиозный след.

Михаил только посмеивался. Караимы пришли сюда еще из Вавилона. Часть народа израиилева вернулась в Палестину, а часть попала в Крым и на Кавказ. И только много веков спустя хазары, принявшие иудаизм, смешались с истинными караимами. «Мы бережем истинную веру, отвергаем все поздние толкования. Именно мы народ божий. Современные евреи отступили ещё тогда, в Вавилоне. А мусульмане и христиане основные заветы веры взяли из Торы».

Спорили иногда до хрипоты, приводя в пример отрывки из древних манускриптов, которые знали наизусть, и расходились довольные, чтобы потом снова сойтись в споре.

По выходным они гуляли вместе с семьями. Спускались к морю, купались и молчали, пока их жены болтали по пустякам. Иногда просили машину у кого-то из знакомых, чтобы прокатиться вдоль моря.

Одну из таких поездок Елена запомнила навсегда. Это был 1935 год. Тамара уже уехала в Москву. Поступила в медицинский институт. Фетхе окончил школу и собирался в Симферополь, в инженерное училище, а маме было всего 15 лет. Поездка развлекала её. Раскрепостилась и бушевала сочная южная зелень, возвышались горы, вольно дышало море. Наконец они подъехали к огромной долине. Вокруг, куда ни кинь взгляд, террасами спускались виноградники. Дед вышел из автомобиля. Сорвал одну кисть и поднес её к глазам. Виноградины заиграли с солнцем как драгоценные камни. Каждая ягода посылала свой изумрудный свет. Глаз нельзя было оторвать.

– Смотрите, дети. Раньше эти виноградники были наши. Теперь они общие. Не жалейте свое личное. Думайте о винограде. За ним ухаживают, его любят, делают отличное вино. Я хочу, чтобы вы любили эту землю, её язык и этот виноград.

Елена пришла в восторг. Так она потом рассказывала мне. Она поняла и почувствовала благородство своего отца. Его любовь к чему-то незримому, но родному.

Совсем по-другому отреагировал Фетхе.

– Что же тут хорошего, когда все, возделанное и созданное нашими предками, отдано неизвестно кому? «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!»

Мама рассказывала, что главной чертой брата в эти годы была едкая ирония по отношению ко всему окружающему. Впрочем, высказывал он её только в кругу самых близких людей.

– Главное, что дело живёт, а не погублено, – строго ответил дед, – мы сами найдем, чем заработать и что делать.

Вот так и определились судьбы трёх родных людей.

Летом 1940 года вся семья последний раз собралась вместе. Отмечали пятьдесят пять лет Сулейману и двадцатилетие Елены. Пришли все друзья и знакомые. Бабушка вспоминала, что никогда не было у них так шумно, многолюдно и весело, как в этот день. Её больше всего радовало, что прилетела из Москвы Тамара, теперь уже известный в Москве врач-офтальмолог, с ней прилетел её муж-хирург; приехал из Симферополя Фетхе. А уж Михаил и его сын, Семён, который немного ухаживал за Еленой, просто не уходили из их дома, помогая принимать гостей.

– Я тогда даже подумала – не к добру это, такая радость и веселье, – говорила бабушка. – Как в колодец смотрела.

Поздней осенью 1941 года немцы заняли Крым и вошли в Гурзуф. Тамара осталась в Москве, её муж ушел на фронт. Ушел на фронт и вскоре погиб Семён, сын Михаила. Фетхе избежал мобилизации и примкнул к немцам.

Он на один день приехал в Гурзуф, чтобы объяснить отцу свой поступок.

– Русские отобрали у нас все: религию, землю, виноградники. Немцы всё нам вернут, когда уничтожат большевиков и евреев.

– Евреи-то тут причём? У них тоже отобрали всё, впрочем, как и у русских. Разве в этом дело, что взяли, что дали. Есть твоя земля. С ней мы должны быть вместе: и в горе, и в радости.

– Да нет у тебя ничего! Только немцы всё вернут!

Сулейман страшно побледнел и тихо сказал:

– Вон из моего дома.

Больше никто в семье, кроме моей мамы, Фетхе не видел. Она разыскала его в 1968 году в Мюнхене. Они встретились как чужие. Просто убедились, что оба живы.

Я своего дядю не видел никогда.

Вскоре до нас дошли слухи, что он принимал участи в расстреле евреев под Симферополем. Дед закрылся в своей комнате, он никого не хотел видеть. Вернуться к жизни его заставила новая беда. Арестовали и бросили в тюрьму его друга, Михаила.

Надо сказать, что после известия о гибели единственного сына Михаил сник, постарел, утратил интерес ко всему. Когда фашисты пришли за ним, он воспринял всё как-то отчужденно. Но мой дед не смог вынести ещё одного удара. Он достал старую феску, надел новую рубашку и кафтан, бабушка говорила, что он так никогда не одевался в обыденной жизни, но своей одеждой он хотел подчеркнуть торжественность случая. Он решил пойти к коменданту тюрьмы и вызволить друга. Надо сказать, что Крым заняли румыны, но руководящие должности и войска СС, конечно, были немецкие.

Дед обратился к коменданту на чистейшем немецком языке.

– Моего друга, с которым я провёл вместе всю жизнь, арестовали как еврея. Но он иудей по вероисповеданию, а не еврей. Он караим.

– Да, мне известно, но это профилактическая мера. Вопрос о том, евреи или не евреи караимы, решается на самом высшем уровне. Не нам его решать.

– Простите. Этот человек сейчас подавлен. У него горе. Я ручаюсь за него. Мы прожили бок о бок всю жизнь. Он будет жить у меня дома.

Комендант расхохотался.

– Ну, нет. Уж лучше вы с ним в камере дожидайтесь решению фюрера.

Так мой дед оказался в тюрьме. Он был человеком сильным, здоровым. Как мог, помогал другим заключённым, тем более что ему разрешили передавать передачи. Особенно он беспокоился о Михаиле. Но всё было напрасно. У того не было желания жить. Через месяц он тихо скончался на руках у деда.