Текст книги "Эта маленькая Гео"

Клубника со взбитыми сливками

У Неё была работа и дом и больше ничего. И Она подобрала на улице пёсика-хромушку. Привела домой, покормила, вымыла, расчесала, вылечила. Специальный коврик постелила – место для сна. И стал бывший хромушка вести жизнь достойную, интеллигентную, дом охранять и в отсутствии хозяйки человеческие слова заучивать – «сидеть», «лежать», «дай лапу», «принеси тапочки», «молодец», чтобы вечером не дай бог не перепутать, не опозориться. И всё было хорошо.

Но через некоторое время пришёл за пёсиком мальчик. «Это моя, – говорит, – собака, только она у вас потерялась». А сам смотрит и узнать свою собаку не может. А ещё смотрит и видит – в миске у пёсика каша с сосисками, на кусочки порезанными, чтобы пёсику удобнее есть было. Не утерпел, наклонился и вытащил из миски кусочек и в рот сунул. Съел. Думает: пёсик не скажет, а Она не заметит. Заметила. Велела руки помыть и за стол сесть. В кашу масло добавила, сосиски горячие на тарелку выложила, огурчик зелёненький нарезала, и большую кружку компота со всякими ягодами налила, и всё это мальчику придвинула. Он съел и ещё попросил. «Нет, – говорит Она, – сейчас надо уроки учить. А как уроки выучишь, чай с пирогом будем пить». Ну, мальчик от неожиданности все уроки и выучил. Так у них и пошло: каждый день он все уроки учит, а потом они чай пьют и что-нибудь вкусненькое едят. И пёсика не забывают. И всё было хорошо.

Но через некоторое время пришёл за мальчиком папа. «Это мой, – говорит, – сын, только он у вас потерялся». А сам смотрит и узнать мальчика не может – румяный такой мальчик и не дерётся, и по лицу заметно, что умный. И ещё видит – на столе пирог стоит с вареньем, на кусочки порезанный, чтобы мальчику удобнее брать было. Мальчик ест, а папа смотрит, как он ест, и думает: вот бы попробовать. Только все отвернулись, он раз и взял кусок со стола. Один пёсик это видел, но ничего не сказал, глаза опустил и всё. Но Она тут же догадалась: кусок-то был последний. «Что же это вы, – говорит, – последний кусок взяли? Его специально для пёсика оставили. Да и не любите вы с вареньем». Папа стоит красный, как рак, правду о себе слушает. Потом взмолился: «Отработаю я этот последний кусок. Может, у вас утюг сломался, я починю». И действительно, утюг починил. А когда ремонт закончил, Она ему тарелку борща налила и котлеты с жареной картошкой на второе предложила. Он не отказался. Всё съел и добавки спросил, и ещё водочки бы. Но Она со стола убрала, крошки смахнула. «Кран у меня на кухне течёт, – отвечает, и так сердито. – Последний-то кусок не легко отработать». И остался папа мальчика последний кусок отрабатывать. Так у них и пошло: пёсик дом охраняет и человеческие слова запоминает, мальчик науки изучает, папа последний кусок отрабатывает, а Она проверяет, правильно ли у них получается. И у них правильно получается. И на радостях они чай пьют и обязательно что-нибудь вкусненькое едят. И всё у них было хорошо.

Но через некоторое время пришёл седой старичок, папин папа, дедушка мальчика. «Это мой, – говорит, – сын-кормилец и мой внук-утешитель, никак они в вашем доме потерялись». А сам смотрит и глазам не верит – мальчик румяный, вежливый, в тетрадке пример решает, а сын на стремянке, работает, книжную полку к стене привешивает, довольный, даже поёт, себя похваливает, мол, «молодец, как солёный огурец». Глянул дедушка на стол, а там вовсе не солёный огурец, а вареники со сметаной, и пар от них подымается. Дедушка над столом замер и пар нюхать стал. Глаза закрыл, так ему приятно сделалось. Но Она рукой пар этот развеяла и велела глаза открыть, чтобы дедушка ложку мимо рта не пронёс и сметаной скатерть не закапал. Но дедушка всё равно закапал – разучился он вареники со сметаной есть, забыл, когда и ел их в последний раз. «В таком случае, – говорит Она, – будете каждый день есть вареники со сметаной, пока не вспомните». На третий день дедушка перестал капать сметаной на скатерть и вспомнил, что в последний раз ел их аккурат в первую империалистическую, и тогда Она дала ему пирог с капустой, который он тоже совсем забыл и поначалу не признал. А когда вспомнил пирог с капустой, то оказался прямо перед шарлоткой, и тут дедушка окончательно сконфузился, потому что ничего подобного пробовать ему в жизни не доводилось. Но Она ему не поверила. «Не может быть, – говорит, – чтобы не пробовали. Это память вас подводит. Надо вам её тренировать». И права оказалась. Долго мучился дедушка, но вспомнил – ел-таки он эту шарлотку! Ел, хотя и не самолично, а так сказать, устами матери, в драгоценной утробе её обретаясь. Отменной кухаркой была мамаша, но до того утомлялась от господских бланманже, что для собственного потребления выпекала на скорую руку эту самую шарлотку и подавала её, золотистую, сахарной пудрой обсыпанную, гостям дорогим – старшей горничной Ефросинье Парамоновне и главному камердинеру Карлу Осипычу. Во чего дедушка вспомнил! Память-то как свою развил! Поразительный медицинский факт, без всякого внушения со стороны.

Так у них и шло всё: пёсик дом охраняет, уже все русские слова выучил, за французские принялся: «тубо», «апорт», «шер ами» и прочие. Мальчик в науках преуспевает. Любые трудные задачи как орехи щёлкает. Пишет без ошибок. Звёзды на небе в лицо узнаёт, музыке захотел учиться. Папа для него телескоп изобрёл, своими руками пианино смастерил – трудится без перекуров и радуется, что долго ещё ему последний кусок не отработать. А дедушка вспоминает, когда какую еду он ел, память тренирует. Она же строго за ними следит, и ещё за тем, чтобы у них всегда было что-нибудь вкусненькое. И всё у них было хорошо.

Но через некоторое время – через какое, точно неизвестно, но это «некоторое» было очень симпатичное время, даже обидно, что с ним случилось это «через», даже мне обидно, потому что я переживаю, когда случаются всякие «через», не люблю я этого, совсем не люблю! Ну, ладно, не обо мне речь. В общем, через… да… пришла мама мальчика, жена его папы. «Это мой, – говорит, – сын-наследник и мой муж-глава семьи, они у Вас тут ненадолго потерялись». А сама смотрит на свою семью и дивится: мальчик – вундеркинд, муж – трезвый как стёклышко, и папаша его не в маразме, и даже у пса порода появилась! И ещё смотрит – сидят они все за столом и едят клубнику со взбитыми сливками и даже собаке дают, и уже подчистую ягодки подбирают, ничегошеньки не остаётся. И не стыдно им! «От клубники умереть можно. От неё аллергия бывает», – говорит мама мальчика, берет его за руку и уводит. Тот, конечно, сопротивляется полегоньку, но куда денешься – мама-то родная, а не какая-нибудь. Пёсик виновато голову понурил и за ним – маленький, но всё-таки хозяин, жалко его… Папа мальчика посидел, подумал, потом встал, телескоп в коробку сложил, пианино под мышку сунул и пошёл следом. Семья, святое семейство, значит…

Она из окошка выглянула, видит – мальчик за руку с мамой и пёсик за ними в одну сторону удаляются. А папа мальчика с двумя неизвестными из дома вышел и в другую сторону направился, по дороге они уже телескоп на запчасти развинтили и пианино на плавленый сырок обменяли – для закуски.

«Ну, – думает Она, – хоть дедушка со мной. Будет мне про старую жизнь рассказывать. Очень приятно слушать про то, что никогда уже не повторится. И к чаю у нас обязательно будет что-нибудь вкусненькое…» И подходит Она к дедушке, чтобы сказать ему, как мирно, как славно они вдвоём заживут, и обнаруживает, что дедушка-то умер. Оказывается, чуть только он свою невестку завидел, маму мальчика, жену своего сына, – так сразу и умер.

Пришлось ей дедушку хоронить. Одна Она его хоронила. Я, конечно, ей помогла со всякими хлопотами, но дело тут не во мне. Я потому лишь о себе упоминаю в связи с этими похоронами, что когда мы с ней с кладбища возвращались, эпизод случился: щенок под ноги бросился, худой, грязный, фигура несуразная, глаза гноятся, препаршивенький. Она же наклонилась, погладила его и на меня смотрит. И я на Неё смотрю. Головой качаю, предостерегаю, мол, не бери, вон что из-за такого же произошло. Но Она со мной не согласилась. «Не из-за него, – говорит, – а из-за клубники со взбитыми сливками. Клубника совсем не сладкая была, а я сахаром забыла посыпать. Сама виновата». И тут Она подзывает к себе собачьего уродца, и тот бежит за ней, как ручной. Я оглядываюсь по сторонам – не затаились ли где поблизости его хозяева. Даже если таковых сроду не было, всё равно объявятся через… да… через… Я-то знаю всё наперёд, меня не проведёшь, но молчу, потому что Она, кажется, улыбнулась.

Радуга в слезах

1

Рассказывали мне, что, когда Джаник родился, его бабушка, мать его матери, вышла за порог дома и, отойдя подальше, в огород, стала причитать:

– О-ой, моя бедная дочка, бедная моя дочка, чем ты прогневала Бога, что он послал тебе такое испытание! Я уже старая, лучше бы Ты отнял у меня разум и дал его несчастному ребёнку! Ой-вай, пошли ей силы нести этот крест!

– Бабушка! – окликнула её через забор перепуганная воем соседка. – Что случилось? Почему вы так страшно кричите?

– Горе у меня, горе!

– Что за горе, бабушка?

– Ой, у моей дочки только что родился мальчик с совершенно круглой головой! О-ой!

– Почему же это горе? Что тут плохого?

– О-ой! А что же тут хорошего, если ребёнок родился круглым дураком!..

– Откуда вы знаете, джаник, он совсем маленький! Вырастет, ещё каким умным будет!

– Не будет! Головёнка такая круглая, что в ней только круглые мозги поместятся! Не зря русские говорят «круглый дурак», не квадратный какой-нибудь, а круглый…

Надо сказать, что много лет назад бабушка Джаника жила в городе Химки, совсем недалеко от столицы, и потому никто в селе не мог тягаться с ней в знании тонкостей русского языка.

– О-ой, не будет он умным никогда! Будет ещё более круглый, чем его отец! Бедная моя дочка! Бедная!

Тут появился отец Джаника и, услыхав последние слова тёщи, скривился и сказал:

– Почему бедная? Платья, шуба, всё есть, хочу не хочу, тоже покупаю! У такого мужа, – он постучал себя по груди, – бедная жена откуда возьмётся? – И добавил торжествующе: – Ниоткуда!

Соседка хихикнула и скрылась за забором, а бабушка Джаника посмотрела на зятя, на его совершенно круглую голову, с неизбывной тоской.

2

Когда Джаник подрос, то всё же закончил среднюю школу и решил поступать в институт. Надо заметить, что у Джаника было вполне нормальное мужское имя, привычное в родных краях, но как-то так получилось, что все вокруг продолжали звать его, точно младенца, Джаник. А ему-то что? Вон некоторые зовут его Жано, по-французски. Ну и пусть зовут, как хотят. Главное, что он сам для себя давно определил, кем станет – начальником, конечно. Вот тогда они его имя повторять будут, петь будут, как песню!

На совет приехали все мужчины-родственники и со стороны матери, и со стороны отца. Были среди них седобородые, с опытом, были и молодые, но уже вошедшие в силу. Разносторонние люди, уважаемые, многих национальностей, от греческой до немецкой, казанские татары, украинцы – ну, всех не перечислить. Сели они в саду и стали думать, в какой институт Джанику поступать, где за что платить придётся и сколько. Долго думали. День, два, три, ели, пили, думали… Непростое дело. Совсем разная цена, если платить за приёмные экзамены и за выпускные, и между этими крайностями тоже платить, но зато работа потом всё окупит, а вот если не окупит, если одна видимость получится…

– Да, – сказал Джаник, когда родственники, призвав его на третий день, спросили, что же он сам хочет. – Я хочу, чтобы меня все видели. В телевизоре.

При этих словах бабушка Джаника чуть не уронила блюдо с горячим пловом.

В результате долгих дебатов на мужском семейном совете было решено, что Джаник поедет учиться на журналиста.

– Как думаете, мама, – с надеждой и сомнением обратилась мать Джаника к своей матери, когда гости наконец разъехались и они остались вдвоём в летней кухне. – Сможет ли он там чему-нибудь полезному научиться?

– Нет, дочка, – ответила правду бабушка Джаника, пробуя свежий овечий сыр, и успокоила: – Но ты не волнуйся, там этого не требуется.

И была, как всегда, права.

3

Как Джаник учился на журналиста, сами понимаете, описать трудно. Поэтому выделим основное. У него было две белых рубашки, две в полосочку и одна такая жёлтая, как солнце. С водой тогда было плохо, обещали, что будут реки поворачивать, но так и не повернули. Джаник поначалу жил в общежитии, а потом снимал комнатку у хозяйки-гречанки. Свои рубашки он отдавал ей стирать в первое время каждую неделю, как бабушка велела, потом раз в месяц, для экономии, потом раз в два месяца, а потом устал возиться с этими чёртовыми рубашками, надорвался и уже где-то раз в полгода кидал вонючий тюк возмущённой хозяйке. Но менял рубашки при этом каждый день – тоже бабушка велела. Сначала носил одну белую, потом другую белую, затем одну в полосочку, другую в полосочку, а потом жёлтую, как солнце, и опять белую, и так далее, весь период до стирки. Представляете, каково это было в жару? Бывало, наденет рубашечку, идёт по проспекту, голова круглая над воротничком, точно футбольный мяч, сидит – красавец, все перед ним, естественно, расступаются и быстро-быстро так в сторону отбегают…

Да, редкостно самостоятельный был студент. Долго о нём помнили, всякие поучительные истории рассказывали, а девушки почему-то носики морщили.

4

Когда Джаник получил наконец диплом журналиста, встал вопрос о его трудоустройстве. Многие считают, что это вопрос нелёгкий, но в случае с Джаником это было не так. Вопрос оказался таким лёгким, что почти что его и не было. Ну, что может быть нелёгкого для человека, который кует свою судьбу сам? А Джаник её ковал! И потому он сразу определился директором в мастерскую по ремонту. Мастерская называлась комбинатом, а что они там чинили, Джаник в детали, в прямом и переносном смысле, не вникал.

Ради этого трудоустройства бабушка Джаника пошла к начальнику почты и попросила соединить её по телефону с сыном четвероюродного брата, жившим в городе Химки. Излагая свою просьбу этому сыну, она строго-настрого предупредила его, что пребывание её внука на должности начальника должно полностью исключать какую бы то ни было деятельность. То есть работать он не должен ни в коем случае, в конце концов, если будет необходимо, пусть лучше сядет в тюрьму ненадолго, но только чтобы не работал. «Иначе, – сказала бабушка Джаника, – я не отвечаю за все последствия его труда».

Сын четвероюродного брата бабушки Джаника, живя уже очень давно в городе Химки, несколько утратил духовную связь с древней родиной, но кое-что в душе у него осталось, в том числе привычка прислушиваться к словам старой женщины. И благо, что он этой привычке последовал, внедрив Джаника в безопасную ремонтную мастерскую с гордым названием «комбинат» за тысячи километров от города Химки.

На посту директора Джаник проявил себя самым замечательным для подчинённых образом: появлялся в аванс – получку, подписывал бумажки в папке «На подпись», брал из сейфа конверт с деньгами – и ариведерчи, дорогие товарищи. Дорогие товарищи его любили, в основном заочно, а в лицо иной раз не узнавали, путая с метрдотелем из ресторана напротив – у того тоже круглая голова сидела, как футбольный мяч, над воротничком сорочки.

Кстати, о сорочках. Теперь у Джаника их было пятнадцать, и он отдавал их в прачечную раз в месяц, строго, как велела бабушка. Но это занятие с рубашками все-таки его утомляло, и постепенно в мечтах он начал склоняться к тому, чтобы это делал кто-нибудь другой. В общем, он принял решение ковать свою судьбу дальше. И правильно – настоящий директор должен быть женат.

5

Прежде чем рассказывать о том, как Джаник женился, то есть сначала не женился, надо рассказать о том, как он был спортивным комментатором. Но ещё прежде этого стоит рассказать историю про папу Джаника, вернее, не вообще про папу, потому что здесь даже у бабушки Джаника не хватило бы запаса слов русского языка, а про то, каким образом он сломал ногу. И тогда многое станет прозрачным, как свежевымытое оконное стекло, и таким понятным, что не придётся объяснять простые вещи.

Однажды, это было давно, папа Джаника был ещё молодой, и у него была машина, автомобиль «Москвич». Конечно, гордиться тут особо нечем, но и стыдного тоже ничего нет. Говорят, многие приличные люди ездили на таких машинах, во всяком случае, раньше. Папа Джаника, ну, папа Джаника он другой, ему на нервы двигатель действовал: скорость небыстрая, за «Волгой» не угнаться. А у брата его – «Волга». Стоит им поехать, папа Джаника на своём «Москвиче» всегда отстаёт.

И вот как-то они поехали в горы. «Волга» легко идёт, а «Москвич» пыхтит, чух, чух, задыхается. Отстал. С трудом доехал. Вышли из машин, и брат его так доброжелательно говорит: «У тебя машина медленная, но зато прочная. На сто лет тебе хватит».

О-о-о! Папа Джаника как услыхал эти слова, как даст ногой по своему «Москвичу»! Раз! Раз! Ещё раз! И вдруг побелел весь и крикнул: «Проклятая машина мне ногу сломала! Я её сейчас с горы кину!» Вцепился в кузов и дверцу на себя рвёт. Еле брат его оттащил и в больницу на своей «Волге» на полной скорости помчал, вниз, прямо на операционный стол. А «Москвич» так на горе и остался.

Когда много лет спустя бабушка Джаника узнала об этом случае, она мимоходом обронила: «Чтобы раскусить человека, за которого выходишь замуж, нужно поговорить с его братом до свадьбы». Мать Джаника при этих словах виновато опустила глаза.

6

Про папу Джаника, думаю, теперь всё ясно. Тогда перейдём к самому Джанику, к той странице его биографии, на которой он запечатлён спортивным комментатором. Совершенно аналогичная история. Матч проходил в районном центре, куда приехала команда из области. Джаник всегда твёрдо знал, что из всех искусств важнейшее футбол, и потому решил, что матч такого значения это подходящий случай показать своё журналистское амплуа. Он пошёл к своему бывшему сокурснику, который хоть и уступал Джанику в самостоятельности, но тоже в своё время был заметной фигурой среди студентов, и купил ему бюллетень по ухо-горло-носу. А сам, как бы выручая товарища перед начальством, поехал вместо него комментировать, на замену.

Ах, такого комментария ни один стадион мира не слыхал! Вместо того чтобы взволнованно, но по-мужски сдержанно сказать в микрофон «Опасное положение у ворот нашей команды», он кричал: «Третий номер, урод, шевели ногами! Бери мяч, не то калекой сделаю! А, вот и защитничек явился… По плану бегаешь? Ты кого защищаешь? Смотри, колёса подрежут! А-а-а-а!!! Клади его, клади голого, прижимай, по маковке его!» Вратарю он пообещал, что, когда тот выйдет из раздевалки, бешеная крыса отгрызёт ему кое-что лишнее, что мешает ему прыгать. Ну а то, что он пожелал капитану команды противника, я решительно отказываюсь воспроизводить и устно, и на бумаге. Короче, когда, сверкая от гордости за свой талант, Джаник выходил из радиорубки, его встретили. И местные, и приезжие болельщики. Они объединились в едином порыве любви к Джанику и негромко скандировали слова из какой-то русской пьесы: «Мы хотим видеть этого человека!» О бешеной крысе Джанику оставалось мечтать, как о райском блаженстве. Его отделали, нет, точнее, его разделали, и так высококвалифицированно, что бедная мама Джаника приехала по специальному вызову в больницу.

– Бабушка очень на тебя рассердилась. Она сказала, что директор не должен быть спортивным комментатором, это ниже по должности.

Джаник застонал. На глазах у него выступили слезы.

– Голова сильно болит? – с жалостью глядя на с ног до головы перебинтованного первенца, спросила она.

– Нет, – промычал тот. – Голова совсем не болит.

Мама Джаника тут же вспомнила замечание матери, которая, провожая её, сказала: «За голову его не волнуйся, больше, чем есть, она пострадать не может», – и бедняжка тяжело вздохнула.

7

После этого болезненного события стало очевидно, что оставлять Джаника на свободе, без всяких ограничений и регуляторов, наедине с самим собой, чревато всяческими неприятностями и даже опасно. Едва освободившись от бинтов, весь ещё переливаясь жёлто-сине-лиловым цветом, Джаник немедленно откликнулся на осторожное предложение матери и заявил, что он уже сам, до её приезда, начал строить свои личные матримониальные куры и что его профессиональная работа спортивного комментатора была в этом отношении частью далеко идущего плана. Услыхав эту речь, мама Джаника испытала большое внутреннее смятение. Но чтобы лучше понять причины её состояния, придётся отступить немного назад и рассмотреть некоторые аспекты её собственного замужества.

Каждый раз, когда она пыталась объяснить себе мотивы, побудившие её некогда выйти замуж за папу Джаника, она все-таки не могла найти удовлетворительного ответа, объясняющего этот её неординарный поступок, – казалось, это мероприятие не прошло без особого космического воздействия, какой-нибудь космической волны. Конечно, тогда ещё, по молодости лет, она не была осведомлена об особом влиянии формы головы на внутреннее устройство головного мозга, но сомнения у неё были. А вот поделиться ими было не с кем: мама её, впоследствии бабушка Джаника, находилась в то время в городе Химки, а точнее, в городской химкинской больнице № 6-бис, где медицинские светила пытались выявить у неё специфический аллерген на закрытое помещение. Из-за этого вредоносного, хотя и не смертельного, аллергена она непременно засыпала на всех собраниях, где бы ни сидела, хоть и в президиуме, что, как вы понимаете, создавало ей ощутимое неудобство. Допустим, все свои, местные, знают, что это болезнь, и вины её нет, а прилично ли каждый раз объяснять это приезжему начальству? Времена были, разумеется, уже не самые суровые, но ведь начальство во все времена любит почёт и уважение, а тут, пожалуйста, уважаемая женщина, известный заслуженный педагог – и спит на глазах у всех!

Но если кто-то думает, что выявить аллерген на закрытое помещение легко, то смею заверить, этот педагог жестоко ошибается. Полгода мужи в белых халатах бились с подпольным невидимкой, мучая ни в чем не повинных амёб и крыс, пока всё-таки не выявили его. А когда выявили, то стало ясно, что науке он практически неизвестен. Нельзя же было допустить, чтобы бабушка Джаника боролась с ним один на один, – точнее, по-русски, одна на один, – поэтому ещё полгода они не отпускали свою пациентку домой на родину, исследуя этот феномен и попутно, впервые в научном мире, составляя рекомендации по его терапии и профилактике. Когда всё же они её отпустили, выписали, то домой она повезла заветную бумагу – справку с диагнозом «Аллергия на закрытое помещение» и строгое врачебное предписание избегать подобных помещений или, в крайнем случае, открывать все ближайшие к себе форточки.

Таким образом, в тот напряжённый и ответственный год, когда бабушка Джаника героически взаимодействовала с медицинской наукой города Химки, её дочь совершила одну маленькую женскую умственную оплошность, которая впоследствии и привела к свадьбе и дальнейшему рождению самого Джаника. Нет, не подумайте плохого – ни деньги, ни серьёзное положение претендента не повлияли на неё. И глаза у неё были открыты – она все-таки была, в первую очередь, дочь своей матери, а у той глаз, как скажет в рифму простой русский мужик, ватерпас. Поэтому натура будущего папы Джаника не казалась ей загадочной, но под воздействием, скорее всего, упомянутого выше космического фактора она и допустила незначительную вроде бы оплошность: решила, что под её личным влиянием и тем более рядом с такой выдающейся женщиной, как её мать, он непременно, ну, вы понимаете, да, именно – разовьётся, то есть, проще говоря, наберётся ума, потому что по молодости лет она не представляла себе, что человек может существовать с подобным монолитным состоянием мозгового вещества. Но, как показала её дальнейшая жизнь, – может.

Всё время до возвращения матери она посвятила сложнейшему педагогическому процессу, первым этапом которого было научить потенциального жениха молчать, то есть во всех случаях жизни говорить как можно меньше, а лучше совсем не говорить. Успехи были, но, увы, она так в этот процесс втянулась, что стала их подсознательно несколько преувеличивать, и только когда пробил час и её подопечный, или подопытный, – тоже своего рода вирус – предстал пред соколиными очами матери её, правда возобладала и открылась ей во всей своей неутешительной полноте.

«Этот случай пожизненный, с летальным исходом окружающей среды», – поставила свой диагноз будущая тёща, обогащённая длительным пребыванием среди народа города Химки и по части лексики, и по части прозорливости. Но было поздно – яд учительства, смешанный с отравой жалости к недоразвитому ученику, уже проник в юное сердце, не искушённое в борьбе с лучшими чувствами. Нет, не то чтобы она не поверила матери, боже упаси, – но она с ней не согласилась, первый и единственный раз, под воздействием, как уже говорилось выше, какого-то неизвестного космического затмения. Что и привело вскоре к семейной жизни и рождению Джаника.

Лишь одно из многих преподанных ему правил усвоил папа Джаника за период своего жениховства: «Женщина говорит, мужчина молчит. Мужчина говорит, женщина молчит». Это позволяло матери и дочери спокойно решать все насущные вопросы в доме, обеспечивая их нервной системе необходимый отдых.

Теперь понятно, почему, услыхав про брачные намерения сына, мама Джаника пришла в смятение. То, что первенцы наследуют род отца, это общеизвестно, но если при этом они наследуют особую форму головы… Не дожидаясь, пока заживут свидетельства беспримерной славы на теле звезды футбольного репортажа, мама Джаника помчалась домой, советоваться с бабушкой Джаника, что делать в сложившейся ситуации.

8

А ситуация сложилась весьма интересная. Вернее, она не сама сложилась, а сложили её умные люди. «Очень уважаемая семья, – гордо сказал папа Джаника. – Большая честь породниться с ними».

Бабушка Джаника выслушала зятя с тем выражением лица, какое бывает у человека, слушающего сводку по радио о том, что сейчас за окном светит солнце, когда там идёт проливной дождь и тучам нет конца.

На следующее утро она достала из шкафа своё лучшее платье, сменила в ушах простые золотые серёжки на бриллиантовые и выехала в областной отдел народного образования, прихватив с собой большой кусок замечательной свежей брынзы и бутылёк с молодым розовым вином домашнего разлива.

В тот же день, но позже, в ту пору, которую бывшие английские колонизаторы именуют файф-о-клок, бабушка Джаника уже в сопровождении самого заведующего народным образованием, а также опытного специалиста по правонарушениям малолетних и подростков десантировалась в пятикомнатном хрустально-ковровом замке своих потенциальных родственников.

Мать невесты удостоила их улыбкой. Глава семейства, некогда пошедший по торговой части и успешно идущий по ней всё дальше и дальше, принимая уважаемых гостей, счёл нужным показать им весь товар лицом: одеяла верблюжьи и пуховые, покрывала сирийские, ковры персидские и армянские, сервизы немецкие и китайские с перламутром и золотом, хрустали чешские, мебель полированная инкрустированная арабская и много всякого батиста, шелка, бархата и плюша со всех стран мира, а также серебряных подносов, ложек, ножей, вилок, подстаканников, люстр, бра и всевозможных золотых колец, медальонов, цепочек, браслетов в футлярах и футлярчиках.

Но десантники, возглавляемые бабушкой Джаника, не дрогнули. Даже опытный специалист по правонарушениям малолетних и подростков подавила в себе тяжёлый вздох сострадания к людям, обременённым такой непосильной собственностью. Начальник же отдела всего народного образования области строго попросил предъявить ему духовные ценности для молодой семьи. Бабушка Джаника хранила молчание, её государственный ум напряжённо работал. Она и бровью не повела, когда двое крупных дальних родственников хозяина дома выкатили в залу белый, как умирающий лебедь Сен-Санса, рояль зарубежной фирмы «Стейнвей» со всеми его сыновьями. Хозяйка дома милостиво продемонстрировала всем новенькие чистенькие клавиши, которых не касалась рука хоть какого-нибудь человека, играющего на этом инструменте.

Ни слова не говоря, бабушка Джаника поднялась с места, подвинула к роялю первый попавшийся антикварный стул, и – та-та-та-та – прозвучала тема судьбы из симфонии глухого композитора Бетховена. Все присутствовавшие содрогнулись, потому что искусство имеет необъяснимую власть над людьми, даже над теми, кто, кажется, давно пошёл по торговой части… Стало ясно, что развязка близка.

– Где же невеста? – спросила бабушка Джаника, и голос её прозвучал, точно голос контролёра «Предъявите ваш билет!» для безбилетного пассажира, и соколиный глаз её уловил внезапно разлившуюся бледность в лице хозяйки дома.

В дверях появился Джаник в рубашке жёлтой, как солнце, и в новеньком жениховском пиджаке, а рядом с ним претендентка на священное звание жены. С точки зрения скульптурной формы от снеговой бабы её отличало наличие ног и отсутствие метлы: она состояла из трёх шаров разной величины – нижний шар, средний и верхний, голова.

Бетховена немедленно сменил Штраус, причём деревья в венском лесу понеслись с чудовищной скоростью.

– Вальс! – закричал начальник образования всей области. – Танцуйте!

– Танцевать! – по привычке скомандовала специалист по правонарушениям малолетних и подростков. – Вынуть руки из карманов!

Редкая самостоятельность Джаника, ярко проявившаяся в студенческие годы, видимо, обострилась после травмы, потому что, хотя танцевать вальс Джаник не умел и вообще назначение танцев понимал как возможность на глазах у всех помять особу противоположного пола, тем не менее он решительно вынул руки из карманов и, возложив их на те участки тела кандидатки в жёны, которые, по его понятиям, соответствовали талии, не колеблясь, по команде, с места в карьер вовлёк упирающуюся жертву в некое сложное вихревое движение. Оно со стороны напоминало борьбу нанайских мальчиков, что неудивительно, поскольку в первые же такты Джаник несколько раз всей тяжестью суровой мужской ноги в ботинке припечатал беззащитные дамские пальчики в босоножках. Но мужественная претендентка не издала ни звука. Поначалу у неё ещё был шанс сохранить себя для лучшей жизни, но она, видимо, упустила момент, а после уже решила стоически принять свой жребий, который был в прямом смысле брошен ей под ноги. Бабушка Джаника, несмотря на всю ответственность, которая лежала на её плечах, не могла не пожалеть несчастную, когда та прямо-таки кулём зависла на Джанике, еле перебирая ногами.