Текст книги "Пока без названия"

Как-то Джоан, вернувшись из центра города, куда пару раз в неделю отправлялась по своим делам, задумчиво рассказала Анри и Эдвину, что, как ей показалось, видела Роберта. Он выбегал из аптеки, прижимая к себе что-то, и не заметил ее, так как очень торопился, и на лице его была написана явная озабоченность и тревога. «Красный джемпер, ведь это его..кто еще носит джемпер в этих местах» – проговорила она, и все поняли, что она не ошиблась.

В один из жарких дней, изучая трещинки на поверхности парты, Анри очнулся от голоса учителя, и осознал что урок начался, а Роберта все еще не было. Он попробовал убедить себя в том, что его друг рассеян, и в этот день не совсем рассчитал время и опоздал на автобус. Но прошло уже два урока, и Роберт так и не появился. Анри ждал его до конца занятий, и потом они с отцом еще немного посидели в машине в непонятной им самим надежде встретить его у школы. Вечер Анри провел в раздумьях, и даже не писал по обыкновению дневников, а набрасывал в уме разные варианты того что делать, если его друг не появится и завтра.

Но Роберт пришел. Однако выглядел он так, словно что-то случилось, и даже не пытался поговорить. Едва дождавшись конца урока, Анри почти бегом направился к

нему, но Роберт не двигался с места, и не пытался сделать того же самого. Напротив, он так и остался сидеть за партой, чуть склонив голову. Его затертый красный джемпер сейчас смотрелся на нем особенно сиротливо, и отросшие волосы выглядели взлохмаченными. Анри почувствовал как у него сжалось сердце. Он просто сел рядом с другом. Тот молчал. Анри молчал тоже. Внезапно Роберт не выдержал.

– Знаешь, Анри, когда ты выглядишь этаким молчаливым снобом, мне хочется называть тебя Дасти! – бросил ему Роберт.

«Это был перебор, нажать на это», – подумал Анри, ощутив неприятный укол где-то внутри.

– Если хочешь, расскажи что случилось, – негромко ответил он, пропуская предшествовавшие этому выводы.

Роберт же просто сгреб свои учебники с парты и молча вышел из класса. Анри ощутил все нарастающее беспокойство, и перебирал снова и снова все подходящие варианты того, что могло случиться, и как он мог бы сейчас помочь. Но поскольку он так мало знал о личной жизни друга, Анри захлебнулся в бесконечном множестве предположений, и откинул все от себя, решив пересилить себя и поговорить честно. Он догнал Роберта, когда тот уже выходил из здания школы.

– Постой! – закричал Анри, и все кто слышал это, пораженно взглянули на него. Они впервые слышали, чтобы Анри позволял себе так открыто эмоционально выразиться. Роберт остановился, замявшись, потом вновь рванулся вперед, но Анри нагнал его у выхода.

– Ты можешь рассказать мне. Нам! – взволнованно проговорил он, имея в виду всю их семью, – И мы решим как тебе помочь, ведь очевидно, что-то не так.

Роберт, чье нахмуренное минуту назад лицо вдруг изменилось, внезапно всхлипнул, и опустился на газон там же, где только что стоял.

– Ты не спрашивал о моей жизни, и я был рад, – неразборчиво ответил он. – Но сейчас мне и впрямь нужна помощь.. – последние слова утонули в потоке вырвавшихся слез. Анри ощутил, что и сам был готов заплакать, так как внезапная реакция друга буквально выбила его из колеи, и он растерял все слова, что хотел произнести.

В этот момент подоспел Эдвин, издали заметивший что с Робертом что-то не так, и усадив их обоих в машину, все трое молча поехал к дому. А после они провели несколько часов на их кухне, где Роберт без остановки рассказывал о себе, не в силах больше выносить это в одиночку. Анри всегда догадывался, что Роберту приходится нелегко, но узнав насколько, он просто тихо и печально смотрел на своего единственного друга.

Как рассказал Роберт, вся семья его состояла лишь из двух человек – его самого и его отца. Его мать оставила их, когда Роберту едва исполнилось несколько месяцев. Отец изо всех сил старался поддерживать их маленькую семью на плаву и брал на себя заботу о сыне.

– Две работы, приготовление ужинов и другие семейные задачи, – говорил Роберт, – всякие поделки к школьным праздникам, костюмы, – словом, все то, чем отцы редко занимаются..Он старался успеть сделать все, что мог.

Но постепенно, как они узнавали из его рассказа, год за годом, этот некогда полный сил и надежд человек сдавался под натиском охвативших его депрессии, гнева и

обиды, которые заплелись в тугой узел, о которой ему самому пришлось споткнуться. Несколько лет назад он серьезно заболел. С тех пор жизнь Роберта превратилась в бесконечную тревожную гонку за тем временем и вопросом, сколько ещё ему удастся пробыть рядом с отцом. Побыть рядом с единственным ему родным человеком.

Маленький по сути еще тогда Роберт вмиг повзрослел, когда в их жизнь вторглась новость о болезни.

В голове у Анри раз за разом простреливали догадки, почему он так быстро нашел общий язык со своим другом.

Роберту в то время некогда была размышлять о потерях, которые несла его собственная душа еще начиная с ухода матери, и теперь с угрожающим своей неизвестной точностью уходом отца. Жизнь их наполнилась неизвестными им ранее медицинскими терминами, которые угрожали тем, что разрастались все больше.

Наполнилась бутыльками и препаратами, рецептами и медицинскими манипуляциями, на которые едва хватало денег.

– Ему становилось все хуже и хуже в прошлом году, хотя он продолжал казаться более– менее как все люди, может чуть уставшим, – продолжал говорить он, – И отец, который никогда не хотел чтобы на него смотрели с сочувствием, никому, даже тем немногочисленным знакомым, которые иногда выручали его, никому кроме меня не сказал об этом. Он просто – это был обычный вечер у нас дома – подозвал меня к себе, отметив, что был у врача сегодня..После просто помолчал, зная, что я пойму, что несет под собой эта пауза.

Роберт перевел дыхание. Все молчали, было впервые слышно как громко на кухне тикают часы.

– И после того, как все стало ясно… отец предложил мне последнее путешествие вдвоем, пока у него еще есть силы. Он не знал точно, сколько оно может продлиться, и мне было нечего терять. Мы просто поехали куда глаза глядят. Он еще хорошо мог вести машину, мы останавливались, он принимал лекарства, отдыхал, и мы ехали дальше, разговаривая обо всем, кроме болезни. Я хотел провести все свое время с ним, он так ободрял меня! Мы оба делали вид, что просто путешествуем как любая другая семья, пусть нас всего двое. Но как раз перед тем как я оказался здесь, состояние отца вновь ухудшилось. Он решил, что мы остановимся в ближайшем городе чуть подольше, и он наберется сил, но..но вот в последние недели становится понятно, что дальше мы уже не поедем, и вчера ему было особенно плохо, что я даже подумал, что это..

Рассказ оборвался. Складывались в одно целое все детали. Роберт, выбегающий из аптеки с пакетом лекарств, Роберт, уходящий от разговоров о том, где и с кем он живет, Роберт, охотно обедавший у них дома и с благодарностью принимавший половину бутерброда Анри. Маленький одиннадцатилетний мальчик, шутивший без умолку, не желавший чтобы его жалели. Всем четверым было тяжело.

– Спасибо что выслушали меня! Это было..было нужно.. Мне пора! – вдруг встрепенулся Роберт – Мне нужно скорее ехать к отцу.

Он поспешно вскочил, сбивчиво направляясь к выходу. Эдвин не пожелал слушать возражений о том, чтобы подвезти его до дома, и Роберт не стал протестовать. Они с Анри сели на заднее сиденье и ехали молча. Роберт впервые назвал адрес, и им

оказалась маленькая квартира на окраине, которую они арендовали. Он вышел, еще раз поблагодарив, и поспешно исчез в проеме входной двери.

Город был освещен желтыми фонарями, и по дороге одиноко катилась машина. На пути домой Анри задумался о том, что их дружба теперь казалось ему немного иной. Как он признавал ранее, она была решительно значимой для Анри, выбравшемся из пребывания в одиночестве. Однако сегодня он понял, что именно для Роберта она была гораздо ценнее.

«Какое же бесчисленное количество разных миров соседствует друг с другом, вкладывается в единое пространство как мозаика! – писал Анри в дневнике той ночью.

– Я живу в своем измерении, где вращаюсь среди ощущений здоровья, свободы, личного пространства. Я пытаюсь разгадать тайные замыслы моих собственных мысленных сплетений. Я всегда возвращался в свой теплый дом, где был окружен любовью, где я был предоставлен самому себе, и занимался тем, к чему меня подталкивают желания, а Роберту приходилось взваливать на себя совершенно не предназначенную для ребенка ответственность. Она вообще ни для какого из возрастов не предназначена..»

Наутро Анри с родителями договорились, что попытаются помочь Роберту и его семье всем чем смогут. В школе Анри решительно объяснил другу, что не потерпит возражений, и Роберт не спорил.

– Хочешь познакомиться с отцом? – спросил он Анри, – Я рассказывал ему о тебе, он говорил, что наверняка ты ему бы тоже понравился.

Анри только кивнул. После школы они поехали сразу в квартиру к Роберту. Она была маленькой и сумрачной, словно ждавшая изначально того, чью печаль она постепенно убаюкает в своих неразборчивых красках. В углу комнаты стояла одна из кроватей, и видно было, что отец Роберта уже не поднимается с нее.

– Папа, это Анри, мой друг – просто сказал Роберт.

Анри подошёл ближе, борясь с ощущением словно трепыхавшегося голубя где-то глубоко внутри.

– Раз познакомиться с тобой, – отозвался Фрэнк.

Анри видел следующее: это был голос человека, уставшего бороться, страдать и спрашивать о причинах. Лет сорока, он был измучен болезнью, на лице пролегли отпечатки последних особенно тяжелых лет, но где-то в глубине глаз еще оставались маленькие напоминания о том, каким он был в молодости. Сейчас же единственным желанием его была надежда на то, что после его ухода о его сыне будет кому позаботиться. Это было последним испытанием для Фрэнка, так как из родственников у них были только родители оставившей их матери Роберта, с которым он никогда не был знаком, а они никогда не видели внука. Последнее, что он помнил о них, это то что в то время они жили в одном из недалеко расположенных городков, и изначально в его план путешествия входило разыскать их там, где они жили прежде, но оказалось что они давно сменили адрес. Теперь у него не было никакого понимания как быть дальше, что еще более ухудшало его состояние.

– Я тоже, – ответил Анри, отвечая на слабое рукопожатие.

– Оставим папу, – Роберт потянул Анри к выходу, видя, что отец прикрыл глаза.

Они перебрались на крохотную кухню. Анри отметил как она контрастировала с их собственной. Вместо красочных панно с европейскими пейзажами здесь были неровные белые стены – «Словно больничные» – пронеслось у Анри в голове. Вместо красивых чашек с оседающей в них кофейной пеной пузырьки с всевозможными лекарствами, приспособления для установки капельниц, измерения показателей и многое другое. Вместо теплого и домашнего уюта, который поддерживала Джоан, в мире Роберта был только он сам, и угасающий на его глазах отец, которого он горячо любил.

«Роберт ни дал ни малейшего понятия. Не жаловался, не намекал, не упоминал не только о их печали, но и том, что ему, возможно, даже нечем было позавтракать..Он носил свой тонкий истерзанный временам джемпер почти каждый день не потому что он чудак – а ведь неделю назад это было предметом издевательств над ним..У него просто нет и ничего другого. В этой квартире даже нет места для вещей..А еще мать, та, которую он никогда не видел! Он, кажется, живет так, словно она и не существовала. Роберт, полагаю, не подпускает даже близко себя к той черте, за которой можно дать себе слабину. Для него не было даже этой возможности..»

Анри внезапно понял, что ушел в свои мысли, и поднял глаза, но Роберт тоже был не здесь. Он мысленно пребывал в одной из реальностей, где не было всего того страха, что он нес на себе последние годы. О том, что он мысленно в хорошем месте, говорило его расслабленное выражение лица. Впрочем, секунду спустя оно собралось в прежнее напряжённое и готовое принять бой выражение, которое Роберт уже не считал необходимым скрывать от Анри.

Вечером Анри делился с родителями всем, что узнал сегодня.

– Я догадываюсь, что Фрэнк не знает где найти бабушку и дедушку Роберта. Он упомянул только, что предполагаемый адрес уже сменился. Сейчас же он даже не знает, захотят ли они взять на себя заботу о Роберте, если он все же как-то сможет выйти на них. И возможность такого исхода в данный момент убивает его сильнее болезни.

Ясные глаза его смотрели прямо на них. Джоан и Эдвин привыкли к подобным недетским высказываниями сына. Эдвин вызвался помочь разыскать их, с надеждой что удастся что-нибудь выяснить.

С тех пор дни Анри и Роберта изменились. На переменах они могли обсуждать новости о переменах в состоянии Фрэнка, и Роберт с готовностью рассказывал другу все, о чем приходилось молчать ранее. О течении их прошлой жизни до вторгшейся болезни, о том как его отец смело объезжал лошадей, и когда Роберт быт маленьким, он считал, что его папа – это рыцарь из королевского рода. О том, как Фрэнк помогал сыну с уроками, когда тот только начинал учиться, и всеми силами пытался заменить ему недостающую половину семьи, в отсутствии которой не переставал винить и себя.

«Помогал с уроками», – с нежностью подумал Анри. Ему никогда никто из родителей не помогал с уроками. Анри не требовалась помощь, ведь школьная программа всегда влетала в его сознание с легкостью. Она осаживалась там всеми базовыми знаниями, которое жаждали выявить учителя. И конечно, свобода даже в этом несложном деле всегда была его собственной инициативой. В этот миг он подумал о том, скольких моментов радостей и близости даже вследствие этого могли лишиться его родители.

Но эта мысль распозналась им самим как неверная, словно она дала начало другой, о якобы неправильности интуитивного поведения Анри, и была им в тот же миг рассеяна.

После школы друзья ехали уже к Роберту домой, где около двух часов проводили вместе с его отцом. Фрэнк был несказанно рад, присутствие Анри оживляло их с сыном неразомкнутую печаль, и ему в определенные моменты становилось лучше. Из– за болезни у Фрэнка ослабло зрение, и Анри читал ему книги, которые приносил по его просьбам из библиотеки, а Роберт просто благодарно сидел рядом, ощущая, что теперь он не один. Он был согласен хоть ненадолго занять пост лишь наблюдателя, а не того, кто ответственен за все разрастающиеся с каждой секундой события, и просто сидел по другую сторону кровати, периодически сжимая отцовскую руку. О той неизвестности, которая маячила впереди, он старался не вспоминать. Но заботы о ней теперь взяла на себя семья его друга, хотя Роберт не знал об этом.

Прошло уже пять месяцев с момента появления Фрэнка с сыном в их городе. Три последних из них друзья провели, погруженные в драматическое развертывание жизни Роберта, но ища всевозможные пути выхода для всех. Анри давно выяснил у Фрэнка имена родителей бывшей жены, и давно передал их отцу, обещавшему помочь если получится, но до сих пор новостей не было. И вот однажды Эдвин вручил ему написанный на стикере адрес и номер телефона, который удалось достать какими-то немыслимыми путями.

– Надеюсь, это они, – говорил Анри тем же вечером Фрэнку, вкладывая в его руку листок. – Но позвонить должны вы.

– Я справлюсь, – судорожно сглотнув, Фрэнк попросил время для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями, и телефон, – Не заходите ко мне, и не рассказывай пока ему ничего, – попросил он Анри, зная, что тот все понял.

Спустя час Фрэнк позвал их. Дрожащим голосом он передал им суть разговора. Анри достаточно было услышать две главные вещи. Первая заключалась в том, что родственники Роберта всю жизнь надеялись узнать своего внука и теперь хотят прилететь первым же рейсом. Вторая же, впившаяся в его ощущения выстрелом, оставившем его в живых, но причинившим большую боль, вытекала из первой, и заключалась в том, что они прилетят из Флориды, куда, как Анри сразу понял, они впоследствии намерены увезти и Роберта. Абсурдно обжигающая страхом и смешанностью чувств со всех сторон ситуация застала в разных проявлениях каждого из участников.

– Это ведь те самые новости, – кратко и тихо прокомментировал Анри и тронув за плечо друга, который все еще переваривал услышанное, попрощался и отправился прочь из дома, решив, что сейчас отца и сына нужно оставить вдвоем. Но до дома он не дошел. Анри остановился спустя пять минут у скамьи вдоль дороги, и дал скрутить себя появившимся внутри пугающим и болезненным ощущениями. Его дыхание словно сдавило спазмом, Анри пытался нащупать рукой невидимую опору, которой не было. Лишь спустя несколько минут ясность начала возвращаться.

«Сегодня я испытал ясную внутреннюю печаль, которая вещала из глубины меня», – писал из дома Анри, напряжённо и отчасти горестно. «Это было осознание о надвигающейся на меня перемене. Мой друг не останется здесь надолго, это знаю я,

это совершенно точно чувствует Фрэнк, это сейчас осмысливает сам Роберт. Я и не догадывался, что мне на самом деле так нужен друг. И вот спустя только несколько месяцев, сегодня я явно увидел поворот, который разделит нас. Я не знаю точно, что будем за ним. Что будет с Робертом, когда уйдет Фрэнк. Что будет со мной, когда уедет Роберт. Что будет с моим странным ощущением мира, которое всегда было наполненным лишь мной одним и мамой и папой, и лишь знакомство с Робертом, одиннадцатилетним мальчиком, виртуозно прятавшим за своим весельем глубочайшую боль, показало мне более полнокровные краски жизни. Что это за урок? Скоро это перестанет быть просто фразой, а станет нашим настоящим», – на этом Анри захлопнул тетрадь и выключил свет, запретив себе плакать.

А через три дня жизнь полетела стремительней ветра. Прилетели бабушка и дедушка Роберта, с первых минут признавшиеся им со слезами на глазах в том, как они винили дочь все эти годы, которая так поступила с ними обоими. Как они выразились, совсем не по-человечески, со всеми, кто сейчас впервые знакомился друг с другом.

«Почему же – это как раз очень по-человечески», – отметил Анри этот момент для себя, внезапно впервые проникаясь каким-то странным сочувствием к матери Роберта, причин поступка которой он не знал, и к ее родителям, которые сейчас неловко обнимали внука, которого видели впервые.

Это были совершенно странные дни. Бабушка и дедушка Роберта были славной, еще совсем не пожилой парой, и искренне расположенные к Фрэнку, поскольку догадывались о его тяжелой жизненной истории. Сам Фрэнк заметно приободрился, когда после долгого разговора с ними наедине в их квартире они искренне заверили его, что готовы взять на себя всю ответственность за дальнейшую жизнь единственного внука. Фрэнк впервые за многие годы, несмотря на его положение, почувствовал спокойствие. Он сделал все что он мог, и теперь его не так сильно терзала даже болезнь. Он просто хотел продлить последние недели или уже дни, которые он мог провести с Робертом.

Времени оставалось немного. Фрэнк настаивал, чтобы Роберт посещал школу. По вечерам они много говорили о том, как сложится его жизнь после. В один из удушливо-пыльных дней, выйдя из класса, Роберт и Анри заметили в коридоре знакомый силуэт. С печальным выражением лица. Роберт узнал деда.

– Нет! – вырвалось у него. – Нет, он..он..?

– Еще нет, но поспеши, – он поспешно увел Роберта, плечи которого вздрагивали по пути.

Анри смотрел им вслед. Учитель велел ему вернуться к урокам, и он повиновался, но мысленно был далеко не в классе, а там, в маленькой тесной квартирке, где его друг прощался со своим самым близким человеком, и эта тяжесть от невозможности помочь тому, кто сам стал для него близким, была невыносима.

Вечером он пришел к Роберту. Он нашел его во дворе, качающемся на качелях. Не замечая никого, Роберт ритмично, в тон скрипу старой конструкции, мелькал туда– сюда.

«Он словно укачивает себя», – осознал происходящее Анри. «Значит, все кончилось». Он догадывался, что прерывать происходящее нельзя, и просто сел на землю, обнял колени руками, и незаметно для самого себя стал повторять движение Роберта. На

город постепенно спускались сумерки, становилось заметно холоднее, а они все продолжали. Так они и выглядели со стороны, две несвязанные внешне друг с другом фигуры, укачивающие себя и вместе с тем свои рвущиеся через край переживания.

Когда Роберт спрыгнул, было уже совсем темно. Он направился к Анри и набрав побольше воздуха, вместил все тяжёлые слова в одно предложение.

– Он сказал, что любит меня. Что верит в меня. Что всегда оттуда будет приглядывать за мной. Он попросил не плакать о нем, а вспоминать наши хорошие моменты, наших лошадей, наши попытки сделать что-то, когда нам так не хватало помощи..И да, он просил не винить ее. И знаешь..он улыбался. .. – тут слезы покатились по его лицу, и он утирал их рукавом, продолжая говорить. – И еще – тут он даже рассмеялся, – Знаешь, ведь он мой папа, такой хороший, самый добрый, самый родной мне..он был всегда для меня главной опорой, он даже напоследок пошутил, что теперь во Флориде я должен научиться кататься на доске, и взял с меня обещание, – он прервался на миг, вспоминая голос отца, и ненадолго просто затих.

– Как я буду теперь один? – медленно отпустил он вопрос в воздух. – Я же знал, все это время знал, что все так закончится, но как мне быть сейчас, когда этот момент пришел?..

И он, не выдержал, снова зарыдал еще сильнее. Анри стиснул его плечо, и ничего не говорил, поскольку знал, что Роберту не нужны слова, а нужна лишь безмолвная поддержка.

Все формальности взяли на себя новые родственники мальчика, и уже через три дня были куплены обратные билеты, чтобы улететь домой, к океану, и увезти Роберта туда, где он ни разу не был. Анри был подавлен, хотя понимал, что другого выхода нет, и не выдавал своих переживаний чрезмерно, ведь Роберту было в сотни раз сложнее справляться со всеми переменами, которые уже случились и еще должны были случиться. Бабушка и дедушка Роберта жили в единственном отеле в их местности, и в последние ночи там же с ними находился и Роберт, поскольку вернуться в пустую квартиру для него было слишком тяжело, как рассудили за него, и он не противился.

Эдвин и Джоан, пришедшие на похороны Фрэнка, пригласили мальчика провести последний день и вечер в их доме.

Всем было грустно. Джоан порой тихо плакала, когда поглядывала из окна на мальчиков, сидевших у забора. В школу по понятной причине они оба не ходили уже несколько дней, и сегодня она хотела чтобы это оставшееся время вместило в себя все тепло, которое они втроем хотели подарить Роберту перед его отъездом. Днем она специально отлучилась в магазин, и выбрала для Роберта новый свитер, теперь зеленый, и даже успела вышить на нем небольшие буквы РБ, которые были инициалами. Теперь она упаковывала его в самую красивую бумагу, что смогла найти, и торопливо перевязывала весь сверток бантом, опасаясь, чтобы ее не застали за этим занятием.

За ужином они говорили обо всем. Иногда разговор замирал, наталкиваясь на печальные, еще очень свежие раны, иногда убыстрялся, и даже перемежался шутками и улыбками. Они обменялись адресами, хотя знали, что переписка не сможет заменить им обоим живое общение. Джоан и Эдвин вручили Роберту подарок, чем снова растрогали его, и долго обнимали мальчика, повторяя, как им самим сложно

расставаться с ним. Анри и не думал ревновать. Он удалился за своим собственным свертком для Роберта, в котором было его первое письмо другу, и он взял с него обещание, что тот не откроет его, пока не прилетит во Флориду.

С улицы посигналили. Все поняли, что за Робертом приехали. Его самолет был в четыре часа утра, и оставалось совсем немного времени. Эдвин и Джоан еще раз обняли Роберта, пожелали ему всего самого лучшего, и спешно удалились, оставив Анри попрощаться. Роберт замялся, и первым начал говорить.

– Анри! Я хотел попросить тебя еще об одном!

– Знаю! – ответ Анри не удивил Роберта, – Конечно, я буду навещать его.

– Спасибо, – прошептал Роберт, и Анри знал, как много это значит для него.

– Знаешь..ты научил меня как впервые можно ощутить жизнь за пределами себя, – сказал Анри. – Ты дал мне понять, что и для меня в мире есть родственные души. И не обязательно быть похожими, вернее, наоборот, не надо..Ты просто принимал меня таким, какой я есть. А ведь я странный.

– Да, ты странный, – усмехнулся, ухватившись за фразу, Роберт, и в его голове были и детские, и взрослые нотки.

– Кроме тебя, на это способны были только родители. А я не знал, способен ли я. Ты так много сделал для меня.. Я счастлив, что мог быть твоим другом, – твердо сказал Анри.

– Я счастлив, что мог быть твоим, – ответил Роберт, – Вы трое стали моей второй семьей в самые тяжёлые времена. Я всегда буду тебе благодарен.

Коротко обняв друга на прощание, Роберт сделал знакомое движение локтем, каким они приветствовали друг друга в школе, и не в силах затягивать невыносимый момент, который не давал ясности, увидят ли они друг друга когда-нибудь снова, Роберт поспешно побежал по дорожке, и спустя пару мгновений, машина исчезла в темноте.

Анри плакал. Он медленно побрел в дом, где на столе нашел обрывок бумаги. «Не позволяй им называть тебя Дасти» – было написано на нем знакомой рукой.

С тех пор, как Роберт уехал, Анри вернулся к прежнему одиночеству с удвоенной силой. Учился он все также отлично, но в тот период абсолютно без какого-либо желания. Школьная жизнь с ее ярмарками и выездами по-прежнему его совершенно не интересовала. Он соглашался раз в полгода поучаствовать в школьном концерте, как в тот памятный раз, в конце шестого класса, когда он должен был декламировать отрывок из пьесы. Эта задача удавалась ему без лишних слов блестяще, но, выйдя на сцену, он объяснился со зрителями, что сегодня настроен на иное. Потом, в созданной данным заявлением тишине, достал непонятно откуда взявшуюся маленькую скрипку, и спустя пару пауз начал играть. В это время Джоан, сидящая в полутемном зале, стиснула руку Эдвина, также изумленно сидевшего рядом с ней, с взволнованным вопросом: «Наш сын умеет играть на скрипке?» И далее за ним просились еще десятки в духе: «Ты знал об этом? Откуда у него скрипка? Ты хоть раз слышал, как он играет? Где он мог репетировать?», но эти вопросы растаяли с первым звуком, который Анри нежно извлек, прикоснувшись смычком к струне. Зал замер, и школьный учитель музыки, казалось, отбивал сердечным ритмом такт лучше музыкального метронома.

Музыка, которую передавал мальчик, была восхитительна, и исполнение ее было

великолепным, отточенным, чутким. Он не был автором, но он был абсолютным бриллиантом в тот вечер, впрочем, как и во все другие дни, по мнению многих людей, отчасти восторженных, отчасти завистливых, но тем не менее. Меньше всего это волновало самого Анри. Он просто делал то, что чувствовал правильным.

Он не забывал навещать могилу Фрэнка. Приходя на тихое маленькое кладбище, он приносил цветы, которые покупал по дороге сюда, раскладывал их, и садился напротив плиты. Иногда он просто сидел не двигаясь, ощущая себя обновленным этим всепримиряющим местом, или же приносил книгу, которую не успел дочитать Фрэнку в последние дни, и понемногу читал ее вслух. Однажды сторож кладбища заметил это, и растрогался, потому что узнал Анри, и понял, что этот человек ему не родственник в обычном понимании, а мальчик раз за разом бывал здесь.

Роберт прислал ему первое письмо. В нем он рассказывал, что совсем не могу найти себе места в новом доме, хотя его родные к нему очень добры, и как он обозначил,

«одаривают его любовью за все то время, что он был недоступен им ранее». Анри радовал его оптимистичный тон, хотя он прекрасно помнил, как его друг умеет скрывать свои настоящие переживания. «Во Флориде очень красиво, здесь замечательные закаты, тепло, широкие пляжи и порой особенно приятный океан. Бабушка с дедом купили мне доску для серфинга. На ней написано «Спасибо, Фрэнк», это так коснулось меня, Анри, где-то изнутри, что я проплакал всю ночь, но я им правда очень признателен», – писал Роберт.

День Анри проводил в школе, после уходил в свою комнату, где писал, читал, занимался уроками, позже спускаясь на ужин и немного общаясь с родителями. В его скрытности по-прежнему не было враждебности, и это ободряло их обоих. Вечера Анри проводил обычно у себя же в мансарде, наслаждаясь одиночеством, которое никто не смел прервать. Родители дали ему возможность полностью распоряжаться свободным временем, во многом опасаясь того, что после отъезда Роберта Анри даже под малейшим давлением может замкнуться еще больше.

С тех пор, как он отправил второе письмо Роберту, прошло уже два месяца. Ответ не приходил. Анри знал, что обычно оно добирается за две-три недели, и то, что Роберт не стал бы специально терзать Анри молчанием, зная, как тот ждет ответа. Но писем все не было. Предательское переживание грозило вылиться в хроническое, и Анри всеми силами пытался его остановить, вовлекая свой пытливый ум в различные мыслительные дебри и эксперименты.

Он бесконечно думал и размышлял обо всем, с открытыми и закрытыми глазами, сражаясь с тысячами голосов внутри. Выделял среди них мягкие и угрожающие, сильные и шепчущие. Выделял истинные и привнесенные страхом. Раскинув руки, лежа на кровати он смотрел на потолок, мысленно сдвигая точку фокуса до тех пор, пока тот не начинал вращаться и кружиться над ним, смешивая все карты, и это останавливало взмывающую время от времени волну грусти и сожаления от расставания с другом и его необъяснимого молчания. Лихорадочно рефлексируя, отлавливая и сравнивая потоки мыслей, Анри пытался определить их природу. Все это уходило в его бесчисленные тетради, наполненные его идеальным почерком: петли, тяготевшие к каллиграфическим, складывалась в многочасовые размышления обо всем, что происходило вокруг и внутри него. И все это тщательно пряталось. С виду он

как и всегда старался казаться просто молчаливым, и однажды, давным-давно, дав понять родителям, что не намерен обсуждать темы, затрагивающие неприкосновенные глубины его внутреннего устройства, он закрыл эту тему на многие годы. Со стороны для всех остальных это выглядело просто особенностью характера. Анри не был замкнутым в традиционном понимании. Он был в высшей степени интуитивен, и осознанно строил отношения с людьми вокруг по принципу максимально комфортного сосуществования без возможности затронуть его там, где было запрещено его внутренними ощущениями. Анри незаметно для всех проецировал свое беспокойство в новый поток. Так с виду относительно спокойно, день за днем, неделя за неделей, протекала жизнь этой семьи, и двое из них не подозревали, насколько масштабно неспокойные вещи совершаются в голове у третьего.