Текст книги "Пока без названия"

Когда машина остановилась, Анри сказал: «Дальше тебе нельзя, дружок. Ты подождешь здесь. Я приеду нескоро, но ты помнишь о чем мы с тобой договаривались. Спасибо тебе за то, что ты нашел нас..меня, особенно меня, когда я так хотел этого, но пока еще не знал об этом. Не скучай, увидимся!» – и, потрепав пса в последний раз, он вышел из машины не оглядываясь, чтобы не видеть, как тот заскулил и начал скрестись лапами в стекло машины.

Аэропорт был почти безлюден. Все время до посадки Анри сидел между родителями, держа каждого из них за руку, надеясь, что это простое действие позволит передать им все то спокойствие, которое все больше и больше заполняло его. Впоследствии это станет одним из самых любимых им чувств – когда он еще только на пороге чего-то нового, но внутренние сигналы говорят ему, что он абсолютно прав. Они обнялись в

последний раз, крепко и долго, как никогда прежде, и с улыбкой и радостным: «Все будет хорошо» Анри поспешил на посадку. Спустя полчаса его самолет взлетел, и из машины, припаркованной где-то внизу донесся дружный вздох. Еще спустя пять минут машина наконец завелась и медленно поехала в обратную сторону от аэропорта.

Мистер Майерс был прав. Анри снова пребывал в этом. На него пялились. В первый же день учебы, казалось, все свободные глаза смотрели на него.

«Что за чушь! – думал Анри – у вас всех сегодня первый учебный день, а каждый вроде бы разглядывает меня словно я ..»

– Инопланетянин! – шутливо бросил ему кто-то, проходя мимо.

«Ну вот», – несмотря на жару, Анри набросил на голову капюшон и даже затянул внизу завязки, оставив маленькое окно.

«Надеюсь это даст понять, что я закрыт для социальных контактов», – раздраженно думал он, протискиваясь по направлению к своей учебной аудитории. Он заметно отставал от всех в росте, хотя это было не столь вызывающе, как лицо, с которым Анри посмел родиться. «Это не дар, а проклятье», – в сотый раз подумал он, когда заметил, что на него с нескрываемым любопытством глазеет группа студенток, стоящих поодаль. Далее их толпа разразилась звенящим смехом, и он как можно скорее попытался скрыться как можно дальше от этих ощущений.

Тот день был необычен в каждом своем проявлении. Сначала Анри проснулся не в своей мансарде, а в маленькой, больше напоминающей пенал, комнатке, затерянной в одном из зданий кампуса. К счастью, ему повезло, и ему все же досталась комната на одного, на которую он делал настойчивый запрос, но теряющая из-за этого в размерах до минимума квадратных метров. Из коридора доносился непривычный гул и шум, что его раздосадовало, и больше даже не фактом присутствия, а тем, что он решительно ничего не сможет с этим поделать. После ему надо было спешно собраться, минуя привычный завтрак, и как можно скорее бежать через весь большой луг к зданию, в котором проводилось собрание и сразу же за этим начинались учебные занятия. Сейчас он понимал, что абсолютно дезориентирован внутри огромного здания, и понятия не имеет куда ему следует идти.

– Тебе помочь? – добродушно окликнул его кто-то.

Анри повернул голову. К нему обращался молодой человек лет двадцати пяти.

«Студент или преподаватель», – подумал Анри, а вслух ответил: «Буду благодарен. Мне нужна аудитория 403».

Незнакомец любезно и быстро объяснил ему как пройти поскорее, и пожелав поторопиться, кивнул и отошел. Анри бежал как мог, но все равно опоздал. Когда он вошел, все разом повернули на него головы. Преподаватель нахмурился и отчитал его за опоздание и неподобающий внешний вид.

– Немедленно снимите капюшон, – проговорил он, обращаясь к Анри, который совсем забыл, что выглядит так, словно затянут в глубокий скафандр, поскольку ему было вполне комфортно.

– Сейчас же, или я не разрешу вам остаться в подобном виде, – настаивал лектор. Анри сдался. Неохотно стянув с головы капюшон, его волосы вырвались на свободу и все уставились на него. Он уже слышал, как по аудитории пронесется шелестящий

шепоток удивления. Но это было намного большее, чем просто возгласы удивления, кто-то ахнул и присвистнул, однако вполголоса начавшиеся было разговоры остановили сами себя под суровым взглядом профессора. Анри, желающий всеми силами в этот момент стать невидимым, прошел за место на первом ряду, и наконец выдохнул, когда преподаватель вернул внимание аудитории на себя.

«Физическая красота в традиционном понимании часто достается тем, кому совершенно неважно, есть она или нет. Хотя, думал бы я так, если бы выглядел совсем иначе? Пожалуй, все же да. Я должен отработать с этими условиями, хотя совсем не рассматриваю их для себя в качестве обязательных или вообще желанных», – появилось в его дневнике во время перемены.

До обеда они оставались в этой же аудитории, прослушивая вводную лекцию с плавающим, по мнению Анри, предметом разговора. Всё целиком, произошедшее сегодня, изрядно утомило его, и он был рад поскорее добраться до своей маленькой комнаты. Заперев дверь, Анри мгновенно ощутил облегчение. Слова весь мир пребывал в его полном контроле, и никто без его позволения не мог помешать ему наслаждаться временем наедине с собой и своими размышлениями. Раньше это пространство поддерживалось понимающим отношением родителей, однако сейчас он убеждался все более явно что здесь для этого ему придется охранять свои границы намного активнее. В подтверждении его мыслей, в этот миг кто-то с силой стукнул ему в дверь. Судя по удаляющимся шагам, это были просто веселящиеся новоиспеченные студенты, и никто специально не старался вломиться в его хрупкий мир. Анри снова мысленно благодарил всех, кто помог ему отвоевать для себя пусть эту маленькую, тесную комнатку, но зато она была комнатой на одного, что было относительной редкостью. Мысль о том, что сейчас у него могло бы не быть возможности быть одному, по-настоящему ужаснула его. Он беспокойно лежал какое-то время на кровати, а после заснул.

Проснувшись около шести вечера, он ощущал себя разбитым, и решил пройтись, по пути позвонив родителям. Трубку подняли с первого же гудка. Самым ровным тоном Анри объяснил, что день прошел хорошо, им не о чем беспокоиться, у него все в порядке и условия самые замечательные. Попрощавшись, он понял, что его снова клонит в сон по причине множества разных переживаний. Он отменил ежевечерние заметки и завел будильник на час раньше. Анри не намерен был больше никогда опаздывать и попадать в ситуацию, подобную той, что принесла ему много неудобств сегодня. С тех пор он приходил почти на все занятия, сливаясь с основной толпой зевающих студентов.

Спустя несколько дней к Анри начали привыкать. Тем, кто учился с ним в одной группе и постоянным преподавателям он примелькался, а остальным просто нужно было чуть больше времени, но вскоре факт, передающийся студентами в форме: «Ему всего пятнадцать, ты бы видела его, у меня чуть глаза на лоб не вылезли, вот это данные» и многое другое больше не был в распорядке дня. Анри понемногу расслабился, когда обнаружил, что в одно утро уже не испытывал стопроцентной потребности спрятаться под слоями одежды и бейсболкой, которую, несмотря на неприятие этого головного убора, ему приходилось теперь иногда носить.

«Довольно странно, – писал он, – я вижу определенное сходство в том, как я жил ранее, еще до своего нового расписания в школе, и тем, как я живу сейчас. Я посвящаю все свое время учебе и занятиям, после сижу в библиотеке, изучаю много книг помимо, а потом прихожу к себе и пишу-пишу-пишу. Очень, очень похоже. Кажется, это какая– то цикличность, местами немного обновленная. Я словно внутри той же пружины, но на ее более высоком витке».

Он поморщился, так как пришедшее в голову сравнение ему самому решительно не понравилось. В голове сразу запели хором мысли о том, что с этой пружины нужно спрыгнуть. Обычно такие разговоры доводили его до исступленно-изматывающих мыслей, которые вконец обесточивали его, и он просто приказал себе остановиться.

«Всю жизнь я так или иначе стремился к одиночеству, иногда желая его сильнее, иногда меньше. И вот впервые у меня в распоряжении практически половина всего времени, когда я один. И я не могу понять, нравится мне этот или нет. Хотел ли я этого, или же это казалось мне таким приятным, когда не было моим».

Анри признавался себе, что во время его разговоров с родителями, когда они оба то и дело передавали трубку друг другу, а на фоне нетерпеливо повизгивал Хаф – в эти минуты нечто сладко-сентиментальное щемило ему сердце. «Я, кажется, раскрываю в себе способность чувствовать полнее, – осторожно осознавал он, – Прежние скрепы словно рассыпаются, то ли от времени, то ли от ненадобности. Не знаю достоверно, нужно ли было все эти годы жить бок о бок с родителями в такой броне. Хотя что я пишу..конечно нужно было, тогда нужно было..иначе казалось неподходящим для меня. Всё изменчиво, даже в тех вещах, которые когда-то казались монументально незыблемыми, и это бесконечно интересует меня», – закончил он.

За Анри присматривали с первого дня. Тинейджер – как его поначалу называли работники кампуса – довольно быстро адаптировался в новой среде. Называли ровно до момента, когда Анри поворачивался к ним и начинал говорить, и всякие подобные определения в его адрес казались безумно неподходящими. Он обедал и ужинал в местной столовой, иногда, если не было терпения засесть за дневники или книгу, он прихватывал шоколадку из аппарата и бежал к себе. Джоан упаковала тайком ему с собой маленький чайник, и сейчас он был безмерно раз, что она позаботилась об этом. Его аскетичная комнатка была совершенно не похожа на его дом. Стены были персиковые, и он никогда бы не выбрал этот цвет, и теперь просто примирялся с ним. Кровать узко вписывалась в угол, и напротив стоял потертый столик и стул. Далее втискивался шкаф, и чуть далее находился туалет, на это его личное пространство заканчивалось. Девять квадратных метров, абсолютно безликих, которые он постепенно, как бы сам вкладываясь, вливаясь своими острыми краями в обстановку вокруг, наполнял собой. Через неделю он повесил на стену одно-единственное фото – на нем были изображены он с родителями и Хафом, через несколько дней после того, как Эдвин нашел пса на дороге. Анри смотрелся на снимке совсем юным, даже не подростком, но это фото всегда нравилось ему. Пожалуй, одно из нескольких тех, что вообще были ему по душе. Сейчас это воспоминание явно скрашивало его тесное жилище.

«Спасибо, что у меня нет клаустрофобии, иначе я бы умер от страха в первую же минуту, когда мне показали этот пенал. К счастью, если мне вдруг становится немного

не по себе от этой крохотности, я всегда могу закрыть глаза, и стены вмиг разлетаются в стороны, и вся бесконечность всего что вокруг – моя. Интересно, насколько широко пользуются этим другие люди? Живут в этих мирах ли, или же все завершается в той точке, где сижу я как простой физический человек ?» – размышлял подолгу он, незаметный для всего остального мира.

Студенческий мир, раскинувшийся вокруг, все больше располагал к себе Анри тем, что здесь решительно никому ни до кого не было дела. Он понял, что в большинстве случаев это негласное правило работало, и это, как ему казалось, разительно отличалось от того, что происходит в школах. Многие, как усвоил Анри наблюдая за своими одногруппниками, которых видел чаще других, или же просто за студентами – многие, как ему виделось, впервые в жизни глотнули здесь свободы. Для одних это было простым логическим шагом к чуть большему. Однако для части других, большей части, это был период, когда можно было сломя голову броситься в водоворот безумных увеселительных развлечений, вечеринок и бесконечных пьяных развлечений. Подобные празднества периодически вспыхивали то там, то тут в пределах кампуса, и всякий раз были немедленно подавлены администрацией, что, впрочем, только распаляло азарт и пыл участников. Все играли в эту игру активно и воодушевлённо, блестяще справляясь с ролями хулиганов, прогульщиков, отличников, жмущихся к стенке, малолетних оппозиционеров и распускателей рук – словом, вся цветущая всеми красками яркая охапка.

Анри всегда держался особенно далеко от подобных развлечений. Во-первых, он никогда бы сам не пошел в этим места, лопающиеся от количества громкого шума и необузданности участников. Во-вторых, его никогда не приглашали, зная его о намерениях игнорировать это. В-третьих, некоторые просто презрительно фыркали от мысли, что «этот малолетний безумный блондин» мог бы обнаружиться на подобном сборище. И все были правы по-своему. Анри тяготел к учебе, восполняя жаждущие его внутренние порывы к знаниями и, следуя раскладке внутри собственного мира, стремился к ясности во все более широком и широком понимании, и это явно уводило его в начальные годы прочь от всех вечеринок. Так же тихо и наедине с собой он встретил своё шестнадцатилетние, попросив родителей не приезжать и не устраивать сюрпризов, поскольку этот день ничем особенным для него не казался. Он разве что сопроводил его крохотным круглым тортом, который был отчасти похож на те, что прекрасно удавались Джоан, и обойдясь более безо всяких праздничных атрибутов, задул мысленную свечу и представив родителей с широкими улыбками, сам улыбнулся им.

Он любил территорию кампуса в теплую погоду. Газоны, брызжущие в глаза нестерпимо зеленым, то и дело проглядывающиеся цветы, могучие деревья, у корней которых по традиции располагались с книжками студенты – все не переставало радовать его каждое утро. Традиция сидеть под деревом была для него из тех, что Анри воспринял с восторгом. Если выбрать удобное время и место, то можно расположиться удобно и незаметно для большинства, ощущая как лицо овевает свежий ветерок, присутствовать одновременно и в звуках, и в запахах, и в книге, и в теле в конце концов, и это давало ему большее ощущение соединения со всем вокруг. К тому

же, прислонившись к стволу любого из исполинских деревьев, он чувствовал себя защищенным.

Университет Анри также полюбил, но полюбил не сразу, только когда уже перестал слишком обращать на себя внимание всех вокруг. Он раз за разом убеждался, что выбрал интересное на данном срезе для себя направление, хотя не исключал возможности впоследствии направить свои желания иными путями. Почтенных профессоров, звенящих проседью в висках, сменяли молодые энергичные лекторы, и эти различия в образе мысли, подаче, лексике и самом материале, которые вливался в головы слушателей, представлялся Анри идеальным синтезом всего, что он мог желать.

Его изначально отметили как студента из «отдельной категории», за которым и в преподавательской среде приглядывали чуть пристальней. Он понимал, что это неизбежно, ведь пятнадцатилетних студентов на потоке больше не было, и меньше всего администрация кампуса и самого университета хотела, чтобы принятого на особых условиях подростка поймали с чем-то неположенным на одном из молодёжных сборищ. Но уже в первые полгода всем невидимым взорам стало понятно, что Анри вряд ли позволит себе совершить что-то подобное, и напряжённый взгляд со стороны сменился скорее безмерно заинтригованным необычностью их нового ученика.

Первые годы учебы запомнились Анри глубинным погружением в укоренённый здесь уже не один десяток лет учебный поток, величественный и полноводный, как он описывал его. Он чувствовал, что влился в него абсолютно и благополучно следовал его направлению. Его оценки были стабильно высокими, его работы неизменно привлекали внимание и похвалы. Начиная с того самого первого большого эссе, которое он тайком направил мистеру Майерсу, все остальные, которые он писал по долгу учебы, неизменно восхищали его преподавателей свежестью взгляда и новизной, так легко контрастирующей с традициями, при этом не принижавшие их, а просто выясняющие новые грани уже познанного, казалось бы, на сотни тысяч раз. Это послужило причиной того, что однажды один из его профессоров пригласил Анри к себе.

– Я читал многое из того, что ты пишешь, Анри, – сказал он ему, – и у меня есть предложение для тебя. Я , как ты может слышал, являюсь совладельцем журнала об образовании и психологии, ты конечно знаешь о нем, и считаю, что именно такого автора нам не хватает. Совершенно особенного, гениального в своей широте понимания мира, при этом поразительно то, что ты вполовину младше всех тех, кто в основном пишет статьи. Я не могу упустить тебя.

– Да? – Анри почувствовал живой отклик.

– Ты можешь спросить о позиции стажера, вот адрес и телефон. Думаю, ты сможешь обогатить издание, внеся в него что-то свое, и кое-что зарабатывать на этом, – закончил тот, передавая Анри листок бумаги.

Анри радостно кивнул. Писать в журнал, название которого его уже окрылило тем, что он и сам любил его, было чрезвычайно привлекательной идеей. Он тут же направился в офис издания, откуда вышел спустя полтора часа с первым заданием. Сотрудничество, начавшееся в тот день, сложилось настолько удачно, что Анри не переставал быть одним из постоянным авторов данного журнала практически на протяжении всего

времени, что был студентом. Позже условия несколько изменялись в его пользу, но теперь у Анри была первая в его жизни деятельность, отвечающая его желаниям легкости и приятного времяпрепровождения в абсолютной полноте. Он давал себе все больше и больше выразиться через слова, страсть к которым испытывал неизменно всю свою жизнь, и приятным побочным явлением этого было то, что на его отдельный счет перечислялись определённые деньги, которые он не собирался тратить, дожидаясь действительно нужного повода. Те средства, которые ему давали родители, вполне устраивали его, поскольку Анри не тратился совершенно ни на что, кроме основных нужд студента, таких как еда, учебные принадлежности и необходимые мелочи.

Развертывание широты его внутренней картины мира, как отмечал сам Анри, неслось с величайшей скоростью, граней его становилось все больше и больше, и к концу первого семестра, когда студенты дружно покидали аудиторию после итоговых зачетных мероприятий, Анри ощущал себя совершенно другим, не тем ребенком, который когда-то с колотящимся сердцем сел в свой первый самолет. Находясь по– прежнему здесь, он не мог оценить всю степень того, как много он работал умственно, и как в глубине его затребовал отдыха разумный голосок. Назавтра Анри предстояло лететь на неделю в Аризону. Контраст между зимой и летом впервые широко готовился предстать перед ним, обновив его чувства, окрасив их новым переживанием, новым ощущением слитности всего, и именно в таких противоположных понятиях.

Спустя сутки его обнимали две пары рук вдвое сильней, чем однажды здесь же при прощании, а выбравшийся из заточения в машине Хаф лизал лицо Анри с таким неистовым рвением, что заставил того расхохотаться на всю округу. Это прорвало плотину, и он вдруг почувствовал в себе желание рассказать родителям обо всем, что он узнал за эти несколько месяцев. И впервые – впервые за все эти годы, Анри проговорил с родителями весь вечер, которые не веря своим ушам, слушали и слушали его, запечатлевая этот момент в своей памяти насовсем. Джоан не могла поверить, когда Анри дал ей один из журналов, сказав что внутри его собственная статья. С тех пор она собирала все, чтобы не пропустить не одну, и чрезвычайно гордилась этой коллекцией.

К вечеру Анри внезапно понял, что его ресурсы истощились. Его внезапная откровенность изумила его самого, но он уже не в силах был анализировать эти внезапные всплески, которые сами пожелали быть высказанными. Поэтому, почувствовав, что сил практически больше ни на что не остаётся, просто отправился к себе. Подниматься по такой знакомой скрипящей четвертой ступенькой лестнице казалось необъяснимо странным и в то же время таким волшебным. Он отворил дверь и заглянут в комнату. Казалось, Джоан и Эдвин не изменили ни одной вещи в его комнате, только лишь было заметно, как Джоан заботилась о чистоте, но пространство, созданное Анри, оставалось нетронутым. Слабо веря в происходящее, Анри упал на свою кровать, и позвав пса, немедленно провалился в сон. Хаф традиционно сложил на него все четыре лапы и голову, и, повиляв в темноте хвостом несколько минут от внезапного счастья, заснул тоже.

За ночь Анри не видел ни одного сна, и спустившись лишь к обеду, снова был тем же самым Анри, только заметно повзрослевшим в глазах родителей. Словоохотливость, которая лилась из него вчера, исчезла, уступив место привычной им всем молчаливой

сдержанности. Анри вернулся к прежней стратегии, но мысленно то и дело возвращался к эпизоду вчера, какого сам от себя никак не ожидал. Сегодня они все вместе планировали навестить всех родственниками со стороны Эдвина, которые очень хотели увидеть его и послушать о том, как Анри провел полгода, и он догадывался, что там его будут встречать словно героя, и накапливал внутренние ресурсы. Вечер удался, Анри делился кое чем особенным из изученного, умело выбирая в какую сторону повести разговор, который сам же только задавал направляющими фразами, а в остальное время только наслаждался спокойствием и вернувшимся на эти короткие дни ощущение хоть уже и какого-то детского, но домашнего атмосферного пространства.

Остальные пять дней пролетели как пять минут. Никто из них не успел оглянуться, как Анри снова отправился в дорогу, и в одном из домов снова взяли терпеливую паузу ожидания. Самолет нес Анри в заснеженный город, где в маленькой комнатке вот-вот загорится свет, и продолжится первый не ни что не похожий взрослый год этого вполне в чем-то взрослого молодого человека.

Неделя, проведенная дома, очень приободрила Анри. Он чувствовал себя так, словно принял освежающий душ, чем на самом деле был такой знакомый с детства пыльный, щекочущий, и теплый воздух родных мест. Анри вернулся в привычную учебную колею, попеременно появляясь, как и прежде в здании университета, столовой, библиотеке, редакции журнала и своей комнате. И всегда, по воскресеньям, если было не слишком холодно для долгих прогулок, он бывал на своем любимом лугу, теперь полностью засыпанном белым чистым снегом, прохаживаясь вокруг деревьев и протаптывая новые тропинки в его спокойном покрытии. Как-то ему в голову пришла идея приносить с собой маленький стул, и усаживаться прямо под любимым деревом, прикоснувшись спиной с его стволу, который неизменно изобиловал чувством абсолютной спокойствия. Летом места под деревьями часто были заняты такими же любителями понежиться в их тени и заботе, которую представляли его могучие ветви. Сейчас же, в январе, как по волшебству окрашенном медленно идущим снегом с крупными хлопьями, его любимое место было не тронуто ничьим посторонним интересом, и под которым он с наслаждением усаживался с блокнотами и книгой, сэндвичем в свертке, и, казалось, мог сидеть так пока мороз не начинал намекать ему о том, что на сегодня хватит.

Однажды, в один из таких выходных, Анри привычно устроился под сенью и какое-то время оглядывал окружавшую его местность, которая понемногу становилась все больше похожим на его пусть и временный, но все-таки тоже дом. Кампус еще спал, и утомленные субботними развлечениями студенты даже не начали приходить в себя, а кое-кто только нетвердо возвращался домой, стараясь сохранить привычный невозмутимый вид. Анри улыбался, в очередной раз отмечая отсутствие в себе желания присоединяться к подобным действиям. Он вынул тетрадь и ручку, и принялся стихийно заполнять пустые строки. Руки в перчатках пока не чувствовали холода, и резво исполняли мысленные намерения, опережавшие друг друга.

«Вчера на меня смотрели две девушки, которые были явно старше меня. Они были обе одеты довольно откровенно, и, признаться, обе были довольно привлекательны. Но те сигналы, что они посылали, мне совсем неинтересны. Я, безусловно, нахожу внешнюю

красоту также очень притягательной чертой, но мне настолько набила оскомину своя собственная история с этим, что кажется, я ношу очки, которые не видны на лице, но абсолютно заслоняют меня ото всех вещей, пока представляющимся мне второстепенными. Я вижу через них только то, что сам выделяю в качестве главного акцента. И это точно не совпадает с настойчивыми взглядами, которые эти взрослые студентки посылают мне. Не знаю, когда-то очки пропустят эти флюиды, так как их все больше и больше, но пока я не зря добился для себя права изучать мир раньше и шире, и пока мне достаточно того, что есть и что и заполняет все мое настоящее..» От написания мыслей его прервали. Кто-то бесстрашно сел в снег рядом с ним,

заставив его мгновенно захлопнуть тетрадь. Убедившись, что ему не показалось, Анри повернул голову, и с удивлением узнал того самого молодого преподавателя, который в первый день помог ему найти нужную ему учебную аудиторию. С тех пор несколько Анри раз встречал его в коридорах, но они не пытались представиться или хотя бы поздороваться, хотя явно узнавали друг друга.

– Я решил познакомиться, – словно прочитав его мысли, завёл разговор незнакомец. Анри ждал продолжения. Пшеничные волосы, выбиваясь из-под шапки, пружинили с его лба, словно давая ему еще какое-то подобие приватности, но он был расположен к собеседнику.

– Признаюсь, ты один из самых необычных студентов, что я когда-либо видел. Правда, я преподаю всего третий год..Меня зовут Сэмюэль Вик, Сэм, но тебе лучше называть меня мистер Вик, так будет мм, правильней. Хоть я и не веду у тебя.

– Мое имя Анри.

– О! Нечасто встречал людей с таким именем. Не встречал, если быть точным.

– Что вы преподаете? – задал вопрос Анри, уводя разговор в иную сторону.

– Литературу! – охотно откликнулся Сэм. На вид ему было максимум около двадцати шести, идеальная прическа, видевшаяся даже из-под шапки, классическое тёплое пальто на двух бортах, отглаженные брюки и блестящие ботинки. Все это великолепие по-прежнему утопало в снегу.

«Наверняка преподает классическую литературу», – подумалось Анри вслед за этим.

– Классическую литературу – словно эхом откликнулся Сэм.

Анри немного недоверчиво взглянул на него. «Нет, он не может читать мои мысли», -

со смехом отклонил он идею, подброшенную воображением.

– Я знаю твою историю. Тебя приняли на три года раньше, чем остальных студентов. Ты действительно умен, даже феноменальное умен, как поговаривают в нашей среде. Анри было приятно это слушать, и он поблагодарил. Солнце внезапно разрезало дымный зимний день, и день яснел на глазах.

– Что ты пишешь? – задал вопрос Сэм.

– Ничего особенного, так, заметки, – отговорка Анри вроде бы сработала.

– Ясно, – кивнул Сэм и поднялся, стряхивая снег с брюк, – не буду мешать, просто с того самого дня, как я заметил тебя среди учеников, мне любопытно было познакомиться. Кстати! Если тебе интересно, скоро начнется дополнительный спецкурс по моей тематике. Ты можешь посещать его вместе с моими будущими учениками, пока записались около двадцати человек, и я был бы рад увидеть тебя среди них.

Анри поблагодарил за предложение, попрощался, и вернулся к своим мыслям. Птицы в его голове запели внезапно и звонко. Писать больше не получалось, эта встреча перетряхнула его мыслительный поток, взболтала его, и Анри, все больше наслаждаясь теплотой, возникшей внутри, задумался о предложении мистера Вика.

«Почему бы не сходить, – думал он, – Я нигде не бываю кроме своих занятий, и успеваю делать все, хотя и трачу на идеальное прохождение программы все свое время. Однако надо узнать расписание этого семинара, может, это предложение я получил не просто так, чтобы в ту же секунду забыть о нем».

И, договорившись с самим собой таким образом, Анри открыл одну из книг и погрузился в затейливый мир истоков психологических учений всего мира. Он читал медленно, понемногу, время от времени поднимая глаза, дабы дать усвоиться в его голове знаниям, только что почерпнутым со страниц. В эту игру увеличения внутренней эрудиции он не уставал играть почти никогда. Он словно ловил в себе импульсы копнуть в какой-либо сфере чуть глубже, и тут же стремился закрыть образовавшийся проем тем, чего в тот момент требовал его внутренний жаждущий информации голос.

Около полудня Анри оторвался от книги и задумчиво сжевал принесенный с собой сэндвич. Потом, ощущая себя все лучше и лучше, он просто посидел какое-то время с закрытыми глазами, бесконечно благодаря за то, что он сейчас мог найти себя в этом моменте и искренне насладиться им. Следом в его голову потоком хлынули мысли о признательности за то, что ему хватило терпения и уверенности в своих силах чтобы быть сейчас здесь, за то, что его семья разделила на всех вопросы, связанные с оплатой учебы, и заботиться об этом они начали намного ранее, чем Анри пришло в голову подумать о том, чтобы уехать учиться раньше..Надо же, думал Анри растроганно, все отчётливее понимая, насколько для своей семьи во многом именно он являлся центром, о котором говорили с благоговением и восторгом.

Дни сменяли ночи, и их снова сменяли новые дни. Книга за книгой, тетрадь за тетрадью, новое за новым – все это время было нескончаемый вихрем кружения и смены состояний для Анри. Еще одно чувство, ранее не подававшее знаков о себе, начало просыпаться в нем – чувство глубокого удовлетворения от того, что все идет так, как он задумал изначально. Он ощущал больше любви и благодарности самому себе, больше мыслей о том, что он вправе собой гордиться – раньше такие мысли пролетали мимо, так как Анри считал их теми, что родились с ним, но сейчас они были приукрашены словно понемногу проклевывающей близостью с самим собой. Он оглядывался назад, даже на те восемь месяцев, которые провел один в огромном и совершенно ранее чужом для него городе, и понимал, что он сделал многое из того, на что не решились никто на его месте или в его возрасте. Главной своей радостью Анри видел то, что ему, не без помощи врожденных качеств и образа мышления, удалось отстоять свой настоящий путь, опыт которого он проходил сейчас. И он отстоял свой путь перед тем, который в обществе традиционно сочли бы более правильным.

«Как же все-таки мне повезло с родителями, – раздумывал он, – я ведь только сейчас начал понимать, насколько серьезной авантюрой выглядит для них отпустить меня сюда в таком небольшом возрасте. Как, должно быть, они себе не находили места..да что я, как они себе и сейчас его не находят».

И внезапно подскочив, он накинул легкую куртку и побежал к стационарному телефону, откуда обычно звонил домой. Торопливо набирая кнопки, он волновался

–Да? – ответил женский голос.

– Мама! – торопливо начал он.