Текст книги "Пока без названия"

Его имя Анри. За всю его жизнь разными людьми множество раз будет отмечено, что оно довольно странное для того, кто родился и провел детство в засушливых местностях Аризоны. Его первый дом был затерян в глубине головокружительно красивых оранжевых скал в объятьях свистящих ветров, и казалось, находился поодаль от всего остального мира. Именно в тот вечер, ставший отправной точкой его рождения, в этом маленьком городке случилась пылевая буря. Она была весьма необычной по силе своего молчаливого воздействия, поэтому среди местных жителей мальчик получил кличку Дасти, правда, совсем не прижившуюся, потому с того момента, как он впервые осознал себя, Анри словно отбрасывал ее всякий раз, небрежно вздрагивая плечом.

Со времен казалось бы угасшей эпохи пыльных бурь, вечер в день его рождения был мистически пугающим и тихим. Даже скорее безмолвным, вследствие того что огромное пылевое облако, накрывшее все близлежащие городки, в том числе и родной город Анри, обесточило собою все вокруг, и погрузило всех в дымную и напряжённую тишину. Ее-то и разомкнул он своим первым криком, который стал единственным в тот вечер, потому что после этот мальчик с металлически синими глазами предпочел хранить молчание, и словно про себя, с первых же секунд жизни, обдумывать происходящее. Это было одной из первых странностей, которым потом не переставали, тихо поджимая губы, удивляться его родители и окружавшие его люди, припоминая, каким особенным был даже тот день. Один из самых волнующих в году, когда внутри в городе замерло малейшее движение на улицах, аэропорт не принимал рейсы извне, и казалось, вся мощь земли, затемнив видимость, взяла паузу для чего-то важного.

Важным был Анри.

– Ребенок абсолютно здоров! – пробасил врач, который чудом, практически наощупь, добрался вовремя до их дома сквозь пылевую завесу.

В ответ ему взбудораженно кивнули две головы, не в силах оторвать глаз от нового человека.

– Вы уже выбрали имя? – спросил он, смягчаясь в голосе до родственных нот.

– Да! – хором ответили родители, по-прежнему не в силах вымолвить что-то еще кроме, донельзя поглощенные первой встречей с сыном.

– Оно было уже давно подобрано, – чуть слышно добавил женский голос позже. Анри нравилось его имя, и он был всю жизнь благодарен матери, выбравшей его.

Джоан – так ее звали – любила рассказывать историю о том, почему она остановилась на нем еще задолго до рождения сына. Это чарующее имя для нее было символом начала по-новому счастливой жизни, которая взяла отсчет с ее первой поездки за пределы того места, где она родилась. Как и тысячи других людей, живущих в своих провинциальных городах, она мечтала вырваться из него туда, где все будет иным, непохожим, и оттого бесконечно волнующим. Переживания и трепет сопровождали ее, когда она садилась в своей первый самолет, направлявшийся в заветный город. В то лето двадцатилетней Джоан посчастливилось воплотить свою мечту именно в тех представлениях, которые она внутри себя придумала с детства. Все сложилось как в ее собственной сказке. Двигаясь от упоения к восторгу, окольцованная шармом Парижа с первых же минут, она позволила себе сделать все ощущавшиеся правильными шаги.

Именно там, в Париже, во время небольших каникул, ее давнее желание соединилось с мечтой ее родственной души, которую она встретила там в лице будущего отца Анри. Едва сойдя с самолета и совершенно не чувствуя усталости, Джоан отправилась в место, которое представлялось ей особенным, хотя большинство туристов всегда подразумевают под особенным другое, однако она понимала свои истинные желания и в потертом вагоне уже ехала по направлению к собору. Выйдя на площадь, она замерла, на секунду прикрыв глаза. Прислушалась к звукам, шуршанию голосов, и после, отдавшись ощущению, просто смотрела, вдыхая с каждой минутой атмосферу этого места. Две возвышающиеся башни, красивейшие резные детали, история, словно слившаяся в нечто единое здесь – она не могла надышаться духом чего– то совершенного незнакомо, но такого близкого ей. Она знала, что ей необходимо попасть внутрь, и даже огромная очередь туристов не остановила ее. Она приготовилась ждать, понимая, что это время тоже содержит в себе множество приятных обещаний, поскольку можно просто предаться своим чувствам и впитывать, наблюдать, любоваться. Именно здесь ее, одиноко стоящей в тонком бежевом плаще, окликнул мужской голос. Она оглянулась. Молодой человек, явно американец, стоявший чуть поодаль так же один, поздоровался с ней и спросил, может ли он познакомиться, пока они будут оба стоять в этой длинной очереди.

– Я знаю одну страшную тайну об этом месте, – серьезно произнес он, – о ней обычно умалчивают.

– Теперь я никак не смогу отказаться, – весело ответила она, и он подошел ближе. Он показался ей милым и ненавязчивым, над их головами пели все звонче птицы, словно расправляя крылья под раскрывающимся солнцем и вторя колоколам.

Незнакомец представился и начал рассказывать ей все что знал об этом месте, она слушала его с нескрываемым интересом, и постепенно они продвигались ко входу в собор.

– Так в чем же секрет? – спустя час снова спросила Джоан, когда они уже подходили ко входу.

– На самом деле он не такой уж и пугающий. Внутри есть винтовая лестница, по которой нам предстоит подняться, я видел ее на картинах. Обычно художники рисуют то, что открывается сверху, но я однажды обнаружил то, что больше не встречал нигде, это была старая книга..Так вот, примерно на середине пути наверх слева от стены есть один отличающийся камень. Он словно лежит зеркально в общей кладке. Если успеть рассмотреть его, пока будешь подниматься, с тобой непременно случится то, чего ты желаешь.

– Похоже на одну из типичных туристских историй, – мягко заметила она.

– Да, но тут есть один особенный момент: исполнится то твоё желание, о котором ты даже не догадываешься. Ты еще не знаешь, что хочешь этого, и поймешь это позже. Такая вот партия с забеганием вперед.

– Это странно, – произнесла Джоан, – и вот этот факт определенно отчасти пугает.

– Тем не менее, я не собираюсь упускать эту возможность, – ответил он, – как по мне, в этом есть большой азарт.

И они прошли внутрь с намерением отыскать тот символический камень. Тогда они еще не знали, что больше не расстанутся надолго с тех самых минут.

Джоан страстно любила этот период из своего прошлого, и желала сохранить в своей жизни ощущение счастья, зародившееся в тот самый день, в одной из красивейших европейских столиц, куда они оба из разных городов приехали на лето. Они полюбили друг друга практически мгновенно. После в тот день они вместе обошли несколько других заветных мест, поужинали в уличном кафе, и договорились встретиться снова. И снова, и снова, с утра до вечера, все время они проводили вместе, пока им обоим не стало ясно, что несмотря на то что еще несколько дней назад они не знали о существовании друг друга, теперь все будет иначе. На четвертый день они решили снимать одну квартиру на двоих, хотя втайне это ошеломляло смелостью их обоих, о чем они признались друг другу много позже. Три месяца они прожили в этот кружащем флере очарования в те далекие годы, и теперь этим решением – с выбранным еще тогда именем – Джоан навсегда забрала это место с собой, пусть даже в этих буквах. И Анри вместил. Вместил бархатные вечера на зеленых холмах, слитые с розовыми закатами и пьянящим своим течением языком, вместил звонкие отклики мостовых на быстрый топот двух пар ног по направлению к маленькой уютной квартирке, вместил всю любовь, которая вспыхнула однажды, и пылала яркими красками по сей день. И тысячу вещей помимо.

Эдвин, отец Анри, был высоким крупным молодым человеком с бородой и лучистыми глазами. Он вырос в большой семье среди младших братьев и многочисленных родственников. В их доме всегда было шумно, светло, весело, в нем всегда теплился запах вкусной еды, всегда держали множество домашних животных и восторженно прославляли семейные ценности и общее единение. Дом всегда был светом и приютом для многих, и сам Эдвин был открытым, добрым, жизнелюбивым человеком, надеявшимся сделать прообразом своей семьи то, что подарила ему его собственная в детстве. Та судьбоносная встреча с Джоан, едва ему исполнилось двадцать два, случилась, как он сам говорил, «по велению сердца». Она была откликом на внутренний импульс, подтолкнувший его именно в Париж, чтобы потом именно в то время, именно в тот час решиться заговорить с девушкой в толпе. Его семья всегда исповедовала идею следования своим мечтам, и родители, и братья тепло поддержали его как старшего, и благословили его провести лето во Франции, при этом значительно ужав свои собственные расходы на этот период.

Эдвин писал семье письма и отправлял открытки, в которых пару раз расплывчато намекал на то, что внутренний голос вел его правильным путем. Спустя три месяца настало время возвращаться в Америку, и вот он уже стоял на любимой старой пыльной дороге не один, а с Джоан и их общей жизнью, начавшейся в первый день пребывания в Париже. Три месяца, проведенные вместе, не расставаясь ни на минуту, дали понять им что всю оставшееся им время они хотят провести не иначе.

Джоан была похожа на эльфийку, хрупкая красивая девушка со светлыми волосами, чуть младше Эдвина, легкая, цветущая душа из Огайо, приехавшая воплотить свои давние мечты о Европе, и встретившая именно там того самого человека. Вместе, после недолгих размышлений, они приняли решение остаться в родном городе Эдвина, не отдаляясь далеко от его родственников, тепло и с восторгом принявшей Джоан в семью. Там же, в единственной церкви в городе, под тихие и искренне радостные

слезы родителей Эдвина и ликующие крики его братьев, они произнесли друг другу свои трогательные клятвы, и заложили начало своей истории.

Это был маленький американский городок: несколько десятков фирм и офисов, несколько традиционных зданий из красного кирпича, одноэтажные домики, разбросанные по местности, десяток магазинов, библиотека, больница, церковь и школа, и еще один бар, на вывеске которого давно перегорели лампочки, так что название перестало читаться, но все и без этого знали его наизусть. И это место оставалось в том же провинциально-очаровательном и неизменном виде, когда несколько лет спустя появился на свет Анри.

Они жили в небольшом доме, стоящем у дороги. Дом был деревянным и с виду очень простым, рукой Джоан выкрашенный в нежные пастельные тона, в то же время он стойко защищал как мог всех, кого приютил внутри. Эдвин с отцом и братьями продолжал дело их семьи, уже преобразованное с течением времени, и вкладывал в это всю душу. Джоан высаживала цветы в созданном своими руками маленьком саду, старясь вдохнуть в него побольше европейского цветочного шарма, и они раз за разом не всходили, ибо климат был суровым и сухим до бесконечности, но она не оставляла попыток. На их заднем дворе отлично приживались лишь кактусы, которые, впрочем, редко, но цвели нежными сиреневыми цветами, и тогда Джоанн брала старый деревянный стул, вынимала лучшую кофейную пару из кухонного шкафчика, и сидела напротив с чашкой кофе и любовалась этом быстроуходящим, но таким радующим сердце моментом. Все, не только члены семьи, но и соседи и просто знакомые знали, что это время нужно отдать ей полностью, чтобы побыть наедине с воспоминаниями и мечтами, и понимающе оставляли ее.

– Сагуаро расцвели! – время от времени замечал кто-нибудь из местных жителей, любуясь Джоан, которая вопреки своему обыкновению не махала приветственно рукой у забора, а спрятавшись от аризонского солнца под зонтом, посвящала свое время рассматриванию распустившихся ненадолго цветков на теле зеленых колючих исполинов.

В этой семье все решалось по взаимному согласию. Панкейки на завтрак, покупка нового комода, выбор радиостанции или же совместное обсуждение будущего – все повороты и выборы были пропитаны благодарностью, поскольку оба они, родители мальчика, с первого дней знакомства и начала страстных отношений искренне любили друг друга, а его самого, изменившего их семью навсегда через несколько лет своим появлением, впоследствии с удвоенной силой.

Едва ли все люди, встречавшие Анри хотя бы однажды, могли назвать кого-то красивее чем он. Его поистине удивительная внешность была первым фактором, заставившем врача, а потом и остальных поразиться и зашептаться, и более того, меняясь с годами, он только сохранил и приумножил эту особенность. Его волосы цвета пшеницы вились, поразительно контрастируя с синевой глаз, и любой прохожий всегда, бросая беглый взгляд на мальчика, на секунду останавливался и отдавал свою мимику во власть изумления. «Таких божественно красивых лиц не бывает», – проносилось в головах этих людей. Они часто отворачивались, силясь стряхнуть наваждение, словно взявшее их в плен оцепенения после его слишком взрослого взгляда, и возвращаясь в свою реальность чувствовали себя лучше, отправляясь прежними путями. В его

родном городе к исключительности Анри постепенно привыкли, но стоило только семье вывезти его за пределы, как они неизменно наблюдали одну и ту же реакцию. Джоан, безусловно, льстило наблюдать его воистину ангельскую, а может и с примесью дьявольщины красоту, и она с первых же дней видела в этом условие того, что таким же особенным будет и жизнь их сына.

С раннего детства самой частой реакцией Анри на окружающий мир было проницательное молчание. Впрочем, оно не давало ни малейшего повода усомниться в наличие блестящего ума и огромных способностей, стоящих за этим философским безмолвием. Анри был первым и единственным ребенком Эдвина и Джоан, и его отношения с ними, впрочем, как и практически каждые отношения Анри с кем бы то ни было, нельзя было назвать ни в коей мере обычными, стабильными, или же близкими – для них вообще не было ни одного подходящего определения. Родители беспокоились, постоянно пытаясь найти эту невидимую связь и, не находя явные подтверждения ее, бесконечно расстраивались и вновь собирались. Оба они, сохраняя в целом жизнерадостность и бодрое расположение духа, иногда давали запронить в себя мрачные мысли о том, что возможно, их семья – это исключение из правил, и их ребенок никогда не захочет быть с ними в контакте и сблизиться. Однако далее их спальни эти разговоры не выходили, и эта непростая тема всегда поднималась только между ними. Эдвин относился к практически затяжному молчанию сына даже более болезненно, чем Джоан, но также не подавал вида. Он скрывал свои чувства по поводу того, что его сын скрывает свои чувства, и эта цепь долгое время оставалась неразомкнутой.

Бывало, играя с маленьким Анри на заботливо постланном на деревянном полу паласе, со всем своим энтузиазмом, Эдвин катал по нему детские фургончики и грузовики.

– Арррарррр, – изображал он рычание мотора, надеясь вовлечь и сына в активную игру. Анри молчал, поглядывая на него со стороны.

– Джоан, он только что слегка приподнял бровь! – закричал Эдвин, – Клянусь, он сделал это! Наш восьмимесячный сын иронизирует над моими попытками резвиться с детскими игрушками!

Из кухни сквозь шум и звуки готовящегося ужина донесся легкий смех Джоан.

– И над моими попытками вовлечь его в то, что свойственно обычным детям, тоже.. – чуть тише добавил он, решившись тогда в очередной раз признать, что это их совместное путешествие будет не таким, как ему представлялось.

Анри рос и схватывал все на лету, а некоторые вещи, казалось, умел делать еще до своего рождения, так виртуозно они ему удавались. Отсутствие прямой обратной связи, кроме чувственной, заметно било по настрою Джоан, когда она взялась обучать Анри буквам и впоследствии чтению. Она использовала разные карточки и рисунки, объясняя основы для сына с разных сторон. Он слушал ее, внимал всему, что она говорила, но ни один из предложенных слов не читал и ничего не произносил. Она пыталась угадать в его серьезных глазах хоть какие-то ответы, и совершенно терялась.

– Возможно, он понимает меня, просто не произносит как и всегда ничего..или же не понимает, боже, мне кажется, иногда мой настрой можно еле наскрести на самом дне..Иногда мне становится так страшно, что это никогда не изменится.. – говорила она Эдвину вечерами.

– У меня нет ответа, – говорил он в ответ жене, – но я знаю тебя, и уверен, что ты все равно будешь продолжать.

– Да, буду, – устало соглашалась она, – даже если ничего не меняется, я буду..

Однажды перед Рождеством Джоан пребывала в приподнятом настроении от процесса приготовления имбирного печенья, которого всего она напекала огромную гору, чтобы потом угощать всех родственников и соседей. Она, напевая всем известные песни, ловко расписывала печенье разноцветными кулинарными красками, порхая по кухне и иногда прикрывая глаза в поиске новых сюжетов и идей. Трёхлетний Анри подошел к столу и серьёзно разглядывал итоги ее работы, затем, потянувшись за пакетиком с кремом, он дал понять, что желает поучаствовать тоже. Это очень обрадовало Джоан, и напевая еще веселее, она обняла сына и выдала ему все необходимое, сразу отлучившись к духовому шкафу, чтоб вынуть готовую партию. Вернувшись к столу через пару минут, она увидела, что он ничего не раскрасил, потому что был занят с имбирным алфавитом, который она по традиции выпекала каждый год, чтобы составлять слова, как она их называла, «имбирные поздравления». Руками Анри на столе было выложено «thank you», причем недостающую букву он собрал из обломков других, рассыпавшихся печений. Сам он уже исчез из кухни, оставив только это негласное послание. Потрясённая, Джоан опустилась на стул, чтобы осмыслить то, что Анри, как он только что дал ей понять, вполне уверенно освоил алфавит и манипуляции с ним.

– Я же занималась с ним не зная как он воспринимает это, он прослушал в моем исполнении несколько детских обучающих уроков.. да, он всегда, еще с рождения перебирал книги, ощупывал, кусал их.. – взволнованно передавала она Эдвину.

Тот только что вернулся домой, завершив в этом году деятельность в отцовской компании. Он отправился на кухню посмотреть на буквы, которые нетронутыми лежали на прежнем месте. Даже разводы от муки по-прежнему были на месте, Джоан не смогла ни в чем нарушить целостность этой картины.

– И как всегда не было никаких откликов. Ты просто продолжала, не зная, нужно ли это, а ведь он все-все усваивал и понимал! – сделав глубокий вздох, ответил он.

– Это так удивительно! – взволнованно подхватила Джоан, – Наш сын так мало контактирует с нами, да что там с нами – вообще со всеми напрямую..Это выглядит так, что человек со стороны засомневается, умеет ли он вообще говорить и мыслить, но сегодня, Эдвин!..Сегодня я отчетливо увидела, что он уже знает так много, и так много нам еще покажет..А еще..мы же постоянно говорим ему о своей любви, а он хоть и не дает сомневаться в том, что тоже любит нас, но ведь он не произносит и этих слов..И тут вдруг, увидеть эту надпись, словно впервые за три года, я      она заплакала, не в

силах продолжать, и дала этим чувствам затопить ее всю.

Сын заговорил с ними постепенно, порционно, часто только по необходимости, чего требовали условия, ведь Анри рос, и все больше вещей так или иначе требовали его непосредственного участия и голоса. Месяц за месяцем, Анри становился чуть более разговорчив, иногда всего лишь на пару предложений в месяц, но и это восхищало и радовало. Иногда случалось, что он рассказывал, кратко, о прочитанной им книге.

Такие вечера были всегда незапланированными праздниками в их семье. На втором этаже доме для него отвели большую мансарду ровно с того момента, когда он

самостоятельно смог выразить собственное желание. Она была его священным местом. Довольно рано он поставил родителей перед фактом, что ему нужен замок на дверь, и они, как часто бывало, не нашли в себе сил перечить. При этом у них не было ни единого поводу опасаться этого решения. Запирая дверь изнутри, Анри даже в таком небольшом возрасте чувствовал себя размеренно-спокойно, ощущая свободу, оставаясь наедине со своими мыслями и чувствами.

Он по-прежнему много читал, часто запираясь в комнате и прячась в разных ее уголках, пропадая там на полдня с задернутыми шторами, и будучи таким незаметным и неслышным, просто потерянным для мира, словно исчезал до момента, пока родители не начинали искать его. Но книга за книгой не были его целью, с самых ранних лет книги были его проводниками, только и всего. Умению писать Анри научится так же рано, и именно эта возможность с наступления четырех лет была его страстью. Возможности писать Анри посвящал все свои истинные намерения.

Бесконечные мысли и сопровождающие их чувства всегда находили его в буйном танце внутри головы, тогда уже их были сотни тысяч, и одна за другой, они порождали новые, а он не оставлял попыток их распознать и понять, что в данный период ему ближе. В его собственном мире ему всегда было чем заняться и о чем подумать, и он не желал быть втиснутым во внешнее окружение.

Население городка было небольшим, но детей в нем было немало, и среди сверстников Анри тоже. В то время как у остальных детей в их городке были десятки приятелей, Анри его одиночество совершенно не волновало. Изгибы огромных кактусов, расселившихся повсюду, и очертания древних каньонов с величественными, красивейшего ржавого цвета валунами были его друзьями. Если ему не хотелось находиться в приятном прохладном полумраке дома, он уходил побродить прямо между скал, преодолев небольшое расстояние с ползущей по земле оранжевой пылью, и прятался внутри причудливо изогнутых самым временем убежищ, которые простирались практически сразу за их задним двором.

– Привет, пришелец! – шутливо приветствовали его ребята, когда видели, что он в сотый раз за последние дни направляется к расщелине в большой скале, что высилась в полукилометре от его дома, и которая была, к счастью для Анри, неинтересна для других, и являлась его вторым радушным местом уединения.

Достигнув возраста шести лет, Анри начал посещать обычную, единственную в их местности школу, где его одноклассниками была невероятно пестрая толпа детей, наблюдать за которым для него было в некоторой степени интересно. Среди них были те, кто задирал Анри, кто недолюбливал его за отстраненность, кто смотрел на него со скрываемым или нескрываемым восхищением, однако уже тогда он был чаще всего абсолютно нейтрален к такому выражению различных чувств другими людьми, так как понимал, что это взаимосвязанный друг с другом ход событий. Он просто позволял им происходить вокруг себя, но только до тех пор, пока они не пересекали его личные границы.

Школа была с виду совсем непримечательным небольшим зданием, носившем бежевый цвет на своих стенах. Шумной толпой внутрь стекались дети, и топот и движение перерастали в кратковременный визг при звуке звонка. То и дело кто-то толпился у шкафчиков перекладывая вещи, пряча что-то, доставая завтраки, заботливо

уложенные в боксы с наклейками. Это был корпус начальной школы, посещать который для Анри было довольно скучно, и интерес в нем просыпался только на выборочных занятиях. С первых дней в школе он осознал, что его собственные учебные часы, проведенные в мансарде за чтением книг и написанием дневников, приносили намного больше пользы. К тому же, школьное образование традиционно заключало всё в единые рамки, а недвижимые с места концепции никогда не пользовались расположением Анри. Ему пришлось совмещать эти два начала, и как и все, что он делал, это ему удавалось. Довольно длительное время он, сохраняя свои собственные намерения, ограничивался краткими контактами со сверстниками и учителями, теми, избежать которых не представлялось никакой возможности.

Тот факт, что перейдя в старшее звено, он ненадолго подружился с одним из сверстников, было и для него самого величайшей неожиданностью. Было обычное ясное утро, Анри позавтракал, дал Джоан поцеловать себя, по обыкновению сел в кабину отцовского старого пикапа, и они отправились в школу. Эдвин был в хорошем настроении и насвистывал. Анри изучал силуэт солнца, сопоставляя мысленно его со вчерашним, от чего отвлёк его отец, напомнив, что они добрались до места. Потрепав сына за плечо, он обещал вернуться за ним в полдень.

Обычном путем дойдя до класса и кивком поздоровавшись с учителем и одноклассниками, потому что правила требовали приветствия, Анри прошел за свою парту. Открыв крышку, он начал сгружать туда учебники, но тут его и всех остальных привлек скрип открывшейся двери, когда в их класс вошел незнакомый мальчик. Как объяснила детям их учительница, Роберт – так его звали, приехал в их город ненадолго, и будет учиться в их классе.

– Нас привела сюда привела работа отца, – отлаженно объяснил он и прошел на свое место.

Когда учебный день закончился, новый мальчик сделал что-то странное. Он подошел к Анри и заговорил с ним словно они были старыми друзьями.

– Привет, я запомнил только твое имя. Могу я доехать с вами до дома?

– Тебя разве не встречают? – Анри копался в рюкзаке, но ему все же пришлось участвовать в разговоре.

– Нуу..я не знаю, отец вроде обещал, но я не думаю, что он появится.

Анри перевел взгляд на Роберта. Веснушки, улыбчивое выражение лица, вздернутый нос. Он, казалось, совсем не переживает по поводу того, что его некому забрать отсюда. Пешком до школы было идти около часа, и все ученики добирались до школы либо на родительских машинах, либо на школьном автобусе.

– Автобус будет плестись долго, я не хочу его ждать, – словно прочитав его мысли, добавил Роберт.

Анри кивнул. Странно, но почему-то он не ощущал большого неудобства от происходившего между ними общения. Вместе они спустились со ступеней школьного крыльца. Эдвин как раз подъехал и с превеликим удивлением впервые в жизни наблюдал картину того как его сын подходит к машине в сопровождении кого-то из сверстников.

– Здравствуйте! – закричал Роберт в окно, – Я еду с вами!

– Это Роберт, папа. Довезем его до дома, – чуть усмехаясь, добавил Анри.

Тот уже залезал на заднее сиденье. Эдвин охотно завел разговор, и Роберт пересыпал свои ответы бесконечными шутками надо всем подряд, чем искренне расположил его к себе. Эдвин поинтересовался его приездом сюда, но мальчик ответил так же заученно и уклончиво, и они сменили тему. Попросив высадить его у магазина, Роберт поблагодарил их обоих, и распрощался с Анри до завтра.

– Мне он понравился, – задумчиво произнес Эдвин, – кажется, очень славный паренек. Анри мысленно согласился, изучая после свою же собственную реакцию. На следующий день он уловил новое для себя ощущение в том, что уже не просто заходил в школьный класс, а первым делом поискал глазами Роберта. Тот прибежал, запыхавшись, снова в последнюю секунду перед началом урока. Проходя мимо Анри, он тихонько подтолкнул его локтем в знак приветствия, и они оба в тот момент поняли, что у них есть все шансы сдружиться. Приехавший всего на полгода, иногда даже чрезмерно общительный Роберт был довольно интересным персонажем для молчаливого Анри, так как не требовал от него взаимности и болтовни. Порой слыша, как другие дети периодически вспоминают его пыльное прозвище, об истории возникновения которого им рассказали их родители, Роберт всегда говорил, что оно абсолютно неподходящее для мальчика, за что Анри испытывал к нему тихую внутреннюю благодарность.

– Дасти-кудрявый идиот! – вопили одноклассники, время от времени ощущая в себе зуд подразнить Анри. Причин у них на то не было, и это всегда и становилось причиной. – Сумасшедший! Псих! Молчун! Все мозги пропылил с рождения, вот и рта не раскрывает! Еще и лицо как у ненормального, не как у людей!

– Да что вы несете! – кричал Роберт на одноклассников, когда они брались за это дело,

– оставьте его!

– Вот же болваны! – сердито продолжал он, обращаясь уже к Анри, и тот про себя улыбался в ответ на подобную поддержку.

– Это хорошее имя – Дасти, – ответил он, – даже красивое. Просто мне оно не подходит. Роберт кивнул.

Подобные задирания никогда слишком не задевали Анри, он отвечал на них коронным ледяным взглядом, под которым рассыпались эти нелепые поддразнивания, но забота нового друга его искренне радовала. Ранее случалось, что пара ребят постарше поджидали его за углом коридора, и выдавали ему несколько ударов, сдобренных обидными по их мнению словами. Анри знал, как знал и все другие интуитивные вещи о себе, что всякая исключительность всегда будет растравлять умы разных людей, и предпочитал не рассказывать об этих эпизодах родителям.

Теперь у них троих – широко улыбающегося Эдвина и двух одиннадцатилетних мальчиков – вошло в обыкновение возвращаться из школы домой вместе на их машине, и Роберт неизменно покидал их в одном и том же месте, у магазина. Он легко спрыгивал с подножки пикапа, ссылаясь на то, что у него еще есть дела, и вообще его дом находится далековато, хотя никогда не называл конкретного адреса. Эдвин был особенно рад тому, что Анри нашел друга, хотя всю информацию о том как складывается их общение, узнавал только от Роберта. Он не раз приглашал мальчика пообедать у них дома, но тот всегда отказывался. Анри однажды попросил отца не расспрашивать Роберта о его семье, так как сам давно понял, что ему не хочется

говорить об этом. Они чаще всего просто сидели рядом, в перерыве между уроками, разделив пополам сэндвич с индейкой из обеда Анри, и Роберт без конца болтал обо всем, что происходило вокруг и в мире, а Анри был Анри. Он был вовлечен, но безмолвен.

Они проводили вместе все свободное время в школе, и выглядели странным тандемом: громкий и ни на секунду ни замирающий на месте, в неизменном красном джемпере и с короткими темными волосами, Роберт, и демонически красивый, с всегда проницательно включенным взглядом Анри. Этот контраст замечали все, кто их видел. Однако их дружба сложилась, хотя Роберт по-прежнему молчал о том, что происходит у него дома, и почему он и его семья, о которой Анри так же ничего не знал, приехали в этот маленький город.

Однажды, спустя уже пару месяцев с их знакомства, Роберт вдруг согласился на традиционное гостеприимное предложение Эдвина. Джоан была рада наконец встретиться с ним, и устроила по поводу знакомства с другом сына много ликований, чем действительно растрогала мальчика. Анри тоже было приятно. Роберт, будучи абсолютной противоположностью Анри, вносил в их совместное времяпровождение множество свежих эмоций. Он активно жестикулировал за столом, объясняя что-то, придумывая на ходу свои шутки, и родители Анри покатывались со смеху. Роберт, без умолку расхваливая кулинарные способности Джоан, ел без остановки, и лишь прожевав, опять принимался хвалить. Тот вечер всем четверым показался особенным, словно этот внезапно появившийся в их жизни мальчик помог им ощутить себя более целостно как семья, и каждый сделал из этого свои личные выводы. С тех пор Джоан, которая с первых секунд поняла что Роберт нуждается в заботе, хоть он и ни единым словом не упоминал об этом, стала складывать для Анри с собой в школу двойной сэндвич, и все участники этого несложного действия всё понимали, и просто были признательны друг другу. Это был первый опыт сближения Анри с кем-то из детей его возраста, а не с героями книг или его личных фантазий, и за довольно короткое время они крепко сдружились, основываясь на собственной непохожести.