Текст книги "Культурный разговор: эссе, заметки и беседы"

Роковая блондинка «Оборонсервиса» – не мошенница, а лирический поэт

(Да, читатели, это моя вина: с этой статьи, опубликованной в газете «Аргументы недели», и началась всенародная слава Евгении Васильевой…)

В руках у меня оказалась книга «Стихотворения», изданная несколько лет тому назад в Санкт-Петербурге. С обложки, сквозь капли дождя, на возможного читателя смотрит целеустремленная красавица в шляпке. Это – Евгения Васильева. Та самая роковая блондинка «Оборонсервиса», близкая знакомая экс-министра обороны Анатолия Сердюкова. Подозреваемая в многомиллионных хищениях и мошеннических схемах, Васильева находится под домашним арестом…

Итак, книга стихотворений Васильевой издана тиражом 500 экземпляров и не имеет библиографического шифра, то есть предназначена сугубо для подарка ближним. Я не буду комментировать качество поэзии Евгении Васильевой, она и без меня сражена судьбой. Тем более что качество поэзии в таких сборниках всем понятно.

Другое волнует меня – внутренний мир вероятных расхитителей государственной собственности! Что это за люди? Что заставляет их так ужасно рисковать здоровьем, честью, репутацией, жизнью, наконец?

Мир лирической героини Евгении Васильевой наполнен любовью – причем любовью активной, деятельной, даже наступательной. Герой этой поэзии, кто бы он ни был, подчиняется волевому напору.

 
Пьешь ты души невиданный
Нектар золотой, березовый,
Счастьем моим испытанный,
Горем моим изношенный.
Я тебя согреваю стихами,
Ими тебя заколдовываю,
С ними тебя очарую,
Ими тебя расцеловываю.
 

Счастье взаимно, но омрачено чем-то неясным – то ли герой несвободен, то ли он обладает несколько страшными и сказочными свойствами –

 
Асимметрия с нами случилась,
Асимметрия в дом наш явилась,
Ты кусаешь меня безумно,
Сердце каменное неразумно.
Разожми свою челюсть клыкастую,
Безоружная я, безопасная.
Буду я покорно, услужливо,
Твое сердце из камня выуживать.
 

Однако напевные есенинско-ахматовские интонации преодолевают все препятствия и создают камерный уютный мир, где женщина усиленно лелеет свое счастье.

 
Мне снится твое дыхание
И запах твой летне-утренний.
Когда твое тело горячее
Поутру меня баюкает.
Мне снятся шершавые волосы,
Миндальные, на подушечке.
Твои веснушки в голосе,
В припеве босом, в полушуточке…
 

И все-таки они очень уж разные, взаимопонимание затруднено.

 
Не веришь, отводишь глаза, не веришь в сады серебра.
Не веришь в усадьбу из роз, в именье из тысячи грез.
Ни в фей, ни в рубины-цветы. Не веришь в иные мечты!
Так сложно с тобой иногда! Терзает немая тоска.
 

Однако сила притяжения, могущество страсти вновь соединяют наших героев.

 
Меня волнуют твои руки, в них запутаться хочу.
Но нестерпима боль разлуки, впивается в мечту мою.
Сверлит любовь мою шальную твоя путевка в никуда.
Забыть мечту, забыть родную мне не удастся никогда.
Не разлучит нас жалкий опыт, испепеляющий умы.
Теперь ты – мой, я – твой наркотик.
Обречены.
 

Стилистически это никуда не годится, но по силе эмоционального накала очень даже убедительно. Особенно этот декадентский вздох – «Обречены»…

Героиня свято верует, что она, и только она нужна герою.

 
Ты стоишь на пьедестале,
Громко музыка играет,
Все в тебе огнем горит
И о чем-то говорит!
То ли это о мечте,
То ли это о войне,
То ли это горе-знамя,
То ли это радость-пламя,
То ли это просто вздор,
Я не знаю – Бог с тобой!
(…) Не гневи же, право, Бога.
Знай, что я твой идеал…
 

Но в целом все хорошо, прекрасно, отлично, шоколадно.

 
Целуй меня в губы, балуй,
Ты словно снег запоздалый…
Как маленькая шоколадка,
В объятьях твоих украдкой
Я таю, я погибаю,
В желанье твоем закипаю…
 

Видим, что, при всей нежности к герою, куда более взволнованным голосом Васильева воспевает не его, а героиню. Чаровницу-проказницу, румяную блондинку, живущую исключительно яркой, насыщенной жизнью. «Я пою в раю свою песню васильковую!» – задорно восклицает поэтесса. Она чувствует себя существом исключительным и благодарит Создателя за все дарованные (видимо, им?) блага.

 
За красоту души и чувство красоты
Я благодарна, Боже!
За то, что мне всего дороже!
За то, что я умею целовать
Дыхание гармонии в природе.
Благодарю тебя за все –
За интуицию, богатую сознаньем,
За голубые янтари
На берегу моих мечтаний.
За запах тмина на полях,
За гениальные картины,
Разосланные по стенам
Моей чарующей квартиры.
За то, что у меня есть друг,
Тот друг, что мне всего дороже,
Тот друг, с которым можно, Боже,
Стихами говорить…
 

(Многокомнатная «чарующая квартира» существует не только в поэзии, но и на самом деле, в ней сейчас и находится поэтесса под домашним арестом.)

Вообще по большей части героиня поэзии Васильевой находится в эйфории, пусть и изображает время от времени какие-то страдания под дождем. Она верит в этого своего «бога», который любит богатых и здоровых, а не бедных и больных.

 
Пусть богатые будут богаче,
Пусть разумнее будет удача.
Я болею за золото мира.
Знаю: да, велико и красиво.
Пусть богатые будут учтивы,
Пусть отзывчивы будут, красивы…
 

Героиня по-язычески поклоняется Солнцу и верует в его могущество. Солнце светит богатым и делает их еще богаче – это философия, господа!

 
Солнечный край, солнечный рай,
Солнечно все, все неслучайно.
Мы богатеем, быстро взрослеем,
К солнцу все ближе, дальше от тени.
Дальше от мук, горя и зноя.
Ближе к земле, дальше от роя.
Дальше от роя злых, безобразных,
Тварей земных, жестоких, клыкастых…
И с каждым годом крепче машина,
Ведь каждый год – это сверхсила.
Я с каждым годом буду умнее,
Буду богаче, добрее, сильнее…
 

Не только Солнце, но и сама мама-Родина, убеждена героиня, к ней неравнодушна.

 
Пахнут ванилью глаза твои,
Волосы вьются ромашками,
Руки твои мохнатые
Греют меня завидуя…
Не покидай меня, Родина,
Счастье мое органичное.
Ванильным будет, сказочным.
Имя твое постигнуто.
 

(«Родина»)

Чтобы читатель понял, почему родина с мохнатыми руками завидует Евгении Васильевой, книга стихов сопровождена фотопортретами Васильевой в разнообразных позах и нарядах. На двух фотографиях Васильева напряженно и с явной любовью смотрится в зеркало. Не будем сразу диагностировать самообожание и патологическую самовлюбленность. У нас каждая вторая продавщица считает себя Марлен Дитрих, Ренатой Литвиновой и «Шальной императрицей» в одном лице. (А для кого же тогда, по-вашему, поют пугачевы и аллегровы, работают «воги» и «космополитены»?)

Скромность в потребностях, понимание своего реального места на земле – нет уж, это не наш путь. Мы поголовно царицы, императрицы, владычицы морские!

Итак, вот он, внутренний мир вероятных расхитителей государственной собственности. Мы-то, горбом зарабатывающие на жизнь, думаем о них как о чудищах каких-то. Ужасаемся суммами расхищенного. Кричим что-то сколь невнятное, столь и бессмысленное – «Позор!» «Доколе!»

А ведь деньги расхищаются не ради денег собственно. Деньги нужны ради красоты, ради поэзии, ради мечты!! У любого расхитителя есть «чарующая квартирка» или домик у моря/в лесу, и там расхититель ждал друга/подругу и был в своих надеждах идеалом человека…

Расхититель – это обыватель, который рискнул воплотить свою мечту!

В голове у них чудовищная мешанина из кино и книг. Они грезят наяву о дивном мире, где поэзия стала нормой жизни, где они, бедные крошки-недоучки, превратились в принцев и принцесс среди жемчугов и рубинов. Где Солнце любит их, и они становятся всё богаче, всё сильнее и всё дальше от «земных тварей жестоких».

И если ради исполнения этой прекрасной мечты надо украсть, солгать или даже убить – найдутся те, кто украдет и убьет. Честь, репутация, достоинство – все эти скучные рядовые доблести не в силах притушить заманчивый блеск придурочной грезы.

Вот и в душе Евгении Васильевой образ прекрасного мира, где можно говорить стихами, как-то ужился с необходимостью трезво проворачивать головоломные финансовые схемы.

Но сквозь «голубые янтари» и «розово-белые сны» поэтесса – правда, только один раз – написала не о выдуманном, а настоящем ощущении жизни.

 
Серым-серым стало небо,
Серый воздух из пакета,
На пакете надпись «сыр».
Серой плесенью томим.
Ну, а серая страна
Серой плесенью полна.
Сверху плесень посочнее,
Снизу голая она.
Серым-серым напишу
На заборе я ему:
«Отчего, скажи, в аду
Плесень чествует страну?»
 

(«Серым-серым»)

Нужны ли тут комментарии?

2013

Дума про гетмана Мазепу

Это было в 2003 году на Берлинском фестивале. В компании малочисленной группы зрителей я смотрела фильм Юрия Ильенко «Молитва о гетмане Мазепе». Чувства, мной тогда испытанные, я помню.

Но сначала немного про «думу». В романе И.С.Тургенева «Рудин» праздно болтающий персонаж по имени Пигасов вдруг заявляет, что хочет сделаться малороссийским поэтом. «Стоит только взять лист бумаги и написать сверху: «Дума»; потом начать так: «Гой, ты, доля моя, доля!» или «Седе казачино Наливайко на кургане!», а там «по-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае, воропае, гоп!гоп!» или что-нибудь в этом роде…»

Ясно, что в этой барской великоросской усмешке есть и личное тургеневское ехидство. Однако он реплику отдал несимпатичному лицу, тут же от имени симпатичного ему возразил – то есть автор заботился о балансе иронии, соблюдал пропорцию насмешливости, впрочем, довольно добродушной.

В русской литературе нередко встречается интонация ласково-насмешливого добродушия, идущая в сторону тогдашней Малороссии. Но чаще ласковость действует одна, без насмешки: Малороссию наши писатели любили искренне. Что за века накопилось с той, с другой стороны, великороссы узнали недавно. Я вот – только в 2003 году, когда смотрела «Мазепу» Ильенко.

Апология гетмана Мазепы, снятая Ильенко в стиле балагана, была в художественном отношении ничтожна, но эстетические мотивы режиссер откровенно презрел. Он хотел свободно высказаться – о том, как чудесен был Мазепа и как мерзок царь Петр. Злобный истерик и психопат, уродливый микроцефал, этот Петр, вдобавок на досуге, в военном лагере, насиловал своих солдат (буквально!). Знаменитый советский украинский режиссер, автор выдающейся картины «Белая птица с черной отметиной» полностью погрузился в темные и сырые пещеры национальной ненависти.

Для него больше не было исторических и культурных просторов России, не существовало Петра Великого с его дивными делами, давшими огромную историческую и культурную перспективу. Был только отвратительный враг, агрессор, захватчик, которого следовало унизить и проклясть хотя бы на экране.

Каково мне, петербурженке, неизменно благодарящей Петра Алексеевича поклоном в пояс (люблю проходить мимо Медного всадника) – за Санкт-Петербург, за армию и флот, за промышленность, науку и культуру, за прессу, черт возьми, – было на это смотреть? И тогда я подумала, что страну, которая испускает из себя такое кино, я хочу забыть. Я не хочу лезть в темные пещеры и производить ответный рык. Нет, желаю жить в своем светлом царстве, где обитают Пушкин и Чайковский, которые тоже ведь трактовали гетмана Мазепу как врага, но с несомненным благородством, черных красок не используя, даже восхищаясь им и ничем его не унижая… И я эту страну забыла – имею право как частное лицо.

Однако сегодня грозные волны подходят к порогу самых тихих домиков. И приходится прямо отвечать на вопросы, от которых раньше отмахивался в досаде.

Про то, что 2014 год был объявлен Годом культуры, особенно живо вспоминаешь, читая, скажем, «полемику» Лимонова с Макаревичем. Не погружаясь в суть дела, отмечу лексику, стилистику высказываний известных людей – профессионального литератора и знаменитого певца. Подобной лексикой и стилистикой заполнен сейчас весь Интернет – это яростная, площадная, базарная ругань с четкой сексуально-сортирной фиксацией. Национальное чувство ведь – из числа кровных (как родственные и любовные чувства), так что в случае его воспаления разум норовит угаснуть, и начинаются «темные пещеры».

Когда на «Эрэфию» отвечают «Укропией», а матерную брань в адрес президента Путина парируют тем, что именуют президента Обаму черно… обезьяной, – как вы считаете, счет «один-один»? По-моему, так «ноль-ноль». Кто может победить, если схлестнулись меж собой две могучих волны дерьма?

Опорой в таких переделках может служить только свет разума, сопряженный с выдержкой и хладнокровием. Это добродетели, которых вообще-то у русских маловато, а придется заводить, придется подморозить, что ли, натуру. Не время для эмоций. Время для разумной бесчувственности.

Даже Никита Михалков, читающий по «России 24» сетевые народные вопли, кажется мне слишком эмоциональным. Хорошо, что он никак не отвечает на беспрерывные оскорбления в его адрес украинских журналистов. И все-таки в артистическом голосе Михалкова словно звенит время от времени какая-то подавленная слеза. Ничего этого не надо.

Понимаете, о милосердии, допустим, можно рассуждать, когда вы нашли на улице несчастного брошенного котенка и принесли домой. Розовый ангел играет на дудочке, и все плачут от умиления. А когда вашу границу пересекают сотни тысяч беженцев неведомо на каких основаниях, тут уже не о милосердии надо толковать, а строить бараки, добывать пропитание и ставить уколы. Быстро и бесчувственно.

Я к тому, что раньше еще можно было спорить, ругаться, перелаиваться через забор – а сегодня самое разумное от забора отойти вовсе. Куда? Да в свой огород.

И заниматься своей Россией, сияя добродетелями, потому что никакого другого выхода, кроме как сиять добродетелями, у нас, похоже, нет. По возможности путешествовать по стране (я заметила, кто много путешествует по России, никогда не говорит о ней с ненавистью), изучать ее историю и культуру, достойно вести себя за границей, работать, не бросать детей и не оскорблять женщин, растить в себе нравственные качества… да мало ли занятий. Только не спускаться в темные пещеры звериного национализма, не унижать себя подзаборной бранью и злобой.

Короче, как советовал в письме своему несчастному брату-пьянице А.П.Чехов, – «Разбей графин с водкой и иди читать Тургенева, которого ты не читал!»

2014

Удивительный фильм режиссера Андрея Кончаловского

Дело труба: нынче не посмотрел фильм на фестивале, в кино его уже не найдешь. И так-то художественному фильму пробиться на экран сквозь мозги кинопрокатчиков почти невозможно, а тут еще закон о мате. Режиссеры беды не ждали, снимали себе свободно народную жизнь – пришлось слова, угрожающие народной нравственности, «запикать», хотя по артикуляции героев восстановить правду бытия нетрудно. Ежели вдруг кто ее не знает.

Фильм Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», только что получивший «Серебряного льва» в Венеции за лучшую режиссуру, – удивительное явление и в биографии режиссера, и в общем ассортименте нашего кинематографа. В нем прежде всего нет ни малейшей агрессии. Режиссер ничего не хочет навязать зрителю, никакой идеологии, никаких «предрассудков любимой мысли», он элегантно растворяет свою личность в изображении и, отказываясь от нарочитого мастерства, достигает мастерства высшего типа.

Это только кажется, будто Кончаловский простодушно и безыскусно снял быт северной деревни, что близ космодрома Плесецк, любуясь лицами и пейзажами. В его фильме нет актеров, в нем участвуют реальные жители.

Однако искусство применено изощренное, виртуозное, редкостное. Благодаря спокойному и нежному монтажу мы точно перелистываем книгу жизни с живыми картинками, и за спиной не стоит никакого учителя, тыкающего указкой. Нет нагнетания ужасов или сентиментальной истерики (ах, вот вам умирающая русская деревня, рыдайте, проклинайте!). Мы видим русский Север через влюбленные глаза автора картины, и они полны тихой грусти и ласковой улыбки. Конечно, разрушенная школа вроде бы говорит нам об упадке этих мест, а счастливая молодуха, улепетывающая в Архангельск, потому что чудом нашла там работу, – об отсутствующей перспективе их развития. Но это взгляд реалистический, а у Кончаловского на этот раз взгляд поэтический. И дивный серый кот, что мерещится почтальону Тряпицыну, или обитающая в реке кикимора, о которой он рассказывает другу-мальчику, свидетельствуют о здешней жизни куда убедительней. В ее скудных буднях светится что-то высшее, вечное, нерукотворное.

«Сама-то жизнь есть радость, и бедная, и горькая – все радость…» – говорит в пьесе А.Н.Островского «Трудовой хлеб» герой, нищий учитель. Эти слова можно поставить эпиграфом к фильму Кончаловского. Он взял именно людей «трудового хлеба», людей без прикрас и притворства, грешных, земных, подворовывающих, попивающих – но настоящих. Ситуации, в которые они попадают, конечно, предложены им на съемках, но ситуации эти типовые, возможные, реалистические. Не могли, что ли, поселяне, свистнуть у честного почтальона мотор с лодки? За милую душу. Но и в этом прискорбном происшествии нет драматического надрыва. Вся неказистая жизнь северной деревни утопает в тишине и красоте, которые обволакивают огорченную душу, очищают существование, связывают людей и землю в единое гармоническое целое. Над горделивыми «отрывами» от земли режиссер насмешливо улыбнулся – но тоже без агрессии.

Вот почтальон Тряпицын ранним утром сидит на бревнышке рядом с товарищем, а за их спиной с космодрома Плесецк в небо стартует ракета. Они даже не вздрагивают и не поворачиваются, продолжая свой неспешный разговор о главном, что-де и в магазинах все есть, и пенсию выдают, а народ что-то нервный… Но зачем нервничает народ? Дома построены крепкие, внутри чисто-вымыто даже у пьющих, в реке рыба не переводится, и если ловить ее удочкой, не браконьерствовать неводом, строгий инспектор не придерется. Жаль, что поселяне не могут в полной мере оценить красоту своей земли и полюбить ее как следует – наверное, для этого надо немало постранствовать и настрадаться на чужбине, как это случилось с самим Кончаловским.

Когда он снимал «Белые ночи почтальона Тряпицына», за его спиной наконец-то не стояло никакого западного продюсера с его невыносимыми пошлостями. Не давили коммерческие задачи. Не толкались в уме разные заветные идеи о русском пути. Он вообще как будто «отключил голову» и погрузился в чистое созерцание. Припал, можно сказать, к родной земле – и она ему что-то навеяла, нашептала, вернула к искренности и свежести его первых шагов в искусстве. К «Первому учителю», к «Асе Клячиной». Это беспримерная и очень поучительная история, что-то важное рассказывающая нам о природе таланта и смысле мастерства. О том, что возможно, вместо того чтобы копить и умножать нажитые штампы, воображая их профессией, взять и отказаться от всего, начать сначала, сказать себе: «Я ничего не знаю о кино». Посмотреть на жизнь смиренным, благоговейным взглядом ученика, а не судьи!

Никогда бы не подумала, что это произойдет именно с интеллектуалом Кончаловским, таким уверенным и всезнающим, но хорошо бы, чтобы это произошло еще с кем-нибудь из мастеров кинематографа. Все-таки приятно иногда вспоминать, что кино может быть искусством, а не только способом траты и добычи денег.

2014

Загадка ФСБ
Федор Сергеевич Бондарчук

1

Федор Бондарчук, Федор Сергеевич Бондарчук (и согласимся, что в нашем случае отчество не пустой звук, но благовест колокола, в который щедро положили серебра) – будем называть его, иногда шуткуя, ФСБ, поскольку дело-то у нас нешуточное, – вызывает у меня нелюбовь, в причинах которой мне хотелось бы разобраться.

Нелюбовь не является ненавистью или неприязнью, это нейтральная эмоция пассивного свойства. Положа руку на сердце: успех и процветание ФСБ мне безразличны, к ролям его и фильмам я довольно-таки равнодушна. Никакого зла человеку не желаю, в конце концов, как сердито сказал когда-то своим критикам Никита Михалков – «Ну что, мы кому-то ногу отрезали? Всего лишь фильм сняли!»

Действительно, ерунда какая. Движущиеся картинки, посмотрел и забыл. Сколько времени я потратила на творчество ФСБ? Три фильма, где он режиссер («9 рота», «Обитаемый остров» в двух частях и «Сталинград»). Плюс картины, где он снимался – штук пятнадцать, наверное. Но ФСБ не все же время был на экране, главные роли он вообще недавно стал играть, а до того устойчиво держал «второй план». Добавим еще часов десять. Какое-то время мне понадобилось, чтобы «изучить материал» и написать несколько рецензий. Выходят чистые пустяки – в сумме дня два провела я в обществе ФСБ, «Два дня», как назывался фильм Авдотьи Смирновой, где героине Ксении Раппопорт удалось нежно полюбить героя Федора Бондарчука.

А мне не удалось. Более того, именно существование ФСБ в качестве объекта желания в мелодрамах («Два дня», «Про любоff») погружает меня буквально в пучины недоумения.

Не по-ни-ма-ю!

Герой-любовник на экране всегда символизирует нечто важное в национальном кодексе времени. Появляется Олег Стриженов, и ясно – затосковала Советская Россия по белым господам, идет косяком Олег Янковский – интеллигенция в почете, пусть это и не афишируется особо. Глядя на Хэмфри Богарта, Джеймса Стюарта, Кларка Гейбла, Кэри Гранта и других заветных «мужчин в шляпах» золотой голливудской поры, можно сказать, что Америка, черт ее побери, осуществляет роскошный проект искусного отбора «моделей грез». Что в сороковые-пятидесятые годы буржуазное совпало с общечеловеческим и в то время, когда на многих континентах народы сходили толпами с ума, ведомые миражами национальных и социальных побед, Америка держала стандарт гуманизма: любимая девушка рука об руку да чемоданчик с долларами – вот что нужно настоящему мужчине.

(И вообще, избалованным американским зрительницам не подсунешь какого-нибудь мухортика. Не стали бы они терпеть, как русские страдалицы, с полдюжины лысых принцев за один сезон.)

От голливудских «мужчин в шляпах» ФСБ перенял стопроцентную самоуверенность, самоощущение желанного клиента в дорогих ботинках. Но эта самоуверенность не основана ни на внешних, ни на внутренних данных. Рост у ФСБ, правда, хороший, джеймс-стюартовский, можно сказать, рост: 182 см. Но это всё. Где глаза, увлажненные страстью, где красота осанки, где внятность черт лица, где чары, наконец?

Видно и понятно, что за властной повадкой ФСБ как героя-любовника (да и за его властной повадкой в принципе) должна стоять какая-то сила. Но эта сила непостижима.

Более того, до начала XXI века этой силы и в помине не было.

Возьмем что-нибудь наугад из фильмографии ФСБ – о, «Бесы» (1992) по Достоевскому, Игоря и Дмитрия Таланкиных, отлично. ФСБ – Федька Каторжный. Как раз у Игоря Таланкина начинал ФСБ учиться режиссуре, поступив во ВГИК. Потом, после армии, доучивался у Юрия Озерова.

Не так, чтоб очень повезло с учителями.

Озеров («Освобождение», «Битва за Москву», «Сталинград» и др.) – чудовище большого госзаказа, а одаренного Таланкина погубили советские киноведы. Они изобрели на бумаге «поэтическое кино» и неутолимо жаждали хоть каких-то фактов, подтверждающих наличие этого «поэтического кино» в действительности. Нарыть удалось двух человек (Ильенко и Параджанова), тогда в пожарном порядке в поэтическое кино записали всех режиссеров, в чьих картинах существовал повышенный элемент невнятности и бессвязности, но при этом было ощутимо: объект много читал. Замучили Таланкина – с одной стороны, советская цензура, с другой – грезы киноведов. Вот тут и вертись! В результате «Бесы» покрыты черной мглой (реально – света нет), сюжета не разобрать и лиц актеров не видно. Из этого мрака секунд на десять выныривает ФСБ.

Вполне выразительный. И глаза еще живые…

(Занятно, что оба учительских начала – и озеровское эпохальное чучело кинематографа в натуральную величину, и псевдопоэтическая таланкинская невнятица – так или иначе есть в кино самого ФСБ.)

ФСБ впервые появился на экране в 1987 году, в картине Сергея Федоровича Бондарчука «Борис Годунов», где в качестве царевича Федора глядел на могучего папу снизу вверх, испуганно моргая детскими глазенками. Папа рассказывал ему, как надо управлять страной, а сын внимал, явно мало что понимая. Мысль о том, что он может стать преемником СФБ в режиссуре вряд ли приходила в голову ФСБ до начала XXI века. Иначе он, с его-то энергией, сразу бы застолбил место, а не снимал бы все девяностые годы клипы для «звезд». (Для несчастных людей, чье сознание затуманено специфическими галлюцинациями.)

Именно ФСБ – пишут нам в его биографии – создал знаменитый клип «Посмотри в глаза» для Натальи Ветлицкой.

Гм-гм, читатель благородный. Здорова ваша ль вся родня… «Посмотри в глаза» – это, конечно, была веха в истории страны. Во-первых, Ветлицкая (прообраз современных блондинок с ценником на бедре, первая ласточка, можно сказать) красовалась в интересном неглиже, во-вторых, пространство вокруг нее вращалось в динамическом экстазе с невиданной тогда скоростью, в-третьих, певица обещала невидимому мужчине – «я верну тебе всё, что ты подарил».

Дуня Смирнова, в те годы журналист с юмором, заметила по этому поводу, что это «всё» уже не бусы там или колечко, всё – это именно всё: машина, квартира, брюлики…

То есть наш ФСБ тогда обозначил некое «новое время», и речь шла о жизни абсолютно вразрез с прошлым. Иногда он забегал к приятелям посниматься для смеха и был достаточно артистичен, хотя никак нельзя было сказать, что вот – без него не обойтись. Играл, а мог бы и не играть. Понятно, что это так, плоды досуга. Про многих детей знаменитых кинематографистов было известно, что они усердно делают клипы (деньги) в стороне от любых сверхценных идей, то есть это (делать деньги) и есть их единственная сверхценная идея.

Вообще-то делание денег (не получение денег за работу, что нормально, а делание их) есть занятие, меняющее человека абсолютно. Оно выгрызает в нем такие дыры, которые уже ничем не заткнуть, разве – монастырь, но тогда уж навсегда. Можно еще заливать эти дыры в психике водкой или забивать чем похуже. По-любому из дыр, выжранных деланием денег, тянет бездной, и высовывается вечно веселое копыто. Для другого исхода событий надо иметь то великое простодушие, которое имеют потомственные буржуины в буржуйских странах, где делание денег – законное, многовековое, почтенное занятие. Там никаких копыт не просовывается, потому что все копыта давно встроены в фундамент (дворцов, замков и церквей).

А у нас совсем иная история рисуется, потому что имелись (имеются) отцы, которые гладили по головам своих сыновей, как Борис Годунов в картине СФБ, и думали о каком-то возможном наследовании. В нашем случае – советского кинематографа. А про «я верну тебе все, что ты подарил» с вихлянием чуть прикрытых бедер они никак не думали. Так что тут у нас бунт против отцов получается, граждане, а никакая не преемственность.

В XXI веке что-то происходит на «третьей планете» за гранью реальности. В дебрях метафизики и, как выражался Даниил Андреев, инфрафизики. Неслышно и невидимо, но затем – видимо и слышно. Люди преображаются. Очерчиваются незримой рукой силуэты и фигуры, наливающиеся все более очевидным могуществом. Все идет по плану, который нам никто предъявлять не собирается. На авансцену разных областей жизни выходят герои, которые многим непонятны до полного изумления.

Почему гарцует перед нами тот или этот всадник? Что, он добр, умен, благороден, прекрасен? Ответы сплошь отрицательные, а герою хоть бы хны. Он – носитель санкции, которую одни считывают моментально, а другие – нет.

Поэтому причина моей нелюбви к ФСБ – конечно, во мне самой. Я не считываю этой санкции, не воспринимаю этих излучений, я кому-то не подчиняюсь и даже не знаю кому. У этой силы власти надо мной нет. Однако тех, кто «считывает санкцию» и подчиняется этой силе, великое множество.

Только что наш герой придуривался в идиотском (по мотивам «Идиота» Достоевского) фильме Качанова «Даун хаус» (2001). Был в основном противен, но временами забавен. Еще человек, не символ. И вдруг он появляется в картине Валерия Рубинчика «Кино про кино» (2002) в роли продюсера Жильцова.

Продюсер этот – новая маска издевательства над творческими людьми, вместо чиновников Госкино. Черт после тюнинга и апгрейда новых времен, лощеный, скучающий, наглый. Издевается над киношниками вежливо и даже ласково. Не скажу, что ФСБ сыграл плохо – вовсе нет. Но не обладает он столь богатой природой дарования, чтоб перевоплощаться так убедительно. Тем более что манеру, которая впервые предъявлена в «Кино про кино», ФСБ потом многократно повторит. Тут что-то другое…

Сразу же – первая профессиональная премия «Созвездие», от гильдии актеров, за «лучшую мужскую роль второго плана». И «Ника» 2003 года за это же самое. Что-то сверкнуло в мир из экранного существования ФСБ в этой роли такое… эдакое… не изъяснишь даже. Как будто приказ поступил… звоночек прозвенел… кто там… а это ваш хозяин…

Кто-то пришел через ФСБ (или с ним? или вместо него?) – кто-то такой, что лучше бы ему побольше премий в зубы, золоченых статуэток в лапы и поклонов почтительных в СМИ.

(Похожая история начинается и с театральным режиссером Кириллом Серебренниковым – рекомендую сравнить их фотографии между собой, а потом с одной картой Таро. С какой именно, подскажу дальше.)

Со сверхъестественной легкостью на ФСБ полились потоки золотого дождя, причем немотивированно, без соблюдения приличий. Как говорится, кого люблю, того дарю.

«Широкую известность Бондарчуку принесло телевидение. С 2002 года по 2004 он появлялся на канале СТС в качестве ведущего игрового шоу “Кресло”. За что в 2003 году был удостоен премии ТЭФИ в номинации “Ведущий развлекательной программы”, а в марте 2004 года стал членом фонда “Академия российского телевидения”».

Матушка! Они льют мне на голову холодную воду! Но я все равно не могу вспомнить никакого игрового шоу «Кресло». Всего-то десять лет прошло, должна помнить, я же без труда могу восстановить в пространстве головы спектакль Льва Додина «Свои люди – сочтемся» в Ленинградском ТЮЗе (1972 год), по мизансценам.

Но на запрос «шоу «Кресло» интеллект выдает «ничего не найдено».

И пошло-поехало!

Лучшая роль…

Лучший ведущий…

Лучший фильм…

Лучшее… лучший… а я ничегошеньки не понимаю.

Дебютная картина ФСБ «9 рота» – «лучший фильм» 2006 года, так постановили обе «академии», и «Ника», и «Золотой орел». Что там было? Вроде Миша Пореченков наигрывал безбожно. Мишу помню…

Красивые молодые ребята. Пошли на афганскую войну брать высоту и погибли. Надо выполнять приказы без рассуждений, такой смысл, что ли? Но ведь это «лошади кушают овес». Причем тут творчество.

Не знаю, причем тут творчество, сказано же: не люблю и не постигаю. Вот мистики подпустила для красоты, чтоб не заскучать.

Но можно обойтись в наших рассуждениях и без мистики – даже, наверное, и нужно без мистики.

Тогда так: что есть «дух времени»?