Текст книги "Всем стоять"

Теперь – куда?

Полемические заметки

Безличного, безликого в нашем искусстве и особенно в современной песенной эстраде – в избытке. Вы смотрели, читатель, «Песню-86»? Можно ли внятно ответить на вопрос, что делало эту песню именно песней-86, а не 84 или 81? Невозможно, ничто не делало. Композиторы те же, исполнители те же, и песни, в общем, те же. Вот это и есть безличие, то есть полное отсутствие индивидуальности отклика на меняющуюся жизнь. А как интересно формируются звезды – методом вдалбливания: несколько раз покажут по телевидению – и вот вам звезда. Могу сослаться на Родриго Фоминса, лучшего в Юрмале. И что такого в нем особенною, кроме феноменальной способности выпевать русские слова как английские. От многих рок-групп, из тех, что показывают по ТВ (а телевидение, как древний царь Мидас, хочет, видимо, обращать в золото все, к чему ни прикоснется), тоже оторопь берет: кажется иной раз, что это не люди, а, простите за резкое слово, мутанты. Такими они хотят выглядеть, и это без специальной художественной задачи (например, показать, до чего их довела цивилизация), а из «пустого, рабского, слепого подражанья». Дважды демонстрировали выступление рок-группы «Август»: как они хотели выглядеть «крутыми», как были разряжены, как свои простые лица старались сделать грозными, и впустую – ничто им не угрожает, ни о чем они не тревожились, никакой «ночи», о которой пели, они не боялись, а просто им хотелось соответствовать моде – исключительно внешностью, формой.

Сильно разочаровал меня и проходивший веной конкурс молодых исполнителей эстрадной песни. На лицах большинства отпечаталось одно выражение: как бы не упустить свой шанс. Об этом и пели. За поворотом удача, смотри не зевай, не грусти, а то опоздаешь. Когда они принимались за другие темы, скажем, за любовь, очень хотелось их ласково попросить этого не делать. Какая разница – ушла она, не ушла. Эта ушла, другая придет. А не придет, беда не велика, ведь главное – не упустить свой шанс, правда, ребята? На этом фоне выходит, скажем, «Телевизор», да как закричит: «Я сыт! Сыт по горло!» – и все готов ему простить: оглушительно, неумело, а свое, живое. Это ведь Михаил Борзыкин (здесь и далее, говоря о певцах, я буду иметь в виду их сценические образы) к своим врагам держит речь, что хотят его задобрить, закормить, приручить. Нет, всякий родитель может заметить: наступает в жизни дитяти такой момент, когда он свое «я сам! сам!» ни за какие пряники не отдаст.

Итак, это правда момента, а потом? Если решаться на долгую и серьезную жизнь в искусстве? Разве довольно будет честного крика? О, нет.

А ведь нашему самодеятельному року сейчас предлагают, казалось бы, дорогу в будущее. Казалось бы, его не от чего и не от кого защищать – какое там, все сами рвутся. Ассимилировать самодеятельное рок-движение, «укротить строптивых»…

Как было бы, в самом деле, здорово: соединить «систему» – с комсомольской организацией, группу «Спасение» – с Обществом охраны памятников, рок-клуб – с Союзом композиторов. Свести то, что жизнь развела в разные стороны, вместо того, чтобы раз и навсегда уничтожить причины, по которым жизнь наша и искусство наше разделились на «формальное» и «неформальное». Последствия этого деления – часто весьма драматические – будем расхлебывать, ничего не поделаешь, но хорошо бы в будущем быть избавленными от неминуемого дублирования «неформальным» – «формального».

Что люди носят и что читают, какую музыку слушают и какие песни поют, о чем думают и о чем говорят за вечерним чаем – это есть прямой результат воздействия культуры или ее отсутствия, этого не запретишь и не разрешишь. Борьба с жизнью ничего не дает, кроме обоюдного изнурения. Но и стоять перед нею в полной растерянности не годится. Думать надо, думать! Необходимо понять, что поощрять сплошь мило-безобидное – значит остаться вовсе без истории, с одной географией.

Однако начавшийся процесс социализации «неформального» заставляет вспомнить фразу Щедрина: «…все титулярные советники – бывшие нигилисты, все нигилисты – будущие титулярные советники в их первозданном и нераскаянном виде». Вполне возможно, что иное горделиво-самодеятельное попросту превратится в посредственно-профессиональное.

А покуда из подполья самодеятельного («честного»!) рока на Большую Эстраду вполне поднялся один персонаж Борис Гребенщиков и «Аквариум». Поднялись они не постепенно, а враз. Что раньше считалось вульгарным, безвкусным, неприемлемым, вдруг, в одночасье, сделалось мило, своеобразно, приемлемо. Три года назад слово «поэзия» применительно к Гребенщикову можно было употреблять разве что в кавычках – ныне он объявляется возможным духовным лидером поколения. «Что-то не так, – с легкой тревогой и легким пижонством поет Гребенщиков – мы взяты в телевизор, мы – пристойная вещь, нас можно ставить там, нас можно ставить здесь – что-то не так!»

Бедный Гребенщиков. Теперь его защищают от славы, как чуть раньше защищали от непризнания. Оказывается, как сказал в прошлом выпуске дискуссионного клуба Александр Житинский, во всем виновата шумиха, поднятая вокруг Гребенщикова нашим доморощенным «шоу-бизнесом». А сам Гребенщиков ни при чем. Не иначе как интервью он дает под ружьем, а выступать в «Октябрьский» идет под конвоем… Да полно. На то и медные трубы, чтобы искушать артиста, – а сам он что, пешка? игрушка? И какой там у нас шоу-бизнес, просто всем нужно хоть чем-то привлечь читателя-зрителя, побыстрее завоевать молодежный интерес. Нет, дело не в шумихе, не в успехе – для артиста чем больше успеха, тем лучше, – а в той ноте фальши, что сильно звучит в творчестве Гребенщикова.

Не отказываясь вовсе от интонации «честного крика», принятой в рок-клубе за «хороший тон», Гребенщиков для широкой аудитории вполне соответствует стандартам эстрады.

Я ничуть не отрицаю его творчества – для отечественною рока он есть и будет той несомненной величиной, которой восхищаются или возмущаются, превозносят или ниспровергают, но не заметить ее нельзя. Однако отчего, отчего же Гребенщиков оказался так близок тому, что ниспровергал? Почему от его «любовь – это все, что мы есть» до «миллиона алых роз» получилось расстояние в ма-аленький шажок? Как реальное жизненное противостояние обернулось очередной разновидностью искусственной красивости? Грустная история…

После того как «Аквариум» забрали на Большую Эстраду, что-то заскрипело в шкале неформальных ценностей самодеятельного рока, и на видное место выдвинулась группа, еще не обласканная «Маяком» и «Утренней почтой». Эта группа, справедливо слывущая одной из самых шумных и яростных, блистающая полным отсутствием любовной лирики, почему-то носит милое женское имя – «Алиса». В рок-группе «Алиса» (П. Самойлов, М. Нефедов, П. Кондратенко, А. Шаталин), активно выступающей в данном составе лишь в нынешнем сезоне, нет, конечно, той слаженности, что есть в многолетнем содружестве «Аквариума». Она принципиально недемократична – все здесь работает на единый сценический образ «героя нашего времени», Константина Кинчева.

Еще до того, как Юрис Подниекс задал обществу свой знаменитый риторический вопрос («легко ли быть молодым?»), Кинчев был ответом на него.

Позволю себе такой образ: по весне у нас в новостройках асфальт идет буграми, и когда дикая сила разрывает его, на свет появляется зеленое, упрямое, колючее растение, злое от мук своего рождения, в огромной и яростной жажде жить здесь, сейчас, под этим солнцем. Таков Кинчев.

Идти в жизнь сейчас, немедленно, в полную силу, «менять имена», «принимать бой» буквально приказывает он своему поколению, характеристику коему, кстати, дал весьма невеселую (в песне «Мое поколение»). «Какой изумительный праздник, но там явно не хватает нас!» Каждая песня значит не только то, что значит, – многoe встает за ними, заряженными «горечью и злостью», но и счастьем цельной жизни.

Это – театр одного актера. Актерское существование Кинчева измеряется секундами; разыгрывая свои песни, он заражает публику не «энергией вообще», а тем, как ярко и разнообразно, в смене состояний и настроений, проживает для нее свои сценические мгновения.

У него многое остро, дерзко, с огромной и нерасчетливой любовью к публике, с желанием из разрозненных, замкнувшихся людей создать нечто целое, общее, единое – «Мы вместе!» Ведь можно и должно жить, а не томиться в тоске по лучшей жизни. И никакая это не особенная «молодежная культура» – от многих строчек его песен (хотя бы от «быть живым – мое ремесло, это дерзость, но это в крови»), от всего сценического образа в целом, а иногда и от музыки я могу протянуть сколько угодно культурных ассоциаций.

Для существующих форм эстрады, нацеленных на развлечение, Кинчев слишком серьезен. Восклицать: «Мне нужен воздух!» (на мой взгляд, этот настойчивый и пронзительный крик из песни «Воздух» – едва ли не самое убедительное, что выработало самодеятельное рок-движение) под великолепно-холодные улыбки Тамары Максимовой? Нелепо. А ведь подобные ему «слишком серьезные» артисты были до него и появятся еще – и что, вновь начнется странное противостояние?

Но Кинчев слишком серьезен и для той части публики, что жаждет от рока удовольствия любой ценой. На последнем рок-фестивале, что был в начале июня, «Алиса», вместо того чтобы вбить в головы публики несколько ритмических гвоздей на актуальные темы, представила довольно изысканную программу, построенную на смене настроений. И что же? Многие не приняли эту, непривычную «Алису».

Когда вижу Кинчева, над образом которого не трудился никто, кроме него самого, то к чувству некоторой гордости примешивается и горечь. В очередном давно не ремонтировавшемся доме культуры надрывается он среди безжалостного самоутверждения гитар, в окружении толпы, исполняющей первобытный ритуал «племя приветствует вождя»… А вложи кто-нибудь (но кто?) в это явление сколько-нибудь труда, денег и терпения, и мы бы еще поборолись, господа.

В нашем самодеятельном роке достаточно безобразия, да еще претенциозного. Покуда же внимание различных организаций к самодеятельным рок-музыкантам оборачивается чаще всего неумелой да и не выгодной их эксплуатацией. В том виде, в каком они есть. А это – на момент. Это – торговля сырьем.

Да, многие группы ленинградского рок-клуба неплохо смотрятся на эстрадах вполне обширных и на ТВ. Народ там подобрался, как правило, вдохновенный, изобретательный – как не посмеяться, к примеру, от души тому, что предлагают в своем творчестве шутники, забавники, юмористы самодеятельного рока «АВИА», «Аукцион». Но в процессе легализации «дикорастущего рока» сегодня больше интереса к некогда сомнительному плодy, чем настоящей заботы о способных людях.

Свою эмоционально-идейную задачу – некоторое раскрепощение умов – наше самодеятельное движение выполнило, и не без успеха. Теперь у него есть выбор между будущим и его отсутствием. Теперь то, что было слито, спаяно, наверное, станет разделяться… Говорят, что «Битлз» и «Роллинг стоунз» поначалу нотной грамоты не знали. Так это – поначалу…

Кстати сказать, в нашем «музыкальном авангарде» есть человек, последовательно и остроумно ставящий рок «на место», – Cepгей Курехин. Композитор и пианист, он мог бы, наверное, неплохо провести время в джазовых импровизациях, но тогда он был бы не Курехин, а, скажем, Леонид Чижик. С легкостью ориентируясь в музыкальных языках всех времен и народов, Курехин в композициях для ансамбля «Популярная механика» и року отводит место как одному из языков.

В коллажах «Популярной механики» вся музыкальная обыденность вывернута наизнанку! Разорваны все банальные логические связи. Таким путем высвобождается изрядная творческая энергия, и действует она освежающе. Глядя на фокусы, трюки и штучки «Популярной механики», понимаешь, что жизни претит всякая законченность, всякое окоченение в любых формах, она дойдет до абсурда в каких-нибудь чрезмерностях, да потом сама же над собой и посмеется… Вот среди нежно завывающих женских голосов и скрипичных жалоб (а курехинский компьютер, с которым он выступает, этакое «чудо враждебной техники», способен издать любые звуки) начинается агрессия «тяжелого рока». Убедительно! мощно! даже устрашающе! – и, наконец, смешно… Смешна победоносная самоуверенность этой музыки, не терпящей никаких возражений. Да, можно ногой открыть дверь в вечный мир музыки, а удержаться там, будучи налегке, – невозможно.

От всей души желаю, чтоб провалилась попытка создания специальной «молодежной культуры». Кому это надо – сидеть в этакой культурной резервации, трясти своими погремушками и не мешаться в дела старших? Культура у нас одна. И примечательные люди из ленинградского самодеятельного рок-движения должны быть в ней, а не против нее.

Принято считать, что талантов у нас много. Если так, отчего их столь катастрофически не хватает? Думаю, что – увы! – не слишком много у нас талантов. И оттого благотворным мне кажется всякое внимание к современникам, к людям, а не «течениям», не «тенденциям». К своим живым современникам. Может, из них что и получится…

1987

Бедный, бедный Ленечка

(О фильме Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты»)

В одном из стихотворений Беллы Ахмадулиной упоминается о подарке, который сделал ей «добрый Рязанов».

И действительно, глядя на этого веселого, симпатичного, жизнерадостного любимца зрителей, приходишь к выводу, что благополучие далеко не всегда портит людей искусства, и не сомневаешься в справедливости эпитета «добрый».

Где-то даже довелось прочесть, что Рязанов – «добрый сатирик». Вот это уже сомнительно. Сатирики – страшный народ. Они, понимаете, без устали вскрывают язвы, обличают нравы, обрушиваются на современников с беспощадными гневными обвинениями, не ведают ни жалости, ни снисхождения, расследуя пороки общественного устройства. Не только нервные барышни, но и видавшие виды русские писатели опасались подходить близко к кабинету ответственного редактора журнала «Отечественные записки» М. Е. Салтыкова-Щедрина, когда тот, «руками, дрожащими от гнева», писал свои ядовитые сатиры или правил чужие, сопровождая сие занятие крепкими выражениями. Не знало от него пощады чиновничество, да в этом он среди русских писателей был не одинок. Даже «добрый» Островский терял всякую мягкость, когда речь заходила о русских чиновниках определенного сорта.

То ли чиновники в целом по стране стали лучше, что сомнительно, то ли сатирики в принципе подобрели, что вероятней, только взялся за ту же тему Эльдар Рязанов – и совсем вышла другая картина. Парадоксальный режиссер! Он решил примирить непримиримое, совместить несовместимое: сатиру с сентиментальной любовной историей, насмешку и карикатуру с жалостливой снисходительностью. И потому его фильм «Забытая мелодия для флейты», отличаясь обычной для Рязанова и привычной нам легкостью и занимательностью манеры, представляет собой, на мой взгляд, запутанный клубок острых противоречий.

В основе фильма – принципиальная двойственность авторского взгляда на избранный материал, которую важно понять. Ведь Рязанов сознательно делает свои фильмы «для всех», то есть не в буквальном смысле слова, всем никогда не угодишь, да и что это за цель для художника – угодить. Но видно, что режиссер всегда держит в уме образ «простого зрителя» и хочет, чтоб его фильмы были понятны и нужны такому зрителю. Это хорошо? Конечно, особенно в потоке фильмов ни для кого, даже не для начальства, как бывало раньше. Но посмотрим внимательно, что же это за точка зрения, которую предлагает Рязанов в своем фильме.

Вот перед нами чиновники из «Главного управления свободного времени». Так сказать, паразиты на теле народа. Можно, конечно, по этому поводу жизнерадостно спеть из «Блохи» – «покорно и пугливо все сносят блоший гнет, а мы прищелкнем живо того, кто нас куснет! Да, прищелкнем живо-живо!» Однако такой оптимизм мне кажется уделом прошлого. Тяжелая борьба ожидает тех, кто хотел бы поднять «дубину народной войны» против всяческого паразитизма, а в особенности – чиновничьего, и в высшей степени – против тех, кто яростно жаждет сладко кушать за счет управления нашим свободным временем, составляя инструкции о том, что мы должны и чего не должны делать.

Предложение об инструкциях исходит от главного героя фильма, чиновника Ленечки (Леонид Филатов). Как мне прикажете относиться к этому «товарищу», который и пальцем не пошевелил для людей, и крошечку не облегчил им жизнь, а только обманывал, пугал, морочил и путал их? Как относиться к их конторе, собравшей все виды идиотизма, важно-раскормленного, агрессивно-деятельного идиотизма! Так и отношусь, как предлагает насмешник Рязанов, карикатурист Рязанов. Все сатирические эпизоды фильма крепко сбиты и сделаны твердой рукой. «Видеоклип» с жестоким романсом сокращенного бюрократа на фоне бешено мчащегося «поезда перестройки»; клоунское трио чиновников (Александр Ширвиндт – Ольга Волкова – Валентин Гафт), в котором, по-моему, особенно хорош великолепно-циничный Ширвиндт, король реплики, мастер краткой комической паузы; злоключения пышнотелого Тамбовского хора, несущего свою истомленно-эротическую клюкву по бескрайним просторам всероссийского Свободного времени… Но всего этого наберется где-то на половину серии. Это, собственно, один фильм.

А другой – вариации на тему «и чиновники любить умеют». То есть не очень умеют, вот беда, но – любят. И они люди, и в них бьется живое человеческое сердце.

Начинаются чудеса. Из веселого демократического зубоскальства мы то и дело перепрыгиваем в длинную, многословную, суетливую и довольно банальную любовную историю, в которой режиссер пытается вызвать у нас сочувствие и сострадание к герою. И мне никак не отделаться от мысли, что эти благородные чувства зрителей приходятся не по адресу.

Рязанов наградил Ленечку внешностью и темпераментом Филатова, что уже свидетельствует о личной его симпатии к герою. А если бы его играл, скажем, Николай Трофимов?..

Вот Ленечка в роскошной квартире, вызвавшей в зрительном зале грустно-насмешливый вздох, соблазняет девушку разнообразными яствами. И всем приятны веселые пролетарские оценки, которыми награждает улыбчивая, здоровая телом и душой медсестра, прелестная Догилева, неловкого соблазнителя с его икрой и грибочками.

«В голову лезут странные мысли», – как поет группа «Аукцион». Вспоминаю (извините за лирический момент): работала в одной библиотеке (а наш коллектив был прямо-таки энциклопедией «женской доли»), где моя коллега, не по возрасту измученная женщина, рассказала как-то о сыне, заболевшем фурункулезом. Он перенес несколько операций. Врач рекомендовал ему особое питание – гранаты, черную икру. «А я ему говорю, – усмехаясь, рассказывала она, – доктор, вы знаете, какая у меня зарплата?»

Вот так почему-то вспомнилось. Нет, я не питаю к Ленечкиному столу никакого «классового чувства» – что толку человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет? – просто хочется уточнить отношение к герою. Это важно ведь – чему сочувствовать, над чем смеяться. Или неважно? Или надо отключиться на три часа, глядя на хороших актеров? На мой взгляд, существование всех этих Ленечек ничем оправдано быть не может, хоть бы он и два часа играл перед нами на флейте, доказывая свое «интеллигентское» происхождение. Для того чтобы добиться сочувствия к нему, Рязанов даже включает в фильм такое сильнодействующее средство, как смерть, и выполняет загробные видения героя с тщательной мистической серьезностью, в стиле «младшего брата» Федерико Феллини. А не сочувствовать умирающему – куда ж это годится…

Что за удивительный вираж проделал Рязанов в своем взгляде на чиновника, управляющего свободным временем! В «Карнавальной ночи» к Огурцову – Ильинскому отношение было однозначным, а он, кстати, занимал тот же пост, что и Ленечка. Любви там, в «Карнавальной ночи», предавались совсем другие люди. Трудно даже представить себе, что вышел бы за фильм, если бы герой Ильинского влюбился бы в героиню Гурченко!

Но в этом странном создании Рязанова прорывается, кроме двух, еще и «третий фильм». Поскольку Татьяна Догилева играет что-то уже вовсе безотносительное и к сатире на чиновников, и к трагикомедии влюбленного бюрократа. Она, во всеоружии комического и лирического темперамента, остроумия, искренности, существует в условиях драмы, заставляет с интересом следить за нелегкой судьбой молодой женщины, одаренной жаждой любви, и ее силой, и энергией. Она так кричит: «Ленечка, не умирай!» – что на мгновение слеза набегает…

Отчего так неорганично смешалось все в фильме Рязанова? Оттого ли, что он хотел понравиться всем сразу? Или из экспериментального желания распространить абстрактный гуманизм на сферу, явно для того не предназначенную? Или в «Карнавальной ночи» он был молод и жесток, а теперь решил пересмотреть свое отношение к чиновничьему идиотизму? Или ему действительно всех жалко, особенно нынешних «жертв ускорения»?

Кстати сказать, то, что чиновники в фильме будут жертвами ускорения, это же предположения, страхи героя, сны его. А наяву – Ленечка идет на повышение, Главное управление свободного времени вскоре получит новое здание, вдали по-прежнему «голубые горы», и, возможно, в новом здании появится новая медсестра…

1988