Текст книги "Лучшие хвостатые сыщики (сборник)"

– Ты сошел с ума, – удивленно пожала плечами Таня. – Ты считаешь, я способна выбросить щенка на верную гибель?

– Я считаю, что у нас накрылись как минимум спокойные выходные. Если я не прав, сходи еще раз на помойку, найди там камень и брось в меня. А пока я сплю. На мне дело вообще-то. Мне нужен отдых. Мой заместитель распоряжается свободным временем, как считает нужным.

Антон повернулся к воплощающей собой живую скульптуру Каппе жене со щенком, подумав, кстати, что подобная скульптура хорошо бы смотрелась. Если бы он не разозлился, сфотографировал бы и продал мастеру сюжет. Но он натянул одеяло на голову и велел себе: спать. И тут же выполнил свой приказ. Проснулся через час. Прислушался. Тишина. В интеллигентной семье при подобных обстоятельствах это гораздо хуже, чем громкая ссора. Хотя… Может быть, Елизавета Петровна ушла кормить своего британца. Маленькая такая надежда. Он встал, надел спортивный костюм, направился в ванную, по дороге заглянул в кухню. Надежда не сбылась. Таня сидела за маленьким столиком, разложив какие-то книги, и что-то крошила в плошку. Она собиралась кормить щенка. Верона уже поела и с изумлением разглядывала пушистое, вьющееся вокруг ножки стола существо. У другого стола, включив кофеварку, стояла спиной к ним Елизавета Петровна. Такая знакомая позиция: прямая, несгибаемая, как восклицательный знак. Щенок был уже помыт, но высохнуть еще не успел. Когда Антон вошел в ванную, он понял, что теща увидела то же, что и он. Таня не успела почистить ванну. Удивительно, как на таком маленьком существе поместилось столько грязи. Но пахло отличным шампунем. Не только Антону и Елизавете Петровне, но даже душевому шлангу было понятно, что после подобного мытья никого не отнесут на помойку.

«Ничего, – подумал Антон, – в моем роду, кажется, были и крепостные. Помыть ванну – это самый маленький пустячок в этой ситуации. А вдруг все как-то сложится? Верона большая, но она умудряется быть незаметной. Очень деликатная. А этот… Он пока меньше кошки. Из чего делать проблему?» Душ совсем успокоил Антона, он вышел уже в нормальном настроении. Вошел в кухню.

– Доброе всем утро. Привет пришельцам из мусорного бака. Интересно, здесь всем дают завтрак? Я могу на него рассчитывать?

Да, как-то сложится… Теща слегка повернулась и холодно кивнула. Таня прижала палец к губам, чтобы он помолчал. Она слушала кого-то по мобильному телефону.

– Да, спасибо. Я поняла. Это все есть. Это сейчас куплю. Обязательно приедем на осмотр, перед этим дам глистогонку, чтобы сделать прививку…

На слове «глистогонка» Елизавета Петровна резко отодвинула свою чашку кофе и удалилась. Через какое-то время она прошла через холл и вышла из квартиры. Без верхней одежды. Значит, к коту.

– Антон, – умоляюще сказала Таня. – Я пока не могу прерваться. Мне нужно во всем разобраться и выбрать дозу. Понимаешь, этот щенок только кажется толстеньким, у него очень длинный мех. Но на самом деле у него практически дистрофия. Все косточки прощупываются. Даже не могу возраст определить. Зубки вроде не менялись еще. В холодильнике есть яйца и бекон. Ты не сделаешь себе омлет?

– Почему нет, – бодро сказал Антон. – У меня пока нет дистрофии. Тебе тоже сделать?

– Оставь немножко. Я потом поем. Кстати, его зовут Чарлик.

– Очень приятно. Когда он тебе об этом сообщил?

– Я сразу поняла, как только его увидела.

Так. Когда ситуацию нельзя исправить, ее можно только принять. Антон пожарил омлет на двоих. Сварил кофе. Поел сначала сам, потом к нему присоединилась все еще возбужденная жена. Они позавтракали. Таня сказала:

– Я сбегаю в аптеку. Ты пока поспи, хорошо?

– Мы собирались вместе досыпать. Но это уже не так важно. Хорошо. Я вообще думаю, не устроить ли мне сегодня себе день сурка?

– Хорошая идея, – машинально кивнула Таня, и он понял, что она просто сейчас думает о другом.

Тем не менее они вместе помыли посуду, затем она ушла в аптеку. Верона продолжала наблюдать за пришельцем. Антон вернулся в спальню и лег, мечтая проснуться как минимум через сутки.

Такие скромные мечты никогда не сбываются. Когда Антон проснулся и посмотрел на часы, выяснилось, что прошло всего полтора часа. В квартире раздавались странные звуки. Были слышны голоса жены и тещи, но они произносили не слова, а междометия. И даже издавали стоны. Вставать и выходить было реально страшно. В течение года ни в какой ситуации ни одна из этих женщин не говорила «ах» или «ох». Они были не из тех, кто кудахчет по пустякам. Но он вышел. Увидел Таню, еще в куртке, которая стояла на пороге комнаты матери, уронив на пол пакеты. У нее были огромные, потрясенные глаза, рот она закрыла руками. Антон шагнул к ней, как на передовую. Да, это покруче Хичкока. На полу комнаты, паркет которой был обычно натерт до зеркального блеска, – не было ни одного свободного кусочка. В облаках из меха и шерсти и в обломках фарфора лежало множество разноцветных стеклянных глаз. И они все смотрели на Антона. Прислонившись к стене, стояла Елизавета Петровна. Она была олицетворением несчастья. Антон быстро отвел взгляд.

– Так, – произнес он храбро. – Я вижу почти целую таксу и не совсем разбитого хозяина. Хорошо, что это вижу я, а не Каппе. Но, мне кажется, статуэтку можно восстановить.

Он сделал шаг в комнату, но тут подала голос Таня:

– Подожди! Мне нужно собрать все глаза! Ты посмотри! Они крепились иголками. Если щенок эти иголки проглотил, хотя бы одну, он погибнет!

Она оттолкнула Антона и почти упала на пол, под ее коленом захрустел очередной обломок произведения искусства.

– Что ты делаешь, – тихо, с ненавистью произнесла Елизавета Петровна. – Ты – идиотка. Ты – сумасшедшая. Мне нужно было еще в детстве поставить тебя на психучет.

– Минуточку, – не выдержал Антон. – Вы можете оскорблять свою дочь, но вы не можете оскорблять в моем присутствии мою жену. Произошла неприятность. Что-то поправимо, что-то, к сожалению, нет, но все же не стоит в такой степени терять над собой контроль. Это отвратительно, то, что вы сказали, Елизавета Петровна.

– Да кто бы говорил! – саркастически произнесла она. – Нормальный мужчина выбросил бы с балкона этого мерзкого щенка вместе с его глистами. Но как моя дочь могла выбрать нормального мужчину?!

– Так. Поддерживать базар подобного рода я не собираюсь.

Антон резко развернулся и ушел в спальню. Остановился посреди комнаты, чувствуя, что все его мышцы как будто свело судорогой. Он, наверное, превращается в такую же статую, как Елизавета Петровна. Что делать?

Он даже не понял, много или мало времени прошло, когда в комнату влетела Таня. У нее в руках был пакет с этими проклятыми глазами.

– Я все собрала, кажется. Вроде бы везде иголки на месте. Но не исключено, что Чарлик проглотил и глазки вместе с иголками. Надо срочно везти его на рентген.

– Где эта сволочь? – почти спокойно спросил Антон.

– Да вот, смотрит на нас из-под кровати.

Антон опустил взгляд. Действительно смотрит. Морда, надо себе признаться, очень симпатичная. С балкона он его не выбросит, но ситуацию нужно решить как-то резко. Иначе конец их семье. К своим родителям он двух собак, одна из которых вообще чума, – не может привезти. Они в принципе не по этой части, у них свой уклад, он не считает возможным его ломать.

– Таня, – сказал Антон. – Мы отвезем его на рентген, но только после того, как ты с кем-то договоришься в доме или во дворе, чтобы его взяли. За деньги. Ну, есть столько людей, которым не хватает на жизнь. Он нанес сегодня такой ущерб твоей матери, я говорю только о деньгах, а не о душевной травме, какая-то небольшая сумма раз в месяц не будет для нас огромной проблемой. Сходи, поищи, позвони. Заметь, я больше ничего не говорю о возврате на помойку.

– Ты что! – Таня смотрела измученным, изумленным взглядом, как будто узнала, что человек, которого она любит, – садист и живодер. – У мамы душевная травма. А у щенка? У нее разбились всего лишь игрушки. А он живой, ты это не понимаешь? Антон, пожалуйста, давай его поймаем. Ты же видишь, он испугался. Он прямо рядом с тобой сейчас.

Антон подумал, что поймать в любом случае нужно. Без этого проблемы не решить. Он нагнулся, протянул руку, щенок быстро увернулся. Антон встал на колени и стал ловить его под кроватью. Чарлик бегал там по периметру. И тут из нагрудного кармана спортивной куртки Антона выпал «Самсунг», новый, последняя версия. Родной, привезли из Японии. Он глазом не успел моргнуть, как щенок подлетел, схватил смартфон и просто на глазах стал разгрызать его на мелкие кусочки. Поймать его никак не удавалось, он бегал с телефоном.

– Ну что ж, – встал Антон. – Ты, кажется, принесла нам всем возмездие за какие-то грехи. Я думаю, теперь ты поняла, что это бешеное существо нужно просто шваброй выгнать из дома и пусть продолжает свой путь уже без нас. Мы никому ни за какие деньги не можем его предложить.

– Мне очень жаль твой телефон, – всхлипнула Таня. – Но я поняла другое. У тебя, как и у моей мамы, жестокая душа. Вещи, пусть и дорогие, значат для вас больше, чем жизнь этого собачьего ребенка, уже выброшенного, уже искалеченного, никому не нужного. Я его не предам. А тебе это не смогу простить.

– То есть мне отставка?

– Ты сам так поставил вопрос.

– Отлично! Я свалю отсюда с удовольствием! Мне нужна нормальная, человеческая жизнь, а не пребывание в буйной стае, где две неврастенички то и дело друг друга оскорбляют. Твоя мать в чем-то права. Я ухожу.

– Хорошо, – почти прошептала Таня. – Я приеду на работу в понедельник, напишу заявление об уходе. Или еще лучше. Я не приеду, а ты уволишь меня за прогул. Давай так.

Он пролетел через холл к входной двери, потом вернулся.

– Нет! У меня нет замены пока. Ты будешь работать. А если не будешь ходить на работу, я буду сам делать твою работу, а тебе продолжать платить зарплату. Мне не привыкать работать круглосуточно. Пока не возьму другого зама. Ну, и ты себе что-то подыщешь… Надеюсь.

– Хорошо. Я буду работать, пока ты кого-то не найдешь.

– Значит, у меня жестокая душа? А у тебя нет? Ты пожалела собачьего ребенка? Меня даже не попыталась задержать. Переступила, как через грязь. Вот поэтому между нами все кончено, и это точно. Я тоже не прощу.

Шли дни. Острая обида у Антона прошла. Он давно взрослый мужчина, зализывать раны привык. Он работал, ел, спал, общался с Таней в офисе, по вечерам о чем-то говорил с родителями. Они, в принципе, очень молчаливые, спокойные люди, и как-то так повелось в семье, что никто ни к кому не пристает с вопросами. Каждый сам скажет, когда захочет. Но он существовал в полном эмоциональном вакууме. Видимо, такой была спасительная реакция организма. В этом вакууме глохли и тоска по близости с любимой женщиной, и все надежды. Он, конечно, простил Чарлику уничтоженный смартфон, коллекция тещи – теперь ее проблема. Он предложил свою помощь в реставрации, за что и получил. Антон даже понял Таню. У нее благородная, добрая душа, она спасла маленькую жизнь, и, как теперь стало понятно, никто другой щенка бы не взял. Разве что добил бы. Проблема была лишь в одном. Ни грамма ее сострадания не досталось Антону. Допустим, он был не прав, слишком резок, но… Но как бы поступила его мама? Отец прямолинейный, доминантный. Родительские мнения, конечно, не всегда совпадали. Даже по поводу воспитания сына. Отец мог сказать что-то резкое, чего мама, конечно, не принимала. Она, например, не принимает наказаний детей из-за какой-либо провинности. Но она никогда бы не заявила: «Ах так?! Ты жестокий, ты нам не нужен, развод, другая работа…» Она всегда находила простое решение – говорила: «Ты прав, как всегда. Но давай не будем торопиться. Давай подумаем. Мы вместе, мы не можем быть не вместе». И как-то потихонечку, ненавязчиво все преодолевала. И волки были сыты, и овцы целы. В результате отец начинал считать, что где-то пережал, хотя ничего не происходило по его сценариям.

Просто они любят друг друга. И он, Антон, понадеялся, что и ему повезло. Что такое глупый щенок по сравнению с осознанным противостоянием тещи? Но он с ним практически справился. Потому что Таня была с ним рядом, на его стороне. Она мягкая, нежная женщина, но он вдруг разбился об нее, как о стену из гранита.

И все оказалось неправдой. Не было ни счастливого случая, того, который дается раз в жизни, ни солнечного удара, ни продолжения. Она просто со всем согласилась. И, столкнувшись с первым же препятствием, его предала. С легкостью. На самом деле с легкостью! Она хорошо выглядит, хорошо работает, они сейчас умудряются очень мало видеться, сидя в соседних кабинетах. Разговаривают только по делу. Она ни разу не посмотрела на него как раньше. Как на родного человека. Хотя улыбается, приветливо здоровается и мило прощается. Он каждый день, каждую минуту убеждается в том, что идет в своем вакууме по верной тропе. Ни в коем случае нельзя возвращаться назад. Был светлый и теплый период в его жизни – запомним, сохраним для истории, но не будем его стирать вовсе. Так что спасибо, Чарлик, ты все поставил на свои места. И те обломки были символическими. Антон еще не опубликовал объявления о вакансии заместителя. Но пару раз, проходя мимо кабинета Тани, он слышал телефонные разговоры, очень напоминающие поиски другой работы.

Однажды, когда она вошла к нему вечером с каким-то отчетом – она явно торопилась поскорее уйти, – он все же спросил:

– Как дела? Как мама, Верона, Чарлик?

Ему на самом деле было интересно. Таня целый день на работе. Прошло столько времени, Елизавета Петровна имела миллион возможностей вызвать отлов, а потом заявить Тане, что щенок убежал или упал с балкона. Или сказать правду. У нее ведь тоже, как у Антона, жестокая душа.

– Все ничего, – произнесла Таня. – Верона все такая же умница, спит, обнимая Чарлика. Он прошел обследование… Тоже очень неглупый оказался щенок. Он все разгрыз, но ничего не проглотил. Поправляется. Мама вроде привыкает. Ей удалось кое-что склеить. Вот ты премию нам обещал после окончания этого проекта, я куплю ей фигурку Каппе. Нашла по Интернету. Извини, я побегу. Я гуляю с собаками по очереди. Чарлик пока на ручках. Ему не сделали прививку из-за того, что он ослаблен.

– Да, конечно. Не хотел тебя задерживать. Удачи. Всем привет.

Он стоял у окна и видел, как она действительно бежит к воротам их офисного двора. У нее свои заботы, своя жизнь. Она его вычеркнула напрочь! Это невероятно. Даже его спасительный вакуум исчез от такого преступления против любви. Глазам стало горячо. Завтра надо поторопить бухгалтерию с премией и попросить ее написать заявление. При ней он все равно не сможет никого выбрать. Но он не заслужил подобного истязания. И конечно, срочный развод.

Они заканчивали проект, он выписал Тане большую премию, опять утонул в делах, возвращался домой поздно ночью. Глотал на кухне то, что оставляла ему мама на столе, просто падал у себя на несколько часов и проваливался в сон. Было не до мыслей и не до чувств. В тот вечер он вернулся почти рано, немного за полночь. Поел и уже собирался лечь спать, как вдруг раздался звонок. Он посмотрел на свой новый «Самсунг» – это была Таня.

– Извини, я тебя не разбудила?

– Я недавно вернулся с работы. Что-то случилось?

– Да. Я подумала, может, у тебя есть там знакомые… У меня ничего не получается уже четыре часа.

– Где там?

– Не знаю. Я звоню в МЧС, полицию, ДЭЗ, меня просто все отфутболивают. Понятно, что поздно. Но где-то же есть дежурные… Может, ты знаешь.

– Случилось-то что?

– Мамин британец кричит на крыше уже несколько часов. Он залез туда с балкона, обратно спуститься не может.

– Ждите меня.

Антон разъединился и с трудом подавил нервный смех. Это ужас, с кем он связался! Дальше он действовал быстро. Достал в прихожей с верхней полки то, что осталось от его альпинистского снаряжения – когда-то увлекался, тогда было время и желание. Осталось немногое. Такие вещи не выбрасывают, если они рабочие. Кинул все это в рюкзак, сел в машину, поехал по самым пустым улицам, чтобы не застрять в пробке. Звонить не пришлось. Он только вышел из лифта, как дверь квартиры открыла бледная Таня. Но она была еще ничего по сравнению с почти зеленой Елизаветой Петровной.

– Подробности потом, – сказал он, когда они что-то начали говорить. – Пошли в эту квартиру.

Они втроем поднялись на восемнадцатый этаж. Вопли слышны были, впрочем, и во дворе. Елизавета Петровна никак не могла открыть дверь ключом, так тряслись у нее руки.

– Мне страшно, – вдруг проговорила она, посмотрев на Антона.

– Дайте ключ, – нетерпеливо ответил он. – Раз орет, значит, пока ничего с ним не случилось.

Они прошли через комнату на старый, даже не застекленный балкон. По краям хлипкий, рифленый, очень древний пластик. Рядом с балконом тянулась какая-то труба, трудно было понять ее назначение. Но она была обмотана теплоизоляцией. По ней, видимо, кот и взобрался. А обратно спуститься не смог.

Антон достал веревку, накинул на себя страховочную петлю. У него был даже страховочный зажим. А вот куда забросить крючок, если тут все такое старое? Зажим он прицепил к перилам. Крючок пришлось закинуть на козырек балкона, оттуда до крыши было сантиметров двадцать.

– Лучше уходите отсюда, – сказал он женщинам. – Если козырек от моей тяжести рухнет, я удержусь, но придется что-то придумывать с трубой. Она настоящий памятник архитектуры.

Они попятились к балконной двери, но не ушли. Просто дышать перестали. Козырек выдержал Антона. Он подтянулся, встал на него, увидел кота. Серого, с плюшевыми ушами и янтарными, полными отчаянья глазами. Кот перестал орать и теперь смотрел на Антона.

– Как его зовут? – крикнул Антон.

– Марсик, – ответила Елизавета Петровна.

Антон кота позвал, и кот к нему двинулся, но крыша была мокрой и скользкой. Кот вцепился в нее четырьмя лапами и застыл. Антон вздохнул и нашел руками неровный, загнутый край крыши, залез на нее. До Марсика осталось несколько шагов. Он предпочел пройти их тоже на четвереньках. Схватил мокрого кота, посадил к себе на плечо, чтобы освободить руки. И тут этот черт с воем вонзил когти ему в шею. При этом лететь вниз он не собирался. Держался за Антона всеми когтями. Тот отодрал его и сунул под мышку. Мордой назад, чтобы кот успокоился.

В общем, они вернулись. Елизавета Петровна плакала навзрыд. Эта каменная женщина рыдала!.. Она отказалась оставить кота в его родной квартире и потащила в свою. Антон посмотрел удивленно на Таню.

– Там такая история. Хозяйка вообще держит его на балконе. Мама ее пыталась переубедить. Поэтому она так долго с ним сидит. В это время он с ней на кухне. Спасибо тебе огромное. Ты зайдешь к нам? Чаю хотя бы выпить… – Таня посмотрела на него так, как будто не надеялась, что он согласится.

Он вошел в квартиру. К нему бросилась Верона, а вокруг нее, пытаясь ее оттеснить, суетился этот паршивец, крушитель коллекции и его, Антона, судьбы. Он ему обрадовался тоже! Антон присел на корточки, чтобы рассмотреть преступника поближе. Он оказался такой замечательный! Пах мехом и молоком. И тут же по-деловому стал зализывать его кровоточащие царапины на шее.

– Ты видишь, какой он добрый? – радостно сказала Таня. – Он сейчас залижет ранки. А потом я тебе еще все замажу хорошей мазью. До утра заживет!

– Я правильно понял? – поднялся Антон. – Меня оставляют на ночь? Для этого нужно было всего лишь рискнуть жизнью и снять с крыши эту царапучую метелку для сметания пыли?

– Я так и знала, что ты ничего не поймешь, поэтому даже не пыталась объяснить. Иди в ванную, я приготовлю ужин всем. Животным внеплановый.

Когда Антон вышел из ванной, он услышал необычно громкий и властный голос тещи. Та говорила по телефону:

– Марина, этот вопрос не обсуждается. Ты виновата не только в том, что Марсик едва не погиб, а он бы погиб, если бы не мой зять. Ты виновата в жестоком с ним обращении на протяжении всей его жизни. Я понимаю, что у тебя аллергия. Но вообще, насколько мне известно, ты не сдавала анализы. Ты сама себе поставила этот диагноз. Думаю, он просто тебя устроил. Ты же помешана на стерильности. А тут шерсть может остаться на твоих коврах, которые надо было выбросить лет пятьдесят назад. В любом случае ты не имела права заводить живое существо. Нет, нет и нет! Я кое-что продам и куплю его у тебя. Не согласна – пойдем в суд.

Антон задумчиво вошел в кухню и сказал Тане:

– Там твоя мама собирается выкупить кота.

– Да, она так сказала еще до того, как ты его спас. Если останется в живых, я его у нее куплю. Она себя очень винит из-за того, что не вмешалась раньше. А что тебя удивляет?

– Да ничего. Я просто думаю, может, мне постоять на ушах или походить колесом? В сумасшедшем доме хорошо, когда все в равной степени сумасшедшие. А мне вдруг так захотелось, чтобы нам стало совсем хорошо…

Так оно и случилось в их спальне. Вернулись раскаленный рай, нежность, доверие… Он среди ночи включил бра и посмотрел жене в глаза.

– Как все же понять? Я был тебе не нужен. Это совершенно точно. Мы были рядом, такое невозможно не почувствовать. Ты уходила. Совсем. Ты все отрезала.

– Да. Ты и не поймешь. И никто этого, кроме другой женщины, не поймет. Просто ты очень красивый, а я нет. Вот и все. Я ждала, когда это случится, и это случилось. Ты сказал: «Валю отсюда». И это было правильно, потому что мы с мамой такая обуза… А ты можешь найти себе кого угодно. Ты что, действительно меня любишь?

– Кошмар. Я до этой минуты любил обворожительную и умную женщину. Теперь осталась только обворожительная.

– Тогда я тебе еще что-то скажу. В тот вечер, когда мы приехали и собирались просто спать, у меня просто не было сил выпить таблетку…

– То есть…

– Ну да. Я тест купила.

– И ты искала другую работу?

– Конечно. А как же выжить матери-одиночке?

– Ты меня прям убила! Так. Я завтра ищу себе в замы мужика. Ты остаешься в этом зоопарке и стережешь моего ребенка. Но я уже не прошу, я приказываю: не выноси больше мусор. И вообще, имей меня как-то все же в виду. И учитывай то, что наш ребенок – не только дворянин, как вы, но и дворняжка, как я, Верона и Чарлик. А значит, есть надежда на то, что он не будет таким полоумным, как вы с мамой. Счастье ты мое нелепое! И бесчувственное. Ты должна была заметить, что я пытаюсь и не могу от тебя оторваться.

– Я думала, мне просто кажется.

Они уснули на рассвете. Антон еще успел отметить, какой это уютный и приятный звуковой фон – сопение двух собак, которые дрыхли рядом с их кроватью в большом пушистом собачьем «лукошке». Прямо поют, дуралеи. Чарлик еще и лапками перебирает. Этот и во сне видит себя клоуном на арене цирка. Танцует.

Проснулись они оба от стука в дверь и испугались. В дверь их комнаты может постучать так рано только Елизавета Петровна, но она никогда этого не делала!

– Ой, – прошептала Таня. – Маме, наверное, плохо. Мамочка, войди, пожалуйста, а то пока мы оденемся…

Елизавета Петровна возникла на пороге комнаты… Антон мог бы принять ее за другую женщину, если бы это было возможно. Это была не его теща! Это была растрепанная дама в довольно старом халате, со страдающими глазами и дрожащим подбородком. В руках она держала кота, который, в отличие от нее, выглядел совершенно спокойным, причем он как-то плотоядно уставился на собак.

– Мама, тебе плохо? – вскочила Таня. – Наверное, сердце. Я звоню в «Скорую».

– Таня, отстань от меня со своими глупостями. Я бы никогда вас не разбудила из-за такой ерунды. «Скорую» я сама себе в состоянии вызвать. Но она мне не нужна. Все серьезнее.

– Елизавета Петровна, объясните, что произошло, – спокойно сказал Антон. – Таня испугалась, потому что вы на самом деле выглядите… потрясенной. Только садитесь, пожалуйста, в кресло, так вам будет удобнее держать этого зверя. Мне кажется, его надо держать как можно крепче: он не самым добрым взглядом смотрит на нас и собак. Я относительно цел, потому что у него было мало времени. Но это боец.

– Ерунда. Он просто в стрессе. – Елизавета Петровна села в кресло и все же прижала кота к коленям. – Дело вот в чем. Марина купила его котенком. Он никогда не жил в квартире. Только на этом ужасном балконе. Он всю эту ночь метался, ничего не мог понять. И я подумала, что надо бы взять его вещи. Чтобы он почувствовал себя дома. У него есть там какие-то подстилки, игрушки, посуда. Еще такая палка, чтобы когти точить.

– А-а, – протянул Антон, – вот я и говорю: боец тренированный.

– Антон, – нервно сказала Елизавета Петровна. – Я ценю ваше чувство юмора, но сейчас не время, разве не понятно?

– Понятно. Что стряслось, кроме того, что ему не на чем и не на ком было потренироваться?

– Я не могла взять вещи из чужой квартиры без спросу и позвонила Марине. Говорила спокойно. А она так кричала! Так грубо, по-хамски! Она возвращается скоро, может, даже завтра. Но дело не в этом. Она велела мне вернуть Марсика на ее балкон, откуда он уже знает выход на крышу, закрыть квартиру и отдать ключи другой соседке. Она ей собирается сказать, чтобы та мне больше их не давала! Она еще пугала меня сроком за серьезную кражу.

– В смысле?

– Марсик – дорогой, породистый кот, – начала она.

– Мама, но ты же не поступишь так, как она требует? – воскликнула Таня.

– Я так не поступлю. И даже не потому, что к нему привязалась. Просто это непорядочно, это низко. И по отношению ко мне. Я не давала повода так со мной обращаться. В конце концов, мы спасли кота. Он мог погибнуть из-за нее… Но он же действительно ее собственность. Я не знаю, что делать.

– И я не знаю, – прошептала Таня. – Просто она оказалась настолько плохой… Мама, как ты могла с ней дружить? Но это не важно. Антон, а сколько дают за кражу?

– Как кража этого кота? До пяти лет. Так, дамы, полежал я тут с вами, с удовольствием послушал ваш дворянский бред, а теперь пойду делом займусь. Елизавета Петровна, дайте мне ключ от этой нехорошей квартиры и скажите, где вещи данной ценной царапучей особи. Все это сделаю я, потому что именно я мог бы ночью стать мокрым пятном под вашим домом. Из-за вашей так называемой подруги. Допустим, кот стал и мне дорог, когда мы с ним в обнимку, затаив дыхание, скользили по мокрой крыше восемнадцатиэтажного дома. Кроме этого, я найду в квартире его документы. Есть ведь где-то его паспорт, родословная. С чем ваша соседка потом пойдет в суд? Не знаете, где это может быть?

– Но это невозможно, – в ужасе произнесла Елизавета Петровна. – Я за все годы только один раз была в ее кабинете, и то недолго. Там письменный и компьютерный столы, бюро, в нем, вероятно, все документы Марсика. Но мы не можем так поступить! Это ее квартира, ее документы, ее… все.

– Документы Марсика, – так же спокойно произнес Антон. – Его посуда, какое-то тряпье. Палка для обдирания, вот с чем он перепутал трубу. А я – ваш зять. Которого могло бы уже не быть, если бы мы с этим животным сделали одно неловкое движение. И нас в квартире было трое, полагаю, были свидетели и среди соседей. Вой кота я услышал, подъезжая ко двору. Скажете, что я взял все это, предварительно вас связав. А документы мне нужны для того, чтобы подать в суд первым. За жестокое обращение с животным. Я – мирный атом, но меня это все достало. Эти трагедии в дворянском собрании на ровном месте. То есть я после двадцати часов работы полез на крышу, снял оттуда кота, чтобы вернуть его опять на балкон? Может, лучше сразу на крышу?

– Мама, – вдруг осторожно вмешалась Таня, – ты всегда стараешься быть такой несгибаемой. Но я-то тебя знаю. Ты на самом деле ранимая и нерешительная. И вдруг приняла решение, но у тебя никогда не хватит духу довести все до конца. А ты у Марсика одна. Он больше никому не нужен… Был. Теперь, конечно, нужен всем нам. Позвони Марине и скажи действительно, что Антон тебя связал. И что он вообще или бандит, или, наоборот, прокурор.

– Ой, не могу, – расхохотался Антон. – Я как в театре. Мне уже не так обидно, что меня разбудили. Отвернитесь, Елизавета Петровна, мне нужно встать и одеться.

В прихожей Елизавета Петровна дала Антону связку ключей.

– Я пользовалась только этим. Остальные туго проворачивались, я боялась, что не смогу однажды открыть дверь.

Они сели на скамеечку в прихожей – Таня и Елизавета Петровна с котом. Сидели неподвижно. Ждали. Интерес был только в янтарных глазах Марсика. У матери и дочери взгляд был одинаково перепуганный. Они даже не шевельнулись, когда открылась дверь и вошел Антон с двумя пакетами. Он внимательно на них посмотрел и небрежно сказал:

– Люблю скульптуры женщин и кошек. А вы дышите? Марсик дышит, причем так ровно. Оставайтесь в таком положении. Вам будет интересно.

Он неторопливо достал из одного пакета кошачьи миски, потом когтеточку, какие-то шарики, тюфячок, непрезентабельный и мокрый.

– Вот это я потом отнесу на помойку. Ты поняла, Таня, что это отнесу я? Ты туда больше не ходишь. Купим Марсику новый. А вот папка с его документами. Действительно была в ящике письменного стола. Слушай, тигр, я взглянул, прямо тебя зауважал. Ты вообще не местный. Заводчица твоя живет в Великобритании. Ей и в голову не пришло, что тебя запихнут на грязный открытый балкон. И конечно, не простой ты парень. Мой вояж на крышу того стоил. Потеряем с Таней работу – продадим тебя. Шутка, девушки. И внимание. Теперь самое главное. Елизавета Петровна, Чарлик разбил такую фигурку Каппе: сидит пара веселая, обоим под девяносто, смеются, а на них с интересом смотрит петух? Может, правда, курица. Я не разбираюсь в птицах.

– Разбил, – скорбно произнесла Елизавета Петровна. – На меленькие кусочки. Даже фрагментов не осталось узнаваемых. Это очень дорогая фигурка, она стояла высоко, я сама с табуретки еле дотягивалась, когда пыль протирала.

– Так. А рыбак такой смешной, навеселе: ничего не поймал, но чему-то радуется, – тоже на меленькие кусочки? И тоже очень дорогой, тоже высоко?

– Да… Я не понимаю. Откуда ты знаешь. У нас же тогда экскурсия не состоялась… Ты вообще ко мне не заходил.

– Я-то не заходил… А теперь не трогайте то, что я покажу. И следи, Таня, чтобы этот гангстер Чарлик не выскочил.

Антон стал доставать из другого пакета какие-то предметы, плотно завернутые в бумажные салфетки. Медленно, жестом фокусника разворачивал и ставил на полку, касаясь только через салфетки, – и пару с петухом, и рыбака, и хозяина с таксой, и еще, и еще…

Глаза Елизаветы Петровны и Тани расширялись и расширялись.

– Для того чтобы исключить ошибки, надеюсь, у вас есть список с номерами этих скульптурок, то, что это Каппе, вижу по фирменному знаку. Но вдруг есть второй экземпляр.

– Нет, у них не должно быть копий. Я сейчас принесу список.