Текст книги "Сестрички не промах"

– Ну, как оно? – спросил он, завидя нас.

– Отлично, – кивнула я.

– Неужто нашли чего? – ахнул Евгений Борисович.

– Москва не сразу строилась. Но кое-что проясняется. Надо определить, где стоял дом, от задней стены отсчитать положенное количество шагов и там копать.

– Ты, Елизавета, девка умная, это сразу видать, – с легкой улыбкой заметил Евгений Борисович, – но здесь все копано-перекопано раз двести. После трех пожаров, да и вообще…

– Евгений Борисович, – пропела я. – Мы ж в отпуске. На юг ехать деньжат нет, а здесь какое-никакое, а занятие. Может, и найдем чего.

– Оно конечно, – кивнул Евгений, легко поднялся и торопливо заговорил: – А я ведь щец сварил, наваристые. Не желаете?

– Золотой ты мужик, – обрадовалась я.

– От души и с удовольствием. Один-то жил, точно собака бродячая, чего подцепил, то и стрескал. А с хорошими-то людьми любое дело в радость. Живите хоть до самой зимы и клад ищите, мне одно удовольствие. – В этом месте он немного передохнул и сказал слегка заискивающе: – К щам-то бы надо… Елизавета.

– Так оставалось… – начала я. Евгений заметно застыдился, а яркий румянец на его лице и блеск глаз подтвердили, что вчерашний запас иссяк. Я выдала деньги, и он радостно потрусил вдоль по улице, по-прежнему босиком.

– Зимой он ходит в валенках на босу ногу, – вздохнула Мышь. – Что, опять водку пить в рабочий полдень?

– Не хочешь, не пей, – пожала я плечами, – а человека поддержать надо.

– Кстати, сегодня понедельник. Интересно, хозяин наш где трудится или у него отпуск? До пенсионного возраста ему жить да жить, а из подросткового он уже вышел.

– Придет – спросим.

Пройдя в дом, я сняла спортивный костюм, облачилась в шорты и майку. Мышильда сделала то же самое, после чего мы с наслаждением умылись в огороде холодной водой.

Притрусил Евгений, и мы сели обедать. От водки отказались, решив сподобиться на сон грядущий, хотя заведомо знали, что к вечеру эта емкость будет пуста. Щи удались на славу, мы похваливали хозяина, а он расцветал на наших глазах. Радость его немного поубавила Мышильда своим вопросом:

– А скажи, Борисыч, ты в отпуске, что ли?

– Нет, – повертел он головой. – Не трудящийся я. С детства хворый и второй год как на инвалидности.

– А что за хвороба? – удивилась я, вглядываясь в пышущую здоровьем личность хозяина. Название болезни было замысловатым, труднопроизносимым и ничего нашему разуму не говорившим.

– Это что ж такое? – нахмурилась сестрица, любительница докапываться до истины.

– Ноги, – грустно сказал Евгений и в доказательство продемонстрировал голые стопы, выдернув их из-под стола. Я с любопытством уставилась на них, но обнаружить принципиальное отличие от любых других не смогла. Однако обижать хозяина не хотелось, я сочувственно вздохнула и нейтрально заметила:

– Да-а…

Хозяин обрадовался, убрал ноги и приналег на водку.

После обеда мы немного повалялись в саду, в некошеной травке под сенью развесистой яблони. Где-то через час перед глазами возник Евгений, отправленный нами на боевое задание. В руке он держал лист бумаги и радостно сообщил:

– Вот, Елизавета, как велела. Паспортные данные. Хозяйка, Анна то исть, по моей просьбе все как есть зафиксировала.

Я взяла листок из его рук и прочитала:

– «Солодкин Эдуард Митрофанович, тридцать два года, местный».

Номер квартиры предполагал проживание в многоэтажке, где-то в районе новостроек. Евгений подтвердил, что улица Бердяева находится в юго-западном районе, или попросту в Марьине. Новое название микрорайона в народе не прижилось, а старое шло от большого села Марьино, что в начале века располагалось километрах в двадцати от губернского центра, а теперь оказалось в черте города.

– Ну и что это нам дает? – лениво спросила Мышильда.

– Еще не знаю, но что-то, безусловно, даст.

Я выразила хозяину благодарность, и он нас покинул, а я направилась к забору. Забор отделял сад, в котором мы находились, от заветного пустыря. Выдернув пару гнилых досок, я пролезла в образовавшуюся дыру и пристроилась в кустах смородины. Правда, сначала пришлось вернуться в дом и снова облачиться в спортивный костюм – крапива доставала мне до груди. Мышильда, не выдержав, вскоре присоединилась ко мне, мы потомились минут пятнадцать в смородине и наконец увидели соседского жильца Эдика. Озираясь по сторонам, он ходко пробирался по тропинке к нашему дому, то есть к нашей крапиве. В руках у него были карта, компас, общая тетрадь и авторучка.

– Вот гад, – разозлилась Мышильда. – Экипировался.

Эдик подошел к родной крапиве, выложил вещи на тропинку и при помощи компаса стал определять стороны света, потом отсчитывать шаги в разные стороны, громко сопя, то и дело кидаясь к тетради и что-то там торопливо записывая. Дураку ясно – подлец ищет наш клад.

Я не выдержала и шагнула из кустов смородины навстречу нахалу. Сейчас я была обута в кроссовки, но они у меня на платформе, и в росте я потеряла мало. Завидев меня, Эдик скис и сделал слабую попытку кинуться к своей дыре в заборе. Я пресекла побег в зародыше, легонько пихнув самозванца локтем в грудь, и он устроился на тропинке.

– Вы не имеете права, – визгливо заметил он, как только у него закончились проблемы с дыханием. Я наклонилась и задела его коленом, чтобы немного отвлечь Эдика от глупых мыслей, и стала рассматривать тетрадь и карту. Мышильда, сурово взглянув на конкурента, прошипела:

– Старые вещи покупаем, новые крадем?

– На законном основании, – попробовал вскочить он, я осуждающе взглянула, и Эдик немедленно затих.

– Что там? – спросила Мышь, заглядывая в тетрадь.

– Ерунда. А вот карта… – Я протянула ее сестрице. Карта была чудовищно похожа на нашу, стало ясно – изготовил ее человек, очень хорошо знакомый с нашим родовым гнездом. – Откуда карта? – спросила я, поворачиваясь к Эдику. Тот закрыл лицо локтем и взвыл:

– Наследство.

– Врешь, подлец, – ахнула Мышь, – не может быть у нас таких родственников. – И с возмущением обратилась ко мне: – Отродясь у нас в роду мелкие мужики не водились.

Мне хотелось сказать, что и женщин наших господь не обидел, если не считать сестрицы, в семье, как говорится, не без урода и так далее, но перед лицом внешней опасности раздоры в семье неуместны, ряды должны сомкнуться и стоять насмерть на манер Китайской стены. В свете этих мыслей я охотно поддержала Мышильду:

– Да уж, этот субъект на нашу родню не тянет. – Переведя взгляд на субъекта, я сказала с леденящей душу угрозой: – А ну, гусь, выкладывай все как на духу.

Гусь поднялся, закинув голову в заоблачные дали, надеясь заглянуть в мои глаза, и устало опустился на тропинку, правда на этот раз придав хилому организму более удобную позу.

– И не хитри, – добавила Мышь, – не то худо будет.

– Я начну кричать, – огрызнулся он.

– Не успеешь, – заверила я. Эдик вздохнул и сказал с отчаянием:

– Карта мне в наследство досталась. От деда. Лежала на чердаке. Дом продали, стали уборку делать и нашли.

– Ты чего вкручиваешь? – разозлилась я, ткнув пальцем в карту. – Адрес на ней отсутствует. Как же тебя сюда черти вынесли?

– Дед отцу говорил, а отец мне – есть дом, купец Калашников жил, богатей, и перед революцией клад спрятал, а сам с катушек съехал – новая власть ему не понравилась. А клад, может, лежит.

– А дед твой откуда про клад знал? – удивилась я.

– Не знаю. Не очень в этот клад и верилось. У Калашникова трое сыновей было, уж кто-нибудь да к рукам прибрал.

– Ничего не понимаю, – удивилась Мышь. – Выходит, этот тип наш родственник?

– Вряд ли, – скривилась я. – Какая-нибудь прадедова актерка проболталась. Падок был купец Калашников на женский пол, через то и претерпел много.

– Вопрос этот принципиальный, – разволновалась Мышильда. – Потому что если он нам родня – это одно, а если нет – то нечего ему возле нашего клада отираться.

– Не вашего, а государственного, – открыл Эдик рот, чем очень разгневал Мышильду.

– Поговори, вражина, – пригрозила она и пнула сомнительного родственника ногой. – У нас с конкурентами один разговор, – сестрица выразительно провела пальцем по горлу.

Эдик презрительно отвернулся. Я отдала принадлежащие ему вещи и заявила доходчиво, но не без некоторой суровости:

– Будем выяснять твое происхождение. Семья – это святое. Если родственник – в дело возьмем, а если приблудный – так лучше сразу собирай манатки. Иначе мы тебя по соседству с кладом зароем. А пока к дому подходить не смей.

– Это несправедливо, – возмутился он. Не исключая окончательно, что передо мной родственник, я решила проявить добрую волю и готовность к диалогу:

– Ладно. По терновнику можешь шастать и даже копать. Но если я увижу тебя по эту сторону тропинки, считай, ты уже инвалид.

– Уяснил, гад? – набросилась на него сестрица. Эдик поднялся и понуро побрел к дыре, дважды с неодобрением посмотрев в нашу сторону. – Он нам все дело испортит, – продолжала кипятиться Мышильда.

– Не испортит, – заверила ее я, и мы пошли в дом.

– Что делать будем? – спросила сестрица. – Конкуренты наседают, а у нас даже плана нет.

– Нужны перчатки, – сказала я. – Жара вроде спала, приступим к работе.

– Копать? – обрадовалась Мышь, а я ответила:

– Крапиву дергать. Попробуем отыскать фундамент.

Перчатки по нашей просьбе приобрел Евгений и даже принял деятельное участие в борьбе с крапивой. Мы безжалостно выдергивали ненавистное растение с корнями, сваливали все в кучу, а Евгений относил это добро в дальний угол сада, стараясь поплотнее уложить возле дыры в соседском заборе. Вернувшись оттуда в очередной раз, он с хитрецой заметил:

– Посматривает.

– Кто? – не поняла я.

– Жилец, Эдуард то исть. Наблюдает. Один раз даже голову в дыру сунул.

– Вот ведь что делает, – возмутилась Мышь и с удвоенной энергией взялась за крапиву.

Работу мы закончили, когда уже смеркалось. К этому моменту удалось почти полностью освободить пространство, которое ранее занимал дом. Немного поползав на коленях, мы вскорости обнаружили фундамент, внушительный, каменный, старинной кладки. Для наглядности очертили его мелом. Таким образом, стал вырисовываться план дома. Мышильда принесла наш план, и мы попробовали разобраться, что к чему. Сразу же стало ясно – очень многое не сходится. Дом многократно перестраивался, и даже фундамент в нескольких местах был новый, кирпичный.

Дальнейшим нашим изысканиям помешала темнота. Мы вернулись в дом. Едва сели ужинать возле открытого окна, чтобы насладиться вечерней прохладой, а если повезет, то и соловья послушать, как под окном возникла бабка с востроносым хитрым лицом и заговорила:

– Борисыч, не твоих ли девок ищут?

– Кто? – ахнули мы, переглянувшись.

– Да мужик какой-то. Бродит по улице и орет блажью. Лизавету какую-то зовет. Гляньте, девки, может, ваш кто.

Мы поспешили на улицу. У калитки напротив притулился мужичок в белой панаме и в самом деле орал блажью: «Лизавета!» Даже в темноте и с приличного расстояния я узнала своего бывшего благоверного, поэта и исполнителя русских народных песен Самшитова Михаила Степановича.

– О, гения черт принес, – сплюнула Мышильда и с тоской добавила: – На что он нам?

Я не могла вот так сразу найти применения талантам предпоследнего и вынуждена была согласиться с сестрицей, что визит его совершенно не ко времени.

Однако прежде всего гения следовало утихомирить, ведь все соседские собаки уже подняли жуткий вой, и это тревожило граждан.

– Михаил! – грозно окликнула я его.

Он отлепился от чужой калитки и нетвердой походкой направился ко мне, простирая руки и тихим повизгиванием выражая восторг от нашей встречи.

– Богиня, – проблеял он и рухнул мне в ноги. Скорее всего он просто не смог устоять на своих, но все равно вышло впечатляюще. Обитатели четырех домов по правой стороне и пяти по левой дружно ахнули, а собаки враз замолчали. – Богиня, – повторил Михаил Степанович и попробовал ухватить мою руку, но не дотянулся. Я сгребла его за шиворот и прислонила к крыльцу. Михаил легонько тюкнулся затылком и блаженно улыбнулся.

– Наркоз лошадиный, – заметила Мышильда и была права. Михаил Степанович был, как говорится, пьян в стельку.

– Ты зачем приехал? – сурово осведомилась я.

– За тобой, – пытаясь смотреть прямо, ответил он. – На последние средства. Рвался душой…

– Ясно, – вздохнула я. – Прикинул, что сотни надолго не хватит, и сюда поперся. Между прочим, зря – кормить не буду. А начнешь медведем реветь, так сдам в милицию, вот те крест, – с большим рвением я осенила себя крестным знамением.

– Не можешь ты поступить со мной столь бесчеловечно, – захныкал Михаил Степанович. В наш разговор тут же влез хозяин:

– Это кто ж будет-то, Елизавета?

– Супруг мой, бывший. Ныне алкоголик, а с этой минуты бомж. Деньги есть? – прорычала я.

– Нет, – радостно затряс он головой, – ни копейки.

– Надо его в дом занести, – хмуро предложила Мышильда, – не то он всей улице покоя не даст. А завтра, на трезвую голову, поговорим.

– Что скажешь, Борисыч? – обратилась я к хозяину.

– Заноси, – кивнул он. Я внесла супруга в дом и приткнула на табуретке. При свете лампы Евгений его разглядел и спросил: – Где ж ты такого отхватила? Вроде как он тебе не пара вовсе?

– Да, завалященький мужичок, – со вздохом согласилась я. – Все ведь через доброту мою. Имею доброе сердце, оттого и грустно видеть людскую неблагодарность.

Мы сели за стол, подумали и с горя послали Евгения за водкой. Он быстро вернулся, и мы выпили по его маленькой, а нашей большой для снятия стресса. Михаил Степанович почуял водочный запах и ожил. Открыл левый глаз, потом правый и, вальяжно махнув ручкой, сказал:

– Наливайте.

– Я тебе сейчас налью, – рассвирепела Мышильда и хотела огреть его подставкой для чайника, но тут дверь распахнулась, и в кухню вошел милиционер в погонах капитана.

– Здрасьте, люди добрые. – Он снял фуражку и глянул в красный угол, а я замерла: неужели перекрестится? Капитан сложил руки под животом и радостно осведомился: – Вечеряете?

– Проходи, Иваныч, – обрадовался хозяин. – Видишь, гости у меня.

– Вижу. Как говорится: гость – посланец от бога.

Иваныч прошел, пристроив головной убор на вешалку, и сел за стол.

– Участковый наш, – пояснил Евгений, – Валентин Иваныч. Это Марья Семеновна, Елизавета Петровна и супруг ихний, не знаю как по имени. Только прибыл.

– Наслышаны, – степенно кивнул Иваныч, косясь на бутылку.

– Закусите с нами, – предложила я. Мышильда вскочила и подала гостю стопку. Мы выпили, а Михаил Степанович вновь открыл глаза и, увидев милиционера, завыл:

– За что, Лизавета?

– Утихни, гад, – зашипела Мышь.

– Ни в чем не виновен, – проблеял он, прижимая руку к сердцу. – Перед родной милицией, как на духу.

Я приподнялась и легонько шлепнула его по затылку. Эффект вышел неожиданный. Михаил затих, а участковый замер с вилкой в руке, моргнул, крякнул и сказал:

– Вот так девка…

– Да-а-а, – кивнул Евгений, – гренадер.

Минут через пять участковый смог отдышаться, выпив для ускорения процесса водочки.

– Надолго в наши края? – осведомился Иваныч, закусив капусткой.

– На весь отпуск. Марья, принеси паспорта слуге закона.

– Обижаете. Я же по-дружески заглянул…

– Дружба дружбой, а служба службой, – пропела Мышь, вручая ему документы. Он тщательно их проверил, списал данные в блокнот и с благодарностью вернул.

– Говорят, клад ищете? – спросил он с хитринкой.

– Ищем, – покаялась я. – Купец Калашников – прадед наш. В семье про клад много говорили, вот и пытаем счастья.

– Ага, – кивнул участковый, в его глазах прибавилось хитрецы, – тут многие ищут. Помешались на кладах.

– Отчего ж не поискать, коли есть охота, – дипломатично заявил Евгений. Михаил Степанович к этому моменту опять очнулся от легкой дремы и повел носом.

– Этому не наливать, – сурово сказала я.

– Елизавета, – с третьей попытки гневно произнес он мое имя, попробовал встать и что-то продекламировать, но Мышильда его перебила:

– «Волчица ты, тебя я презираю, ты, мерзкая, уходишь от меня».

Все уважительно притихли, а Михаил Степанович обиделся и выразительно надул губы. Выпив еще водочки, участковый удалился, а мы призадумались, что делать с моим бывшим супругом.

Оставлять его в доме никак нельзя – обживается он быстро, и завтра его уже не выгонишь.

– Надо вынести его в сад, – предложила сестрица. – Какая-нибудь телогрейка найдется, прикроем. Погоды нынче стоят замечательные, не околеет.

– У них организмы слабые, – напомнила я.

– Оставьте в кухне, – проявил человеколюбие Евгений, но мы решительно пресекли его благой порыв.

– В сад, – кивнула я и выволокла супруга на свежий воздух. Соорудив ложе из двух телогреек и старого полушубка, мы устроили бывшего под яблоней и вернулись в дом.

Солнечный луч, проникнув сквозь занавеску, слепил мне глаза. Я блаженно потянулась и позвала:

– Мышильда…

Сестрица, всегда злющая по утрам, ответила без энтузиазма:

– Мишка твой приперся. Всю малину испортит…

– Не успеет, – заверила я.

Через полчаса, войдя в кухню, мы застали картину, способную выжать у женщины моей сердечности скупую слезу. Наш хозяин и Михаил Степанович сидели рядышком за накрытым столом, сложив на коленях ладошки и с отчаянной немой мольбой во взоре. Оба сильно маялись с перепоя. Я вошла, поставила чайник на плиту и, откашлявшись, исполнила что-то лирическое, вошедшая Мышильда подхватила куплет, вслед за ней пристроился Евгений, Михаил Степанович не выдержал и зычно повел нас в заоблачные выси. Песня кончилась, пала тишина. Михаил Степанович, собравшись с силами, начал речь:

– Елизавета…

– Молчите лучше, – съязвила я. – Как вы могли? Человек вашего таланта, воспитания… интеллигент… и появляетесь здесь в таком виде, пугая детей и собак.

Михаил Степанович слегка поник головой, а Мышильда ядовито заметила:

– В сильном подпитии прибыли.

– А кто не пьет? – выбросив вперед ладонь, возмутился предпоследний. – Фолкнер пил, Хемингуэй пил…

Мышь устыдилась.

– Ну, если вы в компании…

– Ты ж говорил, что один приехал? – удивился Евгений и, с мольбой переведя взгляд на меня, прошептал: – Елизавета…

Я выдала деньги, хозяин отправился за водкой, а Михаил Степанович попробовал улыбнуться.

– Деньги есть? – посуровела я.

– Лизок, на последние прибыл. Тосковал душой…

– Бомжевать, значит? – грозно поинтересовалась я. Михаил нахохлился и приуныл. – Кормить не буду, и не мечтай. И за постой плати сам, на меня не рассчитывай. Все понял?

– Как же я, Елизавета?

– Так же. Раньше надо было думать, а теперь хоть пешком домой возвращайся.

Пришедший хозяин застал нас в тягостном молчании. Не принимая этого близко к сердцу, он быстро разлил водку. Я приподнялась и убрала стопку из-под носа Михаила Степановича. Евгений испуганно прошептал:

– Мы ж не звери… – но я осталась непреклонной.

– Выходи из-за стола, – заявила я предпоследнему. Тот поднялся и с трагическим лицом пошел к двери, правда трижды обернувшись. Евгений замер с бутылкой в руке, и по всему видно было, что он очень Михаилу сочувствовал. Я взяла вилку и приступила к завтраку. Предпоследний дважды заглянул в дверь, но я никак на это не отреагировала.

– Пусть бы жил, – тихо заметил Евгений. – Места много, чего ты, Лизавета?

– Я его кормить не буду. Его даже в паспорте моем больше нет, на что он мне сдался?

– Жалко человека.

– Не пропадет, – заверила хозяина Мышильда, а я начала мучиться угрызениями совести.

Вдруг послышались шаги, и на пороге (дверь в кухню по причине жары не закрывали) возник Бельский Иннокентий Павлович, последний муж и адвокат.

– Здравствуйте, – улыбнулся он с приятностью и неуверенно шагнул в кухню.

– О господи, – простонала Мышильда. – Этому-то что надо? Здесь в округе ни одного балкона.

– Иннокентий Павлович, – без улыбки спросила я, – вас по какой такой нужде черт принес?

За черта Иннокентий обиделся и сказал с печалью:

– В конце концов, я должен знать, где проводит отпуск моя жена.

– Это тоже муж? – удивился Евгений.

– Бывший, – покаялась я.

– Не выглядит, – задумчиво сказал хозяин, разглядывая гостя. Тот собрался что-то ответить, но в этот момент в кухню влетел Михаил Степанович и возмущенно воскликнул:

– Что же это делается, Елизавета? Мне в проживании отказано, а ему, значит, можно?

– И ему нельзя, – успокоила предпоследнего я и перевела взгляд на Иннокентия Павловича. – Кеша, дом не безразмерный, тебе здесь места нет.

– Я найду где устроиться, – с достоинством ответил он. – А вот этот что здесь делает?

– Что вы оба здесь делаете? – возмутилась Мышильда. – Люди серьезным делом заняты, а вы тут таскаетесь и волнуете Елизавету Петровну по пустякам. Стыдились бы.

– Но у меня отпуск, – в самом деле устыдившись, заметил Иннокентий.

– И у меня, – встрял Михаил, а я добавила:

– Бессрочный. Покиньте дом оба и не нервируйте меня, – закончила я и отвернулась. Дом они покинули, но на этом все, само собой, не закончилось.

День, как видно, не сулил нам ничего, кроме неприятностей. Пытаясь поскорее забыть о моих мужьях, мы торопливо закончили завтрак и пошли на пустырь. При нашем появлении в районе соседской дыры мелькнула легкая тень. Мы подошли к фундаменту и ахнули: кто-то (ясно кто – предполагаемый родственник или просто самозванец – Эдик, одним словом) не только облазил освобожденную от крапивы территорию, повсюду оставив следы, но и копал в трех местах (это успокоило – если в трех разных, значит, точного местонахождения клада он не знает). Такое наглое вторжение на нашу территорию буквально потрясло Мышильду. Она деловито направилась к соседской дыре, начав по дороге возвышать голос. Я припустилась следом, обогнала сестрицу и затаилась возле забора.

– Где тебе копать было сказано? – рявкнула она, сунув голову в дыру. – Проходимец, аферист, ворюга!

По ту сторону забора хранили молчание. Минут пять сестрица высказывалась от всей души, потом выдохлась и пошла прочь. В тот же миг в дыре возникла плешивая голова Эдуарда, и он ядовито крикнул (правда, не очень громко):

– Где хочу, там и копаю!

Я ухватила его за ворот рубашки и пропела:

– Здравствуй, кисуля. – Он охнул и обмяк, что позволило мне без особого труда втащить его на пустырь. Мышильда, углядев врага, вернулась и спросила с лаской, способной вогнать в дрожь крокодила:

– Так, говоришь, где хочу, там и копаю?

– Говоришь? – вопросила я, легонько его встряхнув.

– Говорил, говорил, – кивнула Мышильда. – Я слышала.

– И я слышала.

– У нас и за меньшее головы лишали.

– Это точно, – согласилась я. – Сразу кончим или помучаем?

– Я жаловаться буду, – завозился наш враг, я нечаянно встала ему на ногу и для верности подпрыгнула. – Буду, – повторил он.

– Что будешь? – удивилась Мышильда.

– Жаловаться, – сказал Эдик.

– Каков мерзавец! – возмутилась сестрица. – Когда крапиву дергали, он в тенечке сидел, а теперь прибежал на готовенькое.

Я тряхнула Эдика как следует и резко разжала пальцы. Враг рухнул.

– Не волнуй меня, – погрозила я ему пальцем и пошла к фундаменту.

– Надо с ним что-то решать, – хмуро заметила Мышь. – Ведь эдак никакого толку в работе: с таким-то соглядатаем в дыре.

– Разберемся, – заверила я.

Вооружившись лопатами, мы занялись расчисткой завалов с целью освободить старый фундамент и, привязав его к нашему плану, определить, где находилась кухня в первой четверти двадцатого века. Работа оказалась нелегкой даже для меня, а про сестрицу и говорить нечего, но она держалась молодцом, не ныла, не хныкала и вообще не досаждала. Поиски сокровищ весьма благоприятно сказывались на ее характере.

Евгений, зашедший на пустырь узнать, как идут дела, сходил за тележкой и, впрягшись в нее, стал отвозить мусор все к той же злополучной дыре. Мы наперебой нахваливали хозяина, единогласно решив, что с ним нам повезло.

– Время обеда, – наконец заявил он, устраиваясь на тележке и вытирая потное лицо матерчатой кепчонкой, потом посмотрел на меня и сказал не без робости: – Елизавета, я насчет Михаила то исть. Пусть живет. За постой я с него денег не возьму, а пропитание… Много ли он съест? Человек душевный, неприхотливый, точно птаха божья.

Мышильда фыркнула, услышав такое сравнение, а я нахмурилась. Про неприхотливость Михаила Степановича я могла бы рассказывать долго, но в это время в голове мелькнула мысль, как нам можно использовать предпоследнего, от которого все равно не отделаешься, и одновременно досадить конкуренту. Бросив лопату, я зашагала к дому, Евгений торопливо шел за мной, а за ним следом поспешала трусцой Мышильда.

Напротив дома стояли «Жигули» Иннокентия Павловича, а сам он сидел на крылечке и беседовал с хозяйкой, той самой востроносой бабкой по имени Клавдия, что вчера сигнализировала нам о прибытии Михаила Степановича. Михаил Степанович, кстати, сидел на лужайке перед нашим домом и испепелял взглядом «Жигули» последнего и его самого в придачу. Последний в ответ лучисто улыбался.

– Михаил, – сказала я, он подпрыгнул от неожиданности и торопливо вскочил. – За вчерашнюю выходку тебе нет прощения. Но моя сердечная доброта и ходатайство Евгения Борисовича побудили меня дать тебе шанс загладить вину.

– Елизавета, – шагнул Михаил Степанович, простирая ко мне руки.

– Стоять, – осадила я его, – условия такие: живешь на пустыре, сторожишь фундамент. Поставишь там себе шалаш. Сам. Доски и толь найдутся. Не поставишь, будешь жить под открытым небом. Кормлю раз в день обедом. И отвезу домой по окончании экспедиции. В противном случае вычеркиваю тебя из жизни раз и навсегда.

– Елизавета, а как же… – начал было предпоследний, но я решительно перебила:

– Согласен?

– Согласен, – закрыв глаза и откинув назад голову, сказал он, надо полагать, таким образом демонстрируя отчаяние души.

– Мария, – обратилась я к повеселевшей сестрице, – укажите Михаилу Степановичу рабочее место, а я с другим супругом побеседую. Уж коли он здесь, должна быть от него польза.

Я перешла дорогу, Иннокентий Павлович, завидя меня, быстро поднялся и поспешил навстречу.

– На постой устроился? – деловито осведомилась я.

– Да. С хозяйкой договорился и дал задаток.

– Иннокентий, у меня для тебя есть задание чрезвычайной важности. В доме номер пять временно проживает субъект, который выдает себя за нашего родственника и на этом основании претендует на сокровища. Ты знаешь, семья для меня – святое, и я не могу обидеть человека, не будучи уверена, что он не член семьи. Надо провести разыскания и установить возможные родственные связи. Я могу на тебя положиться?

– Разумеется, – кивнул Иннокентий Павлович.

– Вот его паспортные данные, – я протянула ему листок бумаги. – Когда я узнаю результат?

– Лизок, если бы мы были в нашем городе, я бы ответил: через два часа. А здесь… через два с половиной.

– Я всегда считала тебя человеком исключительных возможностей, – заверила я его.

Иннокентий гордо прошествовал к машине, а я вернулась в дом. Возле крыльца меня поджидали Мышильда, Евгений и Михаил Степанович, я с удивлением взглянула на предпоследнего и спросила:

– А ты куда?

– Обедать, – растерялся он.

– А шалаш уже построил? Я не намерена швырять деньги на ветер. Будет шалаш, будет и кормежка.

Евгений слабо развел руками, «мол, ничего не поделаешь, брат», и мы пошли обедать, а Михаил Степанович отправился воздвигать себе жилище.

После обеда мы продолжили работу, за это время Михаил Степанович возвел хлипкое сооружение из горелых досок и хвастливо указал на него. Я нечаянно задела жилище локтем, и оно рухнуло. Горестно возопив, предпоследний стал возводить его вновь, а Евгений Борисович помогал ему. В общем, все были заняты, это позволило всем трудиться самозабвенно и с полной отдачей, что не мешало нам чутко прислушиваться к шуму, доносившемуся с улицы: мы с нетерпением ждали Иннокентия Павловича с вестями о конкуренте.

Он потратил на изыскания значительно больше двух с половиной часов и прибыл уже ближе к вечеру, но пенять ему на такие мелочи мы не стали, тем более что лицо последнего сияло довольством и гордостью за проделанный им доблестный труд.

Иннокентий вошел на кухню, где мы ужинали. Михаил Степанович, лишенный обеда, теперь был тоже приглашен и восседал под иконой Спаса, выпятив грудь, точно ее украшал полный набор Георгиевских крестов, и с легким презрением взирал на Иннокентия. Шалаш был сооружен, и Михаил Степанович, безусловно, гордился не зря.

– Садитесь с нами, Иннокентий Павлович, – с повышенной лаской в голосе предложила я, уловив по его лицу, что в тыл врага он ходил не зря. Мы поужинали, накрыли стол к чаю, и только после этого я спросила: – Что удалось узнать?

– Тебе известно, Лизок, что, когда я берусь за дело, секретов не остается, – усмехнулся Иннокентий. Михаил презрительно фыркнул, а Мышь придавила локтем его ладонь, да так, что он взвыл. Мышь вежливо извинилась, а мы смогли выслушать Иннокентия. – Итак, Солодкин Эдуард Митрофанович, мне удалось проследить родословную до прадедов. Ничего общего с вашей фамилией.

Иннокентий положил передо мной свой блокнот, открыв его на нужной странице, я водила пальцем по колонке незнакомых имен, а Мышильда сопела рядом.

– Никаких корней, – сказала она удовлетворенно, потом посмотрела на меня и озадачилась: – Как же он узнал?

– Актерка, – вздохнула я, еще раз просмотрела список и задумалась над одним именем: «Кутейкина Ефимия Самсоновна. В 1900 году родила внебрачного ребенка, сына, и назвала его Гавриилом, отчество ему дали Дормидонтович. Между прочим, таково было имя нашего прадеда, который тяготел к вину, актеркам и белой горячке. В 1923 году у Гавриила родилась дочь Мария, которая, выйдя замуж, стала Солодкиной и в 1943 году родила сына Митрофана. Он и явился отцом нашего конкурента».

Я уже минут десять напряженно размышляла, а остальные не менее напряженно взирали на меня. Я выругалась, помянув чертей, и вышла на улицу. Бабка Клавдия вертелась под нашими окнами, ее уши настороженно торчали из-под белого платка.

– В ваших краях как бы звали ребенка с именем Ефимия? – с места в карьер спросила я. Бабка вытаращила глаза, а я продолжила: – Например, Олимпиада – Липа, а Ефимия?

– Химка, – ответила бабка и даже порозовела от удовольствия.

– Точно, – вздохнула я и вернулась в дом. – Евгений Борисович, – обратилась я к хозяину. Вся команда по-прежнему хранила молчание и, затаившись, ждала, что будет дальше. – Где у вас поблизости междугородный переговорный пункт?

– На улице Третьего Интернационала, – бодро ответил он, сделав слабую попытку вскочить и выпятив грудь.

– Не будете ли вы столь любезны сопроводить туда Марию Семеновну?

– Зачем это? – насторожилась Мышильда.

– Химка-ключница. Прабабкина врагиня и стервец Гаврюха, – пояснила я. Мышильда сунула нос в блокнот и глухо простонала. Потом обреченно вздохнула и заметила:

– Чего ж звонить, и так все ясно.