Текст книги "Вокруг Солнца на земном шаре. Альманах"

Газета выходила два раза в неделю, и в четверг весь городок собрался у газетных киосков: один был на площади возле клуба, а другой около рыбокомбината. Всем хотелось иметь праздничный номер «Волны», ведь кто-то мог узнать себя на фотографиях. Маргарита Алексеевна увидев такой ажиотаж, дозвонилась до типографии и слёзно просила увеличить тираж как минимум вдвое, и уже к обеду допечатка «Волны» поступила в киоски и даже вручную часть тиража продавали у здания Универмага и почтового отделения.

Газета вышла на славу. Весь разворот был посвящён городскому празднику. Для нас с Машей была отведена целая колонка, в которой разместили целых три фотографии: Маша крупным планом с букетом цветов, я с Юркой и мы все вместе с лейтенантом, кавторангом и двумя связистками. Маша была ещё на одной фотографии, где представлена как аккомпаниатор с коллективом ребят, в котором учусь я. Меня там не было. Из меня певец, как из ореха птенец. Ну, в общем, не принимаю я участия в таких мероприятиях.

2.

Но после этой газеты находиться в городке стало просто невозможно. Всю неделю к Маше приезжали журналисты, расспрашивали, и каждый раз она была вынуждена говорить одно и то же, что любой бы на её месте поступил так же. Но один журналист из какой-то региональной газеты вполне серьёзно сказал Маше, что он бы так не поступил потому, что плавать не умеет.

Молва быстро докатилась до Москвы (лейтенант Лазуткин был обязан сообщить о происшествии в РУВД по месту жительства Маши) и произошло то, чего Маша больше всего боялась. Прилетел папа и увёз её домой в Москву. Мы даже не попрощались. Я хотел узнать адрес, чтобы написать письмо, но тётка адрес не дала, как ни просил. Клянчить я не умел и, через несколько дней потянулось обычное для меня приморское лето с купаниями ватагой ребят и девчонок, пляжным волейболом и футбольными матчами, танцами, откуда нас продолжал гонять лейтенант Лазуткин. Кстати, он как-то поинтересовался, продолжаю ли я дружить с Машей Завьяловой. Я рассказал, что её увёз отец, и адреса московского у меня нет. Значит не судьба. Ребята, конечно с интересом рассматривали командирские часы и с завистью слушали популярную музыку на цифровой колонке. Но вскоре интерес к моим подаркам пропал, и я стал обычным приморским пацаном. Уже в августе никто не вспоминал о спасённом мальчике, о Дне Памяти и Фестивале военной песни. О Маше тоже никто не вспоминал, хотя мне было иногда грустно. Машка – классная девочка, у нас таких нет.

Но вот лето подходило к концу. Дни становились короче, часто накрапывал дождь. Совсем скоро Первое сентября. Я сходил в Универмаг и купил немного тетрадок, уже не тонких, а общих по 48 листов, карандашей, ластиков, ручек и запасных стержней.

Утром Первого сентября стояла хорошая погода. Мягкая, солнечная, но не жаркая. Море цветов, белых бантиков, белых блузок и белых рубашек. У большинства новые рюкзачки, быстро сменившие портфели и папки.

Директор, как всегда, произнесла приветственную речь, почитали стихи первоклашки, их напутствовали старшеклассники, два выпускника рассказали, что поступили в московские вузы, но до пятнадцатого сентября свободны. Как всегда, было много гостей, и один из них попросил слово. Это был мэр нашего городка Виктор Тимофеевич Цыбин. Он не стал отвлекаться, а сразу перешёл к делу. Напомнил про то событие со спасением мальчика и зачитал Указ Президента РФ о награждении ученика школы №9 Фёдора Тимофеева медалью «За спасение утопающих». Как вы догадались, Фёдор Тимофеев это я. Вот чего-чего, а такого я не ожидал. Уже думал, что можно спать спокойно, а тут – на тебе. Я так растерялся, что не сразу понял, что меня вызывают на середину линейки. Ко мне подошёл сам Мэр Цыбин, и, под шквал аплодисментов и одобрительные крики учащихся школы и их родителей, прикрепил к школьному пиджаку государственную награду, настоящую взрослую медаль. Мама не смогла этого увидеть, была на смене. А я как будто стал выше, старше, мудрее.

Уже в классе, на первом уроке, ребята и девчонки по очереди подходили ко мне и поздравляли. Столько поздравлений я никогда не получал ни в Дни рождения, ни под Новый год. В школе я медаль не носил, но мне вдруг очень захотелось узнать что-нибудь про Машу. Как прошло её награждение. Я сходил в городскую библиотеку, в которой Маша брала книги для внеклассного чтения и ещё какие-то по истории музыки. Ведь читательский формуляр можно оформить только по предъявлению паспорта кого-нибудь из взрослых. Библиотекарь меня узнала, улыбнулась и внимательно отнеслась к моей просьбе. Действительно, формуляр Маши был оформлен на её маму ещё три года назад, а в отдельной графе был указан московский адрес и адрес временного проживания.

Через два часа я бежал с конвертом в руках на почту, чтобы отправить заказное письмо в Москву. Меня и там узнали, и похвалили за то, что я девочке письмо отправляю. А в вечерних новостях по телевизору я увидел репортаж о вручении правительственных наград молодым учёным, писателям и поэтам, одному композитору и одной медсестре. И тут я открыл рот так широко, что у меня даже что-то там щёлкнуло. Для вручения награды выходит Мария Завьялова, в какой-то простенькой школьной форме. И она никакая не взрослая дама, а обычная девочка – школьница. Но медаль «За спасение утопающего» ей приколол к школьному пиджачку не Мэр захудалого городка, а сам Президент Российской Федерации. Камера ещё несколько раз вырывала её из числа собравшихся на церемонию, потом ещё раз показала в фойе, и диктор перешёл к другим новостям.

Я был искренне рад за Машу. Конечно, она была достойна такого внимания, ведь она сделала больше, чем я для спасения Юры. Ответа я не ждал, да он и не пришёл. Какую роль сыграла медаль в её жизни, я узнал только через четырнадцать лет.

А медаль мне очень даже помогла. Я закончил девятый класс и поступил в мореходку на специальность моториста. Через три года старшина второй статьи уже осваивал серьёзные военно-морские науки в Академии. Меня, как награждённого медалью, сажали всё время в первые ряды, так что в местной и региональной прессе я регулярно появлялся на фотоснимках. Только и всего. А шкуру с меня сдирали командиры по полной программе. Я сам почувствовал, как изменился: стал взрослее, рассудительнее, ответственнее. За время учёбы в мореходном училище и Академии за выполнение боевых задач, был представлен ещё к трём правительственным наградам. Так что, окончив Академию в звании капитан-лейтенант, имел четыре правительственные награды. Столько ещё не у каждого капитана второго ранга военного судна было. На распределении я подал рапорт о направлении меня в отдалённый район, туда, где сложные условия и служба не кажется сахаром. Сначала стажировка во Владивостоке, а теперь вот – Североморск.

Мне ещё нет тридцати лет. Я молодой и перспективный морской офицер. У меня однокомнатная, но своя личная квартира. Правда, я редко повожу в ней три вечера кряду. Боевое дежурство, ночная вахта. Дежурство по городу.

Я не женат. Как-то ещё не задумывался о создании семьи. Как-то ещё не встретил такую девушку, которая готова ждать меня месяцами из похода, часто оставаться одной, просыпаться среди ночи по звонку из штаба, действовать резко и слаженно по команде «Тревога», Некоторые его знакомые друзья-офицеры уже расстались со своими женами по разным причинам. Меня это как раз и останавливало. Но в Дом офицеров на танцы я ходил с удовольствием, когда это было возможно. И танцевал я очень прилично, на зависть многим моим товарищам. И в мореходке, и в Академии нас обучали танцам и музыке. Это считалось необходимым для офицера, и во все времена было единственным способом закрепиться в свете. Девушки с удовольствием со мной танцевали, а на белый танец собиралась очередь, чтобы пригласить меня. И мне приходилось делать роковой выбор, так как здесь было заведено: с кем танцуешь белый танец, ту девушку обязан проводить до дома. Это правильно, с одной стороны. На Севере, как и на Юге, темнеет рано, погодные условия не всегда располагают к прогулке в одиночестве. Зимой так и метель может разыграться. Девушке одной никак нельзя. С другой стороны, у некоторых девушек были свои ухажёры, которые могли бы и сами проводить, но закон установлен давно, и нарушать его никто не имел права. Так бывало, что двое парней, матрос и местный гражданский, провожали одну девушку домой. Но ссор по этому вопросу не было никогда. Закон есть закон.

Как-то раз начальником караула патрулировал город в вечернее время. Проходя мимо музыкальной школы, услышал знакомую мелодию. На музыкальных занятиях в Академии я разучил её, и каждый раз, когда играл сам или слышал, как играют другие, мысленно возвращался в свой городок, в своё подростковое детство, в то лето, когда они с Машей… Ну, конечно же, это Маша играла в городском клубе в те дни, когда ей разрешали заниматься на инструменте. А музыка-то завораживающая:

 
Ещё вчера дождём колючим
Был полон двор, а поутру
Примчался солнца бледный лучик
Сушить упавшую листву.
И ветерком перебирая
Из листьев сотканный палас,
Звучит мелодия простая —
Фредерик Шопен, «Осенний вальс».
 

Шопен, Шопен, Маша очень любила это произведение. Я подошёл к окошку и заглянул в класс, где горел свет, и откуда лилась эта божественная музыка. За инструментом сидела девочка-подросток, она старательно извлекала из фортепиано нежные звуки, при этом внимательно слушала своего педагога. Я сразу узнал её. Это Маша, та самая Маша, с которой мы крепко подружились четырнадцать лет назад в маленьком приморском городке. Та самая, нет, это совсем другая Маша: высокая, статная, настоящая взрослая женщина.

Я оставил патруль у дверей музыкальной школы, вошёл в фойе, спросил на вахте, до какого времени сегодня работает Мария Петровна, и, пользуясь служебным телефоном, вызвал на замену младшего офицера. Через несколько минут военный ГАЗик-козлик привёз лейтенанта Черемисина, хорошо мне знакомого по штабной работе. Я рассказал ему, что встретил знакомую, которую не видел больше десяти лет и уже не мечтал никогда увидеть, что она мне очень дорога и не хочу её потерять ещё раз. В нашем городе мужская дружба очень ценится. Это ощущается на каждом шагу. Он одобрительно пожал мне руку и пожелал успеха. Построил наряд и продолжил не законченное мною патрулирование. А я успел сбегать в овощной магазин за цветами (здесь нет уличной торговли), и как раз успел вернуться к окончанию занятия. Маша открыла дверь, пропуская ученицу вперёд и на ходу ей что-то ещё объясняя, выключила свет, закрыла класс, повернулась и застыла, увидев меня. Я собрал в кулак всю свою воинскую доблесть, сделал шаг навстречу и протянул букет.

– Здравствуй, Маша. Здравствуйте, Мария Петровна, – сказал я нарочито громко, чтобы бабушка-вахтёр услышала и отвернулась. Вот манера всё видеть, всё слышать, всё знать, всё выкладывать соседям и знакомым. Ютюб какой-то, а не бабушки.

– Фёдор, – только и смогла выговорить она.

Ноги её подкосились, и она начала медленно складываться. Я еле успел подхватить и усадить её на банкетку. Стакан воды поднесла бабушка-вахтёр, она продолжала смотреть на нашу встречу как-то по-особенному, с доброй всепонимающей улыбкой.

– Мы не виделись четырнадцать лет, – сказал я вахтёру. Она понимающе закивала головой и отошла на своё рабочее место, чтобы дать нам спокойно поговорить. А тут ещё телефон зазвонил.

– Федя, ты откуда?

– Я-то на службе, а ты как здесь оказалась?

Вместо ответов мы оба посмотрели на часы, висящие в фойе. Маша пришла в себя и заторопилась.

– Федя, если располагаешь временем, подожди меня здесь. Я сейчас схожу за детьми и скоро вернусь.

Маша накинула на плечи дорогое пальто и, не застёгиваясь, выбежала на улицу. Она действительно вернулась через четверть часа. За это время я успел позвонить в штаб, назвал своё местоположения, сообщил номер телефона и причину своей новой дислокации. Никаких нареканий ко мне не было, и я снова сел на банкетку. Маша вернулась не одна, она вела перед собой очаровательных малышей погодков четырёх и трёх лет. Подвела их ко мне и представила, как друга, с которым в детстве была хорошо знакома. Старший мальчуган без особого стеснения подошёл ко мне, протянул руку и представился:

– Фёдор.

– И я Фёдор, Значит, тёзки. Ну, здравствуй, тёзка. Я служу здесь на военном корабле.

Младший застеснялся и стал прятаться за маму, которая ещё не успела снять пальто. И Маша представила его сама:

– Это Михаил, мой младшенький.

Маша о чём-то переговорила с бабушкой-вахтёром. Та опять понимающе покачала головой, и мы пошли куда-то вглубь коридора, где слева по ходу нам открылась дверь в пристройку. Такие помещения обычно использовались для проживания дворников, сторожей. Сейчас ставок таких нет, но разорять квартиру директор не стала, и под честное слово давала возможность несколько дней приезжим погостить, пока те не определятся с жильём. Там, со стороны кухни есть ещё один выход, поэтому никто никому не мешает. Мальчики сразу стали снимать с себя одежду, переобуваться и пошли мыть руки. Я помог Маше повесить пальто. Нашлось место и для моей шинели. Маша чем-то загремела на кухне, оставив меня с детьми. У меня даже сердце защемило. До чего же симпатичными они были. Как же похожи на свою маму. Прошло несколько минут, и Маша пригласила всех пить чай. В скромно обставленной кухне нашлось четыре табурета, старый стол, накрытый белоснежной скатертью. На середину стола Маша установила трёхлитровую банку, куда поставила принесённые мною цветы. У каждого был чайный набор, а ближе к детям подвинута обеденная тарелка, наполненная печеньем, вафлями, выпечкой и конфетами. Дети попили чай достаточно быстро и отправились в комнату, а мы с Машей задержались на кухне.

– Сейчас посмотрят мультики местного кабельного канала и лягут спать. Они к этому приучены. А ты расскажи, чем занимаешься.

Я рассказал ей всё с мелкими подробностями. Теперь была очередь Маши.

3.

Она прошла к детям, поправила каждому одеяло, поцеловала на ночь и выключила свет. Дверь не прикрыла плотно, а оставила достаточно широкую щёлочку. Вернувшись на кухню, Маша принялась рассказывать:

– Ну вот, слушай.

Отец увёз меня в Москву по двум причинам: чтобы я не дружила с уличными оборванцами и, чтобы мне спокойно можно было отдохнуть и набраться сил для последнего года обучения и сдачи экзаменов в подготовительный класс консерватории. В городке меня бы замучили корреспонденты и журналисты со всей страны. Девочка-сенсация. Было обидно, что расспрашивая меня, никто не задавал вопросов о тебе. А мы ведь были вместе.

Были отключены все виды связи: у меня отобрали компьютер и сотовый телефон. Мама тоже должна была отвечать на звонки только со знакомых номеров. Моё расписание на лето выглядело так: музыка – 4 часа в день, чтение литературы – 3 часа в день, бассейн – 2 раза в неделю, библиотека – 1 раз в неделю, просмотр телепередач 1,5 часа в день за два часа до сна, душ – 2 раза в день (контрастный утром и успокаивающий вечером), прогулка в присутствии мамы – 1,5 часа в день. Никакого общения со знакомыми и школьными друзьями. Их летом, правда, в городе не бывает, и тем не менее. Категорически запрещалось кому-либо открывать дверь без предварительной договорённости.

Кажется, всё было хорошо до тех пор, пока не пришло официальное письмо из Кремля. В нём коротко и ясно было написано, что Завьялова Мария Петровна представлена к правительственной награде, что вручение медали «За спасение утопающих» состоится в Георгиевском зале Кремлёвского дворца 4 сентября в 11 часов. С собой иметь Приглашение на 2 лица и документы, подтверждающие личность. О присутствии сообщить по телефону не позднее 30 августа.

Тут у меня навернулись слёзы радости. Скорее не от того, что меня удостоили этой награды, а от того, что я хоть куда-нибудь вырвусь из своего заключения.

Конечно, в школе и директор, и завуч, и педагогический коллектив были оповещены, и на линейку 1 сентября собиралась приехать киносъёмочная группа. Но папа чуть не на коленях умолял администрацию школы не портить ребёнку праздник, что я уже вытерпела лавину корреспондентов на месте отдыха, что просто могу не справиться с таким количеством эмоций. В тринадцать лет – это серьёзный стресс.

Первое сентября действительно прошло спокойно. Я пообщалась со своими одноклассниками. На классном часе, по просьбе классного руководителя, скупо и скромно рассказала о летнем приключении. Реакция со стороны ребят была нормальной. Я принесла и показала ту газету, в которой мы с тобой на фотографиях во время Дня памяти. Я была счастлива от того, что никто из взрослых не показывал на меня пальцем и не говорил, что с меня надо брать пример.

Четвёртое сентября, суббота, но мы уже с раннего утра поднялись, суетились у зеркала, на кухне, в коридоре. Пришли к выводу, что одеть надо простую школьную форму и причёску сделать скромную. Ученица всё-таки должна выглядеть ученицей, а не гламурной барышней с обложки модного глянцевого журнала. Меня сопровождал папа. Сначала мы хотели ехать на машине, но потом подумали, что трудно будет в центре города припарковаться, а так выйдем и сразу в метро.

За час до мероприятия мы уже стояли у кремлёвских ворот Боровицкой башни. По пригласительному билету нас без задержки пропустили и дали в сопровождение солдата из роты охраны. Он и довёл нас до подъезда, куда уже потихоньку начинали подходить те, кого уже меньше чем через час будут награждать и чествовать.

Этот день я не забуду никогда. Нет, не потому, что медаль мне вручал сам Президент Российской Федерации. Благодарственное слово я не готовила, но несколько фраз о том, что ничего героического в своём поступке не вижу, что так поступил бы каждый, и что я была не одна, иначе бы и не справилась, всё-таки сказала. Президент отметил мою излишнюю скромность и ещё раз поблагодарил за спасение ребёнка.

Этот день я не забуду никогда. Папа как боец-омоновец отгонял от меня журналистов и репортёров, и, не дожидаясь окончания неофициальной части, вывел меня из зала. Мы очень быстро дошли до метро и погрузились в подземку. Дома мама и бабушка приготовили нам праздничный обед. Помню, папа даже выпил, чего никогда не делал без компании. Никто с расспросами не приставал.

День прошёл спокойно. Я подготовила задания по алгебре, почитала литературу, позанималась музыкой. А вечером мы все прилипли к телевизору, чтобы посмотреть новости, а точнее, посмотреть, как меня награждали медалью. Мама и бабушка просияли, у меня тоже порозовели щёки, и только папа ещё сильнее посерьёзнел. На мой вопрос, почему он так хмурится, он ответить не успел. Зазвонил сотовый телефон, папа поднёс его к уху и стал ещё серьёзней. Звонили с работы, его руководство поздравляло с такой героически-замечательной дочерью. Тут же и мамин телефон сработал. Звонила кто-то из родственников, тоже поздравляла. Хорошо, что у нас давно отключен городской телефон. Но тут начали барабанить в дверь. Соседи по площадке тоже решили меня поздравить. Папа сел к своему компьютеру (мой он пока не вернул), и крупным шрифтом набрал текст: ДОРОГИЕ СОСЕДИ! МАША НУЖДАЕТСЯ В ОТДЫХЕ. НЕ БЕСПОКОЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, РЕБЁНКА.

Он приклеил плакат на дверь, а утром добавил и второе объявление: ТОВАРИЩИ ЖУРНАЛИСТЫ, КОРРЕСПОНДЕНТЫ, ПРЕДСТАВИТЕЛИ СМИ. МАША ИНТЕРВЬЮ НЕ ДАЁТ. БУДЬТЕ ЛЮДЬМИ. НЕ ЛОМАЙТЕ РЕБЁНКУ ЖИЗНЬ.

Этот день я не забуду никогда.

В воскресенье утром у меня бассейн. Как всегда, я пришла на тренировку заранее. Девочки уже собрались и ждали меня, окружили стайкой и очень по-доброму стали расспрашивать. Я так же по-доброму всё рассказала, но без подробностей. Мимо прошла тренер Лариса Семёновна. Она позвала нас на занятие, косо посмотрела на меня и как-то зло, с завистью и горечью сказала:

– Вот наша героиня.

Вместо желания заниматься у меня возникла ненависть к воде. Теперь на каждой тренировке я получала колкие замечания. А если я не могла выполнить упражнение с первого раза, звучала усмешка:

– Вот наша героиня не может сделать упражнение правильно.

Прошло какое-то время и даже девочки из команды заметили, что Лариса Семёновна ко мне придирается, требует невозможного и не поддерживает, а, как будто нарочно, опускает перед всей командой. От соревнований я отказалась, а через неделю написала заявление о выходе из спортивного общества из-за занятости в музыкальной школе. Директор просила забрать заявление, говорила, что такие спортсменки как я нужны нашему спортивному обществу. По секрету рассказала, что у Ларисы Семёновны семейная драма. Она развелась с мужем. Это было давно, но рана не заживает. Так вот, она развелась с мужем и уехала с четырёхлетним сынишкой на Юг отдыхать. Просила знакомых посмотреть за ребёнком, пока она сходит в город. А когда вернулась, увидела, как скорая помощь увозит мёртвое тело её сынишки. Вероятно, мой поступок стал для неё горьким воспоминанием. Но я не должна была стать предметом для укоров. Я не виновата в том, что не спасла её ребёнка, меня просто тогда ещё не было.

Так в меня закралось новое понятие – человеческая несправедливость.

На первые две недели после вручения медали папа взял отпуск и неотступно сопровождал меня. Отвозил и встречал после уроков у школы. Доставлял на занятия в школу музыкальную, возил отдыхать в отдалённые парки города. Оказалось, что я совершенно не знаю своего города. А на Патриарших прудах удивительные скульптуры персонажей басен И.А.Крылова, и он сам величественно восседает, глядя на аллею своих героев. А на Винзаводе потрясающие выставки современного искусства. Мы гуляли по Москве и считывали её историю. Вот здесь, в дворике, уютно расположилась Марина Цветаева, а совсем неподалеку какое-то время жил Лев Толстой. А это знаменитая библиотека им. Ушинского, в ней занимаются учителя и студенты педвузов. А это Третьяковка, а вот мостик, на котором молодожёны защёлкивают замочки, как символ бесконечной любви и крепких отношений. А на Болотной площади совершено умопомрачительная скульптурная группа Шемякина, изображающая человеческие пороки и грехи.

Кажется, моя жизнь начала входить в спокойное русло. Я успешно окончила музыкальную школу и получила направление для обучения в подготовительном классе Консерватории. После девятого класса ушла в интернат при консерватории. Дальше – музыка, музыка, музыка и ЕГЭ (тогда только начиналось), как насмешка над моей будущей профессией.

А будущее вырисовывалось вполне ясно и понятно. Меня ждала серьёзная концертная деятельность. Но на нашем курсе учился Поль Жако, юноша из небольшого французского городка. Родители хотели его сделать виноделом, продолжателем семейного бизнеса, но он связал свою жизнь с музыкой. В моём представлении, он был очень похож на молодого Дюма; весёлый и жизнерадостный, серьёзный и целеустремлённый он привлекал внимание десятка девушек. Говорил по-русски с трудом, путал слова, поэтому быть в его окружении было всегда весело. И я без памяти влюбилась. На последнем курсе Гнесинки он уже был своим человеком в нашем доме. Мы делали совместную дипломную работу и блестяще её защитили. Поженились, и я поехала во Францию к мужу.

То, что я увидела по приезде, было совсем не похоже на то, о чём рассказывал Поль. Маленькая деревенька среди виноградных полей: все условия во дворе, а горячая вода два раза в неделю, когда отец Пьера разогревает котёл. Более чем скромный дом, хотя внутри чисто и уютно. Большая семья: бабушка, мать, отец, две сестры и младший брат – буквально ютились в маленьких комнатках. Никакого намёка на фортепьяно, и тут я поняла, что человеческая несправедливость распространяется не только на русских граждан, но и распространена по всему миру. Знание французского языка (я учила его в школе и совершенствовала в консерватории, в том числе и с Полем) утвердило меня в том, что мне здесь не рады, что отец и так выбивается из сил на виноградниках, а тут ещё один рот кормить.

У меня появилась масса обязанностей: кормить домашнюю птицу, выгонять во двор из клеток овечек, готовить ужин, обед здесь не предусмотрен, так как после завтрака все на работах. Французская кухня мне была плохо знакома и в одну из поездок в город накупила себе кулинарных сборников и потом очень удивляла всю семью. Готовить на дровяной плите я умела, такая была в деревне у бабушки. Но потом мыть посуду с горчичным порошком для меня было большим страданием. Когда свекровь увидела, что я мою посуду в резиновых перчатках, её чуть не разорвало от злости. Закипела и я от несправедливости, но перчатки сняла и с ужасом увидела, как через две недели мои нежные пальчики стали набухать и трескаться. И тогда я впервые рассказала Полю о том, как мне трудно. Он устроил мне разнос. На повышенных тонах объяснил мне, кто я здесь и что от меня требуется. Ещё один жизненный вывод: замужество за иностранцем – добровольное рабство.

Поль часто уезжал на гастроли по городам Франции, Италии, Германии. Только я в его поездках участия не принимала. Видимо, он неплохо зарабатывал, но деньги отдавал отцу, а не мне. Я иногда получала в подарок сувенир-безделушку и ночь грубого обращения. Это совсем не было похоже на ту любовь, которую воспевали поэты-романтики разных эпох. Эти ночи приносили мне физическую боль и душевные страдания. О противозачаточных средствах он даже слышать не хотел, а те, что я привезла из дома и тайно от него принимала, скоро кончились, и я залетела. Свекровь почему-то была недовольна, ей опять придётся всё хозяйство тащить на себе.

Но два – три часа в день у меня всё-таки находились, и я ходила в местную церковь; только там, в хозяйственном помещении, был инструмент, на котором местный священник разрешал мне заниматься. Ему нравилась моя игра. Посоветовавшись с ним, мне удалось уговорить трёх девочек-прихожанок, заняться музыкой со мной совершенно бесплатно. Девочки оказались способными и заинтересованными, но на третье занятие пришли их матери, нашумели, нагрубили, запретили своим детям даже близко ко мне подходить. Я потом только узнала, что в селении меня называют «русская пианистка», как в фильме «Семнадцать мгновений весны». Сельчане, вероятно, так и думали, что я разведчица, засланная к ним из Кремля. Вернулась к своим полам, горшкам, овечкам. С овечками было и то интереснее, они-то ко мне относились по-доброму, понимали и ласково тёрлись о мои ноги и нежно блеяли.

Средств связи меня лишили сразу, оставив право звонить в Москву раз в неделю, по субботам, в присутствии мужа или кого-то из домашних. Поэтому ни порыдать в трубку, ни пожаловаться на своё житьё бытьё я не могла. Короткое «Всё хорошо» заменяло мне самые дорогие слова, которые хотелось сказать родителям.

Животик рос, Поль стал со мной обращаться лучше. Улучив момент, когда у мужа будет хорошее настроение, я попросила его разрешить мне рожать в Москве, под присмотром своих родителей. Я объяснила, что освобожу его семью от забот о себе, от лишнего волнения, а через 90 гостевых дней вернусь, когда ребёнку будет уже два месяца. На моё удивление Поль очень серьёзно отнёсся к моему предложению, вечером рассказал семье и получил одобрение. Отец сказал, что дочери возьмут часть работы по дому. Матери было всё равно, она как-то равнодушно махнула рукой в мою сторону, но мне этого было достаточно, чтобы отпустить ей мысленно весь запас своей благодарности. За месяц до отъезда Поль съездил в консульство и выправил все необходимые документы для моего отъезда. Не буду перечислять, но самое главное – заявление-поручение консулу в России собственноручно вписать в загранпаспорт будущего ребёнка, как гражданина Франции: Франсуа если мальчик и Джулия если девочка. Не трудно догадаться, что пол ребёнка мне был неизвестен, так как в семье Пьера не было принято торопить события.

Мой отец по своим каналам выправил для меня двойное гражданство. Я бесконечно благодарна ему. Теперь мне даже ограничения 90 дней не нужны и на границе никаких проблем. Поль отправил меня поездом. Я очень хорошо перенесла поездку. Отличные соседи в купе, граждане РФ из Североморска, да – да, они мне до сих пор помогают.

Москва меня встречала как великую киноактрису: одноклассники, однокурсники, папа и мама, соседи. Они не знали, что я еду рожать, поэтому свой восторг выразили многократно. Меня до дома сопровождал кортеж автомобилей. Завтра воскресенье, я пригласила всех собраться в 14 часов в нашем любимом кафе, где обещала рассказать про своё житьё бытьё. А вечер я провела с родителями. Им я рассказала только то, что могла, но папа догадался, что я очень многого не договариваю. С этого дня начались приготовления к моим родам. Вот тут мама с бабушкой разошлись. Они просто игнорировали плохие приметы и приобретали пелёнки-распашонки, игрушки-погремушки и другие предметы, необходимые для ребёнка первых месяцев жизни.

Ребятам в кафе я с увлечением рассказывала о Париже и Эйфелевой башне, о Лувре и Елисейских полях, что вызвало ещё одну бурю восторга. Но однокурсник Кирилл, который тоже был в меня немножко влюблён и неплохо знал Поля, засомневался в моём рассказе. В конце встречи отвёл меня в сторону и сказал:

– Похоже, Маша, у тебя не всё так радужно, как ты рассказывала. Ты не показала ни одной фотографии, кроме свадебных, не рассказала о своёй профессиональной деятельности, не рассказала конкретно ни о чём. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Если понадобится моя помощь, можешь рассчитывать.

Я чуть не разрыдалась у него на плече, но не могла огорчить остальных друзей и вернулась к столу уже весёлой и успокоенной. Кажется, остальных мой рассказ вполне удовлетворил. Кирилл проводил меня до дома. Я как раз успела войти в квартиру, как зазвонил телефон. Это Поль, поинтересовался, как я добралась (вчера не мог), спросил, чем занимаюсь. И мне показалось, что он не один, какой-то весёлый женский смешок наполнил комнату, откуда он говорил. В голове стали прокручиваться другие фрагменты разговоров из тех городов, в которые он уезжал на гастроли. Он постоянно говорил, что здесь много народу или мешает открытое окно, хотя соединение шло, как мне казалось, из гостиничного номера. В голову пришла обидная мысль: он мне изменяет. Тогда зачем ему нужна русская жена, когда в каждом городе есть любовница на ночь? Всё очень просто – жена нужна для статуса, а русская жена в высоких кругах имеет высокий статус. Но ведь он никому меня не показывал…

Я родила в положенный срок здоровенького мальчишечку, нас выписали, а на выходе из роддома меня ждал консул, который был обязан оформить моего ребёнка, как гражданина Франции по отцу. А мой папа просил не волноваться и сделать всё, как просит консул. Он знал, что надо делать дальше. Пока нянечки собирали ребёнка, он у заведующего роддомом, главврача, откопировал все документы в двух экземплярах, поставил всевозможные штемпели и печати, попросил расписаться на каждой страничке и вот почему: консул взял у нас все документы и обещал вернуть при оформлении документов на возвращение во Францию. Дальше я написала заявление об утере российского паспорта, не сообщая о том, что на руках имеется загранпаспорт и полис двойного гражданства. Сотрудник Одного окна, молоденькая девочка, не слишком вдавалась в подробности, постоянно беседуя по сотовому телефону с анонимным абонентом, приняла моё заявление и копии документов о рождении ребёнка и через десять дней я получила новенький паспорт на Завьялову Марию Петровну, со старой московской пропиской, куда был вписан ребёнок Фёдор Завьялов, пока без отчества. Так же легко было сделать Свидетельство о рождении и регистрацию в районном ЗАГСе. Мы встали на учёт в детской поликлинике, где нас приняла и осмотрела замечательный доктор, которая ещё меня маленькую лечила, и от того была ещё внимательнее и любезнее.