Текст книги "Вокруг Солнца на земном шаре. Альманах"

Ян Михал Стухли

Победитель

Моему первому

внучку с двумя именами Виктору Яну Стухли

 
ПОБЕДИТЕЛЬ Долгожданный,
наконец, Ты маленький, беззащитный
Я люблю тебя, ВНУЧОК Виктор.
По имени ведь Ты Победитель
Ты завоевал весь Мой внутренний мир.
Твоя сладкая улыбка, Веночек твоих ручек,
Сплетенный на моей шее
Чистый, невинный взгляд Твоих глаз
Имеют… СИЛУ и МОЩЬ
Всех АРМИЙ МИРА. Ты ещё маленький,
Ты нуждаешься в помощи Родителей и близких,
Без них ты не выжил бы.
Ты излучаешь ЛЮБОВЬ самую чистую.
Виктор… Победитель,
По второму имени Ян
Мое продолжение в следующем воплощении
Я люблю тебя…
 

Петрусь

МОЕМУ любимому ВНУЧКУ

Петру Яну Стухли

 
Когда я прихожу к тебе Спонтанно,
Искреннейшей радостью ребенка
Ты приветствуешь меня: «Яааааась!..»
Внучок, Я люблю Тебя безгранично,
Потому что ты. самый красивый, самый умный,
А когда тебя спрашивают:
«Что дедушка делает с Петрусем?»
Ты отвечаешь: «Гордится!»
Я уверен в твоем будущем…
Имя Петр эквивалентно Симеону от отца Яна.
У тебя сбывается,
День твоего рождения Не случайно совпадает
с датами Фатимских богоявлений
и покушения на земного наместника Бога
Днями – краеугольными камнями —
человечества. интуиция мне подсказывает
ты продолжение Добра на Земле
ты моя… СКАЛА
А КОГДА Я ПРОЙДУ СКВОЗЬ …ПОЛОСУ ТЕНИ
Ты …С ДВУМЯ ИМЕНАМИ …ПЁТР ЯН
ОТ СИМЕОНА после меня …останешься моим….
Следующим…. воплощением БОЖЬИМ ДАРОМ
 

Долгожданный

29.12.2008 – день рождения

Павлуши Стухли

год 2008 объявленный Папой Бенедиктом XVI годом святого Павла из Тарса

 
Внучок, Твоё, Павлуша, рождение —
это самое настоящее ЧУДО
Так было с Тобой, Павел Стухли,
сын Шимона и Беаты, брат Петра
ещё не родившийся, а уже очень любимый,
долгожданный всеми твоими близкими
с высших и низших ступенек по вертикали
и по горизонтали всей генеалогии твоего рода
ты родился в 2008 году, в год Святого Павла
из Тарса*, одной из самых необычайных Фигур
в истории человечества, Апостола Народов,
образца для каждого, Символа укрепления
каждой жизненной ситуации человека
таким будь Тебе желает дедушка
со стороны твоего отца
Люди часто говорят Чудес… не бывает
хоть более или менее явно…
хотя и впустую заявляют о своей вере
в Господа Бога
в молодости они часто непокорны и уверены,
что всего сами достигнут и Господь Бог
им не нужен, а часто в их жизненных планах
он мешает с течением жизни однако,
приходится им признать, что всё……
совершенно наоборот
Господь Бог всегда тихонько и неустанно
управляет судьбами всех людей даже когда
они…..о НЁМ забывают и воспринимают ЕГО
бездушно и холодно,
Павлуша, ты…. СЧАСТЬЕ…
Не только родителей, близких, но ВСЕГО МИРА
пусть Бог всегда хранит Тебя
 

Спроси

 
СПРОСИ… СПРОСИ …ещё раз Это ничего, Что было
Ведь РЕБЕНОК Спрашивает не только РОДИТЕЛЯ
СПРОСИ снова Но если сначала ЭХОООО ответит
Удивит…. и ТИШИНУ нарушит СПРОСИ снова
И если и на этот раз Ничего, кроме ЭХА
Прекрати и подумай ПОЧЕМУ
 

Радость

 
Всем ДЕТЯМ особенно из тех уголков МИРА,
где сейчас идет страшная ВОЙНА
РАДОСТЬ РА… достаточно НЕ… достаточно
РA – Бог Солнца СОЛНЦЕ – ДОБРО
Для частицы КОСМОСА – ЗЕМЛИ ЕЁ СОЗДАНИЯМ
А значит, также ….ДЕТЯМ
Именно ИМ оно нужно безгранично
Но КАЖДЫЙ и всегда
может РАДОСТЬЮ ИХ одарить
Их печальные и испуганные ГЛАЗА
Может одарить частицей,
лучиком солнечного тепла – БЕСЦЕННЫМ ДАРОМ
Самой РАДОСТЬЮ…
 
 
перевод с польского Е. Галигузовой
 

Зофья Поплавская

Мы с тобою в разных измерениях

М.В.

 
Мы с тобою в разных измерениях,
Не перешагнуть за грань черты…
Я ещё подвержена волнению,
Безучастен и безмолвен ты.
Ночь скрывает в траурных одеждах
Каждый уходящий в бездну день,
Не суля возврата и надежды,
И туда ж твою смахнула тень.
Мы с тобою в разных измерениях,
Не коснуться до тебя рукой.
Я ещё подвержена волнению,
От тебя – молчанье и покой.
 

Прощальная слеза

 
Прощальная слеза скупа и невозвратна…
Ей помнить суждено последний шёпот губ.
В прозрачность вековой той капельки приватной
Внесён заветный код хранилища разлук.
И будет новый день под первыми лучами,
Омытый суетой промчавшейся грозы.
Сверкнёт кольцо твоё под шёпот трав печальных,
Закатится в тоску брильянтовой росы.
В морях скорбящих – капель миллиарды,
Прощальная слеза утонет в нём твоя.
Но тайный код судьбы не может быть разгадан…
Во век не разгадать нам смысла бытия.
 

На паперти…

 
То тяжелы, то невесомы —
Мы гири вечности весов.
И клеточками, и хромосомами
От Мира прячась на засов,
Всю боль невинно убиенных,
Всю кровь, пролитую в веках,
Несём, как реквием вселенной
В душе и в сердце, на висках.
Стоим на паперти планеты
и просим мира нам подать…
Не голодны и не раздеты,
За что приходиться страдать?
Совсем уж Мир с ума свихнулся,
Не в летаргическом ли сне?
Ребёнок к маме потянулся…
Мгновенье… взрыв,
и – кровь в окне.
Взываем к высшим эшелонам
Безумью противостоять!
Ужель согбенными с поклоном
В веках на паперти стоять?
 

Константин Домарев

Маша (Киноповесть)

1.

– О чём ты сейчас думаешь? – спросила Маша, увидев на моём лице застывшую улыбку.

– Да ни о чём. Ты не поверишь, но мне с ума сойти, как приятно просто так быть с тобой.

– Федька, ты такой хороший. – Маша улыбнулась и поцеловала меня в макушку волос, выпирающих из общей причёски.

Машка маленькая, ей всего тринадцать лет, но она уже носит лифчик. Когда она одевает футболку с портретом Че Гевары, то она так плотно облегает её тонкое тело, что становятся видны шовчики на чашечках. А это так волнительно. А причем тут Че Гевара? Да кто может понять. Как я знаю, это латиноамериканский революционер, команданте кубинской революции 1959 года и кубинский государственный деятель. В детстве страдал от астмы и даже несколько лет не посещал школу, а учился на дому. А после поступил на медицинский факультет университета Буэнос-Айреса. Очень любил шахматы. И Кубу полюбил только потому, что его любимым шахматистом был кубинец Капабланка. Кроме того, читал любимых авторов в оригинале на французском языке, увлекался футболом, планеризмом, совершил путешествие на мопеде, проехав более четырёх тысяч километров.

Оказывается, до Кубы он принимал участие в событиях на Гватемале, выступал за независимость Пуэрто-Рико. Как международный коммунистический агитатор был арестован полицией Мексики и заключён в тюрьму. О его кубинских подвигах Маша могла рассказывать бесконечно, с подробностями такими, как будто она сама принимала участие в партизанском движении. О том, что Че Гевара был комендантом тюрьмы Ла-Кабанья, и по его приказам было расстреляно более 8 тысяч человек, Маша умалчивала. И, вероятно, она не знала, что её кумир долгое время подписывался как «Сталин-2».

Я никак не мог понять, зачем интеллигентной девочке, ученице престижной музыкальной школы, умнице, увлекающейся литературой и искусством нужен был этот Че Гевара? Они, там, в Москве своей, уже не знают каким богам молиться. У нас в городке тоже есть фанаты в футболках с Beatles, Nazareht или Кипеловым. Но Че Гевара был только у Маши, поэтому, ни с кем перепутать её было нельзя.

Машка – москвичка, приезжает в наш городок к тётке каждое лето, как в ссылку. Но сама себя ссыльной она не чувствует. Вот уже несколько лет мы с ней знакомы, и каждый её приезд серьёзное событие. На нашей улице трое подростков: я, Серёга и Максим. Максим – мелкий, пятиклассник. Я его в расчёт не беру. А вот Серёга – Машин ровесник. Ему тоже тринадцать, и, похоже, у него есть какие-то виды на Машу. Но всё равно я старше, мне уже четырнадцать, в октябре пятнадцать. Но каждый раз, когда я смотрю на Машу, то ощущаю себя рядом с ней каким-то маленьким, явно не городским.

– Маша, – спросил я, а у вас в Москве мальчики при девочках ругаются?

– Федька, ну зачем тебе это? Ругаются у нас мальчики, и девочки тоже, иногда круче мальчиков. Но я не люблю такие разговоры. Может быть, кому-то это помогает возвыситься и занять свою нишу. Знаешь, Федька, я не ругаюсь, и очень тебя прошу, при мне тоже не ругайся. Ага? Она ненадолго замолчала, а потом резко продолжила:

– Понимаешь, я учусь в музыкальной школе, и в следующем году буду держать серьёзный экзамен, три месяца лета я не смогу без инструмента.

– Не беспокойся, Маша, мы решим эту проблему. Моя тётка Эвелина заведует клубом и там, на сцене, есть рояль. Я могу с ней договориться, и ты сможешь заниматься сколько захочешь.

– Федька, я безумно рада. Давай завтра же пойдём к твоей тётке Эвелине, быть может она разрешит мне два-три раза в неделю заниматься на инструменте. Для меня это очень важно.

Полдень приморского городка очень сильно отличается от полдня, скажем, в рязанской области. Если в полдень там можно спрятаться в лесочке, покормить комаров, а заодно пособирать грибки-ягодки, то у нас, здесь, такого не получится. Жара – жара – жара и негде спрятаться.

Маша, как мы договорились, пришла к клубу к двенадцати часам. Мы встретились и выразили такую радость, как будто не виделись несколько месяцев. Тётка Эвелина уже была на работе и распекала ночного сторожа за то, что он опять не закрыл ворота и всю ночь на скамейке перед клубом сидели влюблённые парочки и грызли семечки, что не трудно было определить по кучкам шелухи, набравшимся возле скамеек.

– Это ты мне про эту барышню говорил? – спросила тётка Эвелина, увидев нас. – Я очень рада. Давай знакомиться. Эвелина Витальевна Дзасохова.

Тётка первая подала руку Маше для знакомства, и они крепко пожали друг другу руки.

– Федя говорил, что ты учишься в музыкальной школе при консерватории. Не будешь против, если я послушаю тебя, посмотрю, что ты умеешь?

На моё удивление Мария с лёгкостью взлетела на подиум, приподняла крышку рояля, подвинула стул к себе поближе (концертной мебели здесь не было) и затеребила клавишами. Сначала она проверила, все ли издают звук, не западают ли, и нет ли сколов на клавишах первой и второй октавы. И когда поняла, что инструмент исправен, заиграла. О! Это восхитительно, ни с чем не сравнимо! Кажется, к нам часто приезжают артисты из разных больших городов, в том числе и из Москвы, типа звёзды. Но то, что играла Маша, превосходило в разы. Уже после первых нот я был околдован волшебной музыкой. Пришло в голову стихотворение, которое было опубликовано в местной газете, но очень понравилось:

 
Ещё вчера дождём колючим
Был полон двор, а поутру
Примчался солнца бледный лучик
Сушить упавшую листву.
И ветерком перебирая
Из листьев сотканный палас,
Звучит мелодия простая:
Фредерик Шопен «Осенний вальс».
 

Маша, боже мой, мне кажется, я тебя люблю. Маша, я тебя люблю. Ну как сказать тебе об этом? Ты живёшь в большом городе. Все мечтают там жить, учиться, делать бизнес. А ты, вот, москвичка, на расстоянии двух локтей от меня, играешь Шопена. Вот блин-то! Маша.

– Маша, Маша, – вдруг заговорила тётка Эвелина, – мне кажется, на восьмом такте ты замедлила темп…

Да разве можно было слушать, о чём они говорят. Я только одно понял, что диез повышает звучание мелодии на полтона. А больше мне не дано. Тётка Эвелина внимательно посмотрела сначала на Машу, потом бросила взор на меня и совершенно административно-каменным тоном сказала:

– Знаешь, Маша, если будешь стараться, из тебя получится серьёзная пианистка. Я готова с тобой заниматься всё лето, чтобы совершенствовать твоё мастерство, но не безвозмездно. Но ты не волнуйся. Это не так обременительно, как ты можешь подумать. У меня аккомпаниатор ушла в декрет, а 21 июня, День Памяти, у нас Фестиваль военно-патриотической песни школьных хоровых коллективов. Мне нужна помощница.

Машка, я тобой горжусь! Только вот Серёга всё чаще стал появляться на горизонте. Он как-то пронюхал, что Маша с тёткой Эвелиной готовят Фестиваль военно-патриотической песни на 21 июня. Каждая школа в округе выставляла коллектив для исполнения песни на Фестивале. Серёга без голоса и видимости артистизма, тоже стал ходить на репетиции школьного хора. Школа №9 никогда не пропускала подобные мероприятия.

Три недели июня шли репетиции. Маша, как главный аккомпаниатор, играла для всех школьных хоров. Хор, в котором пел Серёга, кажется, был самым трудным. Хормейстер Виктория Алексеевна вконец замучила Машу. Всё ей казалось, что верхний регистр, а именно там и находился Сергей, очень сильно врёт. И песня-то им досталась не самая трудная, а вот не получается почему-то. Виктория Алексеевна ещё раз убедилась, что всё на месте, повернулась всем корпусом к Маше, бодро кивнула и с первыми аккордами фортепиано повела тему:

 
Светилась, падая ракета,
А вместе с ней горел закат.
Кто хоть однажды видел это…
 

Что-то не нравилось Виктории Алексеевне в этом месте, и она снова остановила хор.

Ну что же такое? Маша уже полтора часа репетирует районный праздник, а сама ещё ни минутки не посвятила себе. А у неё такой трудный год впереди. Ей каждый день дорог. Три дня остаётся до праздника, а Маше кажется, что вся её работа пойдёт насмарку. Она согласилась репетировать даже вечерами. Это хорошая практика, как ей сказала Эвелина Витальевна, пообещавшая направить на место учёбы благодарственное письмо. Сама Эвелина ещё никогда не встречала столь талантливого ребёнка и предрекала ей консерваторское будущее, сцену и полный зал восторженных и благодарных слушателей. Маша серьёзно относилась к музыке, но не настолько, чтобы планировать уже сейчас концертную деятельность. Так мне казалось.

Она как-то весело рассказывала о музыкальных занятиях, о педагогах, обучавших её. Особенно смешно она изображала милую старушку, ведущую у них сольфеджио. Римма Станиславовна, по её мнению, сама уже путала звуки и очень пугалась, когда ученики ей указывали на ошибку. Она вся сжималась, бледнела, а иногда даже крестилась, чем вызывала добрый смех аудитории.

Римма Станиславовна жила одна где-то в частном доме на окраине города. У неё даже был маленький огородик, избавлявший от покупки зелени и некоторых видов овощей, созревающих к осени. Заслуженный работник культуры она очень боялась потерять работу, быть уволенной. Скорей всего она боялась остаться одной. Её и так часто посещают воспоминания об отце и матери, известных в своё время эстрадных артистах. О муже, талантливом инженере – испытателе, погибшим во время Афганских событий, оставив её с трёхлетним сынишкой Артёмкой. О самом Артёмке, занимавшемся в 90-е какой-то не очень законной деятельностью и разбившемся насмерть в дорогом автомобиле вместе с девушкой, которую так и не успел представить матери в качестве своей невесты. Следователь так ничего и не добился от Риммы Станиславовны. Она действительно ничего не знала о сыне: он давно жил отдельно, но часто навещал, привозя сумки, наполненные едой, овощами и фруктами. Каждый раз, открывая холодильник, который сам и купил пару лет назад, удивлялся тому количеству еды, которая там постоянно находилась. Римма Станиславовна бесконечно его благодарила, говорила, что одна она столько съесть не в состоянии. Но Артём, как будто, не слышал матери и продолжал привозить еду, тем самым выражая свою любовь. Это правильно, что сын привозил матери продукты, а не оставлял деньги на пропитание. У одиноких людей есть такая привычка, кушать мало, а деньги сохранять, а потом, чаще всего, отдавать вместо праздничных подарков. Он оплачивал все коммунальные услуги. Сделал тёплый туалет, ванную комнату, провёл горячую воду, заменил электропроводку и установил новые светильники. Есть тепло и уют. Нет ни мужа, ни сына, ни одной живой души. Со смертью Артёма Римма Станиславовна ощутила нехватку денег не только на коммуналку, но и на еду тоже. Так что потеря работы для неё обернулась бы бытовой катастрофой. Правда, она нашла один выход: стала сдавать комнату молодому таксисту, приехавшему в Москву в поисках работы. Он оказался очень хорошим человеком, женатым (жена к нему раз в месяц приезжала), трудолюбивым. Выполнял все договорённости и даже иногда подвозил свою квартирантку к музыкальной школе, когда график работы позволял.

В музыкальной школе преподаватели знали о проблемах и всячески ей помогали. Во всяком случае, директору школы не сообщали об её ошибках, а детишки очень любили свою бабушку Римму и по-детски, с особой добротой относились к ней, и даже тогда, когда позволяли себе посмеяться над старым преподавателем.

Я заметил, что мальчишки стали надо мной подтрунивать; вот связался с девчонкой, московской барышней, будто своих девочек в городке мало. Особенно старался Серёга. Перед другими пацанами он явно выпендривался, стараясь как можно сильнее меня зацепить. Я действительно всё реже был в ребячьей компании: просто не хватало времени быть и с пацанами, и помогать Маше. Я даже перестал ходить купаться, как раньше, гурьбой, мальчишки-девчонки, с визгом и хохотом, прыгалками и догонялками, мячом и камерой от грузовика, заменяющей нам спасательный круг, который мы брали для младших. Их тоже давали нам, чтобы мы за ними присмотрели во время купания.

Вечерняя репетиция затянулась. Вот уже четвёртый коллектив покидал сцену. У последнего был свой концертмейстер, и задача Маши была вовремя переворачивать страницы нотного альбома. Луиза Францевна тоже высоко оценила Машину игру, но свой коллектив ей не отдала. Вела сама до конца. С ними Маша и не справилась бы: ребята устали, выглядели варёными, болтали и смеялись, указывая взрослым на то, что их сюда загнали, а они устали и хотят домой. Водитель автобуса уже несколько раз заходил в зал, чтобы спросить, когда, наконец, он сможет воссоединиться со своей семьёй, его дома тоже ждут. Жена – медицинский работник и опаздывает на ночное дежурство.

На Юге ночь наступает быстро. Чуть только солнышко перевалит за горку, так сразу темнота густым киселём обволакивает сельские поселения, рыбачьи посёлки, маленькие городки. Мы вышли из клуба. В городке было ещё жарче, чем в клубе. Там хоть немножко надувал вентилятор. А вечерний штиль предполагал, что мы будем глотать жареный воздух.

– Вот бы искупаться, – подумал я вслух и неожиданно получил согласие со стороны Маши кивком головы. На ней было достаточно тёмное платье, почти по колено, с отложным старомодным воротничком. Маша считала, что нельзя кое в чём садиться за инструмент, и готова была терпеть температурные неудобства ради искусства. Тем более что это платье идеально сидело на ней и делало её немного старше своих лет. Когда она ничем не была занята, на ней была розовая футболка с портретом Че Гевары, шортики из старых джинсовых брюк и китайские полукеды на босу ногу. Так что это только на репетициях она одевалась в классику.

Мы пошли в противоположную от городка сторону. Там в заливе есть удивительное место. Близко у воды огромный валун, закрывающий обзор почти половины залива, тёплая галька и мелкий песочек на самом дне. В это время там никого не бывает. Я точно знал, что на Маше нет никакого купальника, но моё уставшее воображение не рисовало никаких радужных картин. Я сбросил с себя жидкую рубашонку и простенькие брючишки, и остался в обычных домашних трусах, в которых ходит большинство мужского населения, называя их «семейными» за непомерную ширину. Маша на меня никакого внимания не обратила, так как в это время вылезала из своего платья. У девчонок это классно получается: пока мы, как тритоны, снимаем, как старую кожу, свои футболки, одним лёгким взмахом девчонки выбираются из своих одёжек.

Быть может, Маше показалось, что она собирается принять ванну в своей московской квартире, быть может обстановка позднего вечера так подействовала на неё, только вслед платью на песочек упал её маленький лифчик. И как ни в чём не бывало, мы пошли к морю. Лёгкий ветерок обвевал наши молодые тела. Дикая усталость требовала немедленного погружения в воду. Я мельком взглянул на неё, но совсем не успел разглядеть её чудесных розовых бугорков с чудо бусинками посередине, того, что через несколько лет будет сводить с ума Машиных московских поклонников.

Вода приняла нас, как самых дорогих ей людей, то есть оказала тёплый приём. Мы даже не заметили разницы температуры на суше и на море.

Вот оно блаженство, когда можно окунуться в воду и барахтаться, как маленький ребёнок, поднимая снопы брызг.

Я знал, что Маша хорошо плавает, что занимается два раза в неделю в бассейне и достигла каких-то высоких спортивных результатов. Но нас, морских дьяволят, не смущают никакие рекорды городских отдыхающих.

Купание наше затянулось. Пора выходить из воды. Дома нас явно заждались. Ну за меня-то мать особенно не переживает, а вот Машина тетка, я уверен, уже и в клуб сходила, и в библиотеку, и другие места посетила, где Маша иногда проводила время. Днём. А сейчас-то вечер. И спросить не у кого. А тут Серёга с компанией навстречу. Он что-то о Ромео и Джульетте сказал, а пацаны как-то сально заржали. Так что тётка, ничего не понимая, отправилась домой.

Тут на дорожке, высвечиваемой встающей луной, показалось какое-то плавающее сооружение. Или нам показалось. Волны слегка поднимали и опускали водную гладь. Похоже на плотик с маленьким парусом. На плотике явно кто-то был, и этот кто-то, видно, заметил нас и попытался помахать этим самым парусом. Но было видно, что у этого кого-то сил не хватает, а тут ещё поднялась волна, и мы увидели, как кто-то (это точно был человек, только очень маленький) свалился в воду. Тут же мы услышали жалобный писк, пропадающий в волнах моря.

– Это ребёнок и он тонет, – быстро проговорила Маша, и, больше не раздумывая ни секунды, кинулась в воду и широкими взмахами рук, набирая скорость, поплыла в сторону плота, туда, где только что прозвучал призыв о помощи. Я бросился вдогонку и за несколько сильных взмахов поравнялся с Машей. Кажется, мы неслись с огромной скоростью, но расстояние до плота сокращалось крайне медленно. Теперь уже было видно, что около плота барахтался ребёнок. Плавать он явно не умел, но и за плот он не мог руками ухватиться. Видимо, страх не навёл его на эту мысль. Мы гребли изо всех сил. Каждый думал только об одном: успеем или нет, успеем или нет… Должны успеть! Но тут ребёнок прекратил своё барахтанье, поднял руку вверх, и, как будто измеряя глубину залива, стал погружаться в воду. Маша резко прибавила. Несколько метров отделяло нас от плота. Но где ребёнок, почему он не появляется из воды? Я ещё ничего не успел предпринять, как увидел ныряющую Машу. Нырнул и я. В воде было ещё темнее, но помогала полная луна, отсутствие облаков и мигание маяка. Первое погружение, второе, третье. И, я скорее понял, чем увидел, как Маша выталкивает утопающего, сама ложится на спину и так же, придерживая за голову, с какой-то удвоенной силой, делая резкие взмахи одной рукой, направляет свою ношу к ближайшему берегу. Взмах, ещё взмах, ещё. Осталось совсем немного. Вот уже достаём ногами до дна. Здесь мелко, Мы вытаскиваем ребёнка на берег и Маша начинает делать искусственное дыхание. И так ловко у неё это получается, как будто всю жизнь она работала спасателем. Но мальчишка не подавал признаков жизни. Движения Маши с каждым разом становились резче и грубее, она сама начала нервничать, оценивая сложившуюся ситуацию. Ещё, ещё, ещё. Мальчишка резко выплюнул из себя воду. Маша быстро перевернула его на живот, дала ему прокашляться, опять перевернула на спину и прислонила к большому камню. На вид ему было 7 – 8 лет, но ничего пока он сказать не мог, и даже глаза открывал с большим трудом. Похоже, он стал понимать, что жив, и спасён чудесным образом.

Маша попросила меня принести одежду, а сама, обессилев, тоже прислонилась к камню. Спасённый мальчишка попытался что-то сказать, но кроме покашливания она ничего не услышала. В кромешной темноте я достаточно долго искал то место, где мы разделись, схватил всё в охапку и помчался обратно.

Мы едва успели одеться, как заметили людей с фонарями и факелами в руках. Они громко кричали. Это явно было имя мальчика, которого мы вытащили из воды. Мы откликнулись и вскоре к нам подошли взрослые. Мужчина, который с криком бросился к ребёнку, был его отцом. Он нервно сжимал тело своего ребёнка, повторяя только одно слово: «Жив, жив, слава Богу, Юрка…»

Среди искавших Юру был и молодой лейтенант, наш новый участковый. Он нас, пацанов, уже всех хорошо знал: гонял с дискотек, снимал с маяка, отбирал, до выяснения, мотоциклы, проверял улов. Весёлый, жизнерадостный, энергичный, он не сильно нас ругал, но и распоясаться не давал: школу мы уже почти не прогуливали, в клубе семечками не сорили, даже покуривать стали меньше. Он хотел организовать военно-спортивный клуб, но как-то никто из взрослых его идею не поддержал, а на всё у него времени не хватало. Правда, качалочку открыл в подвале клуба, но завхозу лишняя головная боль не нужна, и попасть в неё можно не каждый день, а исключительно по договорённости.

Игорь Николаевич Лазуткин – так звали лейтенанта – меня сразу узнал и стал расспрашивать о происшествии. Но сначала он по рации вызвал санитарный транспорт, так как до военного госпиталя было ближе, чем до городской больницы. И на этом настаивал отец Юры, кавторанг с местной военно-морской базы. Мужчины из поисковой группы на руках понесли Юру к дороге. Он и не сопротивлялся, так он был слаб.

Можно представить, что творилось сейчас в его голове: он мысленно прокручивал события сегодняшнего дня. Как закончил строить плот, как укреплял и разворачивал парус, как совершенно случайно оттолкнулся от берега и не заметил, как оказался на приличном расстоянии от него. Сначала было весело: плот куда-то плывёт сам, лёгкий ветерок надувает парус и ускоряет движение, солнышко светит. Стало жарко, Юра разделся и подставил своё тело ярким его лучам. Незаметно задремал, а проснувшись и не увидев берега, запаниковал. Покричал – бесполезно, никто не слышит. Может погрести, но у него нет вёсел. Хочется пить, но у него запасов воды не было. А солнце садится, а ночь всё ближе. Юрка заплакал, тихо скуля, как могут плакать только маленькие мальчики.

Вдруг, где-то справа, Юрка увидел мигающий свет. Включился маяк. Теперь мальчик мог примерно определить расстояние до берега. Он перевернул парус так, чтобы если будет ветерок, плот мог бы плыть к маяку, к берегу, куда угодно, только к людям, только туда, где он будет в безопасности. Он оторвал кусок фанеры от обшивки плота и приноровил её в качестве весла. Часа полтора он подгребал к маяку, пока не заметил нас.

А что было потом, мы рассказали лейтенанту Лазуткину. Вернее, рассказывал я, Маша была не в состоянии. Её, похоже, колотил озноб, смешанный с опоздавшим страхом. Она применяла усилие, чтобы восстановить ровное дыхание. А у меня оказался слишком маленький словесный состав, и мой рассказ выглядел примерно так:

– Мы, после репетиции, значит, купались и, того, увидели плот. А, это, с него кто-то нырк и, вроде того, как стал тонуть. Машка поплыла – я за ней. Она прибавила взмах – я тоже. Она нырнула раз, другой, третий – я увидел, как показалась голова мальчика, а затем Машкина. Она потащила его, гребя одной рукой. Я помогал, как мог. А уже на берегу Машка, того, сделала искусственное дыхание и, это, утопленник оклемался, сблевнул и задышал. Это Машка, всё она.

Лейтенант улыбнулся, спросил у Маши фамилию, где она учится и у кого проживает в данное время. Потом помог ей подняться и довёл до милицейского уазика, на котором и развёз нас по домам.

Машина тётушка, ещё не очень старая и энергичная женщина, сплеснула руками и запричитала, увидев племянницу в сопровождении милиционера. Лейтенант вкратце рассказал о том, что произошло, похвалил Машу, назвал её действия правильными и своевременными, а поступок героическим. Кивнул и в мою сторону, мол, у девочки хороший друг. Моей матери Игорь Николаевич рассказал ту же самую историю. И мама обняла меня и погладила по голове так, как она делала, встречая меня из детского сада.

Следующим днём мы даже не увиделись. Маша до обеда спала, а потом помогала тёте по дому: переставляла банки, вытирала пыль, собирала садовую землянику, из которой тётя будет варить варенье. Почти ничего не говорила и просила, чтобы та не сообщала родителям в Москву о происшествии и её участии в спасении ребёнка, а то они её заберут и ей придётся жить в душной Москве оставшиеся два месяца лета.

А с раннего утра городок начал проводить торжественные мероприятия, посвящённые Дню Памяти начала Великой Отечественной войны. Сначала морской парад, потом возложение цветов к могиле горожан – моряков, погибших на войне. Скромный митинг на площади возле клуба с выступлениями ветеранов. А после этого все желающие вошли в клуб и стали участниками и зрителями Фестиваля военно-патриотической песни.

Это был поистине праздник песни. Ветераны и взрослое население подпевали выступающим. Звучали «Катюша» и «Землянка», песни о героях Панфиловцах и, конечно же, о моряках. Большинство песен аккомпанировала Маша. Это надо было видеть. На ней было какое-то умопомрачительное концертное платье, вероятно, только что сшитое тётей. Локоны нежно спускались ей на плечи и придавали особенно загадочный вид. За инструментом она сидела натянутой как струна, а играла просто как богиня. А когда в финале все участники сошлись на сцене, зазвучал «День победы» Тухманова. Зал встал и дружно подпевал и долго аплодировал. Эвелина Витальевна подошла к микрофону и объявила: «Партию фортепиано исполняла лауреат детского международного конкурса юных талантов в Стокгольме Мария Завьялова». Зал вновь взорвался аплодисментами.

Аплодисменты начали затихать, но зрители не расходились. В это время на сцену поднялись лейтенант Лазуткин, капитан второго ранга Чирков с огромным букетом цветов, две военнослужащие связистки в парадной форме с какими-то коробками. Зал замер. К микрофону подошёл Игорь Николаевич и вызвал на середину сцены меня и Машу. Он рассказал историю спасения Юры Чиркова, стоявшего тут же недалеко и, не дожидаясь нового взрыва аплодисментов, уступил микрофон кавторангу Александру Викторовичу Чиркову. Тот по – военному, искренне обратился как к взрослой женщине, к Марии Петровне Завьяловой, поблагодарил за спасение сына и вручил ей букет цветов. Маша скромно взяла цветы из рук Чиркова, и рядом с ним в своём удивительном платье она не казалась тринадцатилетней девочкой, а выглядела вполне взрослой дамой. Затем Чирков повернулся ко мне, крепко пожал руку, снял с себя и вручил мне свои командирские часы. Это очень дорогой подарок. У наших ребят ни у кого нет таких часов. Тут подошли девушки-связистки, которые нам обоим вручили ценные подарки от городского УВД. О таком подарке можно было только мечтать. Это была цифровая аудиоколонка. Такая техника только начинала появляться в больших городах, до нас не скоро дойдёт. Надо всего лишь записать на флешку музыку, какую ты любишь, и воспроизводить её в желаемое время.

События этого дня освещала сама редактор местной газеты «Волна» Маргарита Алексеевна Булгакова. Затвор её фотоаппарата щёлкал беспрерывно. Она делала краткие записи по каждому фрагменту, уточняла имена и фамилии ветеранов, названия кораблей, командиров сегодняшних подразделений, конечно, если это было можно. А когда в центре внимания оказались мы с Машей, она даже как-то повеселела, снимала с близкого расстояния, предвосхищая, какой бомбой будет её материал.