Текст книги "Вокруг Солнца на земном шаре. Альманах"

Несколько слов о фляке

Наталья Александровна учила нас фляку. Она ставила девочку лицом к стене, садилась рядом на колени – так было легче страховать – и подход за подходом вытачивала наш фляк. В любом гимнастическом элементе важно поставить правильную технику. Неправильно заученный элемент исправить сложнее, чем выучить новый. Возле стены нельзя было прыгать вверх. Если ты сделаешь неправильно, то ударишься ногами. Конечно, Наталья Александровна не позволит, чтобы девочка ударилась. Это только психологический прием. Ты должна была прыгнуть именно назад и ни в коем случае не дергаться и не откидывать голову. Когда готовишься к фляку, голова опущена на грудь, все тело, как вытянутая струна, сгибаются только колени, чтобы оттолкнуться, не делая при этом никаких лишних движений. Так мы разучивали фляк. Подход за подходом. Смотрели друг на друга. По очереди подходили к тренеру, погружаясь в ее теплые, волшебные руки. Я не волновалась, я знаю, что Наталья Александровна сделает все правильно. Я чувствовала тренера всем телом. Это удивительное ощущение – прыгнуть в темноту, в неизвестность. Мгновение – и ты уже стоишь на руках. Твое тело будто бы совершает некое перемещение от точки А до точки Б. Ты летишь по кривой сквозь пространство, будто в капсуле, фиксируя в своем сознании точку вылета и точку приземления. Полет в космическую неизвестность, которую не дозволено знать. Твое тело должно четко усвоить точку А и точку Б. Все остальные точки на этой кривой опасны. И лучше совсем о них не знать, иначе можно покалечиться. Даже на таком простом для гимнаста элементе, как фляк, можно серьезно травмироваться, если передумать и между точкой А и Б вдруг неожиданно затормозить в незнакомой точке Х.

Для гимнаста фляк – это основной элемент. Ни одна комбинация на бревне не обходится без фляка. А на вольных упражнениях фляк в длинных связках служит неким трамплином для сложных элементов, таких, как сальто, бланш, двойное сальто. Перед элементом гимнасту необходимо психологически настроиться. Нельзя в расслабленном состоянии подходить к снаряду. Чем сложнее элемент, тем сильнее психологическое напряжение, которое ощущает спортсмен перед подходом. Мы еще маленькие, поэтому для нас фляк это очень сложный элемент. Мы настраивались на фляк как самые настоящие профессиональные гимнасты. И Наталья Александровна никогда не торопила нас. Гимнастка должна была почувствовать свое тело, должна была научиться договариваться с ним.

У Марины Григорьевны оказалось все иначе. Я попала в другой мир, более холодный и жесткий. И мне надо было привыкать к новым условиям. Я же не могла все время быть маленькой. Девочки любили Марину Григорьевну. И я тоже пыталась представить себе, что люблю ее. В памяти всплывает неприятный эпизод. С нами занималась одна девочка, обычная девочка, такая же, как и все остальные. Однажды то ли в шутку, то ли всерьез она произнесла в раздевалке в адрес Марины Григорьевны какие-то нехорошие слова. И каким-то образом эти слова дошли до тренера. Марина Григорьевна без лишних слов показала девочке на дверь. Мне почему-то стало страшно. А вдруг я тоже сделаю что-нибудь не так, и тренер мне так же укажет на дверь из гимнастического зала? Та девочка еще долго приходила, сидела, грустная, на балконе. Все мы видели и жалели ее. Но Марина Григорьевна была непреклонна. Она делала вид, что не замечает ее. Появился непонятный страх перед тренером, ощущение, что ты можешь сделать что-то не так, и тебя за это накажут. Я не умела анализировать. Я была еще маленькой. Но мое тело решило тогда за меня, кто ему нужен, а кто нет. «Ты, девочка, еще ничего не понимаешь, ну а я-то знаю, что в такой обстановке я долго кувыркаться не смогу». Так ответило мое тело и поставило мне ультиматум. У Марины Григорьевны были очень круглые и злые глаза. Она не понимала, что со мной происходит. Но заново учить меня фляку не собиралась. Это была полностью моя вина, что я разучилась делать фляк. Я ничего не могла с собой поделать. Я не обвиняла Марину Григорьевну. Я была еще маленькой, чтобы кого-то обвинять. Когда я перешла снова к Наталье Александровне, то прочитала в ее глазах: «Как же так получилось, Аня? Ты же у меня была лучшей ученицей! Ты же прыгала фляки лучше всех?» «Я не знаю, Наталья Александровна», – виновато ответила глазами. Тренер вздохнула. И опять села на колени, взяла меня как маленькую, попыталась снова перевернуть на своих руках. Сказала, не бойся, я тебя буду держать. Ты не упадешь. Я присела, неуверенно оттолкнулась. Но тело словно сжалось в комок, а голова резко дернулась. «Зачем же голову откидываешь, Аня? Мы же договорились, что голову откидывать нельзя». Я виновато улыбнулась. Что я ей могла сказать? Я не знала, почему так произошло. Она не кричала и не обвиняла меня не в чем. И я постепенно успокоилась. Подход за подходом Наталья Александровна переворачивала меня на своих руках. Мое тело снова чувствовало, будто бы тонкими нитями, невидимую связь между мной и Натальей Александровной. Она передавала мне частичку своей души, не требуя взамен медалей и результатов. Так постепенно я снова научилась делать фляк. Марина Григорьевна однажды подозвала меня и спросила, не хочу ли я снова заниматься у нее? Я виновато пожала плечами. Я не могла ответить «Нет». Мне казалось, что я не имею права так отвечать. За меня ответили родители. Я была счастлива, что осталась у Натальи Александровны. А Марина Григорьевна через какое-то время почему-то ушла с тренерской работы. Оставила девочек. Разбросала их по другим тренерам. Говорят, что она поменяла квалификацию и перешла почему-то в плавание.

Владимир Васильевич

Владимир Васильевич был похож на одинокую птицу. Вытянутое, худощавое лицо, тонкий с орлиной горбинкой нос, опущенные, как у Пьеро, кончики губ, застывшие в гримасе. Законсервированный в невидимой колбе в определенном возрасте и в определенном состоянии души, Владимир Васильевич бродил по залу, взглядом упираясь как будто в глубину сознания. Девочки побаивались смотреть на него. Что-то отталкивало в лице: то ли старческие морщины, то ли этот отрешенный, тяжелый взгляд. Света рассказывала, что она даже заплакала от страха, когда ее первый раз подвели к Владимиру Васильевичу. Она мечтала заниматься у Разумовских. Но те объяснили родителям, что девочка у них способная, но, к сожалению, не подходит по возрасту.

Разумовские считались ведущими тренерами в ЦСКА. Их гимнастки входили в сборную страны. Кто же из девочек в ЦСКА не мечтал заниматься у Разумовских?

Владимир Васильевич не любил беспорядка. Разбросанные там и сям маты и кубики, очевидно, раздражали его упорядоченный внутренний мир. Перед тренировкой Владимир Васильевич по обыкновению приводил в порядок гимнастический зал. (Как в сказке Маленький принц свою любимую планету). Кубики катил на ребре, ставил кирпичиками у стены. Маты укладывал один на другой, ровными слоями, с геометрической точностью, сторона к стороне, углы к углам. И любовался, как Бог, проделанной работой. Созерцая успокоенной душой геометрическое безмолвие гимнастического зала.

«Владимир Васильевич, а сколько вам лет? А когда у вас день рождения? Ну, скажите, ну, пожалуйста, ну, Владимир Васильевич!» – Малыши радовались чему-то. – «Мы вас будем с днем рождения поздравлять. Подарки дарить. Ну, пожалуйста, ну скажите». «Нечего меня поздравлять», – отмахивается смущенный тренер, делая вид, что ему, якобы, тоже весело. – «Нет у меня никакого дня рождения. И не было никогда!» «Такого не может быть!» – шумели девочки. «Владимир Васильевич, вы же тоже, как и мы, родились когда-то. Вот я, например, – лопотала Светка, – пятого февраля, а Наташа десятого марта. Вы же всегда поздравляете нас, вот и мы вас тоже хотим поздравлять. Ну, Владимир Васильевич!» «А! Все понятно теперь! – не унималась Светка. – У вас, наверное, двадцать девятогофевраля день рождения. Вот вы поэтому и молчите, стесняетесь. Не расстраивайтесь! Мы Вас будем тогда двадцать восьмого февраля поздравлять. Нет, лучше первого марта! Хорошо? А сколько же вам лет, ну, все-таки, ну сколько? Наверное, сто? Нет, наверное, сто пятьдесят? Ха-ха-ха! Теперь мы все про вас знаем, Владимир Васильевич! Ух ты, вам сто пятьдесят лет!!!» «А ну, быстро на снаряды, нахалки такие-сякие!» – шикал на обнаглевшую малышню тренер. С выпученными глазами ходил по залу, бубнил себе под нос разное. А девочки врассыпную залетали, как воробьи, кто на брусья, кто на бревно, чувствуя испуганно: палку-то перегнули! Если тренер не умеет держать дистанцию, глупо руками размахивать. Попробовали бы девочки так разговаривать с Разумовскими. У Разумовских гимнастки с утра до вечера пахали на снарядах. Вопросы к тренеру задавали в том случае, если не получался элемент или если что-то болело. А вот с днем рождения поздравляли. И на другие праздники дарили цветы и подарки. Девочки у Разумовских занимали на соревнованиях призовые места, а гимнастки у Владимира Васильевича обычно тянулись в хвосте. Муратова, Олимпийская чемпионка, терпеть не могла Владимира Васильевича. Владимир Васильевич, кстати, тоже не выносил Муратову. Она занижала его девочкам оценки на вольных упражнениях. Муратова ненавидела неудачников и вышагивала по залу, будто бы королевна со своей невидимой королевской свитой.

«Тсс, Владимир Васильевич идет. Анька, скорее сюда!» – Светка спряталась за дверь и потащила подругу. «Свет, а может, не надо, а, Свет? Он же ругаться станет!» Мне было удивительно, что можно играть с тренером. Наталья Александровна в «Динамо» такого девочкам никогда не позволяла. «Не станет, Анют! Вот увидишь! Весело будет! Я вчера также спряталась. И он, знаешь, как смеялся!» Стоим со Светкой за дверью. Притихли. От страха даже забурлило в животе. Смотрим в щелку, как Владимир Васильевич оглядывает маленький зал. Светка на ухо: «Анька, к яме бежим». Нырнули мигом в поролоновую яму и закопались под самый батут. Сидим, как кроты в норе, вдыхая поролоновую пыль. Светка хихикает. «Теперь точно не найдет. Вот увидишь. Поищет, поищет. Посмотрит, что никто не пришел, кого тренировать-то? Некого! И уйдет домой. А мы с тобой, Анютка, еще на батуте побесимся», – толкает подругу. – «Не бойся, Анютка!»

И вот тут-то началось! Гром и молнии на наши глупые головы. В эти секунду пожалела сто раз, что послушалась Светку. Недавно только в новый зал, к новому тренеру перешла – и так опозориться! То ли Владимиру Васильевичу кто-то из тренеров сказал, то ли сам догадался. Только вдруг, откуда ни возьмись, в своем синем костюме, как зашипит в поролоновую яму: «А ну вылезайте, говнюшки этакие! Засранки! Хамье! Негодяйки!» Выпучил глаза. Искривился весь, руками размахивает. Выползли со Светкой из поролона. Стоим перед тренером, партизаны на эшафоте, глаза опустили. «Быстро признавайтесь, кто первый начал? Кто кого подговорил? А ну, немедленно признавайтесь, – тормошит за плечо то меня, то Светку. – Выгоню! Из зала погоню, нахалки, хамье, никакой больше гимнастики! Недостойны вы больше заниматься гимнастикой! Гимнастки липовые!» Боже мой! Думала, от стыда провалюсь! Слава богу, Владимир Васильевич не кричал на весь зал. Не позорил перед другими. Вот Лиана, например, с девочками не церемонилась. Орала так, что даже уши закладывало. Нет, Владимир Васильевич не орал. Но шипел, страшно шипел, как кошка, которой вдруг наступили на хвост.

Выгнал нас, конечно, со Светкой из зала. Сидим в раздевалке. Уж и не знаем теперь, что делать, дальше сидеть или домой собираться. И родителям что теперь говорить. Все, мол, мама и папа, выгнали, мол, вашу дочку из гимнастики! Позорище! Так и сидели, сопливые, в окно глазели. Пока тренер не постучал. Проворчал, проскрипел по-стариковски: «Тренироваться, мол, надо, а не в раздевалке сидеть. А ну, быстро на ОФП, я кому говорю!» Побежали. Как матросики, по канату карабкались, подтягивались, отжимались. Готовые, казалось, десять часов в зале пропахать, лишь бы тренер из гимнастики не выгнал.

Владимир Васильевич ходил-бродил по залу, обиженный на весь белый свет.

Странный он был все-таки. То смеялся, позволял нам выпендриваться, нести всякую чепуху, то вдруг ни с того ни с сего шипел. Аж до косточек продирало это его шипение. А со стороны посмотришь – добрый старичок, не кричит, не ругается, стоит себе возле окна, детишек тренирует. «Добренький!» – фыркала Светка. – «Лучше бы о хореографе позаботился. А то как роботы – три притопа, два прихлопа. Ненавижу!» «Смотри, Анька, наш старичок обедать пошел! Извольте откушать, добренький наш! Идите, идите, можете вообще не возвращаться!» «О, вернулся, легок на помине. С клетчатым платочком. Фу, не мог в раздевалке вытереться! Приятного аппетита, Владимир Васильевич!» «Хоть бы у него электричка застряла, что ли. И не лень же ему тащиться из Одинцова. Фу, какой же он все-таки противный!»

В конце тренировки Владимир Васильевич провел на всякий случай назидательную беседу. «Посмотрите на девочек Натальи Викторовны Разумовской! Какие они скромные и трудолюбивые. Заходят в зал, к каждому тренеру подойдут, поздороваются. А как на снарядах работают! Вот на кого надо смотреть! Вот на кого надо равняться! Вы поняли меня?» «Мы поняли, Владимир Васильевич! Мы постараемся. Спасибо, до свидания, Владимир Васильевич». И побежали быстренько домой. А Владимир Васильевич на электричке в Одинцово.

И вот представляешь себя, как стучит эта его электричка. И сидит возле окна Владимир Васильевич, для безопасности в капюшоне, как в трубе. Ни вправо, ни влево, ни посмотреть, ни оглянуться. Будто бы шоры на глазах, как у лошади. Куртка-Аляска, модный когда-то фасон, удивляла своим капюшоном. Люди в ней смотрелись жутковато, особенно вечерами, будто бы монстрики гуляют по улицам без лица. Лицо-то оно есть, конечно, где-то там, внутри трубы. Но его не видно, человек закрыт, замурован в куртке, застрахован от этого жуткого, непредсказуемого внешнего мира. И будто бы не принимал Владимир Васильевич этот внешний мир. Не принимал и не понимал его непредсказуемой жестокости.

Экспериментаторы

Подъем разгибом, оборот в стойку. Спрыгиваю на мат. Вторая попытка. Подъем разгибом, перелет на верхнюю жердь. Спрыгиваю. Разминка перед комбинацией. Отрабатываю отдельные элементы. Тренер бродит в стороне неизменно со своей поролоновой куклой. Серое, искаженное от боли лицо. Возле плеча придерживает аппликатор Кузнецова. Ворчит, бубнит себе что-то. И лучше бы не знать, что он там себе бубнит. Стою возле брусьев, как цапля. Одной ногой опираюсь о колено – любимая поза. Мажу руки магнезией и залезаю на снаряд. Делаю вид, что я сосредоточена. Понимаю, что в таком состоянии я не смогу хорошо отработать на брусьях. Владимир Васильевич не подходит. Я прекрасно чувствую, что виновата.

– Это из-за тебя, говнюшка, у меня рука разболелась, – так и сказал. Подошел ко мне и сказал, а потом опять стал бродить по залу и шипеть себе что-то под нос.

Неделю назад умудрилась сорвать на брусьях мозоль. Тренер погнал на весы. Поправилась почти на килограмм! Рассвирепел, орал, что я сорвала тренировку. Кто виноват? В зеркало стыдно смотреть. Щеки, как у хрюшки.

Не люблю зеркала. Глаза опускаю. Передо мною стоит неизменно неказистый утенок в бордовом купальнике. Мое отражение. Я не желаю смотреть на него. Это обманщик. В его стране кривые зеркала. А я совсем не такая. И лучше я буду закрывать глаза и проходить мимо, чтобы больше не встречаться с ним.

– А почему твой тренер все время в одном костюме ходит? – неожиданный вопрос. Это Лерка свой нос сует, куда ни следует. Откуда я знаю почему? Я и не думала об этом. Кому какое дело? – Странный какой-то он. А что это у него за кукла такая? – стою, растерянная, от этих глупых вопросов. – А почему он только тебя одну тренирует? Ты особенная, что ли?

Стою, хмурая, перед магнезницей, готовлюсь на снаряд.

– Что эта нахалка говорила про меня? – из-за спины появляется вдруг тренер, в ярости, размахивая передо мной поролоновой куклой. – Да как она посмела! Негодяйка! Ах, негодяйка! – Владимир Васильевич видел, как я общалась и как расстроилась.

– Я запрещаю тебе разговаривать с девочками. Ты все поняла? Это не подружки. Они плохие девочки. Ничему хорошему они тебя не научат. Пришла в раздевалку, поздоровалась. И достаточно. Переодевайся и заходи в зал. Ты пришла на тренировку. Это и только это для тебя должно быть главным. Ты поняла меня? – Да, я поняла, – киваю тренеру, сосредоточенно направляюсь к снаряду. Начинаю комбинацию: подъем разгибом, мах в стойку, оборот в стойку. Каждый элемент четко, без остановок, с полной отдачей. Перелет на верхнюю жердь. Подъем разгибом, мах, большой оборот, перелет Ткачева, подъем разгибом, мах, большой оборот. Натянутая в струнку, иду на соскок – двойное сальто прогнувшись. Не в доскок – руками коснулась мата. Но в целом комбинацию отработала хорошо. Тренер доволен. Успокаивается немного. Неизменно на поролоновой кукле начинает объяснять мне мои ошибки и недочеты.

Гуттаперчевая кукла, вырезанная из куска поролона, способная выполнять по повелению тренера самые сложные элементы – первоклассный гимнаст. Владимир Васильевич немногословен. Кукла – молчаливый ассистент – объяснит за него своим поролоновым телом все, что требуется. Я внимательно слежу за движениями рук тренера и за поролоновой куклой, впитывая глазами то, что обязана буду исправить, исполняя тот или иной элемент. Странная, молчаливая беседа на уровне ощущений, образов. На тренировках я почти не говорю. Говорит мое тело языком гимнастических элементов. Я прекрасно понимаю тренера. А все остальное – то, что лежит за пределами моего тела – я не чувствую. Я почти разучилась говорить. Ловлю себя на мысли, что мне трудно общаться. Я разучилась выражать свои мысли с помощью слов.

Отработала на брусьях. Перехожу на опорный прыжок. Подбираю разбег. Устанавливаю мостик на нужной разметке.

На опорном прыжке я мечтаю разучить новый элемент. Двойное сальто вперед. Это элемент из мужской гимнастики. Я не помню, чтобы из девочек его кто-то выполнял. На опорном прыжке у меня мощный толчок. Я взлетаю над снарядом настолько высоко, что приземляюсь на другом краю поролоновой ямы. И я чувствую, что у меня достаточно высоты для второго сальто. Мне нравится учить новые элементы. – Владимир Васильевич, а можно, я попробую второе сальто прокрутить? – смотрю озорными глазами. Не люблю черновую работу, не терплю отшлифовывать уже выученные элементы. Самое интересное для меня – это экспериментировать над собой, играть со своим телом. – Ну, что же, Аня, попробуй, – у тренера загораются глаза.

Два трюкача-экпериментатора сидим целыми днями в спортивной лаборатории, с горящими глазами, соединяя несоединимое. Проверяя возможности человеческого тела на гимнастических снарядах. Будто бы составляя наглядное пособие для будущих первооткрывателей гимнастических глубин. У метки разбега настраиваюсь на космический по сложности прыжок. Не известно еще, что опасней: полет с парашюта или двойное сальто вперед с женского опорного прыжка. На первом подходе я не чувствую страха. Любопытство пересиливает страх. Начинаю разбег, бегу на пределе сил. Сознание фиксирует отчетливо положение тела в пространстве. Толчок руками от снаряда – группировка – первое сальто, доли секунды, глазами фиксирую поролоновую яму, доли секунды, голову резко на грудь, успевая прокрутить второе сальто, падаю на спину в поролон. Сияющая, выползаю из поролона. Получилось! У меня получилось! Я прыгнула двойное сальто! Никто еще в нашем зале из девочек даже близко не подходил к такому прыжку! Непередаваемые ощущения! Чувствую, как будто за спиной выросли крылья. И несут меня куда-то, в какую-то совершенно неведомую даль… Владимир Васильевич, сияющий, встречает меня возле снаряда. Расхваливает на все лады. Уже и про свое больное плечо забыл и про куклу забыл. В азарте, размахивая руками, объясняет, как правильно надо оттолкнуться, сгруппироваться, чтобы лучше получилось. Я понимаю, что второй подход прыгнуть намного тяжелее. Я проложила новый путь. Но это пока еще только хрупкая ниточка. И чтобы сделать из нее прочную дорогу, надо будет преодолеть в себе самой немало препятствий. Уже на втором подходе появляется страх. Я прыгнула очень высоко, и я понимаю, что малейший недочет может привести к страшному падению.

Погружение в глубину элемента подобно погружению в океанскую впадину. Впитывая телом мельчайшие частицы, проникаю сознанием в неизведанный мир, нетронутый доселе мыслью человека. Через несколько дней я уже способна с легкостью прыгнуть двойное сальто на прямые ноги. Правда, пока еще в поролоновую яму. Постепенно подкладываю маты, психологически подготавливая себя к тому, что рано или поздно я должна буду сровнять место приземления в поролоновой яме с уровнем пола. Владимир Васильевич в такие моменты меня не торопит. Собирая мысли в точку, погружаюсь в саму себя, будто на дно океана. Киваю тренеру – я готова. На месте приземления – жесткий кубик. Сверху страховка – тонкий мат.

Сжимается что-то внутри. Спешу отогнать от себя эти глупые страхи. И снова разбег. И чувствую силу потока в лицо. И чувствую холод, который вокруг. Мгновенье. И голову резко на грудь. И чую, как волосы тронули мат. По телу мурашки и холод.

Лежу на мате. В сознании беспорядочно пульсируют мысли. Понимаю, что секунду назад была на волосок от серьезной травмы. Подхожу к тренеру. Владимир Васильевич молчит. Испугался. Чувствует мой страх. Спрашивает, буду ли я еще прыгать.

Я же учила двойное сальто две недели! Я не хочу его бросать! Вопреки страху возвращаюсь к метке разбега.

И снова сжимается что-то. И метки разгона глаза закрываю, представляю прыжок. Понимаю – должна оттолкнуться выше, сильнее. Бегу. На мостике резкий толчок, но что-то не так. Не так оттолкнулась. Дрогнула где-то. Чуть ниже взлетела над матом, на долю секунды. И этот огромный кубик перед глазами. В ужасе задеваю головою мат. За доли секунды вжимая шею в плечи, перекатываюсь на спину. Перед глазами круги. В холодном поту трясу головой. На мате сижу, взъерошенная. Понимаю, что не рискну больше пойти на двойное сальто.

Тренер подбегает, испуганный и бледный. Массирует мне шею, спрашивает, как я себя чувствую. Доводит меня до лавочки. «Посиди, Аня, отдохни». На лавочке, будто общипанный цыпленок, перевожу дыхание.

– Все, Аня, на сегодня достаточно.

Владимир Васильевич отправляет меня на растяжку. А я прошу у тренера куклу (Владимир Васильевич в конце тренировки обычно разрешает мне поиграть) и сажусь на прямой шпагат.

«Ты у меня станешь самым лучшим гимнастом, – разговариваю я с куклой. – Сейчас мы пойдем с тобой на вольные упражнения. И я стану тебя тренировать. Я же теперь твой тренер! Разбег, рандат фляк бланш. Разбег, рандат фляк, двойное сальто прогнувшись. Ух, ты! Молодец. Ты очень способный гимнаст. Из тебя обязательно получится настоящий чемпион. Только где же твои соперники? Ты совсем один в этом зале! С кем же ты станешь соревноваться? Не повезло тебе. Ну, ничего. Это не страшно. Давай, я научу тебя тройному сальто. Не бойся. Ты сможешь. Это совсем не страшно. – Я подбрасываю куклу. – Ух, ты, здорово! Молодец! Только надо обязательно научиться приземляться в доскок. Тебе все понятно? Иначе тебе не видать на соревнованиях хороших оценок. Ну, ничего, не бойся. Я научу тебя приземляться в доскок, это же совсем несложно! Я смотрю, что ты немного устал. Тебе нужно передохнуть. Тогда садись рядом со мной на прямой шпагат. Твоя тренировка подошла к концу. И я могу тебя похвалить. Я видела, что ты сегодня очень старался».

Два гимнаста, кукла и девочка, сидят в прямом шпагате. Они сегодня оба старались и устали. И теперь отдыхают.

Замерли снаряды, пыльные, помятые, в этом гимнастическом полумраке. Отдыхают до следующего рабочего дня.