Текст книги "Не ангел больше я"

Не ангел больше я
Неженские стихи
Татьяна Анатольевна Репина

© Татьяна Анатольевна Репина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Татьяна Репина – мало известная широкой публике автор стихов и рассказов из Томска. Впрочем, это не делает её произведения недостойными внимания читателя, любящего вдумчивые и одновременно лёгкие для восприятия тексты. Автору свойственны и мягкий лиризм, и ироничный взгляд на мир, и тонкий юмор, и обострённое чувство несправедливости, и вполне осязаемая гражданская позиция. Её лирические герои стремятся стать для читателя задушевными собеседниками. Им это удаётся легко, а значит, получится и у вас.

Беременная женщина

 
Беременная женщина,
Как яблоко живот,
Сама с собою венчана,
Богаче всех живёт!
 
 
Утиная походочка
И руки – два крыла
Сплелись упругой лодочкой
Чтоб жизнь не уплыла.
 
 
В неведомое, дальнее
В безбрежные края,
Где мир всего реальнее:
«Там только ты да я,
 
 
Мой миленький, мой маленький,
На ветке тонкой почка,
Ты – мой цветочек аленький,
Сыночек мой иль дочка!
 
 
Я всё смогу, всё выдержу,
И ты покинешь лоно
Моё, когда тебя рожу
Под радостные стоны.
 
 
Услышу крик отчаянный:
«Вот я! Уже родился
(Иль родилась)!«Не чаю я
Чтоб этот миг случился…
 
 
Мой миленький, мой маленький,
На ветке тонкой почка,
Ещё чуть-чуть побудь во мне,
Сыночек мой иль дочка!»
 
 
Беременная женщина,
Пред будущим чиста,
Когда-нибудь в надежду нам
Вновь явишь в мир Христа…
 

Пахнет палой листвою…

 
Пахнет палой листвою, как на погребенье,
Упокой душу лето, златом вышит покров,
Обнаженных берез бесконечно томленье,
На рябинах – застывшая каплями кровь.
 
 
Ни медовый, ни яблочный спас будто не был,
Не услышишь в ночи серенад соловья,
Свечи голых берез скорбно тянутся к небу,
Луч последний прощальный ветвями ловя.
 
 
Слезы льют небеса по ушедшему лету,
Никнут травы к земле, журавлей косяки
Крик последний отчаянный носят по свету
Молчаливости скорбных берез вопреки.
 
 
Вопреки небесам, рвущим тучи уныло,
Приближающим осени стылый исход,
Я с улыбкой подумаю: лето ведь было…
Значит, стоит надеяться – снова придет!
 

Солнечное утро

 
Занавеска беременна утром,
На сносях осторожно ступает
За порог, где под солнышком мудрым
Сумрак ночи торжественно тает.
 
 
Разродившись волшебными снами
В золотую под солнцем прохладу,
Опадёт кружевными волнами
И замрёт, утру раннему рада.
 
 
Вздрогнет, крик услыхав петушиный,
Складкой мягкою улыбнётся
И, расправив узор старинный,
Белым парусом вдруг обернётся.
 
 
Нет, не парусом, а лебединым
С белым взмахом крылом упругим.
Или облаком… Всё едино!
Ночь минУла, поёт утро гимн
 
 
Дню грядущему, дальним далям,
Кораблям облаков в поднебесье,
Новым радостям и печалям,
Тем, которые встретим вместе.
 

Голгофа

 
На Голгофу вели Христа,
В лицах, душах – испуг и смятенье…
Только совесть Иуды чиста,
Он в толпе стоит скорбной тенью.
 
 
Из двенадцати он один
Знал, что делал и видел дальше
Своей совести: «Господин
Мой! Ты верил фальши
 
 
Тех, кто истово лез в глаза,
Славословил Тебя и Бога!
Не спасет их Твоя слеза,
Не научит Твоя дорога!»
 
 
Сын пред казнью о чаше молил.
Смерть манила вечною славой.
Никого ни о чем не просил
Взявший грех на себя кровавый.
 
 
Он стоял в толпе бесноватой
От апостолов в стороне
Перед миром всем виноватый
И великий в своей вине.
 
 
Презираемый и гонимый
он пройдет еще сквозь толпу,
Ненавидимый, нелюбимый,
Не к кресту пригвожденный, к столбу!
 
 
В мир Святое придет Воскресенье,
День Великих Страстей пережив!
Лишь Иуде не будет прощенья,
Но, как прежде, он в каждом жив!
 
 
Прокаженного гонят повсюду,
Услыхав колокольчика звон.
Не отмечен звоном Иуда:
Ты иль я, как узнать, кто он?
 
 
Пусть священники машут кадилом
У подножья Святого Креста,
Лишь Иуда будет мерилом
Всеобъемлющей сути Христа!
 

Воды иордана

 
Примите меня, воды Иордана,
В тени прохладной вековых олив!
Одежды белые крестильные не стану
Менять на мирные, слезами окропив!
 
 
Воздену руки к небу Назарета
И лягу на поверхность водной глади,
Проникнусь духом Ветхого Завета
И воспарю, на мир земной не глядя!
 
 
Подхватят ангелы меня и серафимы
и понесут над миром невесомо.
И я с небес увижу вас, любимых,
В краях далеких, некогда знакомых.
 
 
Дадут мне ощутить блаженство Рая
И вновь вернут на воды Иордана.
И я с небес вернусь совсем другая,
Почувствую: не кровоточат раны
 
 
И не болит душа, не ломит тело,
И жить хочу, других не отягщая…
На мир гляжу и ласково, и смело —
Я там была, перед вратами Рая!
 
 
А коль беда, рассудок помутив,
Придёт, я об одном молить лишь стану:
В тени прохладной вековых олив
Примите меня, воды Иордана!
 

Подорожник

 
Я – подорожник! Вдруг споткнешься ты,
Разбив колено, на пути тернистом,
Прохладной, гладкой, жилистой спиной
Я вытяну тебя из боли и страданий…
 
 
Пока же, не заметна для других,
Я прорастаю рядом вдоль дороги,
Тебя ведущей, словно поводырь
Слепого…
Я прорастаю с мыслью о тебе сквозь камни
Даже там,
где прорасти нет силы,
Не требуя ни платы, ни вниманья…
Я – недоразуменье на обочине —
Свое присутствие обозначаю стрелкой,
Как указателем, мол, здесь возможна помощь…
 

К душе…

 
Ты не покинь, душа моя,
Мое скудеющее тело!
Хочу, чтоб не было предела
Мне на изломах бытия!
 
 
Пусть бедер крутизна и плеч
Цвет белый, шелковистость кожи
Лишатся прелести, так что же,
Хочу, чтоб было больше встреч
 
 
С детьми, чтоб в сердце сохранить
Ту нить, что связь времен являет,
Что неизменно заставляет
Себя и этот мир ценить;
 
 
С друзьями в полуночном цуге
С хмельною чашей круговой,
Чтоб песни слушать, а не вой
Рыдающей над кем-то вьюги!
 
 
И чтобы хоть кого-нибудь
Мое дыхание согрело,
Ты не покинь, душа моя,
Мое скудеющее тело!
 

Оловянные солдатики

 
Вновь тихо плачет на экране чья-то мать,
Сквозь зала мрак горят неярко свечи,
И вздрагивают худенькие плечи —
Их больше некому теперь обнять!
 
 
Сменился кадр, уже другая мать
Льет слезы на другом конце планеты!
И мне, как ей, вдруг хочется кричать:
Мой сын, вернись! Мой мальчик, где ты?!
 
 
А мой четырехлетний генерал,
Увидев слезы, не поймет, в чем дело.
Солдат игрушечных в строю ровняет смело
И злится, если кто-то вдруг упал!
 
 
Я на вопросы отвечаю невпопад,
Я неумелые над ним пою молитвы…
Вся наша жизнь – сплошное поле битвы,
А мы – бойцы на грудах баррикад!
 

Безумие

 
Мы все сошли с ума!
Все чаще нас зовут
Страной ублюдков и страной юродивых.
И вот уж приготовлена сума
Для той, что мы когда-то звали: Родина.
 
 
Наш дом разрушен и тому виной
Наш рабский дух, живой с времен татарских,
Великорусской гордости запой
И смерд, провозгласивший смердов царство.
 
 
Наш хлеб насущный застит нам глаза
И взгляд наш не встречает взгляды ближних,
И дети наши как на образа
С недоумением глядят на нас, униженных.
 
 
Как объяснить им нашей жизни суть?!
Что есть добро, что зло, и в чем удача?
Куда нас выведет неверный зыбкий путь,
И отчего так часто дети плачут?
 
 
Мы все сошли с ума,
Все чаще нас зовут
Страной ублюдков и страной юродивых…
Быть может, дети наши прорастут
В иную Русь душой, признав ее как Родину?!
 

Битва суздальцев (икона)

 
В душной келье седой богомаз
Трет желток, напевая молитву,
Держит долу он пристальный глаз,
отправляя героев на битву.
 
 
Звон оружия, ржанье коней,
Копья в небо святое впились,
За гордыню удельных князей
рати в грешном порыве слились.
 
 
Стены крепки и рвы глубоки,
Рвутся кони горячие вскач,
Только с берега Леты реки
Все мне чудится чей-то плач…
 
 
Нет, не лжет богомаз! На доске
Облак светл, не потуск голубец,
Божья матерь взирает в тоске
На заблудших в безверье овец.
 
 
Скорбь вселенская, трепетный лик!
Было все! повторяется вновь
Бабий вой и истошный крик
И, как реки, людская кровь…
 
 
Но не держим мы долу глаза,
И России святой голубец,
Сохранившийся на образах,
Не сулит ее скорый конец!
 

Мы – зеки

 
Есть англичане, турки, греки —
Народов – тьма, их все не перечислить!
Мы ж не татары и не русские, мы – зеки,
Порою не способны даже мыслить!
 
 
Глаза потухшие, взгляни на наши лица:
В них жизни свет лишь теплится едва,
И прорастают новые слова
Сквозь проволоку колкую традиций!
 
 
Неверие – основа бытия!
Нам даже в друге видится предатель,
Коль смог он выбраться из забытья.
У каждого внутри – свой надзиратель!
 
 
Мы не умеем и боимся жить,
Любой делец-пройдоха нас обманет,
Есть камень на душе и фиг в кармане,
И Гамлета вопрос «быть иль не быть?»
 
 
Порой нас мучит и краснеют веки
От слез, невыплаканных за века,
Но к тяжкой милостыне тянется рука
И спины гнутся… Все мы – зеки!
 

Я обожаю милого

 
Я обожаю милого за то,
Что любит он меня любую:
И в модном кашемировом пальто,
И во хмелю, когда я унитаз целую!
 
 
Когда несу невыносимый бред,
Когда во гневе бью посуду,
Когда спустя другой десяток лет,
как юная, вновь предаюсь я блуду!
 
 
Я обожаю милого за взгляд
То мудреца, то юного повесы,
За то, что уже много лет подряд
Уже седого, но все треплют бесы!
 
 
Его люблю неистово, до слез,
Как часть себя, как сердца половину!
Не лгу себе и думаю всерьез:
Вот он уйдет, и я навеки сгину…
 

Ах эти нежные слова

 
Ах, эти нежные слова, что ты шептал в порыве страсти!
Я смысл помню их едва, но знаю – рядом было счастье,
Вело неведомым путем, писало дивные картины
И бытие с небытием во мне сливало воедино!
 
 
Мой лепет, твой негромкий стон —
Нет в мире музыки чудесней!
В ней – жизнь и смерть, в ней – явь и сон
Слились в любви извечной песне!
 

Телефонный разговор

 
Когда звонит мой милый издалёка,
Я улыбаюсь в трубку телефона:
На свете нет родней, желанней звона,
Когда звонит мой милый издалёка.
 
 
Его дыханием и голосом наполнен,
Эфир меня волнует и пленит,
Желанной радостью и нежностью поит,
Его дыханием и голосом наполнен.
 
 
Я жду звонка его и знаю, это он!
Не спит иль с мыслью обо мне проснётся,
Мой номер наберёт и улыбнётся…
Я жду звонка его и знаю, это он!
 
 
Его руки надёжное тепло
Я чувствую сквозь города и веси,
Как чувствую, грустит он или весел,
Его руки надёжное тепло.
 
 
И глаз его лучистых нежный свет
Я узнаю в мерцаньи звёздно-лунном!
Под ним вибрирую как звук в оркестре струнном.
Ах! Глаз его лучистых нежный свет!
 
 
Мне не нужны другие, лучше пусть!
Он всё моё: отчаянье, надежда…
Пускай злословят и завидуют невежды,
Мне не нужны другие, лучше пусть!
 

Русский мат

 
Русский мат, он красив, словно песня,
Из которой не выбросишь слово,
Если кстати звучит и уместен,
Как перчинка в рецепте для плова!
 
 
Может грубым он быть, бить наотмашь,
Может быть по-барковски задорным,
Без него потеряет народ наш
Силу быть только внешне покорным!
 
 
Изворачиваясь и кобенясь,
И блюдя лингвистический принцип,
Мы, кривясь, выбираем «пенис»,
А не твердость бравого принца!
 
 
Опустив до низов генитальных
Редкой силы слова и накала,
Забываем, что жизнь гениальных
мат из лексики не убирала!
 
 
Сам не прочь, и поклонник Баркова,
Пушкин мат культивировал дерзко,
Находя поэтичное в слове
«Блядва», «хуй», а не пошлое – «мерзко».
 
 
А ты можешь представить атаку,
Когда смерть расширяет глазницы,
Без орущего матом солдата,
Ощутившего жизни границу?!
 
 
Нет, без русского мата и сердце
Стукотит, отдавая хворобой.
Русь без мата, что блюдо без перца:
Остроты нет и вкуса. Попробуй!
 

Змея на солнцепёке

 
Я вновь готова сбросить кожу
И выползти на солнцепёк,
Почувствовать себя моложе,
Чтоб было рядом невдомёк
 
 
Другим, таким же скользким гадам,
Что за плечами уйма лет,
Что, кажется, дышу на ладан,
Слепа, не вижу солнца свет,
 
 
А только чувствую, как греет,
И размягчают свиток кольца.
Чу, ветерок весенний веет,
Замшелый камень больно колется,
 
 
Цепляя молодую кожу,
Но это нет, не беспокоит.
Змеиное оставив ложе,
Сейчас хочу я лишь покоя!
 
 
Как хорошо, и как привольно!
Вот слышу: стрекотИт кузнечик,
Он тоже ждал тепла, довольны
Все твари долгожданной встрече.
 
 
Еще не время бить тревогу,
Сезон охоты не объявлен,
Охотник, жертва, – перед Богом
Мы все равны, но мир отравлен
 
 
Войной за право быть сильнее,
И я сдаваться не готова!
Вот отогреюсь… Я умею
Себя собрать и снова, снова
 
 
Скользнуть в траве неслышной лентой,
Почувствовать тепло, движенье,
Одним рывком наладить в плен то,
Что жертвой было от рожденья.
 
 
Насытившись и разомлев,
Опять усну на камне мшелом…
Не бойтесь, это просто блеф:
Пока я сплю, займитесь делом!
 

Барону Мюнхаузену

 
Барон, Вы верно позабыли,
Что не бывает лестниц до небес,
А может быть Вас просто не любили
Иль подшутил над Вами мелкий бес?
 
 
Что заставляло Вас опять и снова
Чудить, куражиться природе вопреки,
Иные смыслы добавляя в Слово,
Играя с дураками в дураки?!
 
 
Ах, нет, не в памяти провалах дело,
Не в чертовщине и не в чудесах…
Признаться честно, очень бы хотела
Однажды встретить Вас на Небесах
 
 
И позабавить Вас нелепой шуткой
И выходкой смешной из ряда вон,
От выстрелов уйдя болотной уткой,
Ножом пронзая серый небосклон.
 
 
И Вас, барон, я никому не выдам,
ни другу, ни соседу, ни врагу!
Воздушный замок с эксклюзивным видом
На Вечность Вам построить помогу!
 

Табурет и смерть

 
«Пятьдесят, даже сорок – глубокая старость!
Жить осталось так мало, так мало осталось
Понимать, обнимать, путешествовать, верить,
Буду только судить, перевешивать, мерить!» —
 
 
Рассуждал молодой, «умудренный» годами,
Порастративший веру и годы поэт.
Заготовил петлю, мыло, ищет ногами…
Не находит… Не сделал еще табурет!
 
 
Смерть призыв услыхав, поглядев иронично:
«Старичок! Рановато собрался в тот свет!» —
И сказала: «Мне вас собирать так привычно!
Но сначала, родной, изготовь табурет!»
 

Разговор с милым

 
Я просила милого: Лети!
Поднимись, расправив вольно крылья!
Хватит, насиделся взаперти!
Стань свободным, сделай сказку былью!
 
 
Ощути потоки струй воздушных,
Оторвись, пусть не на долго, от земли!
Раствори фрамуги окон душных,
Зову горнему высокому внемли!
 
 
Улыбался милый простодушно:
Мол, какая блажь в тебе проснулась?
Позвони подруге, если скучно,
Из Сочей она вчера вернулась…
 
 
Я ему – лети, крыло расправив!
Он мне – завтра снова на работу…
Я ему – мечтай, ты в праве!
Он, рукой едва прикрыв зевоту,
 
 
Говорит мне: курица – не птица!
Мол, и ты не вовсе человек!
Коль решила бабой уродиться,
На подворье скоротаешь век!
 
 
Вроде «бачилы очИ ще купувалы»,
Вроде кочет был не из последних, но
Где тот гребень и где хвост тот алый,
Песни Утренни на все село?!
 
 
Я не спорю, даже соглашаюсь,
Что я – курица, но даже мне дано:
Я хотя бы на забор взлететь пытаюсь,
Когда мне вдруг опостылеет гумно!
 
 
Выйду за ворота, я – жар-птица!
Нет, не курица, а птица-жар!
Пусть мне это только снится,
Я сумею распалить пожар!
 
 
Гребень милому поставлю дыбом снова,
Хвост вспушу, раскрашу – все смогу!
Полетит, куда он денется, готова
Превратиться я из курицы в Ягу!
 

Крючок

 
Я тебя подсадила на этот крючок,
И играю, игру не закончить.
Всем, кто знает об этом – молчок!
Будем вместе мы этот закон чтить.
 
 
Будешь ты отдавать, будешь таять во мне,
Ревновать, как иконе молиться…
Буду пить твою душу, сгорая в огне,
На себя, ненавистную, злиться…
 
 
Прогонять навсегда, чтобы завтра опять
Лишь услышав дыханье за дверью,
Дверь открыть, больше не запирать…
Ты мне веришь? А я вот не верю
 
 
Ни тебе, ни себе, надоела борьба,
Сколько можно от страсти томиться?!
Ты не мой, но и я не твоя раба,
Просто сил нет навеки проститься.
 

Не хватает простоты

 
Ах, как нам не хватает простоты!
Глянь, ель, уснувшая под снегом,
С тобой хотела говорить на «ты»,
Но осеклась, пристыженная небом.
 
 
Ах, как нам не хватает простоты!
Вот дождь пошёл, умыть пытаясь время,
И прекратился в силу пустоты
Затеи, понимаемой как бремя.
 
 
Ах, как нам не хватает простоты!
Ползёт улитка по травинке к небу,
Не наступи и не стряхни, коль ты,
Стремясь туда, в её рубашке не был.
 
 
Ах как нам не хватает простоты!
На ты друг с другом мы давно, и всё же,
На грош добавилось любви и чистоты,
Родные прежде, стали мы прохожими.
 
 
Ах как нам не хватает простоты!
Ты мёрзнешь? Руки дай – согрею.
Оттаешь, и любимые черты
Заполнят памятных портретов галерею.
 
 
Ах, как нам не хватает простоты…
 

Концерт

 
Ах, паучок висел не зря
На нити паутины тонкой!
Листком осенним сентября
Пришло письмо и строчкой звонкой
 
 
Мой тихий огласило вечер
И скрасило событий шквалом,
Теплом мои окутав плечи,
Эмоций закружило балом!
 
 
Играл хрустальный отблеск люстр
В твоих глазах (я вижу это)
Натянутые струны чувств
Оркестру вторили, и светом
 
 
Божественным светился зал.
И Спиваков плясал в экстазе!
Оркестр музыкой связал
Сидящих в зале, всех и сразу!
 
 
Неистовствовал дирижер,
Мацуев колдовал клавиром,
Стонал и плакал скрипок хор,
Незримо управляя миром,
 
 
Где властвует любовь и страсть,
Восторг и нега, боль и счастье,
И не упасть, и не пропасть,
И к черту все наши ненастья!
 
 
Есть только музыка и мы,
Завороженные, немые,
Ни суеты мирской, ни тьмы,
Ни смерти, только мы – живые!
 
 
Живые мы – здесь и сейчас!
Мы слышим, чувствуем, мы знаем,
Что ничего нет, кроме нас
И тех, кого мы ощущаем
 
 
Как часть себя, своей душой
Созвучных нам, соизмеримых
Вселенной малой иль большой,
Живых и потому любимых…
 
 
Концерт окончен, но звучит
Еще в нас музыка, и значит
Душа не стонет, не кричит,
А от восторга тихо плачет.
 
 
Гармонией исполнен мир
И обретает краски снова,
Мы новый написать клавир
Для жизни и любви готовы.
 

Семь даров
(Герхарда Шона. Перевод с немецкого)

 
Мой милый ребёнок, на долгом пути,
Который по жизни придётся пройти,
Желаю, чтоб был ты не только здоров,
Иметь пожелаю семь трудных даров:
 
 
Учись у улитки! Спокойно она
Ползёт по пути, что осилить должна.
Ползёт незаметно, неслышно, но суть —
Достигнута цель, позади трудный путь.
 
 
Будь горд, независим, как чеширский кот,
Что знает, с кем, как и зачем он живёт,
Ему не прикажешь, не станет рабом,
За ласку и нежность ответит добром.
 
 
Стремись обрести неваляшки баланс,
Не дать чтобы недругу сладостный шанс.
Ложись, уклоняйся и снова вставай,
Но к полу себя пригвоздить не давай!
 
 
Будь дерзок, блоха не боится кусать,
Того, кто размерами ей не под стать.
Лохматость и вонь не смущают её,
С опаской глядит на блоху всё зверьё.
 
 
Кристал, что душою зовётся твоей,
Не делай доступным для лишних людей.
Так камень, невзрачный и серый на вид,
Алмаз драгоценный от взглядов хранит.
 
 
Мечтать не стесняйся, пусть слаб ты и мал,
Вставай и иди, даже если упал!
Упавшее в землю с мечтою зерно
Став деревом, будет цвести всё равно!
 
 
Будь мужествен, словно ты – розовый куст,
Последний бутон распустивший, хоть пуст
Давно уже сад и под снегом поля,
И мёрзнуть до мая готова земля!
 
 
Семь трудных даров пожелала тебе,
Чтоб был ты достоин прекрасной судьбе,
Чтоб рано иль поздно смог кто-то сказать:
Тобою гордятся отец твой и мать.
 

Всему виной перчатки

 
Он не явился! Как же теперь бал?
А ведь намеки были, обещанья!
Так неуютно стан корсет сковал!
Вот-вот и потеряю я сознанье!
 
 
Косые взгляды, веером прикрыть
Пытаюсь я ланит румянец яркий,
Но дрожь в руках мне не остановить!
Неужто вновь не смог найти перчатки?!
 
 
На званый вечер в прошлую седьмицу
К князьям Куракиным он тоже не пришел!
Когда же я позволила сердиться,
Сказал, что, мол, перчатки не нашел!
 
 
Нет! То не он сказал, сказал Шувалов!
Шувалов – друг, и он соврать не может!
Ах! Мне опять не избежать скандала!
И ревность, словно червь, мне душу гложет…
 
 
Я понимаю: лишь предлог перчатки,
И есть другая, что неровно дышит
При звуке имени его! И отпечаток
Пощечины моя рука подпишет
 
 
Когда увидимся мы наконец и не украдкой,
А на глазах завистливого света.
Я руку обнажу и без перчатки
Ударю по лицу! Пусть помнит это!
 
 
Пусть знает, светский раут, как в бою:
В фаворе тот, кто попусту не свищет!
Свой взгляд и благосклонность отдаю
Шувалову, перчаток он не ищет!
 
 
Вот и Шувалов! Выглядит отменно!
Роскошный фрак, парик начесан гладко…
Идет стремительно ко мне, гляжу надменно…
Я буду Ваша, граф! Всему виной перчатки!
 

Мы с тобой закрываем тему…

 
За секунду до крика замру,
В пропасть ринуться вместе готова.
Жар постельный в пригоршню сомну
Чтоб забиться в истоме и снова
 
 
Раствориться под натиском мышц,
Вновь себя потерять и вернуться
Эвридикой из пепельной тьмы,
В омут пламенный окунуться,
 
 
Закружить над свечой мотыльком,
И почувствовать ритм предсердий,
Воплем сладостным выпустить ком
Наслаждения… Будь милосердным,
 
 
Усмири затихающий тремор
Губ запёкшихся лепестками,
Мы с тобой закрываем тему
Что невольно открыли сами.
 
 
Этот вечер упал нам в объятья
Как затасканный вечный сюжет…
Помоги застегнуть мне платье,
И прощай… Меня больше нет!
 

Лужа

 
Не бойся! Я всего лишь лужа,
На время сгладившая рытвины дороги.
Ни я тебе, ни ты, увы, не нужен
Мне. Разве только ноги
 
 
Твои намокнут. Это лишь досада,
Что растворится, стоит выйти солнцу.
Я – лужа! Разве я преграда?
Средь грязи – неба синего оконце!
 
 
Я – лужа! Посмотри как рады
Мне голуби и дети, им немного,
Совсем чуть-чуть для счастья надо:
Чтоб просто лужа залила дорогу!
 
 
Конечно, стать могу я хлябью,
Увязнешь так, что ни войти, ни выплыть!
В пригоршню не сгребёшь ты слякоть бабью,
Не выпьешь, как такое выпить?!
 
 
Но лужа – маленькая неприятность
И ей не стОит придавать значенья.
Она умрёт под солнцем, в час ненастный
Родившись снова. Этим воскресеньем
 
 
Напомнит, как всё в мире преходяще:
Вот дождь прошёл и снова светит солнце,
И воздух чист, и лужи настоящи —
Средь грязи – неба синего оконца!
 

В поисках времени

 
Говорят, что Время нетленно,
Что оно, однажды возникнув,
Быстро мчится или степенно,
Тихо движется, стрелки выгнув.
 
 
Растекается вязко по древу
Жизни горькой или счастливой,
То старухой делает деву,
То вороной сидит крикливой
 
 
На воротах в райские кущи
Или в царство беды и печали,
Где властитель – Харон вездесущий
Всех когда-то живущих встречает.
 
 
Нет у времени возраста, детства,
Нет ни старости, ни отрочества,
От него никуда не деться,
Как не деться от одиночества
 
 
При рождении и при смерти,
Хоть беги от него во все стороны…
Оно нами безжалостно вертит:
Были голуби, стали вороны.
 
 
Время – рыцарь, время – губитель!
Не понять, не принять, не приветить.
Где его временнАя обитель?
Где нам время воочию встретить,
 
 
Чтоб увидеть его очертанье,
Вкус почувствовать, удивиться
Цвету, запаху, чтоб в сознанье
Образ времени смог сохраниться?
 
 
Но уходит песок сквозь пальцы
И вода всякий раз другая…
А бессмертные Парки на пяльцах
Твоей жизни узор вышивают.