Текст книги "Сизые зрачки зла"

Глава 6

С глаз долой – из сердца вон! А ведь называли любимцем!.. Приходилось признать, что своего былого кумира столица Российской империи встретила на удивление холодно и равнодушно. Все еще числившийся министром иностранных дел граф Каподистрия был не просто разочарован, сказать по правде, это открытие его откровенно уязвило. Иоанн Антонович вдруг осознал, что здесь он больше никому не нужен. Можно было и не суетиться, не тащиться сюда из Женевы, где он прожил последние три года. Со дня его приезда прошла всего лишь неделя, но он уже засобирался обратно. Как все разительно изменилось после его негласной отставки в двадцать втором году. Не стало Александра I, а вместе с ним ушла и умная, виртуозная политика. Теперь все делалось жестко, примитивно и предсказуемо. Одно радовало – страну покинул Аракчеев.

«Временщик решал судьбы Европы… – с постоянным раздражением вспоминал Иоанн Антонович. – Но ведь теперь-то все кончилось! Господи, ну почему князья Ипсиланти не захотели подождать всего четыре года? Сейчас уже нет Аракчеева, и новый царь не смог бы проигнорировать мнение всей России, сочувствующей борьбе моей Греции против турок».

Это, конечно, были лишь предположения, но долгая жизнь в политике научила Каподистрию терпению и мудрости, что впрочем, на самом деле – одно и то же. Но братья Ипсиланти умели только воевать. Они наивно верили, что если с оружием в руках выступят против турок, то русский царь повернет всю свою огромную армию на помощь маленькой горстке православных храбрецов. Но этого не случилось. Александр I – победитель Наполеона – не мог спуститься со своего Олимпа и унизиться до рядовой войны с турками. Восстание, поднятое его соплеменниками, стоило Каподистрии должности министра: император окончательно к нему охладел, и хотя в отставку официально не отправил, но от дел удалил, предложив отправиться на лечение.

«Остается утешаться тем, что жалованье мне платили исправно, а я все отдавал на помощь нашим героям, – часто думал дипломат, – так что ружья, стреляющие сейчас в турок, закуплены на русские деньги. Жаль только, что в жизни все повторяется с завидным постоянством, и наивные князья Ипсиланти так похожи на русских офицеров, выстроившихся в каре на Сенатской площади. Те так же верили, что страна примет их благородные идеалы, так же надеялись, что власть падет перед ними ниц, и конец у этих героев – один, только русские идеалисты сидят в Петропавловской крепости, а Ипсиланти – в Терезине у австрияков».

Думать о потерях и поражениях не хотелось (какой смысл рвать душу из-за того, что невозможно исправить). Граф Иоанн посмотрел на часы – пора уже начинать приготовления к сегодняшнему ужину. О‑хо‑хо…

Каподистрия позвал своего камердинера-француза и поинтересовался, принесли ли из ресторана заказанные блюда.

– Да, ваше высокопревосходительство, – доложил тот, – прикажете накрывать?

– Пожалуй… Поставьте все бутылки на буфете, а когда гость прибудет, можете идти отдыхать.

Отвыкший от российских морозов Каподистрия пододвинул кресло поближе к камину и протянул руки к огню. Настроения у графа не было, а нынешний ужин представлялся ему пыткой. Сегодня он ждал человека, которого совершенно не желал видеть, однако почитал за честь принять его и, если надо, то и помочь. Неприятный осадок от их последней встречи так и не забылся, и лучше бы им вовсе больше не встречаться, но этого было не избежать, ведь Каподистрия знал, куда исчез граф Иван Печерский десять лет назад.

«Правильно я тогда не поверил, что парень участвовал в преступлениях своей матери. Не мог человек, героически боровшийся за свободу чужого ему народа, подсылать убийц к собственному брату. Так не бывает. Иван Печерский – благородный человек. Я в долгу перед ним за преданность нашей борьбе», – в очередной раз попытался убедить самого себя Иоанн Антонович.

Почему-то эта мысль не принесла ему ни благородного воодушевления, ни теплого чувства благодарности. Воспоминания об Иване Печерском – Вано, как тот называл себя сам, несли лишь горечь глубочайшего разочарования.

«В чем же дело? – в очередной раз попытался разобраться дипломат, – что вызывает такое тяжкое чувство?»

Видимо, дело было в нем самом: уж очень обидно было вспоминать, как он все сердцем потянулся к случайно встреченному на охоте молодому человеку, как попытался научить того жизни, считая себя старшим другом, почти отцом, и каким все это кончилось крахом. Вано оказался заносчивым, категоричным и совершенно необучаемым. Несмотря на все советы и запреты, он спровоцировал отвратительный скандал, распустив язык на приеме в министерстве иностранных дел. Его высказывания оказались высокомерными и глупыми, он умудрился оскорбить всех своих собеседников, и перед Иваном Печерским захлопнулись все двери.

«Так вот в чем дело! – вдруг осенило дипломата. – Я боюсь, что Вано вновь попросит моего покровительства еще для одной попытки войти в столичное общество. Но ведь теперь все предельно просто – я отошел от дел. Какой из меня покровитель для дебюта в свете? Пусть поищет кого-нибудь другого».

Впрочем, можно предложить визитеру денег или попробовать найти для него место. Правда, вариантов для этого просматривалось не много: по статской линии Печерский служить не мог из-за скверного образования, оставались армия или жандармы.

Бронзовые каминные часы с пляшущими нимфами пробили девять, и Каподистрия направился в столовую. Вот-вот должен был появиться его гость, и граф Иоанн хотел сразу же пригласить его за стол, чтобы побыстрее покончить с неприятным визитом.

В дверь неуютной казенной квартиры, все еще закрепленной за Каподистрией, постучали, по коридору процокали каблуки камердинера, Иоанн Антонович услышал невнятный диалог двух голосов, потом приближающиеся шаги, затем дверь распахнулась, и француз провозгласил:

– Ваше высокопревосходительство, прибыл граф Печерский.

Камердинер отошел в сторону, давая дорогу гостю, но тот не торопился, а замер в дверях, рассматривая поднявшегося из-за стола хозяина дома. Этот человек показался Каподистрии незнакомым: высокий, с жирноватой фигурой и тяжелым замкнутым лицом. В нем не осталось и следа от прежнего изящного черноглазого юноши – тот был красивым, а мрачная внешность нынешнего графа Печерского пугала тривиальной грубостью.

«Господи, что же с ним стало? – поразился Каподистрия, – он выглядит как трактирщик».

Привычка дипломата всегда сохранять невозмутимость выручила и на сей раз – грек улыбнулся и, протянув руку, двинулся навстречу гостю.

– Рад вас видеть, Иван Петрович, – гостеприимно провозгласил он, стараясь вести себя как можно дружелюбнее. – Мы не виделись лет десять?

– Почти десять, ваше высокопревосходительство, – подтвердил гость, пожимая его руку, – но вы совсем не изменились.

Каподистрия услышал в его интонациях льстивые нотки и удивился – раньше Вано был чужд подхалимажа, наоборот, он мнил себя пупом земли и не считал нужным заискивать перед сильными мира сего. Да, жизнь, видать, крепко потрепала старого знакомца!

Иоанн Антонович пригласил гостя к столу. Камердинер ловко разложил по тарелкам подогретые ресторанные ростбифы, налил в высокие бокалы шампанское и исчез. Каподистрия поднял свой бокал и предложил:

– Выпьем за нашу встречу, я только через три года после вашего отъезда узнал, что Александр Ипсиланти отправил вас с секретной миссией в Константинополь.

Губы гостя непроизвольно поджались, и Иоанну Антоновичу на мгновение померещилось, что перед ним мелькнул оскал цепной собаки, но Печерский тут же растянул рот в любезной улыбке и заметил:

– Наш общий друг не очень хорошо умел просчитывать свои шаги, поэтому и сидит сейчас в австрийской тюрьме, хотя мог бы уже получить корону Греции.

Опять начинался самый неприятный для Каподистрии разговор, и граф тут же сменил тему:

– Расскажите, как сложилась ваша судьба… Вы были с Ипсиланти в Молдове?

– Да, был. После боя у Драгошан, когда мы все потеряли, а наш вождь с братьями кинулся бежать к австрийской границе, я вернулся обратно. Мне пришлось скрываться. Вы же знаете, как отнеслась православная Россия к нашему общему делу.

Упреки графа раздражали, и Каподистрия перебил гостя:

– Вы хотите остаться в Санкт-Петербурге?

– Хотел бы, да только что я стану здесь делать? Не думаю, что без денег и связей меня примут в обществе, а мое участие в греческом походе вряд ли станет хорошей рекомендацией для принятия на службу.

– Наверное, не стоит афишировать ваше участие в греческой борьбе, – заметил Каподистрия, отметив про себя, что в присутствии гостя не решился назвать борьбу «нашей».

– Да уж, придется помалкивать, – согласился Печерский, – надеюсь, что это нигде не всплывет.

– А что бы вы хотели делать? Служить?

– Я умею лишь воевать, но я не служил в регулярной армии, а корнетом в тридцать лет не пойдешь.

Иоанн Антонович кивнул, соглашаясь:

– Да, это осложняет дело! Если только в жандармский корпус, там корнетов нет.

– Похоже, что мне выбирать не приходится. По статской линии я служить не могу, вы же знаете, как хромает мое образование, – раздраженно отозвался гость.

Каподистрия опустил глаза. В молодости Вано тщательно скрывал свое невежество, а сейчас, казалось, даже бравировал им. И графу захотелось поскорее закончить тяжкий разговор.

– Я попробую поговорить с Бенкендорфом. Ходят слухи, что затевается реформа министерства внутренних дел, похоже, что он в этом деле станет одним из главных действующих лиц. Я попрошу его, – пообещал Каподистрия, решивший, что перед отъездом он хоть что-нибудь сделает для человека, рисковавшего жизнью ради свободы Греции.

Слава Богу, что он нащупал решение! Теперь Иоанну Антоновичу оставалось перетерпеть ужин. Но все на свете, даже неприятные визиты, когда-нибудь заканчивается – пара часов и за гостем наконец-то захлопнулась входная дверь, а хозяин дома вздохнул с облегчением.

Письмо от графа Каподистрии принесли так рано, что Бенкендорф еще не успел уехать на службу. Он вскрыл конверт и прочел краткую просьбу о встрече, изложенную с элегантной почтительностью прежних времен. Александр Христофорович сразу же ответил, что, если гостю будет удобно, он ждет его в три часа пополудни, и отдал записку посыльному.

Бенкендорф еле успел к назначенному сроку: напольные часы – единственное украшение скудной обстановки его кабинета – как раз начали бить три, когда в глубине квартиры звякнул дверной колокольчик. Выйдя навстречу гостю, генерал с легкой завистью отметил, что хитрый грек, по-прежнему прямой и стройный, совсем не постарел.

– Милости прошу, рад снова вас видеть, Иоанн Антонович. Смотрю, вы все так же, молодцом, годы вас не берут, – заулыбался Бенкендорф.

– Спасибо, Александр Христофорович, – поблагодарил Каподистрия, засияв столь же широкой улыбкой, и вернул комплимент: – Вы тоже почти не изменились.

Бенкендорф проводил графа к двум парным креслам у маленького мраморного столика и предложил:

– Не желаете ли выпить? Рекомендую анисовую, моя супруга сама ее готовит. Или вина желаете?

Гость отказался:

– Нет, благодарю, я не хотел бы отнимать у вашего высокопревосходительства много времени. Позвольте мне сразу перейти к делу, из-за которого я вас побеспокоил.

– Слушаю…

– Александр Христофорович, вы знаете, что через пару дней новый государь подпишет мое прошение об отставке. Я уеду в Швейцарию и сюда больше никогда не вернусь, поэтому заканчиваю дела и раздаю долги. Один из них является для меня делом чести. Однажды благородный молодой человек спас меня, когда я, упав с лошади, получил серьезную травму. Я хотел бы помочь ему устроиться в жизни, но теперь уезжаю из России и не смогу больше ничего для него сделать. Я ищу для своего протеже скромное, но достойное место службы. Он не слишком образован, так что по статской линии ему ходу нет, но вот по жандармской стезе он вполне мог бы преуспеть. Я слышал, что вы после коронации получите назначение на это ведомство, и взял на себя смелость заранее попросить за своего друга.

У Бенкендорфа похолодели руки. Стараясь совладать с волнением, он напрягся, но мысли его метались, как ласточки перед грозой. Для него не было секретом, что слух, так однозначно озвученный графом Иоанном, уже циркулирует в столице, но если такой знающий человек, как Каподистрия, говорит назначении как о деле решенном, это что-то да значит. Только бы сохранить невозмутимость – не подтвердить, но и не опровергнуть предположения гостя! Александр Христофорович растянул рот в дежурной улыбке и полюбопытствовал:

– А имя у вашего протеже есть?

– Граф Иван Печерский.

– Это тот молодой человек, что лет десять назад на приеме в министерстве иностранных дел устроил скандал? – тут же вспомнил Бенкендорф. – Вы уж не обессудьте, на такие ситуации у меня память хорошая – служба требует.

Каподистрия невозмутимо подтвердил:

– Да, ваше высокопревосходительство, это именно тот безрассудный молодой человек. Но он вырос и поумнел…

– Возможно и так, – согласился Бенкендорф, – но дело-то не в этом. Я так понимаю, что вы тогда покровительствовали ему, а потом отказались от своих планов. Почему вдруг вы сейчас вновь вспомнили о нем? Что-то изменилось?

Он внимательно вглядывался в лицо Каподистрии, Что могло связывать рафинированного дипломата с примитивным, как куча песка, юнцом, чуть не устроившим драку на глазах всего света? Печерский, несмотря на свой графский титул, явно был всего лишь агрессивным дураком.

«Неужели дело в особых наклонностях?» – засомневался генерал.

Очень может быть, ведь грек так и не женился. Впрочем, по нему ведь не поймешь – спокоен, как гранит.

– Как вы помните, я уже несколько лет живу за границей, вот я и потерял Ивана Печерского из виду, а в этот мой приезд он сам разыскал меня и попросил о помощи, – объяснил граф и с изрядной долей сарказма добавил: – Я ни в коем случае не хотел бы обременять вас неудобной просьбой. Возможно, мой молодой друг найдет себя на военном поприще, я побеспокою господина Чернышева – он после коронации получит военное министерство. Прошу, ваше высокопревосходительство, простить меня за назойливость.

Вот оно! Как любил повторять великий корсиканец, удача следует за героями. Стоило лишь задумать толковую интригу против конкурента, как судьба тут же послала необходимое орудие. Просияв улыбкой, Бенкендорф, любезно заявил:

– О чем вы говорите?! Я рад оказать покровительство графу Печерскому. Пусть он завтра утром, часам к одиннадцати, придет сюда, и мы побеседуем.

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, – зеркально отразив его улыбку, поклонился Каподистрия, – буду премного обязан.

Он поднялся и, пожав руку хозяина дома, откланялся, а Александр Христофорович вновь вспомнил о письме сестры. Видела бы его сейчас Долли, сразу бы взяла свои слова обратно! Как он лихо убил двух зайцев: оказал услугу влиятельному греку и, похоже, нашел-таки подходящего человека для собственных дел.

– Как забавно, – оценил он подкинутое жизнью решение и тихо рассмеялся, – грек привел мне «троянского коня». Ну и ну, черт побери!.. Со времен Гомера ничего в этом мире не изменилось.

Глава 7

Ну почему в этом мире ничего не меняется к лучшему? Неужели черная полоса так и не кончится, и жизнь так и останется беспросветной? Иван Печерский ненавидел этот жестокий мир, впрочем, гораздо хуже было то, что мир отвечал ему полной взаимностью. Каждый день Вано просыпался с ощущением, что воздух вокруг него пронизан невидимыми клинками. Не находя выхода, это чувство изводило его, лишало сил. Мерзкий червяк зависти, живший в его душе, пожирал Вано, требуя все новой и новой пищи, и затихал лишь тогда, когда Печерский видел чье-то унижение или горе, а еще лучше смерть. Но ведь подобные радости бывают не каждый день. Вот и получалось, что жил Вано, балансируя, между злобой и бешенством.

Печерский и сам не заметил, как скатился в такое состояние, а ведь десять лет назад он даже не знал, что такое ненависть, самым сильным его чувством было раздражение. Его причиной обычно служила мать, та, как глупая курица, вечно лезла с советами, указаниями и поучениями. Но с ней Вано никогда не переходил тонкой грани, отделяющей раздражение от злобы, пока не узнал о том, что не было секретом ни для кого в доме, кроме него самого. Его мир рухнул в тот миг, когда Вано услышал от душеприказчика графа Печерского, что отец ничего ему не оставил, поскольку точно знал, что младший сын графини Саломеи рожден не от мужа, а от ее любовника.

С тех пор Вано возненавидел собственную мать. Та стала первой в длинной череде ненавистных ему людей, а следующим там оказался ее любовник – абрек Коста. Этот необразованный, спустившийся с гор дикарь оказался настоящим отцом Вано, чем непоправимо замарал его самолюбие.

– Будьте вы оба прокляты, – не ленился повторять Печерский, вспоминая мать и уже покойного Косту.

Его крах, случившийся десять лет назад, целиком лежал на их совести, а вся его дальнейшая неудачная жизнь стала следствием того ужасного скандала. Потом Вано развесил уши и поверил восторженным речам греческих патриотов и попытался стать героем их освободительной борьбы. С тех пор он ненавидел даже название этой страны, и сейчас, когда князья Ипсиланти заживо гнили в австрийской тюрьме, Вано не мог без ярости слышать их имена. Эти аристократы были так горды, что восприняли как должное глупый порыв озлобившегося юнца. Они искренне считали, что служить им и их стране – уже честь для каждого. А те, к кому его послали? В Константинополе любой член тайного общества «Филики этерия» считал главным себя, и приехавший от князей Ипсиланти подозрительный русский нигде не пришелся ко двору. Сколько раз Вано давали понять, что не доверяют ему, сколько раз отказывали в крыше над головой и в деньгах, предлагая выпутываться самому. Совсем отчаявшись, он уже хотел вернуться в Одессу, и только случившийся как раз в это время поход Александра Ипсиланти с отрядом молодых этеристов на Яссы вновь поднял Вано на ступень борца за независимость Греции.

– Ваша светлость, я выполнил ваше поручение и вернулся, – доложил он Ипсиланти, догнав отряд повстанцев. – Я готов жизнь отдать за наше великое дело!

Однорукий князь сразу вспомнил молодого русского, отправленного пять лет назад с секретным поручением в сердце вражеской империи, он принял Вано, как родного брата, и целых четыре месяца граф Печерский проходил в советниках у нового властителя Молдовы. Но Ипсиланти оказались такими наивными и неосторожными, что все потеряли, а вместе с ними рухнуло и будущее Вано. Этого он им так и не простил, и не было за эти годы ни дня, чтобы он не пожелал греческим князьям самой мучительной смерти в тюрьме.

Печерский часто перебирал в памяти имена своих врагов и представлял, как они страдают, корчатся, гниют. Коста свое уже получил – его зарезала графиня Саломея. Мать всегда была отчаянной и отомстила абреку за них обоих, хоть ей и пришлось сбежать после этого убийства в горы Кавказа. Вано даже иногда задумывался о том, что мать можно и простить – она искупила свой грех. Или не нет? Разве можно искупить то, что она с ним сделала? Двадцать лет воспитывала в богатстве, рассказывала Вано, что он – русский граф, а потом выставила на посмешище! Разве он полез бы в столицу и вел бы себя так нагло, если бы знал, кто на самом деле его отец? Нет, мать простить было невозможно!

Мечты о мести стали для Печерского последней отдушиной. Настоящее казалось таким же безрадостным, как свинцовые, слезящиеся мерзкой моросью тучи над Невой. Даже нормальной зимы – с плотным, накатанным, скрипящим снегом – Вано не досталось: морозы ушли сразу после его приезда в столицу. Теперь, угрожая его единственным сапогам, под ногами чавкала грязь, а тонкая шинелишка никак не спасала от колючих порывов ледяного ветра. Столица, как и десять лет назад, не принимала его. Как же ему хотелось вскарабкаться повыше, хоть ногтем зацепиться за прежнюю жизнь, но связей не наросло, деньги растаяли, и даже из Демутова трактира приходилось съезжать. Вано нашел себе скромную квартирку – крохотный мезонин у старушки-вдовы, но ехать туда не хотелось до тошноты: с набережной Мойки – на Охту, уж очень это все напоминало прежний крах.

Печерский собрал вещи, но так не смог заставить себя сразу уехать в свое новое жилище. Чем сидеть там одному, да к тому же впроголодь, лучше уж в последний раз погулять по Невскому. Вано разглядывал витрины модных лавок, и зависть в очередной раз мутила душу. Почему кому-то – все, а ему – ничего?

За золотыми виньетками витринного стекла мелькнули изящные коробочки и искусно сделанные муляжи пирожных, и сразу же напомнил о себе голод. Вано стоял у порога кондитерской. Может, согреться горячим чаем? Да и булка пришлась бы кстати. Печерский толкнул дверь и вошел в маленький зал с длинной витриной и парой столиков. В кондитерской стояли всего три покупательницы, да к тому же они, похоже, пришли все вместе и теперь делали общие покупки.

Дамы не обратили на Вано никакого внимания, зато он их отлично разглядел и сразу понял, что все они совсем молоды, да к тому же – явно сестры, скорее всего погодки. Все три оказались красивыми брюнетками, а их одинаковые, крытые темно-синим бархатом собольи шубки подсказали Печерскому, что барышни – из богатеньких. Приказчик набирал для них конфеты и раскладывал по нарядным бонбоньеркам, не забывая предлагать новые сладости:

– То все дамские были, а не желаете еще и мужских взять? Вот, извольте глянуть, ромовые бутылочки.

– Действительно, Велл, может, и для Виктора Павловича купим? – спросила одна из сестер обращаясь к старшей.

– Нет, его сегодня дома не будет, – прозвучало в ответ. – Наталья Кирилловна говорила, что он должен встречаться с Каподистрией, а потом поедет в клуб. Не будем зря тратить деньги.

Сестры продолжали щебетать у витрины, но Вано их уже не слушал. Прозвучавшая фамилия не оставила его равнодушным. Вот и мелькнул его шанс, теперь уж он точно своего не упустит! Воротившись в трактир, Печерский написал письмо, и, надеясь на удачу, отправил его с посыльным по прежнему адресу. Через час он получил ответ, что его ждут к девяти часам. Десять лет назад граф Каподистрия считался воплощением всех добродетелей, а уж на понятиях о чести был просто помешан. Такие люди не меняются, значит, нужно сыграть на его благородстве. Сказано – сделано! Удача не оставила Вано – все вышло, как по писанному: граф Иоанн совсем размяк и пообещал помочь со службой.

На следующий день Печерский еще даже не соизволил подняться с постели в своем крохотном мезонине, когда принесли письмо. Граф Иоанн кратко сообщал, что переговорил с Бенкендорфом, и тот ждет Вано завтра к одиннадцати часам. Снизу был крупно выведен нужный адрес. Ну и ну! Первая половина дела выгорела на удивление удачно, стоило отпраздновать это событие, а заодно и развеяться. Подходящее для кутежа место Вано себе уже наметил. Вчера он вчера наведался в ближайший бордель, а, войдя, о не поверил своим глазам: – девиц там опекала Аза. Она постарела, оплыла, но не узнать бывшую приживалку своей матери Вано не мог. Ну, надо же! В последний раз он видел Азу десять лет назад в ярославском имении, а потом до него дошел слух, что приживалка сбежала и где-то сгинула. А вот, гляньте-ка, и вовсе она не пропала, а наоборот – живехонька. Вано вчера развернулся и сбежал, пока Аза его не заметила, застеснялся бедного своего вида, сдрейфил, но сейчас, когда все в его жизни переменилось, сам бог велел им повидаться. Кутить, так кутить! И Печерский поспешил в гости к старой знакомой.

Мадам Аза закончила обход своего заведения, она осталась довольна: все здесь было пусть не роскошно, но чистенько и вполне прилично: белье на постелях сменили сегодня утром, умывальники отмыли и в каждый из номеров занесли горячую воду. Хозяйка считала, что нет смысла шить девушкам наряды, раз они все равно постоянно раздеваются, и вышла из положения, обеспечив своих работниц муслиновыми сорочками и стегаными капотами – в сочетании с ярко-розовыми шелковыми чулками и кружевными подвязками это одеяние производило на мужчин самое нужное для дела впечатление.

Аза уселась в своем крохотном кабинете с круглым чердачным окном и только поднесла к губам чашку с чаем, прикидывая, сколько посетителей заглянет к ней сегодня, как ее отвлек стук в дверь.

– Мадам, к вам пришли, – пропищала из-за коридора одна из девушек. Дверь распахнулась, и на пороге кабинета появился мужчина.

Аза узнала его сразу, хотя от прежнего красавчика Вано Печерского не осталось и следа. Перед нею стоял крупный мужчина с жесткими бараньими кудряшками над широким оплывшим лицом, но тот так походил на абрека Косту, что ошибиться было просто невозможно. Вошедший разглядывал Азу, и недобрый блеск его глаз подсказал ей, что не следует обсуждать изменения в его внешности. Навидавшаяся в своей жизни всяких мужчин, Аза давно усвоила, что им можно говорить лишь то, что они хотят услышать, и сейчас она широко улыбнулась и воскликнула:

– Вано, дорогой мой, как я рада тебя видеть! Столько лет прошло – а ты все тот же, годы тебя не берут, не то что меня.

Ожидая ответной любезности, она кокетливо, по-девичьи покрутила головой, но визитер с ней неожиданно согласился:

– Ну, тебе же теперь все равно – ты замуж вышла, да и дети, говорят, есть.

– Двое, – буркнула оскорбленная Аза.

– Мальчики?

– Дочери, – все больше накаляясь от раздражения, ответила женщина, уже зная, какой последует комментарий. Она не ошиблась:

– Что же твой супруг не может тебе нормального ребенка сделать? Ты уже скоро рожать не сможешь, а сына до сих пор нет.

– Я с ним не сплю, он мне не ровня, – отбивалась Аза.

Вано издевательски заржал:

– Бордель содержишь, а все никак не забудешь, что была в родстве с княжеской фамилией? – подколол он и, наслаждаясь ее унижением, добавил: – Раз подлыми делами занимаешься, пора и гордость поумерить. Как там твоего муженька зовут?

– Алан Гедоев.

– Что он, разве не князь? – продолжал издеваться Вано.

– У него своя повозка и лошадь, он ходит с обозами на Кавказ, сейчас отправился в последнюю поездку по зимнику, но через месяц вернется. Могу тебя с ним познакомить.

– Отчего же, познакомь, может он мне на что-нибудь и сгодится, – согласился Вано и тут же хмыкнул: – Так ты без ласки маешься? Может, тебе помочь нужно?

Аза не раздумывая выпалила:

– Помоги, если не шутишь, ты знаешь, как я тебя всегда хотела.

– Хотела, да только спала с Костой, а не со мной!

– Я любила лишь тебя, но боялась твоей матери, потому и молчала. А с Костой я ни-ни! Тебя обманули…

Ожидая его решения, Аза застыла, но гость окинул скептическим взглядом ее лицо, грудь и, скривившись, кивнул на широкие бедра.

– У тебя всегда зад был как у крестьянки, а ноги – как у вола. А теперь ты совсем расползлась, давай мне кого-нибудь помоложе.

Господи, только не это! Неужели она упустит свой шанс? Впрочем, есть за что зацепиться: Вано всегда был брезгливым. Нежно, с интонациями юной шалуньи, Аза залепетала:

– Я – чистая, со мной ты никакой болячки не подцепишь, а девушки все после других мужиков… Зачем тебе рисковать?

Она не ошиблась, стрела попала в цель. Гость снизошел:

– Ну, коли так, раздевайся. Посмотрим, не забыла ли ты старые штучки. Еще помнишь, как Косту ублажала? Можешь врать сколько угодно, он сам мне хвастался, и советовал тебя во все дыры попробовать.

Решив не спорить, Аза принялась медленно раздеваться, стараясь привлечь его внимание к своей по-девичьи острой груди и тонким плечам. Бедра ее после родов и впрямь расползлись, а живот собрался в складки. Аза незаметно придержала на талии рубашку, мешая той соскользнуть, и шагнула к Вано.

– Давай, я тебя раздену, дорогой! – протянула она с привычной интонацией шлюхи.

Печерский молчал, не помогая, но и не мешая ей. Аза быстро стянула с него длинный сюртук и расстегнула рубашку. Она спешила, боясь, что Вано передумает и оттолкнет ее. Наконец его панталоны соскользнули на сапоги. К величайшему разочарованию Азы, ее партнер совсем не возбудился. Испугавшись, что все закончится, так и не начавшись, она опустилась на колени и накинулась вялую плоть. Руки, губы, язык – все пошло в ход, и, к своему облегчению, Аза добилась результата. Тяжело дыша, Вано дернул ее вверх за волосы, она прижалась сосками к его груди и проворковала:

– Пойдем на кушетку, дорогой.

– Нет, давай на стол! – рявкнул Печерский. Он подсадил Азу на столешницу и грубо надавил ей на грудь, распластывая. Она послушно согнула ноги и раскрылась. Вано устроился меж ее бедер и резко вонзился в податливое тело. Несколько движений – и все закончилось. Он вялой тушей свалился на грудь Азы, а та закрыла глаза и принялась низко стонать.

«Вышло у него и нет? – размышляла она, не открывая глаз. – Слабак чертов!..»

Вано слез с нее и стал натягивать спущенные панталоны. Острый запах мужских соков резанул ноздри Азы, и она повеселела – все получилось. Впрочем, одного раза явно мало…

– Ты еще придешь ко мне? – осторожно осведомилась она. – Муж не скоро вернется.

– А надо?..

По его тону Аза поняла, что он не в восторге.

– Пожалуйста, приходи, – испуганно взмолилась она, – я столько лет ждала, и ведь любила тебя с юности.

– Ладно, приду, – буркнул Вано и вышел.

Вдоволь отыгравшись на Азе, он даже развеселился. По дороге домой Печерский вспоминал свои обидные замечания, от которых его старая подружка дергалась, как от ударов. Здорово же он ее подцепил! Ну наконец-то выдался удачный день, теперь главное, чтобы и завтрашний оказался не хуже… И все же Аза – старуха. Вот если бы на ее месте оказалась любая из встреченных в кондитерской барышень, а еще лучше все три сразу. Упс! Вот это было бы дело!

Ровно в одиннадцать утра Вано постучал в дверь просторной квартиры, занимающей весь второй этаж нового дома на Невском. Молчаливый лакей принял у него плащ и проводил до дверей кабинета.

– Ваше высокопревосходительство, к вам граф Печерский, – доложил он и посторонился, пропуская гостя.

Вано вошел в просторную полупустую комнату. У окна распластался большой стол из карельской березы, за ним восседал худощавый генерал с рыжеватыми, уже поредевшими на макушке волосами. Его бритое лицо с крупными прозрачными глазами и упрямым подбородком казалось замкнутым и строгим.

«Для меня старается, изображает, какой он важный, – сообразил Вано, – а то я в своей жизни мало таких индюков навидался».

Стараясь не выдать своих мыслей, он замер в низком поклоне, как будто онемев от трепета перед величием генерала. Похоже, что его холуйский вид хозяину кабинета понравился, тот милостиво кивнул и изрек: