Текст книги "Подземный Голландец. Странники и пришельцы (сборник)"

47

Все перестали смеяться, и только Света продолжала заходиться в неестественном, режущем ухо хохоте.

– А-ха-ха-ха, а-ха-ха-ха, – заливалась Светка, сползая с лавки.

И вот она уже покатилась по полу вагона, крича, хохоча, всхлипывая, стуча ногами и руками.

– Светка! Света! – Макс пытался остановить её, но у него ничего не получалось.

Светка дёргалась так, что это уже начало напоминать судорожный припадок. К ней бросилась Лида, потом доктор, а потом и Наталья Сергеевна.

Вчетвером им удалось как-то удержать Светку. Доктор фиксировал её голову. Светка побилась ещё немного и затихла.

– Тяжёлый случай… Что это с ней? – спросил Павел.

– Припадок.

– Да я и сам вижу, что припадок.

– Так зачем же спрашивать? – Доктор потихоньку отпустил Светкину голову.

Голова откинулась на пол.

– Света! Света! Ты меня слышишь?

Доктор легонько постучал ладонями по Светкиным щекам.

– Света! Света!

– У-у-у…

– Вставай, Света! Ты валяешься на полу, Света! – Доктор и Макс помогли Светке подняться и усадили её на лавку.

– Воды бы ей, – попросил доктор.

– Понятно. – Василич потянулся к двухлитровой бутылке. – А где вода? Где вода? Тут же ещё с пол-литра оставалось!

Василич поднял бутылку. Вода плескалась на донышке. Василич вылил в кружку оставшуюся воду и протянул кружку доктору.

– Бери. – Тот отдал кружку Светке.

Светка начала пить, стуча зубами о край кружки.

– Кто воду выпил? – мрачно спросил Василич. – Говорите. Воды не вернуть, конечно. Но противно. Лучше бы тому признаться, кто это сделал. Всё равно вычислим.

– Какая же это сука осмелилась? Когда? – Сергей давно уже сжал кулаки.

И никак не мог их разжать.

Сергей снова был на взводе. Разговоры об убийствах и самоубийствах всегда заводили его, а в данных конкретных обстоятельствах тем более. Сергей готов был разорвать любого… хоть бы за что-нибудь.

– Когда мы выходили, надо думать, – предположил Дмитрий Ильич.

– Кто-то из женщин.

– Или…

– Или Толик. Он не выходил с нами в первый раз.

– Ты, сука? – Сергей близко придвинулся к Толику и навис над ним. – Ты?

– Почему я? Почему я? Это не я! – Толик инстинктивно прикрыл голову руками.

– А это не ты врал, что воевал?

– А ты что, сам никогда не врал?

– Да надо же понимать, о чём врёшь! Да я тебя…

– Прекратите! – прикрикнул на них Василич. – Это ты воду выпил? Ты, Толя?

– Нет. – Толя уже хлюпал носом. – Нет, не я… не я…

– А я так думаю, что это он, сволочь. Больше некому! Ух, так руки и чешутся… начистить твою морду плаксивую.

Сергей снова навис над жалким, вжавшимся в своё кресло Толиком.

– Не надо, Серёга, – остановил его Макс. – Не надо Толика бить. Я знаю, кто воду выпил. Только что… Светка выпила, а я её прикрывал. Когда все высунулись… на Саню смотреть. А мы тут сидели в темноте.

– Да как ты мог?

– Я не знал, что она задумала. Она меня притащила к этой лавке. Постой, говорит, пока я одно дело сделаю.

Я потом только понял, что это… за дело.

– И морду не набьёшь! – Сергей отодвинулся от Толика. – А тебе бы я всё равно врезал, так и знай!

– Тебе бы только морды бить!

– А этой – не давать больше ничего! – решительно заявил Дмитрий Ильич. – Кажется, у нас ещё есть литр сока.

– Да, персикового, – подтвердила Лида. – Это я дочери везла.

– Правильно! Не давать ей, – поддержал Дмитрия Ильича Сергей.

– Побойтесь Бога! – заступилась за Светку Наталья Сергеевна. – Она слабенькая девочка, вы же видите. И к тому же она беременная. Что уж нам делить его, этот глоток…

– Не беременная она, – еле слышно сказал Макс.

– Что?

– Что слышали!

– Ой лышенько, лышенько! – заголосила вдруг молчащая до этого тёща.

– Лышенько, мамо. – Галя обняла мать.

Плакали они, обе плакали.

– Я тоже, – тихо сказала Надя. – Я тоже… не знаю ещё, беременна я или нет. Мне только кажется…

– Когда кажется – крестятся, – оборвал Надю Сергей.

– А я и крещусь, – так же тихо ответила ему Надя. – Только и делаю, что крещусь. Про себя.

48

– Воды нет, – Антон впервые обратился ко всем, – воды нет, а водка… есть ещё водка? И таблетки? Дайте мне, если есть… а то меня снова… кумарить начинает…

– Есть. – Доктор достал две оставшиеся таблетки.

– Есть. – Василич полез за бутылкой. – Сейчас…

Он налил в чашечку оставшуюся водку. Получилось почти до краёв.

– Водки бы… – вдруг прохрипел бомж из своего угла. – Мне бы водки, ёлки-палки! Водки!

Бомж начал быстро продвигаться к продуктам.

– Водки! – хрипел он.

– Интересно посмотреть, как они будут делить водку, – сказал Дмитрий Ильич. Но сказал на удивление спокойно, без злобы и без сарказма.

Никто ему не ответил.

– Я бы тоже сейчас не отказался от ста грамм, – грустно констатировал Сергей.

– Ладно, давайте… пополам.

Эти слова принадлежали Антону. Ему тоже никто не ответил, только Наталья Сергеевна перекрестилась.

Антон запил таблетки одним глотком, сделал второй глоток и отдал чашку Наталье Сергеевне, а та бомжу.

Бывший Юра Горшков принял чашку, как величайшую драгоценность.

– Ну, чтоб не последнюю! – громко произнёс Макс.

Рука у бывшего Юры Горшкова дрогнула, чашка покачнулась и, поколебавшись немного, упала на пол, роняя по пути драгоценную влагу.

– Ах ты… – вырвалось у бомжа матерное слово, и он наклонился над упавшей чашкой.

Однако поздно.

Бывший Юра Горшков стоял на коленях перед лужей водки и уже готов был слизать остатки с грязного пола.

Запах водки распространился в душной атмосфере вагона. Бомж что-то лопотал. То ли матерился, то ли плакал. Но всё-таки поднялся, тяжело опираясь о край лавки.

– Не даёт тебе Бог нажраться перед смертью-то, – усмехнулся Павел.

– Не только нажраться не даёт, но и опохмелиться, – посочувствовал бомжу и Серёга.

– Терпи, брат, – сказал Василич. – Все терпим, и ты терпи. – Видно, ты уже норму свою принял… как и я, между прочим. Так не лучше ли самому отказаться… а не ждать, пока чашка из рук выпадет.

– Ах ты, ёлки, – членораздельно произнёс бомж. – Пристрелил бы меня… кто-нибудь…

– Кому охота руки марать! – сказал Макс.

– Молчи, зёлёный, – оборвал его Василич. – Тебе слова не давали.

– А что?

– Да мал ещё. Мало мятый, мало клятый.

– Поверхностно судите, молодой человек, ввиду своих юных лет, – неожиданно перевёл с русского на русский Дмитрий Ильич.

Всё, что касалось бывшего одноклассника, больно касалось и его. Царапало душу по-живому, можно сказать.

– Давайте соку выпьем. По глоточку, – попросила Лида.

– Давайте. За упокой души… как там говорится?

– Новопреставленного, – подсказала Наталья Сергеевна.

– Да. За упокой души новопреставленного раба Божьего Александра. Пусть ему земля… пусть ему этот тоннель будет пухом. Давайте.

И Василич стал наливать сок по трети кружки и передавать всем по очереди.

– Царствие ему Небесное, – сказала Наталья Сергеевна, медленно глотая сок. – Да будет Господь милостив к нему и простит ему все прегрешения его, вольные и невольные.

Питья у них больше не было. А после сока всегда хочется пить.

Каждый понял это, едва освободился литровый пакет. Оставалась лишь пол-литровая бутылка того, что накапало со стены тоннеля.

– Сколько мы здесь?

– Восемь часов. Почти восемь часов.

– И не ищут нас!

– Может, искать некому.

– У нас ещё телефоны есть? Которые работают.

– Есть!

– Позвоним давайте!

– Да что звонить!

– Позвони!

– Ладно… «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Просьба перезвонить позднее». Позднее просят перезвонить.

– Ничего не поделаешь. Придётся… позднее…

– Если Бог его даст, это «позднее». Совсем уже душно…

– Молчи.

– Молчу.

– Гаси свет, Василич, – сказал Павел. – Посидим немного в тишине. Никто не возражает?

49
Не совсем лирическое отступление № 9

Вот уже нет водки. Нет воды, и заканчивается воздух.

Зачем же так, Господи? Зачем же так медленно, так мучительно, с таким страхом и с такой безнадёжностью?

Медленно уходит всё то, чем мы жили, к чему привыкли. Самое необходимое уходит, уплывает, растворяется.

Мы уравнялись положением, мы уравнялись состоянием. Мы уравнялись потребностями и сроками. И сейчас нам предстоит принять предсмертную муку. Предсмертную пытку жаждой и отсутствием воздуха.

Всё ли мы выжали из себя, что могли? Всё ли пересмотрели и переосмыслили в своей жизни, чтобы приступить к последней трапезе? Приступить к ней с чистыми руками и с чистым сердцем?

Или мы всё ещё сопротивляемся, всё ещё пытаемся доказать что-то себе и окружающим?

Да нет, пожалуй, нам уже нечего доказывать окружающим. У нас остался один, один-единственный и вечный собеседник. Совесть…

Ну как? Как ты себя чувствуешь, совесть? Молчишь? А? Нет, не молчишь! Не стоит себя обманывать!

Я слышу, слышу!

Я слышу тебя всю жизнь, и я слышу тебя сейчас! Просто я всегда думал, что у меня масса времени… и я успею, я всегда успею послушать тебя, поговорить с тобой и сделать всё так, как ты подсказываешь.

И вдруг я вижу, что времени нет…

Я не знаю, что мне делать с тобой, совесть…

Прости меня… Прости меня…

50

В вагоне и душно, и жарко. Все уже давно сняли пиджаки, свитеры и другую верхнюю одежду. Люди то замолкали, впадая в полусон, то тихонько переговаривались.

Уткнувшись носом в спинку лавки и свернувшись калачиком, лежала Светка. Макс вообще перешёл на другую лавку.

Спала Галя, положив голову на колени Сергея.

Спал Антон рядом со своим неусыпным стражем. Губы Натальи Сергеевны то шевелились, то успокаивались, но она не спала. И если прислушаться, то можно было бы услышать, как она читала шёпотом малопонятные слова: «Живый в помощи Вышняго, в крове Царя Небесного водворится…»

Не спали Павел и Надежда. Так и сидели рядом, рука в руке. Тихо переговаривались на своём языке братья-азербайджанцы.

Дмитрий Ильич сидел с закрытыми глазами. Так же сидел и Юрий Горшков. Бывшие одноклассники, вероятно, думали об одном и том же. А может быть, и нет.

Василич тоже не спал. Всё, что он надумал за этот короткий промежуток тишины, требовалось осуществить.

Скоро осуществить.

Именно поэтому Василичу надо было, как киноплёнку, прокрутить назад свою многоступенчатую жизнь. Он честно пытался это сделать, но всё время тормозил на Африке. Может, потому, что в вагоне было жарко. А может, и потому, что с Африкой связывало его много такого, о чём он хотел бы забыть. Но именно это снова и снова всплывало в его воспалённой памяти.

По лбу и по спине его тёк горячий пот.

Василич старался отмахнуться от воспоминаний. Он и правда пару раз махнул рукой, как будто пытался стряхнуть наваждение. Но оно всё не уходило и не уходило.

Тогда Василич погрузился в свои невесёлые мысли. Нет, не мог он молиться и просить прощения у Бога. Словами – не мог. Но сердце его рвалось, сознавая необратимость совершённого и единственную возможность хоть как-то смягчить сердечную боль.

«Прости, Господи…» – с трудом родились наконец слова в истрёпанном сердце Василича. «Прости, Господи…

Я ничего уже не в силах изменить, Господи…»

Плакала Лида. Тихонько так, никому не слышно.

Плакал Толик, всхлипывая по-детски.

Плакала тёща, периодически шмыгая носом.

Так прошёл ещё час, а может, и чуть больше. Дышать становилось всё труднее. Ощутимо труднее.

Первым встал Василич, зажёг свет на телефоне и засобирался вниз.

– Подожди, Василич!

– Вместе пойдём, – начали подниматься мужчины, как будто ждали команды. Не проснулся только Антон.

– И меня, пожалуйста, – попросил Толик.

Мужчины спрыгнули в узкое пространство тоннеля. Один за другим. Толика снова приняли Сергей с Аликом, как самые сильные.

– Саня-то наш… лежит всё…

– Да. Знал бы, как выйти, так, может быть, и ушёл бы, – невесело пошутил Макс.

– Пойду посмотрю, что там в чашке.

Василич прошёл в дальний угол тоннеля и вынес воду. В чашке набралось на треть.

– Мало! – Дмитрий Ильич сокрушённо покачал головой.

– Уж как есть. Стучать будем?

– Давайте я! – вызвался Макс. – Я, вообще, счастливый. На экзаменах мне всегда везёт. А один раз я в лотерею выиграл. Вот мы тогда накирялись! Всей группой!

– Ишь ты! «Накирялись» они! – грустно сказал Павел.

– Это как будто… так давно было… – Макс с размаху въехал камнем по обломку бетона. – Как будто в другой жизни.

– Во-вот! Был бы счастливый, не сидел бы здесь, – усмехнулся Дмитрий Ильич.

– Эх, дядя! – только и смог ответить Макс, ударяя камнем о камень.

Звук был глуховат.

– Стучи, Макс, стучи! Может, и вправду ты счастливый, – словно бы благословил парня Василич.

Макс постучал немного, запыхался и бросил камень.

– Да, брат, счастье у нас какое-то одинаковое, – вздохнул Сергей. – Стучим, стучим… Пошли, что ли…

Мужчины поднялись наверх. После них в тоннель направились женщины.

– Вот кто счастливый у нас! – сказала Лида, подходя к дверям.

– И тут про счастье! – усмехнулся Сергей. – А тут кто счастливый?

– А вот эта попутчица наша. Та, что сознание потеряла и никак в себя не придёт.

– Да уж! Счастье! – покачал головой Василич. – Ты посмотрел бы её ещё разок, доктор.

– Да я смотрю. Она без перемен.

– А чего это она так?

– Не знаю. Не исключено, что у неё ушиб мозга. Может быть, кровоизлияние.

– Ну да. А может, и просто счастье. Умрёт – и не заметит, – сказал Дмитрий Ильич.

– Нет, я бы так не согласился, – возразил Василич. – Лучше всё видеть и всё знать, что с тобой происходит. Смотреть в лицо, так сказать.

– Вы хотите сказать, в лицо смерти? – уточнил Дмитрий Ильич.

– Да. А вы?

– А я? Я никогда не думал об этом…

– Он думал, что будет жить вечно, – поддел адвоката Макс.

– Вроде того, – беззлобно ответил Дмитрий Ильич, – вроде того, молодой человек. А вы? Разве вы думали иначе?

Потом адвокат повернулся к Василичу и сказал, уже обращаясь к нему:

– Вы знаете… как это ни странно, но я тоже… вот сейчас я думаю о том, что я тоже… предпочёл бы всё видеть… предпочёл бы в лицо, так сказать… как это ни больно и как это ни обидно…

– Я бы тоже, – согласился и Павел. – Но страшно об этом думать.

– Тут уже не думать надо, а делать, – жёстко заметил Сергей. – Дышать-то нечем.

– А я – лучше бы не видел ничего и не знал, – всхлипнул Толик. – Как представлю, что задыхаться буду…

– А я бы…

Но Максу не дал договорить бомж. Так никто и не узнал, что бы предпочёл Макс.

51

– Мужики, – просипел бомж, – я готов. Только… я сам не смогу. Кто-нибудь меня… того.

– Подожди, – остановил его Павел, – женщины идут.

Женщины поднялись в вагон и, тяжело дыша, расселись по местам. В вагоне было жарко. Духота подступала к самому горлу. Люди начинали дышать, как вытащенные из воды рыбы, стараясь ухватить воздух открытыми ртами. Василич заговорил первым:

– Я хотел сказать… что воздуха мало у нас.

– Это все чувствуют.

– Да… я хотел сказать, что я хорошо пожил… видел многое… сын у меня взрослый, внучка есть…

– Ты что, Василич?

– То самое. Я первый.

– Нет, я первый, – прохрипел бомж.

– Ни, я перша, – сказала тёща.

– Мамо!

– Так, Галю. Хай дытына наша дыше. Так. Я перша. Тильки мэни треба, щоб хтось…

– Я о том и говорю. Нас трое. Нож есть. Я военный. Себя – последнего.

– Нет, Василич! Кто же старшим будет?

– Старшим будет тот, кто пойдёт в следующей тройке и сможет сделать как я. Я думаю, это будет он. – Василич показал на Алика. – Однако колхоз – дело добровольное. – Василич повернулся к Алику: – Ты можешь отказаться.

– Почему он? – не согласился Сергей. – Почему именно он, а не я?

– Не стоит обсуждать приказы, господин сержант, – вздохнул Дмитрий Ильич.

– Я готов, – произнёс Алик.

Саид дёрнул Алика за руку и что-то горячо заговорил на своём языке. Но Алик мягко ответил ему и повторил:

– Я готов. Ты позаботишься, если останэшься жив.

– Сами решите, кто пойдёт и когда. Нож возьмёте у меня. Внизу.

– Подождите, подождите! – остановила Василича Наталья Сергеевна. – Что это вы? Вы хотите… Мало того, что самоубийство – смертный грех, вы ещё хотите и убийство… И убийство хотите совершить? Нет! Надо терпеть, надо терпеть до последнего! Бог даст, мы все отсюда выйдем! Вместе мы сюда попали, вместе и надо терпеть!

– Так-то оно так… – Василич говорил медленно и тихо, но каждое его слово было отчётливо слышно. – Так-то оно так… я же говорю – колхоз… только те, кто хочет… Вместе мы сюда попали, да все мы… разные все… Я-то не беременный. Я военный.

– Типа, на амбразуру, – вставил Макс.

– Да… типа того…

– А я – мать. Да я ж за дытыну свою… чи нэ помру? – тихо сказала тёща.

В вагоне воцарилась тишина. Слышно было только тяжёлое дыхание.

– Ты поведёшь вторую тройку, Алик, – наконец нарушил молчание Василич. – Если будут… желающие.

– Я пойду! – сказал Сергей.

– Ты будешь последним, Серёга. Я ещё старший. Изволь подчиняться. – Василич дотронулся до Серёгиной руки. – И помни, о чём мы говорили с тобой. Все, кто останется, – все будут на тебе. Может быть, вас ещё спасут. Ты понял?

– А кто будэт со мной? – спросил Алик.

Неловкое молчание прервал Павел:

– Я… что ли…

– Нет! – вскрикнула Надежда. – Нет, не ты! Мы вместе!

– Вместе… Вместе, Надя, вместе…

– Ладно, сидите вы… Наверно, мне бы надо, – неуверенно сказал Дмитрий Ильич. – Я старше остальных… оставшихся. Но я тоже не могу… сам себя… М-м-м… – Дмитрий Ильич застонал и прикрыл глаза рукой.

– Я пойду, – решилась Наталья Сергеевна. – Раз такое дело – я пойду. Я тоже пожила. И сына вырастила. Господи, помилуй нас, грешных… Только… давайте подождём немного. Все подождём. Давайте… помолимся… все…

– Вот ты и молись за нас, Сергеевна. И подождёте… потом. Воду поделите. Выжидайте… часок-другой. Как получится. Стучать продолжайте. Ты, Макс, стучи. До последнего. А ты пока остаёшься за старшего, Алик.

– Есть, – ответил Алик.

– Вот так… – Василич опустился на лавку. – Посидим… перед дорожкой… А Сергеевна за нас помолится…

Снова стало тихо. Слышно было, как Сергеевна тихо прочитала «Отче наш»… потом ещё несколько молитв…

– А кто же будет молиться за нас… когда Сергеевна уйдёт? – спросил Антон.

– Лида. Молись за всех, Лида, – сказала Сергеевна.

– Я не умею.

– Как умеешь. Молись, Лида.

– Хорошо.

– Посвети, Василич, я Антону адрес напишу. Где лечиться. – Наталья Сергеевна потянулась за своей сумкой.

– Так у вас же ещё время есть!

– А мне хочется, чтобы ты мне посветил, Василич. Посвети.

– Давай.

В неярком луче фонарика высветились лица… Высветились на мгновение – и снова исчезли во тьме.

– Держи. Если спасётесь – иди туда. Обещай. Смотри, перед смертью обещаешь. – Наталья Сергеевна обняла Антона за плечи.

– Обещаю.

– То-то. Прощай, Василич. Хороший ты мужик. Тебя, наверное, солдаты любили.

– Солдаты… Где они, те солдаты… Молись за нас, Сергеевна. Пока жива.

– Хорошо.

На соседней лавке плакали Галя и её мать. Они сидели обнявшись, а рядом сидел Сергей, обнимая своей большой рукой их обеих.

52

– Ну что, Горшков… прощай, что ли. – Дмитрий Ильич сидел напротив бывшего одноклассника, освещая пространство между ними мобильным телефоном.

Ему практически не мешал запах, идущий от бомжа. Запахи в вагоне уже давно перемешались.

Впрочем, как и судьбы…

– Не поминай лихом, Митька, – прохрипел Горшков. – Я был дураком.

– Я тоже был дураком.

– Ладно, чего уж там… – Бомж суетливо потирал руки.

– Не страшно? – спросил адвокат.

– Не… к ней иду… Давно хотел, да всё не решался… а потом уже не мог. Пил…

– Всё-таки хорошо, что мы встретились. Я тут понял… кое-что…

– Хорошо. Я тоже понял… как я дошёл до такого… спился вот, опустился… – Бомж потёр щёки, как будто хотел стереть что-то с лица.

– Сейчас бы жить тебе! Выгреб бы ты из своего дерьма… выгреб бы ты обратно, а? – дотронулся до бомжа Дмитрий Ильич.

– Может, и выгреб… наверное…

– И я бы… от своего дерьма избавился. Избавился бы, как ты думаешь?

– Избавился бы. Конечно…

Они помолчали. Верили ли они в то, что говорили? Верили.

Иначе зачем им было разговаривать друг с другом? Имелось ли на свете какое-нибудь другое место, где они могли бы встретиться? И, более того, где они могли бы не только встретиться, но и поговорить. И поверить тому, что говорит каждый из них.

– Пора! – встал Василич. – Пора. Кто со мной?

Вскрикнула и утихла Галя. Почти в полный голос молилась Наталья Сергеевна.

Василич взял нож, провёл пальцами по лезвию. Пот градом тёк по его лицу. Он тяжело, прерывисто дышал.

У него не оставалось сомнений. Почти.

Бомж и тёща подошли к дверям.

– Простите, люди добрые, – сказала тёща и в пояс поклонилась остающимся.

– Нет! – закричала Светка. – Нет!

В голос заплакала Галя.

– Подождите! – вдруг, словно проснувшись, резко сказал доктор. – Подождите! Понимаете… эти жертвы… они практически не имеют смысла… вернее, в них гораздо меньше смысла, чем вы думаете.

– Почему? – удивился Дмитрий Ильич.

– Я что-то не сразу сообразил… – Доктор нервно потирал руки и лицо. – Понимаете, мы ведь в замкнутом пространстве… начнутся процессы гниения… а они тоже происходят с потреблением кислорода.

– Значит, даже если мы умрём, мы всё равно будем потреблять кислород? – снова спросил Дмитрий Ильич.

– Да.

– Но меньше, чем при дыхании?

– Меньше… но я не знаю намного ли. Не могу сказать, насколько правильно вы… мы… собираемся поступить.

– И что же нам делать?

– Все вместе… помирать будем… – подытожил бомж.

В вагоне воцарилась гнетущая тишина.

Тишину нарушил Макс:

– Может, пойдём попробуем пробиться ещё раз? Через завалы, а?

– Уже пробивались.

– Пойдём хоть пошумим! Постучим по камням!

Тут Светка снова начала стонать и корчиться на лавке. Доктор двинулся к ней, а Василич сказал Максу:

– Иди стучи. Иди, счастливый, стучи. Стучи, пока молодой. А я посижу, подумаю. Посидим пока… – обратился он к оставшимся у двери членам своей тройки.

А потом тяжело опустился на лавку и положил рядом с собой нож.

«Всё-таки, если… меньше кислорода будем потреблять, чем при дыхании… – подумал он. – Всё-таки меньше. И смысл остаётся. Остаётся! Эх, доктор! Что же ты так… Как же быть? Как же решиться снова? И надо ли? Может, надо быть с ними до конца? Ведь я же старше их… опытнее… не дам им передраться напоследок… – Василич откинулся на спинку сиденья и продолжил свою мысль: – А не оправданий ли я для себя ищу?»

В наступившей тишине было слышно, как Макс колотит камнем о камень. Удары были глуховаты, но настойчивы.

Казалось, Макс хочет продолбить стену.

Василич поднялся. Он хотел сказать, что принял решение. Но ему не суждено было сказать об этом вслух.

– Милые мои… – начал Василич.

И тут… зазвонил телефон. Его легкомысленная мелодия зазвучала резким диссонансом всему происходящему. И все вздрогнули, притихли…

Да, это был телефонный звонок! Звонок!

– Кому? Чей?

– Кажется, мне… Мне. – Доктор оторвался от Светки и подошёл к скамейке, где лежали телефоны. – Мой… звонит…

– Бери, доктор!

– Скорее!

– Осторожнее!

– Кто звонит?

– Это мой приятель… он на скорой работает… он высвечивается!

– Да бери же трубку, доктор! Бери!

– Алло, – дрожащим голосом произнёс доктор. – Славка, ты?

Слов говорившего окружающим было не разобрать.

– Где? В метро? Он возил детей к нам в больницу после аварии в метро… Что? Ещё возите? Долго раскапывали? Что? Ты в метро? Что? Конечно, меня нет на дежурстве! Нет меня там! Я тут! Что? Осталось только три первых вагона, а в четвёртом – половина людей погибли… и во всех остальных, до последнего? Нет, нет! Славка! Нет! Не до последнего! До предпоследнего! Мы живы! Мы здесь, в тоннеле, в последнем вагоне, Славка! Нас оторвало от состава! Мы живы! Что? Да, у нас воздух заканчивается! Славка!

Славка!

Телефон пискнул и потемнел.

– Всё, зарядка кончилась! – опустив руки, сказал доктор.

– Доктор? Что там?

– Авария в метро. Завалило несколько поездов. В нашем много погибших, начиная с четвёртого вагона. Они считали, что до конца состава. Мы – последние. Да и как там можно посчитать, в завале-то…

– А почему твой друг позвонил?

– Он первую партию детей отвёз к нам в больницу… ну и ему сказали, что меня нет на дежурстве. А мы с ним вечером… разговаривали, что с утра дежурим вместе. Собирались встретиться после дежурства.

– И что?

– Ну вот он и названивал мне… периодически. Он сейчас в метро, возле завала. Решил позвонить ещё раз, наудачу. Он же знает, что я езжу по этой ветке.

У доктора ощутимо дрожали колени. Он почти свалился на лавку.

Из тоннеля в вагон поднялся Макс, облизывая разбитый в кровь палец.