Текст книги "Культурные трансформации ХХ столетия: кризис культуры в оценке западноевропейских и отечественных мыслителей"

Третья глава. Антропологический кризис

К концу 1920-х гг. кризис европейской культуры и жизни перешел в свою следующую стадию, которую можно обозначить как кризис человеческого существования или антропологический кризис. Его основы заложены Первой мировой войной. Сопутствовавшая тенденция в культуре – кризис гуманистической идеологии. Несколько позже, освоив границы культуры, эта тенденция начнет воплощаться и в социальной практике – различных формах тоталитаризма[145]145
  См.: Зенкин С. Учитель здравомыслия // Ален. Суждения. М., 2000.


[Закрыть].

Среди причин антропологического кризиса – экономическая депрессия 1930-х годов на Западе. Наложившись на предшестовавшие социальные катаклизмы, дестабилизирующие последствия Первой мировой войны, эта депрессия привела к тому, что ситуация кризиса стала осознаваться и переживаться миллионами людей. Социальная дезориентация стала массовым явлением.

Американский писатель У. Фолкнер описывает характерное для этого периода мироощущение: «Это героические и сентиментальные воспоминания об утраченном благородстве, сознание существа, обреченного на слишком краткое существование, чувство, что тебя одолевает новый мир с его чуждыми законами, чувство, что ты продолжаешь свое животное прозябание без смысла и достоинства. Современность накладывает черты вечности на бедность, нужду, порочность, мошенничество, алкоголизм, грубость, кулачное право, техническое обесчеловечение, религиозную извращенность, изнасилования, кровосмешение, проституцию, садизм, убийство, самоубийство, идиотизм… Неповторимое видение ада»[146]146
  Цит. по: Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 18.


[Закрыть].

Одним из очагов антропологической нестабильности стала послевоенная Германия. «С Германией покончено, – писал Т. Манн, – с ней будет покончено, близится невиданная катастрофа – экономическая, политическая, моральная и духовная, словом, всеобъемлющая; не скажу, чтобы я этого желал, ибо это – отчаяние, это – безумие… слишком глубоко мое горькое сострадание, мое сочувствие несчастному моему народу, и когда я думаю о его слепой горячности, о его подъеме, порыве, прорыве, мнимо очистительном почине, о народном возрождении… об этом чуть ли не священном экстазе, к которому, правда, в знак его ложности, примешивалось многое от хамства, от гнуснейшей мерзопакостности, от грязной страсти растлевать, мучить, унижать и который, как ясно каждому посвященному, уже нес с собой войну, всю эту войну, – у меня сжимается сердце от сознания, что огромный капитал веры, воодушевления, исторической экзальтации оборачивается ныне беспримерным банкротством»[147]147
  Манн Т. Доктор Фаустус. М., 1997. С. 224–225.


[Закрыть].

Известный немецкий социолог К. Манхейм охарактеризовал эту ситуацию следующим образом: «Общая тенденция массового общества к утрате определенного направления наиболее ясно наблюдалась в послевоенной Германии, где в первую очередь инфляцией были уничтожены и атомизированы прежние средние слои. Выброшенные таким образом из своей социальной системы группы были подобны неорганизованной массе, которая лишь случайно может проявить склонность к интеграции. В этой ситуации возникла неведомая раньше интенсивная раздражительность и восприимчивость по отношению к новым формам переживания и опыта, но был утерян всякий шанс длительно сохранять определенный характер»[148]148
  Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 316.


[Закрыть].

Смысл кризисной ситуации в экзистенциально-антропологической перспективе попытался прояснить один из крупнейших немецких философов Карл Ясперс (1883–1969) в своей работе «Духовная ситуация времени» (1931).

Ясперс стремился выявить глубинные истоки того чувства беспомощности и дезориентации, которое охватило людей: «Все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается; существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности»[149]149
  Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 360.


[Закрыть].

Человек стал все более осознавать, что оказался в положении «пребывания перед ничто», о чем в свое время писали Кьеркегор и Ницше. То, что веками составляло мир человека, расползалось по швам. Он как будто растворялся в том, что должно быть лишь средством его бытия, терял смысл своей жизни, всего того, что придает ей ценность и достоинство. Эта кризисная ситуация, полагает Ясперс, постепенно нарастала с начала века, но не сразу осознавалась в глубинных проявлениях самовосприятия человека.

Сначала основу этого кризиса видели в кризисе государственности, в том, что характер правления не отвечал волеизъявлению всего общества, не служил его устойчивому согласию. Затем заговорили о кризисе культуры как распаде духовности. В итоге же обнаружилось, что речь должна идти о кризисе самого человеческого бытия.

Этим кризисом, необозримым и непостижимым в своих причинах, охвачено все. Его нельзя устранить, можно лишь принять как судьбу, терпеть и преодолевать. Ясперс отмечает, что технические и экономические противоречия приобретают планетарный характер. Земной шар стал не только сферой переплетения экономических связей и единства технического господства над существованием; все больше людей видят в нем единое замкнутое пространство.

Это объединение людей привело к их нивелированию. Людей связывает между собой поверхностное и ничтожное, безразличное к их подлинному бытию. В результате нарастает необратимая утрата субстанциональности, остановить которую невозможно. Ясперс считает, что «физиогномика» поколений все время снижается, достигая более низкого уровня: «В каждой профессии наблюдается недостаток в людях при натиске соискателей. В массе повсюду господствует заурядность. Здесь встречаются обладающие специфическими способностями функционеры аппарата, которые концентрируются и достигают успеха. Путаница, вызванная обладанием почти всеми возможностями выражения, возникающими в прошлом, почти непроницаемо скрывает человека. Жест заменяет бытие, многообразие – единство, разговорчивость – подлинное сообщение, переживание – экзистенцию; основным аспектом становится бесконечная мимикрия»[150]150
  Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 377.


[Закрыть].

Налицо были и духовные причины упадка. Утратилось всякое доверие к духовным авторитетам. С XIX в. духовных связей людей уничтожались огнем критики. Результатом этого явился, с одной стороны, свойственный современному человеку цинизм – люди пожимают плечами, наблюдая всеобщую несправедливость, с другой стороны, потеряна гуманность, круговорот бессодержательных идеалов оправдывал самое ничтожное и случайное. Произошло разбожествление мира, не стало непререкаемых законов свободы, ее место заняли порядок, соучастие, желание не быть помехой. Место истинного авторитета заняли случайные идолы. Повсеместная критика разрушала способности к созиданию. Положительные жизненные силы людей рассеивались и распадались.

Что же теперь еще осталось в этой ситуации нараставшей антропологической катастрофы? Только лишь сознание опасности и утраты подлинного бытия, считает Ясперс. Тот, кто хотел преодолеть кризис и достичь истоков, должен был пройти через утраченное, принять решение о себе самом; испробовать на себе этот социальный маскарад, чтобы ощутить подлинное.

В итоге Ясперс, скорее, зафиксировал глубочайшую кризисную ситуацию, чем предложил способ выхода из нее. Характерное для экзистенциализма убеждение в том, что нужно вернуться к началу, истинному бытию человека, чтобы внести относительную связь и рациональность во внешний порядок существования, вряд ли можно рассматривать как реальный путь к новому миру.

Расцвет творчества немецкого философа, одного из основоположников философской антропологии Макса Шелера (1874–1928) приходится на первую четверть ХХ столетия. Тема социокультурного кризиса, размышления о его причинах, поиск путей преодоления пронизывают работы философа.

Макс Шелер не разделяет позицию, что причинами переворота в ценностях, произошедшего в общественном и личном сознании европейского человека, стали события реальной истории – мировая война и последующие революции. Эти события, согласно, Шелеру сами явились последствиями «переворота в ценностях», механизм которого он связывает с феноменом ресентимента[151]151
  Ресентимент (фр. Ressentiment – «злопамятность, озлобление») – философский термин, означающий чувство враждебности к тому, что субъект считает причиной своих неудач («врагу»), бессильная зависть. Чувство слабости или неполноценности, а также зависти по отношению к «врагу» приводит к формированию системы ценностей, которая отрицает систему ценностей «врага». Субъект создает образ «врага», чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи.
  Понятие ресентимента было введено Ф. Ницше в работе «К генеалогии морали». По мысли философа, ресентимент является определяющей характеристикой морали рабов, которая противостоит морали господ. Ресентимент, по Ницше, деятельно проявляет себя в «восстании рабов»: «Восстание рабов в морали начинается с того, что ressentiment сам становится творческим и порождает ценности…» (см.: Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Соч.: в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 424).
  Ресентимент является более сложным понятием, чем зависть или неприязнь. Феномен ресентимента заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали. Ресентимент также означает «тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус в жизни или в обществе» (см.: Комлев Н.Г. Словарь иностранных слов. М., 2006).


[Закрыть].

Исследование Шелера под названием «О ресентименте и моральной оценке. Исследование о патологии культуры» было впервые опубликовано в 1912 г. в «Журнале по психопатологии». В сборнике «Избранные трактаты и статьи» (1919) Шелер изменил название работы на «Ресентимент в структуре моралей» и значительно расширил текст. Эта работа занимает одно из ключевых мест в творчестве Шелера и посвящена «критике нашей эпохи и ее этоса»[152]152
  Под «этосом» часто понимают стиль жизни какой-либо общественной группы, ориентацию ее культуры, принятую в ней иерархию ценностей.


[Закрыть]. Как отмечает А.Н. Малинкин, исследователь творчества М. Шелера, «Ресентимент в структуре моралей» «со всей определенностью выражает его главную идею и раскрывает сам механизм “переворота в ценностях”»[153]153
  Малинкин А.Н. Учение Макса Шелера о ресентименте и его значение для социологии // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 117.


[Закрыть].

Ставя на первое место «переворот в ценностях», Шелер как бы переворачивает привычную последовательность «мировая война – моральная дезориентация». «Эти события мировой истории, – пишет он, – сопровождавшиеся гигантскими взрывами насилия в результате отравления медленно действующими ядами души…, находятся в смысловом контексте той внутренней исторической эволюции форм оценок, которые всегда и всюду составляют подлинную душу всех событий и процессов внешней истории, и в то же время являются, быть может, высшим проявлением буржуазного духа – великой перипетией, в которой человеческое сердце готовит себе исцеление после переворота в вечном порядке ценностей, осуществленного буржуазно-капиталистическим духом»[154]154
  Scheler M. Max Scheler Gesammelte Werke / Hrsg. von Maria Scheler und Manfred S. Frings, Bern; Bonn, 1972, Bd. 3 S. 8–9. Цит. по: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 117–118.


[Закрыть].

Итак, согласно Шелеру, подлинная причина «переворота в ценностях современного западного человека» и как следствие гигантских социальных катаклизмов – «медленно действующий яд» души или ресентимент. И лишь этот болезненный сдвиг в его мироощущении сделал неизбежной мировую войну с ее разрушительными последствиями[155]155
  См.: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 118.


[Закрыть].

Как Шелер понимает и объясняет феномен ресентимента? Для него «это глубочайшее смущение в ordo amoris (лат. порядок любви. – Т. С.), при котором происходит радикальный, качественный сдвиг в “порядке любви и ненависти”. Ненависть к самому себе, вызванная немощью, бессилием заполучить некое благо, ложно олицетворяющее высшую ценность, заходит так далеко, что эмоциональное напряжение между влечением к благу и бессилием или невозможностью его достичь становится просто невыносимым. Ресентимент оказывается тем иллюзорно-спасительным средством, которое снимает это напряжение: ненависть превращается в свою противоположность – в особого рода “любовь” к объектам, олицетворяющим низшую (часто зеркально-перевернутую) ценность, к объектам, вызывавшим вначале естественное отвращение и антипатию»[156]156
  См.: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 126.


[Закрыть].

Однако иллюзорное спасение не проходит даром. «Человек наносит ущерб своему естественному “ценностному чувству”, – поясняет А.Н. Малинкин. – Оно как бы притупляется. После этого человек склонен идти по тому же пути и в других случаях. При этом он теряет твердость позиции, то, что называется “разборчивостью”. Он “опускается” морально, хотя может сохранять при этом физическую чистоплотность и внешний лоск. Постепенно у него извращается “ценностное чувство” и появляется “органическая лживость”. Для него становится типичной жизненная ситуация, когда то, что еще вчера он ценил выше всего, сегодня он искренне презирает, понося последними словами. У органически лживого человека появляется “двуличие” (а точнее “многоликость”) – способность в любых обстоятельствах “быть” таким, каким “надо” быть в силу этих обстоятельств. Нравственным выражением органической лживости и двуличия становится цинизм. Но это – лишь в тенденции, дошедшей до своего предела. Первоначальное воздействие ресентимента опасно как раз тем, что не только приносит облегчение от снятия напряжения душевных сил, но и создает иллюзию их благородного, возвышенного движения.

Например, неспособность стать богатым при определенных условиях может привести того, кто стремится к богатству, к отрицанию ценности богатства и признанию бедности высшей ценностью. Учения, в основу которых положено отрицание личного богатства ради общего спасения на небе или общего счастья на земле, выглядят на первый взгляд чрезвычайно благородно и возвышенно.

«Охватывая массы, – пишет Малинкин, – ресентимент производит то, что Ницше называл “фальсификацией ценностных таблиц”, а Шелер – “переворотом в ценностях”. Как это происходит? Новый, извращенный ресентиментом этос формирует в первую очередь новые моральные оценки и целые их системы (морали). Обладая, как правило, повышенной энергетикой и агрессивностью, такой этос стремится проникнуть во все социальные слои общества и стать господствующим. Добившись цели, он поглощает остатки прежнего этоса (по выражению Ницше, “рабы заражают господ”), а свою групповую или классовую мораль выдает за “общественную”. Последняя получает теоретическое обоснование в надстраиваемой над ней этике, которая доказывает, что данная мораль существует от века и представляет собой вершину нравственной эволюции человечества. Так ресентимент участвует в построении моралей»[157]157
  Там же. С. 127.


[Закрыть].

«Переворот в ценностях» Шелер связывает с формированием и выходом на авансцену истории третьего сословия – буржуазии. Именно с этим этапом связано, согласно Шелеру, рождение идеи «всеобщего человеколюбия», или гуманизма. В теории Шелера гуманистические ценности и базирующиеся на них ценности социализма и демократии предстают как специфически «буржуазные».

Шелер дает характеристику «буржуа». Это особый тип человека, «биопсихическая конституция» которого сформировалась в результате взаимодействия многих западноевропейских народов. Его отличает прежде всего гипертрофированный инстинкт самосохрания, боязливое отношение к жизни, недоверие к ее естественным проявлениям, стремление к большей безопасности, гарантированности существования. Отсюда отвращение к риску, опасности, отваге, целенаправленная воля к регулируемости и просчитываемости всего, что его окружает; буржуа должен все время «заслуживать», «зарабатывать» свое нормальное существование, постоянно сравнивая его с существованием других, доказывая самому себе, что он не хуже, а лучше, не ниже, а выше других. Вместо естественной любви к миру и его многообразию буржуа испытывает к нему бессознательную ненависть, и если не настроен по отношению к миру прямо враждебно, то переживает свое бытие в нем как перманентную озабоченность[158]158
  См.: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 132.


[Закрыть].

Анализируя позицию Шелера, Малинкин отмечает, что «исходя из… характеристики буржуа как витального типа, данной Шелером (и Зомбартом) можно сделать вывод, что его главной отличительной чертой является социогенетическая вторичность, необходимо связанная с недостатком собственных витальных сил и врожденным страхом перед жизнью. Она компенсируется особой реактивностью, восприимчивостью его натуры, высоко развитой способностью целерационально и деятельно использовать чужие витальные силы. Прирожденный талант буржуа, без которого все остальные его качества остались бы без надлежащего применения, – умение, или искусство жить через посредство энергии других, найти для себя такую социальную нишу, которая позволяла бы встать вне других и над ними. Это такая форма жизни (Э. Шпрангер сказал бы “жизненная форма”), аналог которой в органической природе называется паразитизмом. Выражаясь метафорически, буржуа как “социальный паразит” пускает корни не в почву, а в народ, живущий на этой почве»[159]159
  Там же. С. 132–133.


[Закрыть].

Но как же сладить с капиталистическим чудищем и что должно прийти ему на смену? А.Н. Малинкин отмечает, что Шелер не питал никаких иллюзий относительно большевизма, а тем более по поводу строительства социализма в Советской России. Он не видел в социалистической идее и социалистическом движении преодоления ресентимента буржуа. Наоборот, в классовой ненависти пролетариата к буржуазии и, вообще, к имущим сословиям он усматривал еще более глубокий ресентимент. Свои надежды на светлое будущее он связывал с отмиранием буржуазного этоса в результате расово-этнических смешений. Отмирание старого этоса, зарождение и развитие нового – это для него такой же естественно-исторический процесс смены поколений, как для К. Маркса процесс смены “общественно-экономических формаций”. Вот почему расово-этнические, и шире – народонаселенческие, демографические проблемы Шелер рассматривает как важнейшие мировоззренческие вопросы[160]160
  См.: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 135–136.


[Закрыть].

Шелер выдвигает идею «солидаризма», или «теорию всех возможных сущностных социальных единств», предполагающую существование четырех типов единств – толпа, жизненное сообщество, общество, солидарное сообщество. Последний, высший тип социального единства он характеризует как «единство самостоятельных, духовных, индивидуальных отдельных личностей в самостоятельной, духовной, индивидуальной соборной личности»[161]161
  Там же. С. 136–137.


[Закрыть].

Связывая свой социальный идеал с высшим типом единств, Шелер основывает его на идее подлинной первоначальной христианской любви, свободной от каких бы то ни было форм ресентимента, объединяющей «бытие и неуничтожимую самоценность индивидуальной “души” (понимаемой креационистски) и личности (в противоположность античному учению о теле и еврейской идее “народа”) с идеей солидарного спасения всех в corpus christianum, основанной на христианской идее любви (в противоположность… этосу “общества”, отрицающему всякую нравственную солидарность)»[162]162
  Scheler M. Op. sit. S. 522. Цит. по: Малинкин А.Н. Указ. соч. С. 137.


[Закрыть].

Испанский философ ХХ в. Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1995) занимает особое место среди мыслителей, писавших о причинах и характере европейского кризиса. Его эссе «Восстание масс» (1930) стало своего рода знаком эпохи, получило огромную популярность и было переведено на многие языки. В нем философ фиксирует, что Европа переживает самый тяжелый кризис, который когда-либо выпадал на долю народов и культур. По крайней мере, с XVI в., когда в Европе стало зарождаться современное индустриальное общество, она не знала столь охватывающих деструктивных процессов.

Глубинную суть кризиса Ортега-и-Гассет видит в выдвижении на историческую арену нового феномена – человека массы. Главного представителя эпохи всеобщего нивелирования. Подобно Ясперсу, Ортега отмечает, что нивелирование охватывает все: судьбы, культуру различных социальных классов, даже половые различия. Наступает господство среднего человека, господство человека массы. Восстание масс может быть катастрофой в судьбе человечества: достаточно тридцати лет господства «человека массы», чтобы вернуть человечество к эпохе варварства.

«Восстание масс» написано в один из самых драматических периодов истории ХХ в.: прошло немногим более десяти лет после окончания Первой мировой войны и оставалось всего десять лет до Второй – самой истребительной и страшной из всех, какие знала новая история. В Италии за семь лет до выхода книги Ортеги-и-Гассета победил Муссолини; вскоре после ее появления в Германии к власти пришел Гитлер. В России в это время начинались коллективизация и форсированная индустриализация, сломавших хребет традиционному русскому обществу и породивших феномен «советский человек», черты которого во многом напоминают человека массы, описанного испанским философом.

Откуда же берет истоки «омассовление» европейской жизни в ХХ в., почему именно в это время массы вышли на арену истории? Отчего вдруг, пишет Ортега, исчезли герои, а остался только хор?

Его ответ на эти вопросы отражает реальное противоречие, нарастающее по мере исторического развития современной цивилизации. С одной стороны, он указывает на бурный рост населения Европы, которое в течение двенадцати веков не превышало 180 млн, а за одно столетие – с 1800 по 1914 г. возросло до 460 млн. Это столетие произвело такое количество «человеческого материала», что оно, «как поток, обрушилось на поле истории, затопляя его»[163]163
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 135.


[Закрыть].

С другой стороны, следует учитывать укоренение в социально-политической жизни и экономических отношениях либеральной демократии.

Либеральную демократию, наряду с научно-техническими достижениями, создавшими материальное благополучие и невиданный ранее рост товаров в странах, перешедших на индустриальный путь развития, философ характеризует в целом положительно и считает их высшим достижением человеческой цивилизации. «Либеральная демократия, снабженная творческой техникой, – пишет он, – представляет собой наивысшую из всех известных нам форм общественной жизни»[164]164
  Там же.


[Закрыть]. Вместе с тем оборотной стороной этих тенденций стало то, что «восставшие массы» начали реально угрожать тем самым социальным институтам – демократическому государству, рациональному мышлению, воплотившемуся в науке и технике, благодаря которым стало возможно само их существование.

Причину этого Ортега-и-Гассет видит в том, что претендующий на господство над миром «человек массы» на самом деле является примитивом, который напоминает первобытного человека, внезапно объявившегося в цивилизованном мире. Цивилизован мир, но не его обитатель. Он даже не замечает цивилизации, воспринимает ее как нечто само собой разумеющееся и пользуется ее плодами, будто они являются дарами природы. Этот новый, «свежий» человек на дорогах истории даже не подозревает о сложном и хрупком, искусственном, почти невероятном характере цивилизации. Он с удовольствием пользуется техническими устройствами, автомобилями и другими продуктами современной цивилизации, но абсолютно безразличен к тем культурным, этическим и социальным законам и нормам, на которых основана эта цивилизация.

В лесах, среди природы, пишет философ, мы смело можем быть дикарями. Но мир цивилизации дается в виде готовой среды, не может поддерживать сам себя. Этот мир искусствен, он создан и должен постоянно поддерживаться деятельностью весьма компетентных людей, мастеров своего дела. Если же мы хотим пользоваться благами цивилизации, но не заботимся о ней, то можем мигом оказаться без всякой цивилизации. Достаточно несколько промахов, и она может исчезнуть как дым, как завеса, скрывающая нагую природу.

Человек массы считает, что цивилизация, которую он видит и использует со дня рождения, так же первозданна и самородна, как природа. Точнее сказать, принципы, на которых покоится цивилизация, просто не существуют для него. Основные культурные ценности его не интересуют: он с ними не соглашается и не намерен их защищать. Почему это происходит? Одна из причин заключается в том, что цивилизация по мере развития становится все сложнее и напряженнее. Проблемы, которые она ставит перед человечеством, невероятно запутаны. Людей, способных разрешать эти проблемы, становится все меньше. Несоответствие между сложностью проблем и наличными средствами их решения представляет собой трагедию эпохи.

Человек уже не в состоянии идти в ногу с собственной цивилизацией. «Жутко становится, – полагает философ, – когда слышишь, как сравнительно образованные люди рассуждают на повседневные темы. Словно крестьяне, которые заскорузлыми пальцами пытаются взять со стола иголку, они подходят к политическим и социальным вопросам с тем самым запасом идей и методов, какие применялись 200 лет назад для решения вопросов в 200 раз более простых. Развитая цивилизация всегда порождает сложные проблемы. Чем выше ступень прогресса, тем больше опасность крушения»[165]165
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. С. 135.


[Закрыть].

Ортега-и-Гассет констатирует новый социальный факт: европейская история впервые оказывается в руках заурядного человека и зависит от его поведения и решений. Коль скоро это так, то имеет смысл внимательнее присмотреться к психологической структуре этого человека. Как же характеризует ее Ортега?

Если принять во внимание явления общественной жизни, связанные с этим новым человеком, можно обнаружить следующее. Для человека массы прежде всего характерно вульгарное самодовольство. Он считает, что жизнь должна быть легкой и обильной, без трагических ограничений. Он доволен собой и везде и всегда утверждает свое моральное и интеллектуальное достоинство, замыкается от всего внешнего. Ему неведомы смущение и сомнение, он может не считаться с остальными.

Его внутреннее чувство господства побуждает его постоянно осуществлять это господство, действовать так, как если бы в мире существовал только он один и ему подобные. Он склонен навязывать всем свое вульгарное мнение. Он жаждет власти и ради этого готов пойти на все. Он напичкан сказками и мифами о своем превосходстве, считает, что ему от рождения положено господствовать над другими, и он даже не задумывается над вопросом, как подготовить себя к этому, ибо полагает, что и так достаточно хорош. Он пытается утверждать свое моральное и интеллектуальное превосходство, которое на самом деле является деградацией. Его единственный метод – это метод силы, прямого действия. Это, пожалуй, единственное, что он признает и чему готов подчиняться.

И для нынешних дней характерно, подчеркивает Ортега, что эти вульгарные, мещанские души, сознающие собственную посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность. В результате масса подавляет все индивидуальное и особое, личностное и избранное. Этот новый тип человека, человек самодовольный – воплощенное противоречие самой сущности человеческой жизни. Поэтому, когда он начинает задавать тон в обществе, надо бить в набат и громко предупреждать о том, что человечеству грозит вырождение, духовная смерть.

С «восстанием масс» Ортега связывает нагнетание атмосферы насилия, появление культа силы. Отсюда исходит самая большая опасность для Европы, ее политических и культурных форм: принцип «сила вместо права» грозит смести европейскую цивилизацию.

В критике культа насилия Ортега одним из первых европейских мыслителей указывает на специфику тоталитарных режимов ХХ в.: «Под маркой синдикализма и фашизма, – пишет он, – в Европе впервые появляется тип человека, который не считает нужным оправдывать свои претензии и поступки перед другими, ни даже перед самим собой; он просто показывает, что решил любой ценой добиться цели. Вот это и есть то новое, небывалое право действовать без всяких на то прав. Тут я вижу самое наглядное проявление нового поведения масс, причина же – в том, что они решили захватить руководство обществом в свои руки, хотя руководить им они и неспособны»[166]166
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. С. 144.


[Закрыть].

Важно отметить, что Ортега не считает, что человек массы составляет какой-то особый социальный класс. Это, скорее, социальный тип, который присутствует во всех социальных классах, аккумулируя отличительные особенности этого времени.

Нивелирование углубляется и ускоряется по мере того, как нарастают кризисные явления в обществе. Здесь существует своего рода обратная связь. В результате общество оказывается в ситуации, когда чуть ли не единственным средством удержания все растущего числа этих новых массовых людей становится всепроникающее и регулярное государственное насилие. Распространение человека массы, таким образом, может индуцировать тоталитарные структуры власти.

Само по себе государство является необходимым продуктом цивилизации. Однако оно может быть и величайшей опасностью. Интересно и поучительно, считает Ортега, проследить отношение человека массы к государству. Этот человек изумляется государственной мощи, знает, что государство охраняет его собственную жизнь, но не отдает себе отчета в том, что государство было создано поколениями людей и держится на известных ценностных нормах и качествах, которыми завтра могут исчезнуть. Человек массы видит в государстве анонимную силу, но и себя он тоже чувствует анонимом, поэтому считает государство как бы своим. В случае любого серьезного затруднения или конфликта человек массы склонен требовать, чтобы государство немедленно вмешалось и разрешило его проблемы.

Из этой установки и рождается большая опасность, угрожающая цивилизации: подчинение всей жизни государству, его вмешательство во все дела, поглощение спонтанной инициативы людей государственной властью, а значит, уничтожение исторической самодеятельности общества, которая в конечном счете, поддерживает, питает и движет судьбы человечества. Массы знают, что когда им что-либо не понравится или чего-нибудь сильно захочется, они могут достичь всего без усилий и сомнений, борьбы и риска: достаточно нажать кнопку, и чудодейственная машина государства тотчас сделает, что нужно.

Эта ситуация грозит плохим исходом. Творческие стремления общества будут все больше подавляться вмешательством государства. Общество будет принуждено жить для государства, человек – для правительственной машины. Такое тотальное огосударствление жизни в то время, когда Ортега писал свою работу, приобретало реальные черты. Ведь пропаганда фашизма основывалась именно на том, что вся жизнь индивидуума должна подчиняться государству. В отождествлении государственности с жизнью людей Ортега видит нечто противоречащее природе человека, его подлинному – свободному и творческому – существованию.

Тоталитарная государственная машина подавляет не только рядовых граждан, рабочих и крестьян (для этого она, собственно, и существует), но и буквально всех, включая и тех, кто приводит в действие эту государственную машину. Она превращает их в такие винтики, которые сами по себе не имеют абсолютно никакой ценности. Поэтому каждый из них может быть в любой момент выброшен из этой машины и заменен другим. Даже люди так называемых свободных профессий – художники, писатели, ученые – испытывают на себе дыхание этого «Левиафана». Прямое давление на них оказывают исполнители государственной власти, которые повелевают делать им то или другое. Косвенное же давление заключается в том, что люди свободных профессий поддаются пропаганде и идеологическому давлению и начинают мыслить так, как угодно государству, с редкими отступлениями и отклонениями в сторону, которые тут же осуждаются.

Анализируя ситуацию своего времени, Ортега-и-Гассет приходит к достаточно пессимистическим выводам. Судьба Европы и мира вообще представляется ему мрачной: господство человека массы, господство бюрократии, тоталитарного режима, уничтожение культуры, превращение людей в моральных идиотов и технических роботов.

Что же можно противопоставить этой безрадостной перспективе? Какие силы и способности следует активизировать, чтобы попытаться переломить этот ход событий?

Согласно Ортеге, противостоять вторжению массового человека во все сферы жизни может и должно избранное меньшинство. Этот тип людей встречается во всех социальных слоях и ставит свою жизнь служению высшим нормам. Эта социальная элита принимает на себя трудности бытия, ставит себе цель совершенствования мира и самосовершенствования. «Избранный, – считает философ, – вовсе не важный, т. е. тот, кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе самому требовательней, чем к другим… Несомненно, самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к себе самому (“подвижники”), берет на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению»[167]167
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. С. 121.


[Закрыть].