Текст книги "От мужского лица (сборник)"

Сосед справа

 
Глашатай высших сфер созвучия,
Безумец гений отрицал себя.
Он видел нить, связующую темя
С земной корой, с земной бедой и счастьем.
Её порвать нет сил иль нет веленья.
Ответь, о небо?..
Тишь благословения!
 

Когда я впервые появился на этих землях в сопровождении одного из представителей отряда риелторов, его жилище уже имело место быть, как говорится. И на первый взгляд ничего особенного собой не представляло. Одноэтажный Г-образный дом, с пологой двухскатной крышей, стоял на косогоре и на расстоянии смотрелся как ранчо из американских фильмов времён освоения Запада.

Форма дома скрадывала его истинный размер и создавала уют на участке. Всё было задумано ладно, скромно и со вкусом, за исключением одного. На территории квадрата, двумя сторонами которого служил сам дом и где должны были располагаться газон, беседка, сад, стоянка для машин, наконец, и всё такое прочее, – высилось совершенно несуразное сооружение. По состоянию дерева можно было судить, что и дом, и это строение появились здесь одновременно. В общем, это был огромный сарай, обшитый тёсом, дырявый и открытый всем ветрам, с шиферной крышей и большими воротами, через которые мог въехать, наверное, «КамАЗ». Грузовиков у соседа не было, и о предназначении данного сооружения долгое время существовали только вопросы. А ответы на них пришли, когда Свет сошёлся клином и Времена прекратили своё существование.

А пока я даже не знал, как зовут молодого, лет тридцати пяти, человека, ростом чуть выше среднего, который был моим соседом. И выражалось это соседство в течение более чем двух лет в том, что между нашими участками был общий забор. Да, и ещё: он был правым соседом.

Соседи слева (продолжение)

 
дым от костра
плесень зеркал
тени бросаются в море со скал
и вдруг
обретается образ невесты
предвестники
шепчут и ропщут
в невидимых рощах
таинственных стран
 

Закончилось бабье лето, и следом, спустя пару недель, первой волной прошлись морозы… В связи с этим действо на сопредельной с моей территории развернулось жуткое. Дежурную фразу Виктора Ивановича: «Я, мать вашу, всем здесь бошки пооткручиваю!» – можно было просто написать крупно на стене дома, чтобы не драть горло. Тем не менее погода не менялась, и вдобавок ко всему не выпало ни крошки снега. За несколько дней гуляющих по ночам серьёзных минусовых температур земля промёрзла основательно, и Виктор Иванович накануне очередных выходных получил первый урок жизни в деревне.

Я в то утро отправился побродить по ближайшим перелескам с ружьём. Насладившись прогулкой и постреляв по связкам шишек на макушках елей, я уже подходил к дому, когда заметил на участке моего левого соседа, ещё не обнесённом забором, такую картину: Виктор Иванович сидел на перевёрнутом вверх дном ведре, а напротив, на корточках, – Саша, его прораб.

– Доброе утро! – бросил я на ходу.

– А, Андрей, привет! – Виктор Иванович слегка повернулся в мою сторону.

Никаких криков, вопросов и прочих, уже ставших привычными, комментариев. Я остановился.

– Что у вас там с утра пораньше?

– Да ну её… Канализация, вон… Замёрзла, блин. – Тон у Виктора Ивановича оставался спокойным, даже флегматичным. Это было странно. Я подошёл к ним.

– Ну что там, Сань, давай рассказывай! – сказал я, обращаясь к прорабу.

– М-м… – замялся тот. И затравленно покосился в сторону хозяина.

– Да жена сегодня должна приехать, а тут вон… Ни помыться, ни… Чё делать, ума не приложу! – Виктор Иванович полез в карман ветровки и достал пачку сигарет. Он был как-то растерян и, казалось, без пяти минут подавлен.

Хорошее утреннее настроение и прирождённая галантность (не мог же я допустить, чтобы женщина, пусть даже и незнакомая, оказалась в стеснённых условиях) сделали своё дело.

– Иваныч, не хандри! Приедет твоя, заходите ко мне. Напьёмся – разберёмся.

– Да жена ладно. Не в этом дело, – Иваныч затянулся от души. – Тут, понимаешь…

– Пока нет.

– Дочь приедет тоже. Не просто у нас с ней всё. Тут вроде заманили, уговорили… Она не то что, там, условия, и всё такое… Она из принципа, понимаешь? Нерадивый, вишь, отец-то у неё. Ну и… – он замолчал и опять с силой затянулся.

Так-так, тут уже что-то интересное! Я полез за своими сигаретами. Достал одну и наклонился к Иванычу прикурить. Пока я втягивал в себя дым вместе с морозным воздухом, план уже был готов.

– Вот что, Иваныч, бери ключи, ружьё и топай ко мне. Поставь там при входе и располагайся на кухне. А я сейчас потолкую тут с твоим оболтусом и минут через десять подойду. Давай.

– Да зачем это?.. – На сопротивление не было похоже.

– Поверь мне, всё пойдёт по плану, – я протянул Виктору Ивановичу ключи и снял с плеча «тулку».

– Ладно. Устал я от всего этого. Сил уже больше нет… Давай! – Он взял ключи, ружьё и пошёл в сторону моего дома.

– Так, Сань, соберись с мыслями и вкратце расскажи мне, что и как вы делали и что не делали, хотя должны были! – прораб покосился на меня с недоверием. Точнее так: одним глазом с недоверием, а другим – с хитроватым испугом. – А чтобы у нас сразу возникло понимание, – продолжил я, не обращая внимания на дежурное выражение лица всех прорабов на свете, – скажу: я – не твой заказчик. И чёрные дыры твоих смет меня не интересуют. Причина аварии тебе наверняка известна. Мне ты можешь её сразу озвучить. Я прикрою твою задницу и возьму Иваныча на себя ровно настолько, чтобы ты управился. Сделаешь, как я скажу, – всё будет путём. Поверь мне, я в этом разбираюсь. Со своей стороны обещаю мирное урегулирование конфликта. Попыхтеть, конечно, придётся, но ты сам свою работу выбирал. Я надеюсь… Ну, поехали!..

Надо оговориться, что та часть сферы человеческой жизни, что касалась вопросов организации крыши над головой, была знакома мне не понаслышке. Скажем прямо, процентов на восемьдесят это было моей профессиональной деятельностью. Но, сами понимаете, жизнь может быть спокойной, только если на уровне приятелей и родственников не первой руки это никому не известно. А уж соседям – тем более! В противном случае рискуешь превратиться в вечную палочку-выручалочку.

Минут через двадцать Санёк пошел организовывать своих людей, пообещав к вечеру управиться с поставленной задачей, не забыв стрельнуть у меня пару сигарет – верный признак того, что мозги у парня расслабились. А значит, всё пойдёт как надо. Я же вернулся к себе, разделся в прихожей и, прихватив с собой набор для чистки и оружие, прошёл на кухню. Виктор Иванович сидел у окна за столом, курил и смотрел, как на улице начинала заметать мелкая крупа.

– Иваныч, к вечеру всё будет готово, беспроблемную зиму, по крайней мере, в одном отношении, я тебе обещаю. А вот по весне придётся кое-что переделать. На ребят особо не дави. Ты же русский человек, должен знать – на крестьянина чем сильнее жмёшь, тем он туже идёт. Понимаешь, о чём я?

– В чём там хоть дело-то?

– Иваныч, я тебя не понимаю – ты же управленец! Передал полномочия, выслушал доклад о перспективах. К вечеру получишь результат.

– Ладно. И то верно… А ты что, разбираешься? – вдруг глаза его заинтересованно вспыхнули.

– Поживёшь с моё в деревне – тоже разбираться будешь, – скромно улыбнулся я в ответ.

– Да уж. Похоже на то, – вздохнул он. – Спасибо. Сам не знаю, что нашло – руки опускаются, и всё. Старею, наверное.

– Не прибедняйся. Ты завтракал?

– Нет.

– Вот и отлично. Мне ружьё надо почистить. А ты давай по хозяйству. Ставь чайник. Мне зелёного, себе – что хочешь. Вон там, в шкафчике над мойкой, хлеб, чай и кофе, в холодильнике – ветчина, масло, сыр и всё такое. Я быстро управлюсь. Не стесняйся.

Оторвав пару полосок ветоши, я разобрал ружьё и занялся чисткой, попутно размышляя, до какого предела сегодня может дойти моё великодушие. Вспомнил, что после обеда собирался поехать в город, навестить одного человека. Но, похоже, отдав себя на откуп прямо с утра, придётся доводить начатое до конца.

– Мои к обеду обещали быть, – как бы в подтверждение моих опасений сказал Иваныч, заливая кипятком растворимый кофе в чашке. – Тебе чай как заваривать?

– Оставь, я сам. Уже почти закончил. – Я уложил набор в футляр. – В обед, говоришь?

– Угу.

Судя по всему, выбора у меня не было.

– Иваныч, у нас с тобой три пути: шахматы, бильярд или смотреть, как Санькины бойцы устраняют выявленные недостатки. Что выбираешь?

– Да в шахматы я как-то слабенько…

– Всё ясно. Значит, так: лёгкий завтрак, одна сигарета с кофе, другая с пивом для настроения – и за работу.

– За какую? – не понял он.

– Тянуть время, дорогой мой Виктор Иванович. Без ущерба для психики – это одна из самых трудных задач современного человека. Так что бильярд так бильярд.

– Ну, ты скажешь! – он немного повеселел. Всё было готово, и мы сели завтракать.

Наши истинные намерения обладают парочкой блестящих, я уверен, свойств. В отличие от намерений обыкновенных – когда мы что-то планируем, собираемся сделать или просто мечтаем. Истинное намерение никогда не имеет цели. И всё же тут же рождает план реализации. Странно, да? Но это только на первый взгляд. Мудрые люди говорят, что тайна эффективности состоит не в том, чтобы делать определённые вещи. А в том, чтобы не делать определённых вещей. Но для этого, согласитесь, тоже требуется план. Но не тот, что хотелось бы обсудить с собственным подсознанием или с соседом. У плана истинного намерения не существует отдельных пунктов – он монолитен. И всё же ясность бывает столь предельной, что может быть представлена алгоритмом. Время не играет роли. Опасности усомниться в плане нет, ведь он принимается как должное, не являясь альтернативой, но лишь выражением сущности, если не вещей вообще, то свойств твоей натуры наверняка. План – это безупречное стечение действий и обстоятельств. План – это когда ты замечаешь, что судьба подмигнула тебе. Смысл происходящих внутри плана вещей скрыт его тонкой организацией и даётся лишь в ощущениях, и ты просто двигаешься, ведомый их ароматами. Нельзя сказать, что ты являешься частью плана. Нельзя также сказать, что это твой план. Всегда не данное нам в словах нечто концентрируется в точке, создаёт и растворяется без следа, оставляя тебя и план, без сомнения, неразрывно связанными.

А пока мы играем партию за партией, Виктор Иванович пытается рассказывать о себе. В основном – это история географии его денег. История мании трудоголика. Сам Виктор Иванович всплывает на поверхность только при упоминании о дочери. И хотя я не обладаю непосредственным опытом отцовства, так как всегда жил один, сделав лишь пару раз исключения, впрочем, неудачные, – понять метания отца, ограничившего себя рождением единственного чада, могу. Поэтому Восток мне всегда был ближе – чем больше детей в семье, тем больше гарантия, что кто-то из них «выбьется в люди», удовлетворив тем самым все сокровенные чаяния родни. Такова, к сожалению, психология родителей: сделанная ставка должна сыграть. У кого – в адекватной благодарности за их любовь и заботу, у кого – в социальном статусе, росте благосостояния… У кого в чём. Здесь есть лишь одна заминка. Если ребёнок достаточно умён, то переигрывает родителей в этой игре. Значит, она умная. Кто? Дочь Виктора Ивановича, разумеется. Ах, вот оно что… Не сбивай! Да… Как уже сказал, я живу и предпочитаю жить один. Но я не говорил, что меня не привлекают женщины. Привлекают. Как это можно, чтоб не привлекали?! Существа с других планет привлекают нас, жаждущих познания двуножек, по определению.

Где-то в начале четвёртого через открытое мансардное окно мы услышали звук приминаемой покрышками щебёнки. На временно отсыпанную стоянку на участке Виктора Ивановича, рядом с его статусно-пузатым «Шевроле», припарковался голубой «Гольф», и из него вышли две женщины.

– Пойду встречу, – бросил Иваныч уже с лестницы.

– Давай. Сейчас спущусь. – Я закурил, подождал, пока он замаячит на улице, и не спеша двинулся следом.

Когда я подходил к машинам, Санькины бойцы уже торопливо семенили к дому, нагруженные кульками и сумками, вслед за ними двигалось всё семейство.

– Добрый день.

– Здравствуйте, – супруга вопросительно взглянула на Виктора Ивановича. Всё банально до тошноты. Кто-то, наверное, придумал измерять надменность и лукавство в градусах, отсюда и пошло выражение «обжечься».

– Добрый! – Девушка лет тридцати, крохотная, как фарфоровая статуэтка, смотрела прямо мне в глаза.

– Меня зовут Андрей, я ваш сосед, – представился я, махнув рукой в сторону своего дома.

– Любовь Петровна.

– Маргарита. Можно Рита, – протянутая рука, лёгкое соприкосновение пальцев.

– Виктор Иванович, наверное, ещё не успел вам сказать, – начал я, упреждая неловкие оправдания вечно виноватого главы семейства. – Тут по моей вине у вас в доме случилась небольшая авария, к вечеру обещали всё исправить. Ну а я – как провинившийся – приглашаю всех к себе. С собой можно ничего не брать. Обязуюсь накормить вас вкусным ужином. Кстати, совсем не буду возражать, если женщины мне немного помогут. А когда в вашем доме воцарится порядок, вы сможете избавиться от моего назойливого гостеприимства.

Маргарита внимательно смотрела на меня несколько секунд.

– По-моему, неплохая мысль! – Она глянула на небо, потом опять на меня. – Если не вдаваться в подробности. – И добавила, обращаясь к родителям: – Пойдёмте. По крайней мере, вечером на планете скучно будет не нам одним.

Виктор Иванович явно не успевал с реакцией, зато Любовь Петровна, вышколенная целой эпохой мохеровых беретиков, реагировала моментально:

– Нет. Всё это крайне неудобно, и вообще, мы хотели бы побыть…

– Мама! – Тембр этого голоса заставил меня усомниться, является ли всё происходящее результатом работы моего намерения, или из неизвестного пункта «В» навстречу мне вышел другой паровоз?

– Что?

– Мама. – Волны стали потише. – Нет ничего неудобного в том, что человек сам предлагает, чем бы он ни руководствовался. – (Браво!) – А что мы будем делать дома – все знают. Расползёмся по углам после ужина и станем мусолить ностальгические чувства пятнадцатилетней давности, да поможет мне бог! Извините. – Последнее – это уже ко мне. И извинялась она, конечно, не за резкость, а за столь непримиримую откровенность игры, которую все, кроме меня, принимали всерьёз. Настолько всерьёз, что в Викторе Ивановиче проснулся талант подыгрывать чужим намерениям.

– Ну ладно, Люб. Мы ж с Андрюхой друзья, всё нормально. Я и сам хотел вам предложить, думал, вот сейчас разгрузимся…

– А что дома-то, я не пойму?.. – остаточный эффект. Победа за сильнейшими.

– Лучше вам этого не знать, Любовь… э-э… Петровна, – я посмотрел на Риту.

План – великая вещь.

Она приехала недели через две. Одна. Иваныча дома не было – пропадал где-то уже три дня. Не думаю, чтобы она не знала этого.

Собак у меня нет. Ни дом, ни калитка никогда не запираются. Так что она просто вошла. Я был на втором этаже и пытался работать.

– Кто-нибудь встретит усталого путника?

– Конечно, – ответил я, не поднимая глаз от калькулятора, на котором подбивал сумму.

– Ждал?

– Разумеется.

– Что, даже сомнений не было?

– Не было.

– Да-а… – Рита поставила на пол небольшую сумку и подошла ближе к столу. – Ты всегда такой?

– Нет. Я гораздо хуже, – я поднял голову и посмотрел на неё. – Можешь ничего не говорить.

– А я и не собиралась ничего говорить.

Маленькая, хрупкая, бесстрашная. И напряжена, и расслаблена одновременно. Такими бывают только кошки. Я обошёл стол и встал у неё за спиной.

– Пальто?

Одежда скользнула на пол. Я и не пытался поймать. Когда бог создавал время, он создал его достаточно…

Не умей мы говорить, как, например, собаки, – всё могло бы быть иначе

 
Угасло сердце, тихо тлея,
Сквозь патину золы без сил.
Неправда – полюбить труднее,
Чем разлюбить, когда любил.[3]3
  Парафраз-антитеза на известную сентенцию Ларошфуко: «Легче полюбить, когда никого не любишь, чем разлюбить, уже полюбив».


[Закрыть]
 

– Что ты сделаешь, если тебе будет дана возможность переиграть жизнь, не утратив опыта теперешней?

– То же самое.

– Это упрямство или способ не потерять самоуважение?

– Способ не потерять самоуважение.

– Ты невыносим.

– Не для тебя.

– Ну, пофантазируй. Ради меня.

– Ради тебя – всё, что угодно.

– Да ну!

– Хочется верить.

– Скользкий противный тип.

– Противные и шершавые хуже.

– Словоблуд.

– Знаю.

– И всё же, пофантазируй.

– …

– Ну?!

– Дай подумать.

– Подумать?!

– Не язви. Я не такой шустрый, как ты.

– Не прибедняйся.

– Не прибедняюсь. Ладно. Думаю, всё-таки в событийном ряду принципиальных изменений не будет, разве что немного побольше романтики, пока молод. Я люблю жить и люблю жизнь, а вот в характере…

– В твоём характере?

– Нет. В характере этих событий. Понимаешь, если я вступаю в новую жизнь, не утратив опыта предыдущей, – мы получаем классическую картину посвящённого, владеющего опытом своих реинкарнаций. Со всеми вытекающими последствиями – планка возможного духовного роста, впрочем, как и соблазнов, вырастает на порядок.

– Посвящённого?

– Так принято называть подобные вещи. Это просто слово.

– Сильно.

– Гипотетически.

– Ты так и не ответил на вопрос.

– Тебе нужны подробности?

– Наверное.

– Женщина.

– ?..

– С какого края подступать-то? Это можно роман написать с большим продолжением.

– Ладно, я всё поняла. Ты крайне убедителен, как обычно.

– Сарказм неуместен. Не забывай, я мужчина – существо ленивое, хоть и продвинутое.

– Ого!

– А ты думала!

– Послушай, есть ли хоть одна вещь на свете, которая способна по-настоящему изменять этот мир, – без игр, дополнительных настроек, обманов и самообманов, без критериев и оценок?

– Да.

– Какая?

– Честность перед собой.

– А я думала…

– Ты думала, я скажу «любовь»?

– Да.

– На моих глазах это слово, а точнее, то, что за ним стоит, занюхали настолько, что… я не знаю уже, что там на самом деле должно за этим стоять.

– Просто мало кто в это верит.

– Вера – продажная девка страха.

– Ты, главное, никому не говори об этом, чтобы камнями не забросали.

– Они забросают что в этом случае, что в противоположном, если шлея под хвост попадёт. Это вообще из другой оперы.

– А я?

– Что?

– Из какой оперы?

– Не из оперы. Ты – не все. Это уже скорее мистерия.

– Я соскучилась.

– Взаимно…

– Ты просишь невозможного.

– Я просто хочу быть с человеком, которого люблю.

– Семейная жизнь быстро превращается в просроченный фарш. Кажется, ещё столько котлет можно наготовить… Да почему-то не хочется. Воспитанному человеку не будет никакой возможности это кушать!

– Это у тех, кто ошибся.

– В выборе партнёра?

– В выборе половинки.

– Старая песня. Боги разделили людей и перемешали, создав одну из величайших шизофрений на планете. Не забывай, мы лишь плесень в трещинах огромного утёса. Какое дело богам до нас? Просто всем хочется верить в идиллию взаимоотношений полов.

– Но ведь любая родившаяся идея обрекает мироздание на её исполнение – твои собственные слова.

– Не спорю, но не забывай, что мироздание может действовать избирательно. Оно может реализовать идею, но лишь для тебя.

– Разве этого не достаточно?

– Для тебя самой – достаточно. Но у твоей «половинки» может быть совсем другая идея.

– Какая?

– Или никакой.

– Не веришь в любовь?

– Это не вопрос веры – это вопрос опыта. Точнее, его отсутствия – я не умею любить. Я чувствую, что она есть где-то рядом, слабый ветерок от её крыльев, когда она пролетает неподалёку. Но мы не знакомы. Никакие слова не заменят одного вдоха – я знаю это. Но моё знание – опыт мертвеца. Видно, грехи той самой прошлой жизни испортили урожай для меня на этом поле.

– Я научу тебя.

– Здесь требуется не твоё желание меня научить, а моя способность к обучению, а она под вопросом. Твои чувства закрывают тебе глаза на риск. А он в том, что ты проклянёшь всё на свете, когда поймёшь, что взялась прокопать тоннель под Уральским хребтом детским совочком. За удачу можно биться, но рассчитывать на неё нельзя. А влюблённая женщина при всей своей авантюрности, романтичности и готовности свернуть горы остаётся женщиной: расчёт – неотъемлемое свойство её натуры. Играть в наивность – значит, обрекать себя на муки.

– Ты даже не дашь мне попытаться?

– Попытка – это действие, мотивируемое поражением. Я не узнаю тебя. Ты же умница. Откуда это дилетантство четырнадцатилетнего подростка? Зная меня, чувствуя, ты упорно пытаешься представлять меня кем-то другим, вписывающимся в твою легенду…

– Я просто люблю тебя…

– А я просто не знаю, что это такое!

– А хочешь знать?

– Да.

– Действительно?

– Да.

– Тогда произнеси вслух.

– Что?

– То, что ты хочешь привлечь в свою жизнь. Просто произнеси вслух.

– Я хочу познать любовь. Простую человеческую любовь, которая выжмет меня без остатка, и ничто во мне не сможет помешать этому.

– Ты правда хочешь этого?

– А ты думаешь, я оттачиваю стиль речи?

– Тогда возьми.

– Что?

– То, что ты пожелал. Оно уже здесь.

– «И ничто во мне не сможет помешать этому», понимаешь? Я сам или что-то во мне мешает принять дар любви. Я не могу, физически не могу. Не чувствую вибрации.

– Не ты ли говорил, что жить – это иногда просто следовать за эхом собственного крика?

– Я поступал так – и потерял последнюю надежду, сомнения превратились в уверенность, полёт оборвался, не начавшись. Ко мне приставили тень, и она следит за тем, чтобы мне было не слишком хорошо на этом свете.

– Ты перестал верить?

– Не я.

– ?..

– Не в вере дело. Воспринимающему мир прямо – в ней нет необходимости. В твоей жизни есть что-то или его нет. Нами всеми движет жажда познания, проникновения в неведомое. Я не могу стремиться к чему-то конкретному, но лишь идти по пути. Что встречу я завтра? Можно вопить буквально на всю планету, желая любви, – и не встретить её. А может быть, вчера я отвернулся на мгновение, чтобы взглянуть на красивый пейзаж, и она тихо прошелестела у меня за спиной… Что принесёт ветер с другого края поля: крики о помощи, песнь юной славянки или тихий шорох камыша?

– Красноречивый глупец!

– Вот ты уже злишься.

– Следуй лучше за собственным молчанием.

– Сарказм – это способ запрятать поглубже неуверенность в себе. Мне жаль тебя.

– Тебе жаль себя. Я ухожу.

– Как скажешь…