Текст книги "Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37"

На пятиминутке Мальцевой не было. Жёнушка мини-олигарха написала отказ от ребёнка. К ней прилетела мама с Украины. Кто теперь будет платить за блатную отдельную палату – непонятно. У мамы денег еле на билет хватило, если верить. Впрочем, чего тут не верить – по её прикиду видно, что денег не просто нет – их нет совсем. Это доложил дежурный врач. Никаких особых эксцессов. Сутки как сутки. Не считая, разумеется, ихтиоза арлекина. С которым Ельский возится, как с родным. Из научного, скорее всего, интереса. Было бы неплохо, чтобы ихтиоз умер не здесь, а в детской больнице. Впрочем, и тут никто не придерётся – уж слишком фатальная степень весьма редкой патологии.

– Никто не будет платить. Её муж – знакомый министра.

– Так он уже не её муж! – выкрикнул кто-то из задних рядов.

По залу прошёлся ропот хохоточков неодобрения, но Панин легко стукнул карандашиком по столу – и зал притих.

– Анастасия Евгеньевна, почему вашей заведующей нет на пятиминутке? – спросил Панин у отчитавшейся за дежурство Разовой. Которую хотели отправить домой «по ранению», но она ни в какую не захотела, а своей шишкой даже гордилась. Тем более что шишак уже реял в Инстаграме, где пользователь akuser-HA отчиталась об очередном врачебном подвиге. Теперь вот и с членовредительством. Akusher-HA доблестно вырывала беременную из рук мужа-узурпатора, который её колошматил прямо по пузу ногами. За что получила от мужа по голове. Разумеется, застала она эту картину на улице. «Полицейских, когда нужны – днём с огнём, сволочи!» И затем доставляла отбитую у мужа беременную в родильный дом на своей машине. Своей машины у Настеньки не было, но Инстаграму этого знать не положено. Лайков было меньше, чем под изображением с заявлением о бимануальном изнасиловании. «Что за люди?! – сердилась про себя Настя. – На героизм им наплевать и растереть. Им бы только бугогашеньки!» Впрочем, сделала очередные выводы и уже приготовилась настрочить в Фейсбук забавную историю, услышанную сегодня ночью от Поцелуевой. От своего лица, разумеется, настрочить.

От обращения Панина, сказанного как равной, Тыдыбыр вся распустилась от удовольствия, как бутон. В патологии её никто не замечал в упор! А тут сам Панин, великий и могучий начмед, её называет по имени-отчеству. Потому объяснять она стала подробно.

– Она всю ночь в отделении была. Занималась этой, которая родила ихтиоз арлекина. И утром была, я с ней столкнулась, я из ординаторской вышла, в кабинет только собралась постучать, чтобы на пятиминутку вместе идти, а Татьяна Георгиевна из кабинета выскочила и понеслась галопом в сторону служебного туалета.

– Галопом, точно? Не рысью? У вас же в отделении все нынче иппа… иппанутые! Или как это называется, когда в лошадях разбираются? – опять выкрикнули из заднего ряда. И на сей раз Панин отследил остряка. Это был, разумеется, заведующий гинекологией. Кто себе ещё тут может такое позволить? Хотя все знают, что Мальцева по субботам-воскресеньям с интерном забавляется то верхом, то на спине, сука!

– Ты со своими кобылами разберись, а Таньку – не трогай! – прошипел доцент Матвеев, ткнув заведующего гинекологией локтём в бок.

– Все по рабочим местам! – сказал Панин, и все зашумели, поднимаясь с мест, нетерпеливо дожидаясь, когда первым стремительно покинет конференц-зал начмед.

В дверях заведующего гинекологией нагнал Денисов.

– Ещё раз ляпнешь сальность – и это будет называться «мордобой», – спокойно и внятно сказал интерн, ласково улыбаясь заведующему гинекологией сверху вниз и поигрывая бицепсами.

– Ты в моё отделение носа не сунешь! – прошипел тот в ответ.

– Господин Денисов, у меня сейчас плановая операция. Обыкновенная экстирпация без придатков, ничего военного. Но я был бы вам премного обязан, если бы вы мне проассистировали! – ядовито-саркастично глядя на заведующего, громко обратился Матвеев.

Все, кто это слышал, замерли в немом восторге. Да, Матвеев – известная гнида. Да, Матвеев никогда и никого не щадит. Но Матвеев – спец и мужик! Ну что, твой ход, заведующий! Все немного притормозили, якобы переговариваясь о своём, и… И заведующий гинекологией просто стремительно покинул помещения, просто таки дымясь от злобы.

– Спасибо, Юрий Владимирович, – сказал интерн.

– Иди в оперблок, мойся. Мне протокол лень не только писать, но и диктовать. А ты парень умный и грамотный. Так что ничего личного, просто лень. Я вообще уйду после основного этапа. Мне в онкодиспансер надо подъехать. Закончишь сам.

Никого не насторожил «онкодиспансер» Матвеева. Да и почему он должен был насторожить? Матвеев частенько оперировал и в онкодиспансере.

А Татьяна Георгиевна действительно собиралась на пятиминутку. Уже за дверь вышла. Но… Понеслась в служебный туалет. Где её стошнило. Всё-таки как-то приличнее блевать в унитаз служебного туалета, а не загаживать собственный умывальник. Отдышавшись и умывшись, она вернулась в кабинет, достала из шкафа упаковку теста на беременность – у Маргоши коробки не все помещались в шкафах, и она попросила временно подержать иные не слишком подотчётные материальные ценности в кабинете у заведующей. И очень хорошо. Мальцева скорее бы поехала в аптеку, чем попросила бы тест на беременность у Марго. Разговоров потом не оберёшься.

И вот теперь она сидела на крышке унитаза и тупо взирала на результат. Точнее, на результаты. Трёх тестов. Ну, потому что надеялась, что первый результат – ложный. Второй – ну мало ли чего… Но на всех трёх новомодного дизайна тестиках ясно высвечивалось окошко с надписью «POS». Татьяна Георгиевна выбросила тесты в мусорную корзину. Но тут же выудила их оттуда и, завернув в бумажное полотенце, положила себе в карман. Надо выкинуть где-нибудь… На другом конце города, блин!

Мальцева, накинув синий халат для выхода, проследовала через приём на улицу. Села в свою машину, завела двигатель, закурила… Вынула из кармана свёрток «на выброс» и закинула его в бардачок. Докурила сигарету. Затушила её в пепельнице. Заглушила двигатель. Вышла из машины. И направилась прямиков через главный вход в кабинет профессора Денисенко.

– На месте? – кивнула она на профессорскую дверь, поприветствовав лаборантку «Людочку», пожилую Людмилу Николаевну.

– Да, только как обычно, не в настроении. Никого не пускать, всё такое…

– Понятно, – сказала Татьяна Георгиевна, толкая тяжелую дверь профессорского кабинета. – Елизавета Петровна, можно?

Лаборантка усмехнулась. Дверь за Мальцевой закрылась.

– Елизавета Петровна, – даже не поздоровавшись, начала Татьяна Георгиевна, – я прошу вас перевести интерна Денисова в другое отделение.

Профессор открыла было рот, чтобы… Наверное, чтобы поехидничать вдоволь. Чтобы прочитать мораль. Возможно, чтобы изобразить из себя подружку. Но произнесла только:

– Хорошо, Татьяна Георгиевна.

И произнесла она это нормальным человеческим голосом. Как она вообще ещё помнила, что он у неё есть, и пользоваться не разучилась?!

– Я могу его перевести даже на другую клиническую базу. Если хотите… – добавила она.

– Хочу. Но на другую базу – не надо. Больнице нужны не только блатные, но и грамотные врачи. Его начмед возьмёт в штат сразу после интернатуры. Просто удалите его из обсервации.

– Договорились.

Вот и весь разговор. Иногда профессор Елизавета Петровна была вполне себе человеком. Потому что это действительно был «весь разговор». Дальше профессорского кабинета эта просьба Мальцевой не вышла.

Не успела Татьяна Георгиевна вернуться к себе в кабинет, чтобы сесть и обмозговать сложившуюся… Сложившуюся что? Ситуацию? Если зиготу называть ситуацией, то… Надо бы уточнить срок. Нет, ну больше не от кого. Только от интерна. С Паниным было ещё в Питере, и после этого месячные приходили. В любом случае, чтобы она ни решила, но Денисова – вон. Не надо портить отличному парню жизнь. Ему нужна светлая девочка, пусть с тараканами. Пусть бешеная, психованная, но – молодая девочка. Такая, какой была сама Танька Мальцева много лет назад. Пока мы тут, в биокостюмах, блин, из плоти и крови – и время, и пространство для нас имеют значение. Прости, Саша, с тобой было очень хорошо. Ты мне очень помог. Особенно в годовщину смерти Матвея. И похоже, что именно тогда…

Звонок внутреннего телефона прервал внутренний монолог.

– Вас в приёме девчонка ждёт, – доложила Зинаида Тимофеевна. – Та, у которой мамаша с папашей те ещё, – изложила свои соображения санитарка.

Как ни странно, но Мальцева сразу поняла, о ком идёт речь. Только этого ей не хватало, о господи!

– Татьяна Георгиевна! – бросилась к ней шестнадцатилетняя девчонка, жертва группового изнасилования своей же компанией напившихся малолеток. Бросилась как к родной. – Они меня совсем достали. Уже весь двор знает. Они с родителей пацанов деньги требуют. Машину им поменять надо, и мамаша в Тунис хочет поехать, отдохнуть. И шубу себе купить! – И тихо добавила: – А меня теперь со свету сживают… И те, и эти.

– Идём ко мне в кабинет.

Вот что делать с этой Алёной? Послать? Всё равно что больного щенка пнуть.

– Они на меня в машине ещё орать начали. За всё про всё, и за ваши тряпки. Побирушкой обзывали. Проституткой. Зато она меня всё накормить пытается. Я есть вообще не хочу. За айфон меня проклинает. Кричит, что я деньгам цену не знаю. А эти… Мы же в одном дворе живём, в школе вместе учимся. Я домой не вернусь!

Здрасьте, приехали! И что?

– Алёна, – мягко начала Татьяна Георгиевна. – Я не знаю, чем тебе помочь.

– Но вы же сами дали мне свою визитку! – по щекам Алёны снова заструились слёзы. – А она орёт: «Сними тряпки этой докторши! Ты что, нищая? И свои почему оставила? Ты на них заработала?!» Татьяна Георгиевна, я к ним не вернусь. Куда угодно, только не к ним. Некуда – так я вены себе вскрою!

Так, ну всё. Надо звонить в опеку – и пусть разбираются, лечат… Эта девчонка, может, и несчастная, но уже интуитивная психоэмоциональная шантажистка ещё та!

– Кто тут себе вены вскроет? – в кабинет просунулся рыжий Родин.

– Не ваше дело! – буркнула Алёна.

– Я врач. Если кто-то невдалеке от меня собирается вскрыть себе вены, я должен стоять наготове со жгутом и дюжим санитаром. Татьяна Георгиевна, – обратился Родин к Мальцевой. – Я, собственно говоря, просто мимо проходил. Поздороваться. Это та Алёна, о родителях которой всё никак не может успокоиться наша доблестная Зинаида Тимофеевна?

– Да, – коротко ответила Мальцева. – И да, я ей сама дала свои координаты, и я сама же понятия не имею, как ей помочь.

– Здоровая деваха уже, Алёна! Шантажируешь чужих тётенек своими венами. Ай-яй-яй! Я тут сейчас к одному товарищу еду. Хочешь со мной?

– Куда ещё с вами?

– А к священнику.

– Делать больше нечего, к попам кататься. Все попы – гниды! – безапелляционно отрезала Алёна.

– Ну, у Татьяны Георгиевны ты всё равно болтаться не можешь. А со мной на джипе за город смотаешься – развеешься. Гнида так гнида. Просто весенним воздухом подышишь, раз уж школу филонишь и делать тебе нечего.

Мальцева с некоторым даже опасливым удивлением смотрела на Родина.

– Сергей Станиславович… Ей всего шестнадцать. Родители у неё… – Она замолчала.

– Да-да, всем известный педофил доктор Родин. Но Алёна для меня уже пристаркуватая. Ей же уже целых шестнадцать! Она уже хочет уйти из дому! Правда, понятия не имеет, куда и что делать. И единственный у неё друг теперь, получается, Татьяна Георгиевна Мальцева. Алёна, предлагаю тебе свою дружбу. И теперь у тебя будет аж двое друзей, которые понятия не имеют, что с тобой делать. Но я качусь за город встретиться со старым товарищем.

– Вы же говорили – к священнику?!

– А священник не может быть старым товарищем?

– Ладно, поехали! – таким тоном, как будто оказывает Родину огромное одолжение, согласилась Алёна Каростышко.

– Большое чёрное корыто у главного входа – моё, – Сергей Станиславович достал из кармана ключи и протянул незнакомой ему девчонке. – Пикнешь – двери и откроются. Иди, садись, жди. Через пять минут буду. Давай. Мне с Татьяной Георгиевной по рабочим делам надо переговорить! – И Родин вытолкал девочку за дверь.

– Спасибо, Сергей Станиславович! – выдохнула Татьяна Георгиевна. – Я совершенно не понимаю, что мне с ней делать и как теперь от неё избавиться. Детей у меня нет… Что мне её теперь, поганой метлой гнать? Ну, сегодня вы её прокатите, а завтра, не дай бог, снова припрётся? Тогда что, в милицию звонить?

– Не припрётся. Сейчас ей мой кореш мозги промоет. Я, помнится, вас с ним познакомить обещал, но всё как-то не складывается… Вы как в будущую субботу?

– Да пока вроде никак. Если в родильном доме никаких форс-мажоров.

Честно говоря, она как раз собиралась отсиживаться в следующую субботу в родильном доме. Потому что всё. Нельзя! Фу, Татьяна Георгиевна! Нельзя портить парню жизнь!

– Ну тогда записываю! Я, Засоскина, вы, мой поп-гнида, шашлык-машлык и прочий оупен-эйр. Оксанка обещает хорошую погоду наколдовать.

– Но вы… Вы осторожней с Алёной этой. Я её не знаю. Вы – так вообще первый раз видите.

– Ой, Татьяна Георгиевна! Перестаньте! – обезоруживающе улыбнулся Родин. – Я люблю девочек. В хорошем смысле слова! – тут же оговорился он. И сам рассмеялся. – Блин, что за вывернутый мир, а? Скоро уже даже слово «библиофил» будет опасно вслух произнести. У меня старшая дочь возраста этой Алёны. Ну и вообще, лучше довериться и ошибиться, чем вообще никогда и никому не доверять. В общем, я не боюсь шестнадцатилетних девочек. А мой старый товарищ вообще ничего и никого не боится. А уж как он умеет из депрессий вытягивать… Он на свои бабки центр помощи подросткам организовал. Всё лицензионно. Всё по профилю. Всё нынче под эгидой и так далее. Он же у меня по второму образованию психолог.

– А что, попам разрешают получать второе образование? Им разве, если семинарию окончил и в сан вступил, что-то можно?

– Ну, семинария – это у него третье образование. А первое, так сказать, образование у него, голубушка, эрвэвэдэкэу!

– Как?

– Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище имени того самого дяди Васи Маргелова.

– Да уж… Забавный образовательный набор.

– И не говорите, Татьяна Георгиевна, и не говорите! Все мы, в общем-то, прыгаем по жизни персонажами комедии дель арте, кто с парашютом, а кто и в клоунском колпаке. И как ни старайся стать чуть умнее, чуть изворотливее и ловчее, все мы совершаем глупости слишком часто. И слишком тяжело их потом исправлять. И самой популярной маской итальянского площадного театра по сей день остаётся Арлекин. Хм… Не слишком удачная шутка. Учитывая… – Родин помахал ручкой в сторону отделения. – Кстати, надо бы уточнить, кто эту патологию «ихтиозом арлекина» обозвал? Тот монах, что ещё в восемнадцатом веке детально описал? Или тот английский дерматолог, что исследовал? Интересно… Приятного вам дня, Татьяна Георгиевна. Вернусь – доложу, что с вашей девчонкой.

– Она не моя! – поспешила вставить Мальцева.

– Да все мы – ничьи. И никому нет ни до кого никакого дела. И всем есть дело до всех. Причём – одновременно! Таковы законы жанра!

– Какого ещё жанра, Сергей Станиславович? – устало выдохнула Татьяна Георгиевна.

– Того самого, госпожа Мальцева, того самого. Трагикомедии.

Кадр тридцать пятый
Что-то не так

Прошло две недели. Профессор Елизавета Петровна не сдала. В смысле – не сказала интерну Денисову, по чьей просьбе он «ротирован». По учебному плану! Потому что профессор распорядилась! Вопросы есть?! Нет? Топайте в гинекологию.

В гинекологию Александр Вячеславович «потопал» охотно. Он относился к тому самому типу мужчин, которых трудности лишь распаляют. Но распаляют не безумно. Не так, чтобы моментально впустую прогореть со свистом, изрыгнув сноп искр и никого не согрев. Разумеется, он регулярно заходил в родильный дом. И несколько раз даже ассистировал Татьяне Георгиевне на ургентных ночных операциях. Но она так умело сворачивала общение, пользуясь своим административным статусом, занятостью и постоянным присутствием персонала, что вроде как пока самым естественным образом получалось, что никак… не получалось. Мужчины в этом смысле куда здоровее женщин на голову. «Занята» – для мужчин означает вовсе не то же самое, что для женщин – «занят». Для женщины – это экзистенциальный ужас. Значит – не нужна. Нашёл другую. «Милая, ехали с Леной, попал в аварию, поломал руки-ноги, лежу в Склифе, сообщение тебе пишет медсестра, срочно приезжай!» – «Кто такая Лена?» И т. д. Это – женское. Если женщина говорит мужчине, что она занята, то он, скорее всего, именно так это и воспримет: занята. Особенно если она действительно занята, и достаточно часто у него на глазах. О том, что у Панина новая любовница – знали все. В том числе Денисов. Все, разумеется, сплетничали. Кто жалел Мальцеву, кто говорил: «Так ей и надо!» А Денисов был счастлив. Денисов знал, что некий Волков Иван Спиридонович уже давно отправлен в отставку, хотя и продолжает изредка позванивать. Александра Вячеславовича устраивало, как развивались события. Горизонт очистился от соперников. Женщина действительно занята, а что они уже две недели не выезжали за город – так сложились обстоятельства. Мужчины больше верят женщинам на слово, чем женщины – мужчинам. Мужчины меньше знают о женщинах, чем женщины – о мужчинах. Мальцевой не хотелось гнать его как-то грубо. Она боялась его обидеть. Само на нет сойдёт… У молодых всё быстро проходит. Наверное… Тут она снова вспоминала, сколько лет было Матвею, когда они встретились. Не говоря уже о том, сколько было Панину – с этим вообще, считай, детьми познакомились. Быстро прошло? Да. Кстати, да. Жизнь вообще быстро проходит.

В общем, любой знает, что когда трудно на что-то решиться – надо отложить дело в долгий ящик, и решится само. Или не решится. Ну, не решится – полезешь в долгий ящик, нашаришь искомое и будешь решать.

Вот и сейчас, как только Денисов возник на пороге её кабинета, буквально вслед за ним внеслась Маргарита Андреевна и, едва кивнув Александру Вячеславовичу, с возмущением протараторила в Мальцеву:

– Баба поступила. Из ЦРБ!

– Знаю. Тыдыбыр принимает. На первый этаж.

– Ты видела эту бабу?!

– На обходе увижу. Что-то срочное?

– Ничего срочного. Только у неё рука – в шине из картона.

– Из картона? Так она вроде же не в родах? Почему её тогда «Скорая» не в главный корпус, не в травматологию повезла?

– «Скорая» её из травматологии и доставила. Из травматологии ЦРБ.

– «Скорая» ещё не уехала? – уточнила Татьяна Георгиевна, поднимаясь и выходя из кабинета.

Вот и хорошо. Вот, дорогой Денисов, как бы ты мне ни нравился, а топай по своим делам. У меня тут – видишь? – своих по горло.

В приёмном покое на стульчике сидела молоденькая тощая девчонка. На вид – моложе той шестнадцатилетней Алёны Каростышко. И действительно – на руке у неё была шина из картона, подвязанная обрывком грязного бинта. У тощей девчонки был приличный живот, недель эдак на тридцать восемь-тридцать девять. Ну, тогда понятно, что травма отказывается её госпитализировать. Но не лечить же! Гипс они наложить обязаны!

Анастасия Евгеньева Разова разговаривала со словоохотливым врачом «Скорой» с уездной подстанции.

– Вот, Татьяна Георгиевна! Объясняю доктору, что мы её в таком состоянии не можем госпитализировать. Тут сперва травматологи нужны.

– Да ну что вы тут формализмом страдаете?! – громко, но добродушно возмутился врач «Скорой». – Забирайте её и вызывайте травматолога на себя! У вас ему – по подвалу перейти! А у нас в ЦРБ… – Врач «Скорой» только махнул рукой. – У нас даже рентген нельзя сделать!

– Рентген-то почему нельзя? Свинцового фартука нет?

– Ренгеновского аппарата нет!

И словоохотливый доктор рассказал, что дела у них в центральной районной больнице действительно плохи. И не только в отделении травматологии, куда забыли поставить гипс. Даже гипс. Вообще всё забыли поставить. А рентгеновский аппарат уже полгода как поломался. Его сперва собирались заменить. Потому что он ещё при Царе Горохе старым был. Но бюджетных средств не нашлось. Аппарат решили чинить. Вызванный из Москвы сервисный инженер пришёл в ужас. В основном из-за того, что данная модель рентгеновского аппарат была известна ему только из курса истории медицинской инженерии. И чем, и как его «починять» – он понятия не имел. А поскольку рентген-аппарата не было, то и гипс в отделение перестали закупать. Ну, кому нужен гипс, если нет рентгеновского аппарата? Нет ножек – нет печенья. Но отделение не закрыли. При нём же – травмпункт! Вот беременная, таская воду из колодца, на весеннем льду поскользнулась – и ага! А что в самом травмпункте, что в отделении из медикаментов и оборудования – пенсионер и начинающий сидят в давно условно белых халатах, в «очко» режутся. Шанс прикидывают. На то, как скоро о них вспомнят. Чтобы закрыть. Слухи-то уже давно ходят. Зарплату – такую, что не то что вслух сказать, а даже подумать эту цифру смешно – уже давно не платят. Не самое дальнее Подмосковье, кстати. Но в Москве висят плакаты про необходимость постройки новых клиник, инновационных центров и университетских городков. А в каких-то семидесяти километрах от последнего плаката у травматологов в углу – порезанные коробки из продуктовой придорожной лавки стоят. Придорожная лавка – спонсор и благотворитель уездного травмпункта и отделения траматологии ЦРБ, существующих уже только на бумаге. Да и там существовать они будут уже недолго.

– А зачем вы воду из колодца носили? – удивлённо уточнила Анастасия Евгеньевна у тощенькой девочки. – Вам отключили за неуплату?

Тут врач «Скорой» расхохотался.

– Им её и не включали никогда. Вы что, никогда в русской деревне не бывали?

– Бывала… Ну, проездом, – застеснялась Настенька.

– В общем, так, – завершил доктор свой рассказ, – шину из картона ещё можно сделать. А вот рентген-аппарат из картона не соберёшь. А бензина нам её мужик налил. Он в гараже работает – достал. Мы её к вам и привезли, вы сегодня по нашей части области дежурные.

– Ладно, давайте ваши бумажки, подпишу!

Ей стало жалко эту несчастную бабу – всё-таки глаз у Маргариты Андреевны был намётан – далеко не девочка, просто очень тощая, сухая. Тридцать три. Беременность седьмая. Роды третьи.

– Седьмая?! – воскликнула Тыдыбыр. – Что же вы не предохраняетесь?!

– Они предохраняются, – загоготал врач «Скорой». – В бане шкафы двигают под стаканом самогона.

– Что-то… Что-то не так! – растерянно-искренне пробормотала Настенька Разова, дитя века высокотехнологичных гаджетов, бывавшая в русской деревне «проездом».

Тут уже и Марго засмеялась. И Мальцева еле улыбку сдержала. И даже бабёнка прыснула – скорее за компанию. Хотя над чем смеяться-то, когда плакать надо? Плакать, впрочем, всё равно не конструктивно.

И в этот же день чэпэ случилось и у них, в хорошо обеспеченной, не самой плохой московской больнице. На столе у одного из асов современной хирургии, у человека с мировым именем, стоявшего у истоков отечественной трансплантологии, на столе умер пациент. Молодой парень двадцати семи лет. Ровесник Настеньки Разовой. Умер во время операции трансплантации сердца. Умер из-за… шовного материала. Светило зашивало аорту. Счёт, как и всегда, шёл на секунды. И руки в эти секунды отечественное светило никогда не подводили. И вдруг у него в этих самых золотейших руках порвалась нить. Обложенная матами операционная сестра подала другую. Порвалась и эта. Срочно подняли всех в ружьё, но пока врачи рылись в личных запасах в поисках более качественного материала, парень умер. Светило рычало, как раненый вепрь. Светило подняло на ноги всех и вся. Светило выяснило, что нити, которые подвели в операционной, были куплены по самой низкой цене по тендеру, в полном соответствии с нынешними законами, подзаконными актами и министерскими приказами. Поставщик предложил низкую цену – и привет. Сэкономили. Поставщику по барабану, лишь бы купили. А чиновники от медицины, желающие и бюджет попилить, и функционирование больниц при этом как-то обеспечить, не учли массу требований к шовному материалу, используемому при операциях на открытом сердце и в трансплантологии. Например: хирургические нити должны быть одной толщины с иглами. Если нить тоньше – кровь из аорты начинает выходить под давлением. Именно «выходить», а не «сочиться». Это же аорта, мать-мать-мать! «В стране полным ходом идёт реформа здравоохранения!» – саркастически заявило светило на немедленно собранной им пресс-конференции. Фигурой он был видной, и СМИ сам себе обеспечил. «И в результате проводимых в отечественной медицине реформ жизнь человека стала в буквальном смысле висеть на нити. На некачественной, несоответствующей требованиям и стандартам нити. В то время как в кабинете министра здравоохранения стоит мебель, стоимостью с орбитальную станцию. Я приношу мои соболезнования семье умершего на столе мальчика, я скорблю вместе с ними. Простите меня, что я не взял с собой ампулу своего собственного материала. Я – старый мудак!» – завершил свою речь академик. В вышедших теле-, радио и газетных интервью было, конечно же, вот так: «“Я приношу мои соболезнования семье умершего” – такими словами завершил свою речь академик». Ну и яростные маты-перематы порезали, и сарказм обчикрыжили. Цензуры у нас, как известно, нет. И это правда. Нет у иной чиновничьей братии внутреннего цензора. Бесконтрольны их деяния.

В больничке все ходили прихлопнутые. Начиная с главного врача. Которого светило чуть не поколотило. Хотя и понимало, что главный врач тут тоже всего лишь жертва. Но академик-то обещал матери парня, что всё будет хорошо. Раз уж нашли донорское сердце. Но… «Так ведь и донорское сердце к хуям пропало!» – орал академик в кабинете у главного, и эхо разносилось, казалось, не только по холлу главного корпуса, не только по всей больничке, но и грохотало над всей Москвой, над городами и весями, где шины накладывают из картона, а предохраняются абортами. Жаль, что только казалось…

Что-то явно было не так.

То немногое, что оставалось «таким» и нравилось Татьяне Георгиевне – её собственная беременность (доставлявшая ей кучу хлопот и ненужных лишних мыслей, но приятная ей как состояние, хотя она уговаривала себя, что ещё ничего окончательно не решено); и православный священник, оказавшийся агностиком, с которым она неожиданно сдружилась. Как можно не сдружиться со священником-агностиком? А со священником, который ходит в ботинках швейцарских лесорубов, размахивая дымящей сигаретой, рассуждает о том, что «Марсельезу»-то спёрли из оперы оболганного Сальери, а девчонку Алёну пристрастил к парашютному спорту?

– Понимаешь, она типичный ярко выраженный истерик. Такая же, как её мамаша, – говорил он Татьяне Георгиевне, с которой они моментально-обоюдно перешли на «ты» в тот самый «шашлычный оупенэйр». – Потенциал превратиться в функциональную единицу войскового подразделения «мохеровые береты» у неё огромен. Потому ей просто надо сбрасывать «дурную химию». Адреналин. И тогда будет шанс. А сил на срач с самыми обыкновенными для большинства населения планеты родителями оставаться вовсе не будет. Как бы и что бы ни неслось про «нашу страну», и насколько бы на самом деле справедливыми утверждения про социальную несправедливость ни являлись, проблема «сварливых нянек» – она общепланетарная. Те, кто должны бы любить нас как друзья, чаще всего просто кормят, одевают и в меру своих интеллектуальных и душевных возможностей воспитывают нас. А интеллектуальные и тем более душевные возможности не у всех, знаешь ли… Ну, ты знаешь! – рассмеялся он. – Ты беременная, – резко и без переходов огорошил он Мальцеву. Интонация была утвердительной.

– С чего ты взял?! – удивилась она, затушив сигарету в пепельнице, брендированной символикой ВДВ.

Они сидели не на таком уж далёком Юго-Западе Московской области, в уютном небольшом домике священника, расположенного на подворье захудалой сельской церквушки. Во дворе Родин, Поцелуева, дочь Поцелуевой и одна из дочерей Родина гоняли по весенней жиже в футбол.

– Серый, скотина, меня персонажем сделал. Хорошо я хоть телевизор не смотрю, – сказал священник, глядя в окно.

– Андрей, с чего ты взял, что я беременная? Я же курю!

– Я тоже, – усмехнулся священник. – Я ещё и в бога не верю, кстати. Как в антропоморфную сущность. И в Иисуса нашего Христа не верю… Нет, я уверен, что среди множества распятых на крестах действительно был малахольный харизматик, которому, как и множеству других малахольных харизматиков, в тряпки рвало душу и сердце от того, что всё многое и многое явно не так. Он был неплохим оратором и, скорее всего, обладал даром внушения. Лидер. И существующая на тот момент общественно-политическая ситуация…

– Андрей!

– Да пальцем в небо ткнул! – рассмеялся он.

Мальцева смотрела на него в упор, не давая свести всё к шутке.

– По лицам умею читать.

– Да ты меня первый раз в жизни видишь!

– Ну и что? Если я умею читать, то книга, которую я вижу первый раз в жизни, вполне мне по зубам. Ты – беременная. У женщины появляется особенный свет в глазах, когда она в положении.

– Лихорадочный гормональный блеск.

– Можно и так назвать.

– Именно так он и называется. Но! Может быть, я на кокаине сижу. Или не спала трое суток.

– И не пошла гонять в футбол, и мы с тобой болтаем, пока остальные резвятся в грязи.

– Не люблю резвиться в грязи.

– И то, что ты так долго настаиваешь на обратном, хотя будь ты не беременная, ты бы сказала: «Пфуй! О боже, нет!» – и мы бы с тобой уже давно болтали о чём-то другом.

– Тебя дешёвым психологическим разводкам на факультете психологии обучили или в духовной семинарии?

– В глянцевом журнале прочитал. Хочешь вина?

– Давай.

Они болтали до самого вечера, пока Родин, Поцелуева и девчонки гоняли в лес за подснежниками, готовили шашлык, накрывали на стол и создавали прочий фоновый уютный бытийный шум. Но Татьяне Георгиевне так и не удалось вытрусить из этого не слишком похожего на священника… священника его анамнез. Зато свой она вывалила на него от и до.

– Оставлять мне беременность или нет?

– Уверен, ты знаешь ответ. Хотя обыкновенно таким тугодумкам, как ты, подсказывают.

– Кто подсказывает? Бог? Ты же в него не веришь!

– Конь в пальто! Всё подсказывает. И ничего – тоже подсказывает.

– Андрей, ты бредишь!

– Да я вообще больной на голову! – рассмеялся священник. – Я совершил столько сверхдальних затяжных, что здоровым на голову я остаться просто не мог! Пошли есть, не то друзья на нас уже косо смотрят. Подозревают, что у нас назревает роман, – подмигнул он Татьяне Георгиевне.

– Тебе ж нельзя! – рассмеялась она.

– Я не католический священник!

– Охальник! – шутливо отфутболила Мальцева.