Текст книги "Умру вместе с тобой"

Глава 25
Изи

Женщина с дредами лежала у колес, словно и она в последнем усилии, в агонии пыталась уползти, спрятаться, забиться под машину.

То, что перед ними Изи Фрияпонг, которую они так никогда и не увидели живой, Катя поняла сразу. Яркая, как тропическая бабочка… Так об Изи сказала Хохловская. И правда, одежды на Изи Фрияпонг – короткий пуховичок, длинный свитер и слаксы – были яркие: кислотно-розовые, фиолетовые, желтые.

Но в остальном…

У нее была раздроблена челюсть, и белые зубы дико щерились в кровавом месиве, делая ее лицо ужасным, словно разбитая ритуальная маска.

Катя замотала рот шарфом. Судя по трупному запаху и признакам разложения, Изи Фрияпонг убили несколько дней назад.

Мещерский забрал из трясущихся рук Кати мобильный, сам позвонил Миронову, и тот приехал из другого садового кооператива через четверть часа. Уже смеркалось, когда они начали осторожно, стараясь ничего не трогать, осматривать это место в лесу. Миронов включил карманный фонарь, осветил машину. Кроме бокового, у нее было выбито и лобовое стекло. Он сунулся в салон.

– Там кровь на приборной доске и на сиденье, – объявил он, – а машина стоит к лесу задом, к дому передом. Она выезжала с участка, даже не успела развернуться.

Они пошли к дому, к воротам, держась полоски дерна. Миронов светил под ноги. У самых ворот увидели осколки стекол. Миронов потрогал створки.

– Ворота открыты, хотя вот проем для замка. Но его в воротах нет. Она откуда-то приехала, открыла ворота, села в машину, чтобы въехать, и тут на нее произошло нападение. Вот следы от колес. Тут участок влажной грязи. – Миронов сосредоточенно смотрел на пятачок рядом с квадратом новой щебенки. – И кроме следов машины, никаких других следов. А они должны были быть, если бы убийца подбежал к машине, выбил стекло сбоку и нанес ей удар.

Они снова по лесной дороге вернулись назад, к машине Изи. Миронов наклонился над трупом.

– У нее черепная травма. Смотрите, на лбу около волос – кожа рассечена. Какой же силы второй удар!

– Тут тоже грязь, но следов вокруг машины нет, – заметил Мещерский, оглядывая темную стену леса, казалось, придвинувшуюся к ним почти вплотную.

– Вот следы… нет, это ее. У нее ботильоны на ногах. – Миронов выпрямился. – След каблука. Размер следа маленький, как у нее. Размер тридцать пятый примерно. Она с такой ужасной травмой лица выскочила из машины, возможно, попыталась бежать, и тут убийца ударил ее снова, однако… да, следов его нет. А опять же, должны быть, если он ее бил по голове, он же приблизился к ней вплотную для этого. Как же иначе?

– Чем же ее так били?

– Что-то тяжелое. Дубинка? Бита?

– А это что тогда?

Мещерский указал на участок земли возле левого крыла машины.

И Катя в желтом пятне фонаря, направленного туда Мироновым, увидела на черной земле длинный узкий след. Словно змея проползла… Часть его была как-то смазана, словно его пытались стереть или протащили что-то.

Миронов снова сунулся в салон машины. Это была «Вольво». Торговец в магазине не солгал им насчет солидности иномарки, на которой ездила Изи Фрияпонг.

– Ключи в замке зажигания. Да, точно, она пыталась покинуть машину. Убежать в лес.

Миронов снова наклонился к Изи и осторожно обыскал карманы пуховика. Достал ключницу с ключами.

– Наверное, это от дома.

– А где ее сумка? – через силу… через тошноту спросила Катя.

– На полу у пассажирского сиденья. Свалилась. – Миронов достал из салона сумку.

Prada… Как и у Хохловской…

Катя с трудом заставила себя глядеть на тело. На шее мертвой – золотые медальоны. Катя наклонилась, чтобы лучше их рассмотреть. На толстых золотых цепочках – медальон в виде знака луны, один в виде куриной лапы и третий – черный клык, оправленный в золото.

Миронов тем временем открыл сумку, достал права и паспорт.

– Теперь мы точно знаем, что перед нами Изи Фрияпонг, – произнес он тихо. – Документы на ее имя. И фото… только она так изуродована…

– Ее что-то сильно напугало, – сказала Катя вдруг – она и сама этого от себя не ожидала. – Я знаю… чувствую, она была вне себя от страха… Смотрите, как машина стоит – она даже не пыталась развернуться, чтобы ехать нормально. Она просто удирала в панике – ехала вот так задом. Но ее все равно догнали. Но если убийца бежал за машиной и подбежал к ней, ударил, где же его следы?

Они ей не ответили. Но Катю в этот раз такое молчание не устраивало.

– Где следы? – повторила она, повышая голос. – Сережа, почему ты мне не отвечаешь? Где следы, которые должны быть тут везде, на этой грязи?

– Катя, пойди, сядь в мою машину. Тебе надо успокоиться, – тихо ответил Мещерский. – Давай я тебя провожу, побудешь там пока.

– Не трогай меня. Не обращайся со мной как с больной, ненормальной!

Катя оттолкнула его.

– Владимир, вызывайте своих коллег, – обратился Мещерский к Миронову, который тоже выглядел каким-то заторможенным.

– Да… сейчас… я позвоню в Дмитров, в УВД. – Миронов все смотрел на Изи. – Только давайте сначала сами осмотрим ее дом.

Глава 26
Дерево макоре

Золотой Берег. Западная Африка

Май. 1932 г.

В последний день мая доктор Владимир Унковский снова посетил лесозаготовки и привез вместе с медикаментами почту. А также Изи.

О медсестре и помощнице Унковского давно ходили сплетни, и они подтвердились. Двадцатипятилетняя Изи была на шестом месяце беременности. Сергей Мещерский смотрел на нее и улыбался, подшучивая над старшим коллегой. Тот лишь крякал в ответ смущенно, поправлял пенсне на носу и сразу переводил разговор на другую тему.

Изи была веселой девушкой, пухленькой, крепко сбитой, шустрой и шла по жизни легко, с высоко поднятой головой, украшенной перевитыми, как змейки, и уложенными на голове косичками. Однако сейчас Изи была сама строгость и деловитость – в просторном накрахмаленном белом платье медсестры, в сияющей белизной сестринской косынке, босая и проворная, она помогала доктору Унковскому в смотровой палатке. А помощь требовалась, потому что это был «день очков» – когда Унковский, воскрешая петербургские воспоминания о своей первой специальности офтальмолога, проверял зрение у пациентов, стекавшихся к полевому госпиталю со всех окрестных деревень. Из-за неграмотности местных обычные таблицы с буквами алфавита он не использовал, а показывал пациентам картинки с разными животными – крупные, мелкие, микроскопические. И пациенты узнавали льва и слона, гиену и бегемота, щурились и просили «выписать очки» под одобрительный гул очереди в смотровую палатку, ибо «очки» считались здесь, на Золотом Берегу, вещью почти мистической по своей силе, престижной и страшно дорогой. За оправу со стеклами отдавали двух куриц! А это не шутка.

Очередь за очками не рассеялась, даже когда с небес хлынул сильный тропический ливень, сразу остановивший все работы на лесозаготовке. Рабочие вернулись в шалаши на просеке. Стихли стук топоров и визг пил. За последние полторы недели в окрестностях полевого госпиталя все очень изменилось. Рабочие, заново нанятые Бенни Фитцроем в деревне, взялись за работу с удвоенной силой. Просека уходила уже далеко в джунгли. Вокруг госпиталя тоже практически все расчистили. Даже опушка, на которой они нашли Вилли Сибрука, уже стала местом сплошной вырубки. И там тарахтел пригнанный с плантаций трактор, к которому привязывали волокуши из сучьев и валежника.

В окрестностях госпиталя рабочие обнаружили несколько больших деревьев с очень ценной древесиной. Их осмотрели и пометили к вырубке, прикидывая, сколько на этих лесных красавцах можно заработать. Все вокруг превращалось в пустыню с пнями и штабелями дров. Древний дождевой лес умирал.

Сергей Мещерский сидел в палатке и разбирал почту. Среди газет, привезенных Унковским из Аккры, оказалось письмо от матери. Вера Николаевна нечасто писала сыну, но на этот раз ответила очень быстро. И Мещерский был рад этому. Он сидел за походной конторкой, уставленной склянками и пузырьками с лекарствами, читал письмо.

В палатку, спасаясь от ливня, зашел Бенни Фитцрой. Увидел ворох газет на конторке, письмо в руках Мещерского. Прислонился спиной к столбу, поддерживающему палатку, положив руки на пояс с патронташем.

– Хорошие новости? – спросил он.

– Да, ответ получил от матери. – Мещерский не оглядывался, но знал, куда устремлен взгляд Бенни – фотография стояла на прежнем месте. – Она и про тебя пишет. Вот… «Очень рада, что у тебя такой замечательный товарищ – этот отважный и великодушный молодой человек. Только очень прошу вас обоих быть осторожными и не рисковать, подвергая свою жизнь опасности. И если твой друг Бенни всегда так рискует собой, твоя обязанность, Сережа, удерживать его и всегда помнить, что я беспокоюсь о вас с ним». Это я описал ей ту ночь, когда мы нашли Сибрука и ты стоял под градом стрел и не стал стрелять в ответ, а уладил все миром с этим лесным племенем.

– Прочти… переведи еще раз. Хочу еще раз услышать.

– Бенни. – Мещерский повернулся к нему. – Это не я – детка. Это ты как ребенок.

– Ладно. Пусть. Только прочти еще раз. Пожалуйста.

Мещерский прочел.

– Богиня, – сказал Бенни Фитцрой. – Все. Я пропал.

– Ты ее совсем не знаешь.

– Не важно. Я знаю тебя. Она лучше.

– Так не бывает. Это только в книжках, в кинематографе такая сумасшедшая страсть. Наш писатель Достоевский описал, как герой влюбляется в женщину, взглянув на ее портрет. Но он назвал свой роман «Идиот».

– Ладно. Ну, скажи еще раз, что я сумасшедший англичанин.

– Это все потому, что мы отрезаны здесь, в лесу, от цивилизации, – назидательно изрек Мещерский. – Я тебе как врач это говорю. Ты все это время ведешь себя как джентльмен с местными женщинами. Не как другие в Аккре, кто имеет чуть ли не гаремы. Вон и Унковский туда же со своей юной Изи. А ты никогда не позволял себе такого с местными. И я тебя уважаю за это. Но как врач, я должен сказать, что долгое воздержание… оно… Ты здоровый молодой мужчина. Сильный мужчина. Если постоянно давить в себе свою природу, это приводит к таким горячечным фантазиям… несбыточным грезам.

– Даже не стану тебе на это отвечать. А насчет несбыточных грез – ты меня плохо знаешь, детка.

Мещерский выпрямился на стуле. Желание уколоть, уязвить Бенни Фитцроя росло в нем.

– В каком именно госпитале она сейчас? – спросил Бенни после паузы.

Мещерский протянул ему конверт.

– Лахор. – Бенни глянул на штемпель и обратный адрес. – Радж. Британская Индия.

– Ваша английская колония – это ты хочешь сказать. Она довольна госпиталем. Только работы очень много. Она переводит все документы с английского для штаб-квартиры Красного Креста в Женеве. Там, в Лахоре, кстати… я в газетах прочел – сейчас этот ваш прославленный герой… Лоуренс Аравийский. Не нужен стал герой, сплавили его туда, в тропическую глушь. Пишут в прессе, что он закончил свой перевод «Одиссеи» и сейчас инспектирует там какие-то захудалые казармы.

– А что с этим Лоуренсом?

– Ничего. Так.

– Нет, говори.

– Они встречались. На Евфрате. Правда, это было давно. – Мещерский выдал за правду то, что было лишь миражом пустыни.

– Убью, – сказал Бенни холодно и спокойно. – Эта женщина моя.

– Угу. Как же. А он тебе ее не уступит.

– Убью. – Бенни шарахнул по столбу кулаком. – Слушай… здесь работы осталось на полмесяца. Из Аккры – пароход до Кейптауна.

– И что?

– К черту мой Кейптаун. У нас же целый отпуск! Из Кейптауна пароходом до Карачи. А там поездом до Лахора.

– Бенни, у тебя опять температура.

– Я хочу ее увидеть.

– Прекрати это.

– Я должен ее увидеть!

– Бенни, речь идет о моей матери!

– Она станет моей женой.

– Бенни… о, черт… я знаю, ты это нарочно! Ты меня просто дразнишь!

– Что ты сказал?

– Что слышал! Ты меня дразнишь! Изводишь! Это все нарочно, чтобы я…

– Значит, ты не веришь мне, что я ее люблю?

– Нет!

– Ты мне не веришь? Ты считаешь, что я могу вот так проявлять неуважение к женщине, которую я боготворю?

– Ты просто бредишь и дразнишь меня!

Бенни медленно достал из кобуры свой «уэбли-скотт». На этот раз Мещерский видел, как он сделал это. «Переломил», проверяя патроны.

– У меня нет иного способа доказать, что я честен перед ней. И честен с тобой.

И в следующий миг он вскинул руку и приставил револьвер к виску. Все дальнейшее произошло одновременно. Мещерский вскочил, едва не опрокинув и конторку и столик раскладной, с которого пялилась на них Черная голова, о которой они все забыли среди забот, работы, странствий и страсти, что обрушилась на них, как ливень на лес. Черная голова наблюдала, ощерив свой зубастый рот, и, казалось, искренне забавлялась…

Бенни нажал на курок.

– Нет! – закричал Мещерский.

Щелчок. Револьвер дал осечку. Бенни вновь потянул за курок и…

– Я верю тебе!

Лицо Бенни было спокойным. На нем застыла холодная решимость. Мещерский подумал, что он никогда не видел своего друга таким.

– Опусти пистолет! Я тебе верю!

– Ты ей напишешь, что через полтора месяца мы приедем в Лахор?

– Да. Напишу.

– И ты представишь меня ей?

– Да. Представлю. Только отдай мне сейчас пистолет.

Бени Фитцрой опустил руку и протянул ему револьвер рукояткой. Мещерский взял его и… не знал, куда деть. Положил на столик рядом с Черной головой.

– Со мной никогда такого не было, – произнес Бенни. – Я сам не знаю, что это. И как это случилось. Одно я знаю – эта женщина предназначена мне судьбой.

Мещерский молчал. Они словно плавали в тишине, как в воде. Ливень прекратился, и небо, видное за распахнутым пологом палатки, очистилось от туч. А потом в лесу снова завизжали пилы, застучали топоры дровосеков.

– Я все сделаю для ее счастья. – Бенни был очень серьезен. – Там, в Индии, можно найти хорошую работу, даже лучше, чем здесь. Я посвящу себя ей. Она ни в чем не будет нуждаться. Конечно, мне нечем удивить вас… раз вы были так богаты там, в России… Но я постараюсь. Сдохну, а сделаю. И ты увидишь…

– Увижу.

Мещерский представил себе их вместе. Ее и его. Может, конечно, не на второй день, но он ее добьется. Завоюет. Потому что невозможно устоять перед ним. Перед ним – таким, какой он сейчас. Как можно не влюбиться в Бенни Фитцроя?

– Бенни, а как же я?

Бенни смотрел на него. А он…

И в этот миг тень пронеслась мимо палатки.

Топот ног.

Мимо их палатки что есть духу мчался рабочий.

И еще один.

А за ним другой.

Они неслись прочь, словно какая-то сила гналась за ними. И ужас был написан на их лицах. Но никто, никто не кричал. Никто не издавал ни звука.

Бенни выскочил наружу. Мещерский за ним. Они ничего не понимали. На них бежала уже целая толпа – не со стороны просеки, а с поляны, где пометили к вырубке деревья с ценной древесиной. Люди бежали, побросав топоры. Мещерский пытался кого-то удержать, чтобы спросить: – Что происходит? Его отшвырнули в сторону. Едва с ног не сбили.

Никто ничего не объяснял. Все просто убегали. И это было страшно… Мещерский подумал – стряслась какая-то ужасная катастрофа. И это произошло только что – вот сейчас, пока они там, в палатке разыгрывали свою трагикомедию, спорили, выясняли отношения, чуть ли не стрелялись в припадке благородства…

А тем временем что-то произошло.

Нечто такое, что у всех этих в панике бегущих людей даже нет слов, чтобы это описать.

Бенни ринулся навстречу бегущим. Мещерский за ним.

Они добежали до поляны и увидели жалкую кучку рабочих, сгрудившихся у ее края. А в центре поляны возвышалось над лесом и вырубкой гигантское дерево макоре – африканская черешня. Ее мощные корни взрывали землю, а толстый ствол уходил в высь, и крона походила на купол.

Дерево было столь величественно и прекрасно, что при виде его захватывало дух. Оно царствовало здесь сотни лет, пока на его могучем узловатом стволе не появились зарубки от железных топоров. Однако сейчас все зарубки были аккуратно замотаны широкими полосами, свитыми из сухой травы и сухих лиан, словно грязно-желтыми бинтами. Эти бинты походили на погребальные пелены и обвивали ствол на высоте человеческого роста. От дождя они намокли и источали какой-то гнилостный и одновременно терпкий запах.

А на нижнем суку дерева макоре – довольно высоко над землей – висел человек, вздернутый, как на дыбе, за связанные за спиной руки. Импровизированная веревка была свита из крепких толстых лиан. А ноги его опутала те же погребальная пелена из сухой травы. Человек был голый, его темная кожа блестела от дождевых капель, что уже высыхали под солнцем. Это был один из рабочих. Мещерский узнал его – он сам лечил его от дизентерии всего три недели назад.

Рот и нижнюю челюсть несчастного крепко обвязали все теми же погребальными грязно-желтыми пеленами, так что он не мог кричать, а лишь глухо стонал, извиваясь всем телом от дикой боли.

Его живот был наполовину распорот, а наполовину лишь взрезан. И от судорожных толчков, когда он бился, повешенный над землей, рана расходилась на животе все дальше, дальше, глубже.

Кровь текла из раны на землю, на корни великого священного дерева макоре.

Он истекал кровью на глазах у тех, кто остался на поляне. Бился в своих путах, стонал, мычал. Повязка из травы сползла с его подбородка, и он страшно закричал. И эхо леса подхватило этот вопль, унося его далеко, далеко в чащу.

– Лестницу сюда! – крикнул Бенни Фитцрой. – Помогите мне его снять!

Никто из рабочих не двинулся с места. Часть вообще, словно тени, метнулась по вырубке к лагерю.

– Лестницу несите! Он же умирает, – крикнул и Мещерский.

Они бормотали что-то на ломаном английском – испуганно: нельзя трогать, нет, нет! Это знак… это жертва… нельзя трогать жертву… никогда, иначе…

АААААААААААААААААА!

Несчастный заорал от боли, дернулся, и его ужасная рана на животе разошлась еще сильнее. Кровь хлынула на корни дерева макоре потоком, орошая их, кормя, питая этот лес и его богов.

– Вон там лестница! – Бенни указал Мещерскому на груду валежника, возле которого валялась самодельная лестница.

Они бросились за ней, подтащили к стволу дерева макоре. Поставили.

– Держи его за ноги крепко, не давай дергаться, – скомандовал Бенни. – А я его сниму оттуда. Его повесили здесь во время дождя. Поймали, утащили в лес, вспороли живот и повесили.

Он быстро начал подниматься по лестнице. Мещерский тоже залез на нижнюю ступень и дотянулся до босых ног несчастного, который орал от боли так, что его было слышно уже в лагере. – Да помогите же нам! – взмолился Мещерский. – Он же умирает!

И снова никто не двинулся с места. Лишь ропот прошел – смерть, это смерть… не трогайте…

Мещерский обхватил ноги повешенного, стараясь держать его так крепко, как только мог, чтобы он не бился и не усугублял своего состояния, обезумев от страданий.

Это жертва… знак… чем больше страданий, криков, чем больше боли и крови… тем лучше… тем угоднее богам… демонам… богам-демонам… без разницы… без разбора… без оглядки на боль…

Бенни, балансируя на лестнице, достал из кармана складной нож и начал пилить эти чертовы толстые лианы одной рукой, другой он обхватил тело несчастного. Он пилил, потом резко дернул эту чертову веревку, изо всех сил стараясь порвать ее и снять раненого. Потом он отпустил его, выпрямился, стремясь дернуть лианы сильнее уже обеими руками.

Стрела вылетела из лесной чащи и вонзилась ему в грудь.

Бенни пошатнулся и упал с лестницы к подножию дерева макоре. От рывка веревка из лиан порвалась, и раненый, громко крича, тоже свалился на землю. Его вспоротый живот лопнул, и внутренности вывалились наружу, смешавшись с грязью и мокрой листвой. Он умер сразу.

А Мещерский…

Он так и стоял на нижней ступени лестницы, глядя, как…

Он спрыгнул.

Тьма…

В этой тьме не было ни леса, ни дерева, ни людей.

Был только Бенни Фитцрой со стрелой в груди.

С неимоверным усилием Бенни Фитцрой встал. Его левая рука висела как плеть. Он сломал ее при падении.

Он схватился правой рукой за древко стрелы и вырвал ее из груди.

Он бы снова упал.

Но Мещерский подхватил его.

Глава 27
Погоня

Они вернулись к воротам – Миронов медленно потянул за створку, и они вошли на участок. Катя то и дело оглядывалась – ей казалось, что Изи… Изи Фрияпонг… нет, не восстанет сейчас с земли, как оживший мертвец, со своим изуродованным лицом и окровавленной челюстью, но… Да нет же! Никто не крадется за ними по пятам в этой осенней темноте. Не слышно ничего в этой тьме, что окутала здесь все.

Когда Миронов зажег карманный фонарик и осветил участок, Катя увидела лишь кусты, заросли у забора и двухэтажный дом из красного кирпича. Солидную дачу со спутниковой тарелкой на крыше.

– Заперто. – Миронов подергал дверь дома, доставая ключи, что забрал у Изи. – Она так и не успела войти в дом. Откуда-то приехала. Последним, кто ее видел живой, был тот шизоид из морга Левин. А вечером в воскресенье у нее было выступление в «Царе», и она туда не явилась, даже не позвонила. Танцовщицы приезжают за час до начала программы – а она начинается в девять. Плюс дорога отсюда до Москвы. Ее убили в воскресенье в интервале между пятью утра и шестью часами вечера.

Он открыл дверь ключом, и они вошли.

– Холодно, – сказал Мещерский. – Здесь не топлено.

Миронов нашел выключатель и зажег свет. Терраса с большим окном, закрытым изнутри роль-ставнями. Мебель довольно старая, вид необжитой. Дальше – две большие комнаты. В одной громоздилась старая дачная мебель, словно ее стащили сюда со всего дома. Тут же ванная с душевой кабиной, бойлер. Рядом кухня – котел, плита, старый холодильник и…

– Взгляните-ка сюда. – Миронов указал на то, что стояло в ряд возле холодильника.

Это были три морозильные камеры.

Миронов и Мещерский подошли к ним. Катя осталась в дверях кухни, заставить себя не смогла. Миронов открыл одну из морозильных камер.

– Контейнер желтый, герметический. – Он наклонился, начал открывать.

Катя шагнула через порог кухни назад.

– Ох! – не выдержал и Мещерский. – Голова… она там…

Миронов захлопнул контейнер, чтобы голова альбиноса из столичного морга больше не смотрела на них мертвыми остекленевшими глазами.

– Тогда не сходится, – сказал он хрипло. – Она привезла это сюда, значит, она приехала сюда утром в воскресенье. Оставила машину каршеринга на стоянке возле магазина. И опять уехала уже на «Вольво». И вернулась. Промежуток времени убийства сужается – одно ясно, это случилось до шести часов вечера в воскресенье.

Вторая морозильная камера оказалась пустой. А в третьей был еще один контейнер – синий, тоже герметичный. Миронов открыл и его.

– Вот зачем она ездила, – прошептал Мещерский. – А вы про это не знали. Уехала, привезла это. Снова уехала куда-то и вернулась.

– Что там? – спросила Катя. – Что там еще?!

– Часть скальпа. Волосы очень светлые, возможно, это тоже альбинос, – ответил Миронов. – Где-то еще есть один морг и еще один покойник. Неизвестный нам.

Катя ухватилась за стену, нашарила выключатель – тьма, тьма, тьма… Пошла прочь от меня!!!

Свет в комнате вспыхнул ярко. И комната оказалась обжитой. Раскладной неубранный диван с хорошим постельным бельем, телевизор на стене, столик, уставленный дорогой косметикой. Дачная и спортивная одежда хороших фирм, дорогая обувь – все в хаотическом, чисто женском беспорядке. У кресла-качалки – большая коробка, и там танцевальные наряды. Все так обычно… милый дачный бедлам…

Катя отвернулась к стене и…

На нее смотрела цветная фотография, пришпиленная кнопкой.

Деревенская площадь, вокруг пышная тропическая растительность. Крыша – навес на врытых столбах, под ним толпа зрителей. А на первом плане школьный оркестр из девочек старших классов – духовой оркестр. Трубы, валторна, два тромбона, флейты. Девочкам-африканкам лет пятнадцать-шестнадцать. А за пультом пухленькая девчушка помоложе с косичками-дредами в коротком школьном зеленом сарафане и белоснежной сорочке. Размахивает руками перед пюпитром, дирижирует. На пюпитре – ноты. Школьный девичий оркестр. Сельский праздник. Где-то там… на Золотом Берегу. Изи в роли дирижера…

И в это мгновение Катя что-то услышала. Шум за стенами этого дома.

Шум…

Цепляясь за стену, она на ватных ногах подошла к окну.

Желтый квадрат падающего света – за ним тьма.

Шум машины, что остановилась по ту сторону забора – там, где подъездная дорога, но нет ворот.

– Кто-то приехал, слышите? Закройте эти чертовы морозилки! Идите оба сюда. Кто-то приехал к Изи, которой нет!

Мещерский крепко сзади сжал Катины плечи – она и не услышала, как он вошел в комнату. Она что, совсем спятила, что ли, прислушиваясь, как радар, к звукам этого дома – извне и снаружи – и не слыша того, что рядом с ней?

– Тихо, не кричи так, тебя услышат.

Миронов тоже вошел и сразу погасил свет в комнате. Они смотрели в окно. Из кустов вышла тень.

– Некто уже на участке, – шепнул Мещерский. – Только как попал? Там же забор сплошной, а ворота позади дома.

Миронов достал пистолет.

– Ждем здесь или выходим?

– Надо выйти. – Мещерский прислушивался. – Вон он… тень… смотрит на дом. Или это кто-то еще?

Миронов метнулся к входной двери, на ходу выключая свет и на террасе. В электрическом свете они здесь в доме как на ладони – в комнатах ведь нет ставень.

Мещерский побежал за ним. Катя… она пошла тоже. Что там, снаружи? Кто? Кто-то приехал к мертвой Изи в гости? Или это мертвые гости явились? Джу-джу, не вуду, а намного хуже… Хотя куда уж хуже…

Она заставила себя пройти через кухню, мимо этих проклятых морозилок.

Спасите меня! Она меня заживо жрет! Она мне печень выест! Какое, к черту, дерево! Она же живая!!

— Стой! Полиция! Стой, не то буду стрелять!

Крик Миронова придал Кате сил. Он один там… Чем ему может помочь Сережка, если что?

Она выскочила из дома. Увидела, как Миронов и Мещерский бегут через участок к кустам, к забору. Вот кусты словно поглотили их, будто этот лес, окружающий тихую дачу, испытывал голод и алчно требовал насыщения…

– Черт! Здесь калитка в кустах! Вот как замаскирована!

Это крикнул Миронов, и Катя ринулась туда, в кусты – к ним.

Рев мотора, визг тормозов.

Когда она выбралась через деревянную узкую калитку и густые заросли на подъездную дорогу, то увидела лишь свет – алые габаритные огни.

– Он нас услышал и побежал к машине, которую оставил там. – Мещерский указал ей вперед. – Садись, едем!

– А Миронов?

– Он догонит нас. Его тачка с той стороны, у ворот – ты что, забыла? Он побежал за ней.

– Я все помню, Сережа. – Катя ни жива ни мертва полезла в машину Мещерского. – А кто… кто это был, там, на участке?

– Я его не разглядел. А машина темная, большая. Кажется, и стекла тонированные. Пристегнись!

Они развернулись, и Мещерский сразу прибавил скорость. Они вылетели на дачную дорогу, проложенную мимо картофельного поля.

– Вон он впереди! Оторвался прилично! – Мещерский все прибавлял скорость, крутя руль и объезжая ухабы.

Сзади послышался вой полицейской сирены. Катя оглянулась – Миронов. И мигалку поставил уже на крышу.

Это сумасшедшая гонка по сельским дорогам в окрестностях села Рогачево…

Красные габаритные огни впереди то приближались, то удалялись с устрашающей быстротой. Тот, за кем они гнались, пытался оторваться. Однако оторваться можно было от них – от нее, обессиленной от страха и какого-то еще более мощного и необъяснимого чувства… утратившей разом весь свой привычный репортерский азарт и апломб. И от Мещерского, который никогда прежде не участвовал в таких безумных ралли. Но не от Миронова.

Он обогнал их на своей раздолбанной полицейской машине, обошел на вираже, как профи. Полицейская сирена выла. Он сделал рукой жест «Ножницы», поравнявшись с ними на миг. И Мещерский понял его и еще прибавил газу. До Рогачевского шоссе было уже совсем близко, и надо было делать что-то сейчас – на этих сельских колдобинах.

Мещерский выжал сто сорок, и они догнали того, за кем гнались – черный багажник, красные огни, тонированное заднее стекло. Дорогая иномарка – Катя наконец увидела ее в свете одинокого придорожного фонаря и… Мещерский резко крутанул руль вправо, прижимая иномарку к обочине, но та вывернулась. И в этот миг обогнавший их на бешеной скорости Миронов тоже крутанулся вправо, грозя столкновением и…

Тот, кого они преследовали, резко взял влево и съехал в кювет на обочину встречки, машина пролетела еще метров двадцать и зарылась бампером в какую-то канаву. Миронов тоже не удержался, хотя и резко сбавил скорость. Полицейская машина ударила иномарку сзади.

Скрежет…

Фары погасли.

– Выходи из машины! – закричал Миронов, вылетая со своим пистолетом, который он снова держал, как боевой робот, обеими руками. – Выходи так, чтобы я видел тебя! Руки!

Что-то дребезжало…

Потом упало…

Это покатился и свалился в траву дорогой литой колесный диск, соскочивший…

– Выходи из машины, ну!

Из машины кто-то медленно вылез. Тень…

Мещерский только сейчас вспомнил про дальний свет и включил его, освещая иномарку.

Они увидели высокую мощную фигуру в белом.

Катя вспомнила тот видеоролик на «Ютьюбе» про джу-джу, когда пеленали дерево. И такая же белая фигура… белые одежды… что-то вроде жреца или колдуна… тот, кто держал визжающую свинью… жертвенную свинью за ноги так легко и так жестоко перед тем, как у снимавшего все это выбили из рук мобильный…

Перед ними в свете фар стоял Ахилл Кофи Ассанте.

В дорогом белом спортивном костюме от Гуччи.

– Поднимите руки! – скомандовал Миронов и осторожно приблизился к нему. Обыскал. – Назовите себя.

– Ахилл Кофе Асанте. Я иностранный гражданин.

Катя подумала, что при своем росте и силе Ахилл способен легко, как цыплятам, свернуть им шеи всем троим, даже несмотря на мироновский пистолет.

– Вы разбили мой «БМВ», – густым басом добавил Ахилл.

– А вы убили Изи Фрияпонг. И явились забрать то, что она насобирала для вас и вашего дьявольского культа. Я же слышал о вас. – Миронов кивнул на Катю, которая пряталась за спину невысокого Мещерского. – Бизнесмен да? По медицинским вопросам насчет вакцины Эболы. Коммерческие интересы. А еще какая у вас здесь коммерция? Мертвецы, а? Альбиносы, самоубийцы, белые молодые мужики, которых не хватится родня. И все части потом пойдут в дело, да? А так цивильно – все под видом медицинских поставок. Это же канал. Канал вывоза того, что вас на самом деле здесь интересует.

– Вы несете какой-то несусветный вздор, – ответил Ахилл. Он смотрел на Катю, узнал ее. – Я вас не понимаю.

– Переводчик нужен, да? А у нас есть. – Миронов кивнул на Мещерского. Потом кивнул Кате. – Заберите из машины его ключи. И посмотрите, что в бардачке.

Катя нехотя занялась обыском машины. В бардачке лежала барсетка из крокодиловой кожи. Она передала ее Миронову вместе с ключами от «БМВ», которые вытащила из замка зажигания. В барсетке были документы, паспорт, права. И связка ключей. Миронов теперь держал пистолет в одной руке, а все остальное разложил на багажнике.

– Ключи у вас от ее дома? И от калитки? Здорово вы ее в кустах запрятали.