Текст книги "Великая иллюзия"

Глава 13. Сон Мармеладовой о вазе, о шторме и ножницах

Катя и Гектор давно уже были в Рузе, на время отложив дела на улице Дмитрия Донского, а в квартире на третьем этаже о них все еще вспоминали с великой тревогой.

София Мармеладова, словно зверь в клетке, бродила по квартире из кухни в комнату – жилистая, худая, босая, с растрепанными седыми волосами. Кто бы мог догадаться, что в юности она слыла редкой красавицей – тоненькая как былинка, хрупкая, гибкая, с великолепной фигурой…

Вздохи… всхлипы…

София Мармеладова разговаривала сама с собой, жестикулировала – рассуждала, спрашивала, отвечала, гневно восклицала, глотала непрошеные слезы воспоминаний, дискутировала, бормотала… бормотала…

С давних пор она видела сны наяву. Сны о прошлом. Под воздействием таблеток, что прописывали ей врачи, сны уходили в небытие, словно таяли в непроглядной тьме памяти. Но затем возвращались снова. Непрошеные и такие яркие, такие реальные.

Словно все случилось вчера, а не много лет назад.

Приход полицейских всколыхнул воспоминания, вселяя в Мармеладову страх.

Во сне ей семнадцать лет. На ней вязаная крючком кофточка и мини-юбка. Она стоит на пустом манеже Сочинского цирка шапито. Сегодня первый раз она будет помогать ей на представлении в качестве главной ассистентки. Потому что она снова выступает после долгого перерыва. Ей звонил сам начальник управления Госцирка и просил, умолял заменить во втором отделении иллюзиониста Игоря Кио. Несмотря на недавнюю свадьбу с Юрием Чурбановым, к Кио в Сочи приехала дочка генсека и демонстративно собиралась присутствовать на представлении. Сверху приказали – не допустить! Пресечь! И так сплетен в народе о них пруд пруди. Поэтому позвонили ей, ушедшей на покой – дорогая, великая и неповторимая, выручите! Публика вас не забыла. Ваш знаменитый номер с вазой…

На манеже рабочие сцены только что установили большую вазу в форме белого яйца на трехногой подставке – публика должна видеть, что под дном вазы только гнутые бронзовые ножки и пол. Номер удивителен и сложен, публика всегда следит за ним придирчиво, затаив дыхание, стараясь разгадать, в чем секрет.

В начале номера она наполняет до краев огромную вазу-яйцо водой из кувшинов, которые приносят рабочие в униформе. Она опускает руку в вазу, разбрызгивая воду по песку манежа, демонстрируя публике – нет никакого подвоха. Затем ее быстрый жест факира, и вода в вазе загорается синим пламенем. Пламя гаснет, и она накрывает вазу-яйцо покрывалом. Делает пассы факира, словно колдует. А потом медленно, эффектно стягивает покрывало.

Из полной воды вазы сначала вылетают два ученых ворона.

Покружив над ареной, они садятся ей на плечи.

– Карррл у Кларрры украл Коралллиии, – произносит она громко, пародируя скороговорку. Публика всегда смеется в этом месте. Щедро хлопают.

Она вновь накидывает покрывало на вазу, щелкает пальцами, стягивает, и… из наполненной водой вазы-яйца медленно выбирается, словно вылупляется, девушка в костюме зеленой ящерки с гребнем рептилии на голове. Она абсолютно сухая.

В Сочинском цирке шапито в роли ящерицы из вазы-яйца вылупится на глазах публики Соня Мармеладова. Они тщательно репетировали номер еще дома в Москве.

Она, тяжело ступая, бродит по манежу вокруг вазы, придирчиво оглядывая реквизит. Рядом с ней, словно нитка за иголкой, следует юная Регина Гришина. Они подруги с Соней, но Регина ей жгуче завидует – отчего это ее выбрали на роль ящерицы?

– Оттого, что она гораздо старше тебя и тоненькая совсем, миниатюрная, а в вазе мало места, – терпеливо поясняет она. Голос у нее хрипловатый, приятный, медовый, совсем не старческий.

Она проверяет отверстие в манеже, специально просверленное техником для бочки, что стоит там, внизу, куда и стекает по шлангу, пропущенному через ножку, из вазы вся вода, что льют в нее из кувшинов. Проверяет специальную резиновую глубокую воронку, что крепится на горло вазы так аккуратно и плотно, что совершенно незаметна для публики.

– Соня, реквизит зарядят перед вторым отделением. – Она поворачивается к юной ассистентке. – Поскучаешь часик в яйце. Ты все хорошо усвоила? Ты сама потом снимешь воронку, вот тросик – потянешь за него тихонько.

Соня кивает.

Она хочет сказать – я сделаю для вас все, что угодно, лишь бы вы только позволили мне… Разрешили…

Она улыбается ей. Ее крашеные волосы цвета воронова крыла блестят от масла. Она с давних пор душится исключительно арабскими духами, которые всегда раньше привозила себе с гастролей цирка.

Проходит целая эпоха – несколько лет пролетает, словно миг единый…

Соня-ящерица по-прежнему работает в номере «Ваза».

Сидит в вазе-яйце в «заряженном реквизите» за кулисами и терпеливо ждет, скорчившись, подогнув ноги. На ней костюм зеленой ящерицы. Над головой ее воронка, куда будут наливать воду, стекающую по шлангу, пропущенному внутри одной из полых бронзовых ножек вазы в отверстие в арене и дальше в бочку под манежем. На шланге – кран. Она по заветному слову завернет его. И у публики создастся иллюзия, что вся ваза полна водой, а та будет только в воронке. Туда из последнего кувшина плеснут спирт. Он и загорится, когда она тайком бросит в него спичку. В руках скорчившейся в вазе ящерки Сони мешок, в нем спокойно сидят два ученых ворона.

Она любила своих черных воронов.

Карррл у Кларрры украл Коралллиии…

Коралллиии… Коралли…

Они снова выступают после долгого перерыва в Сочинском цирке шапито. И вокруг них клубятся злые сплетни. Так кажется ящерке Соне.

Сплетни… Клевета… Вздор… Бред…

Однако она помнит все прекрасно – они ведь присутствовали тогда на пустом сочинском пляже – она, Регина и Стас, самый младший из них.

Ветер, шторм, в июне в Сочи штормит часто и море холодное. Они все втроем сопровождают ее на прогулку. Она шествует по пляжу медленно и тяжело, словно императрица, а они – ее покорная юная свита.

А тот, другой…

В цирке говорят, он начинал как акробат, но затем после травмы вынужден был уйти в рабочие сцены. Он был такой красивый парень и несвободный – двое детей и жена из цирковых, «опилочных»…

Она в свои старые годы возжелала его плотски, захотела его в любовники. Она пригласила его в свой номер, в свой творческий коллектив. И он служил ей на арене и спал с ней, со старухой. Они жили вместе два года – в цирке все это знали… Он развелся с женой. Он трахал ее в постели каждую ночь, и даже после выступлений они запирались в гримерке. Она давала ему деньги и покупала ему модные шмотки у фарцы, вьющейся вокруг цирковых, она целовала его в губы публично на людях, всюду таскала его с собой, даже на кремлевские приемы. Но он начал дико пить, несмотря на то, что ходил в ее фаворитах и был у нее на содержании.

А затем Каррррл все же украл у Кларррры ее кораллы… Точнее у Коралллиии украли Карла…

София Мармеладова в своей квартире на улице Дмитрия Донского мотает растрепанной головой, сильно сдавливая виски ладонями – нет, нет, вздор, вздор… Бред…

Но все ведь случилось на их собственных глазах тогда…

Сначала – злорадные цирковые сплетни, что красавец-фаворит пошел вразнос, влюбился в дочку клоуна-гастролера и написал директору цирка заявление на увольнение. Они уже паковали чемоданы, собираясь уезжать из Сочи.

Но вот на их глазах он бежит к ним по пустому пляжу – на ходу расстегивая рубашку, обнажаясь. Рубашка трепещет на ветру, он ее срывает с себя. Налетает на них как безумный и…

Он хочет ее ударить? Убить?

Соня Мармеладова закрывает лицо в страхе.

Нет! Она, старая как мир, в его крепких мужских объятиях. Он страстно целует ее на глазах у потрясенных Сони, Регины и Стаса. Его красивое лицо в тот момент как гипсовая маска, а взгляд…

Он поворачивается и бежит стремительно к пустому молу, о который разбиваются с грохотом штормовые волны.

Она глядит ему вслед, она вытирает тыльной стороной старческой руки в кольцах с камнями свои накрашенные алой помадой губы. Они, ее юная свита, наконец понимают – что-то не так, что-то неправильно. Соня с Региной кричат, а Стас бросается в сторону мола.

Но на их глазах полуголый человек на молу подпрыгивает, его тело гимнаста переворачивается в воздухе, и он свечой входит в бушующие волны, разбивая себе голову о подводные камни.

Кровь…

Крики…

Алая пена у мола…

И, словно во сне, видение сразу сменяется другой картиной.

Она, Соня Мармеладова, стоит в гримерке Сочинского цирка шапито.

Она глядит на себя в зеркало.

Из зеркала смотрит на нее ее двойник – лицо все в крови. Глаза затуманены.

Из щеки торчат большие портновские ножницы.

Она берет ножницы и раскрывает их, надавливает, еще больше расширяя ужасную рану на щеке.

– Что ты делаешь??!!

Голос… нет, визг Регины за ее спиной.

Она медленно оборачивается. Выдергивает ножницы из раны. Кровь хлещет на гримерный стол, брызги летят на зеркало. Словно во сне она подносит острые ножницы к носу, к ноздре.

– Это не я… Это ты.

– Ты что?!! Отдай! Отдай мне ножницы! Это не я! Слышишь ты – это не я!!

Регина дико истерически кричит.

– Неужели она?! – шепчет Соня Мармеладова, маленькая ящерица, вылупившаяся из яйца боли и страха.

Ножницы щелк…

Ножницы щелк…

Глава 14. Шлемоблещущий гектор

Брайан Ферри и Оркестр Alphaville (музыкальный фон)

– Гек, полегче бы с ностальгирующей кузиной Аллой, вы прямо по-варварски взяли ее в оборот, у нас все же полицейское расследование, а не операция против террористов, – заметила Катя, когда они ехали из Рузы в Полосатово.

– Она лгунья, не сказала нам и половины правды. – Гектор прибавил скорость, лихо обгоняя впереди идущие машины. – Однозначно – сестрицу свою двоюродную Регину она ненавидела. Не желала нам этого показывать, однако в притворстве не преуспела. А раз ненавидела, могла и убить. И дело даже не в мифическом завещании. Сейчас многие завистливы и ненавистны к своим родственникам, знакомым, которые в жизни большего добились, денег заработали. Наверняка вы с подобными людьми сами сталкивались, Катя. Я встречал таких, и не раз. Я их привык давить. Не объяснять – мол, вы не правы, дорогие, не злобствуйте, не завидуйте. А сразу – давить. Регина Гришина бабла себе наколотила – мой ей респект. Я для себя так однажды решил вопрос – если уж вычеркнут я из нормальной жизни… то уж если и денег еще у меня не будет, тогда совсем жесть.

Подал голос его навороченный мобильный – пришло сообщение. Придерживая руль внедорожника одним пальцем, Гектор открыл его.

– О! Кстати, новости подоспели. Зашибись.

– Какие? – с любопытством спросила Катя. Она рада была сменить тему после его слов «вычеркнут из нормальной жизни».

– Особняк Гришиной в Плотниковом переулке мне покоя не давал – откуда он у нее? Я решил проверить непосредственно сам дом по своим каналам. Смотрите, что мне прислали. После революции дом был реквизирован и находился на балансе жилищного спецфонда НКВД – МГБ. В 1953 году 9 марта особняк выведен из спецфонда МГБ внутренним приказом и переведен на баланс городского столичного жилищного фонда. Квартира в четыре комнаты была передана Марии Коралловой – артистке эстрадно-циркового жанра, женщине-факиру, выступавшей на арене под псевдонимом Мегалании Коралли. Два других помещения передавались в пользование эстрадно-цирковому коллективу Мегалании Коралли в качестве репетиционного зала и мастерской по изготовлению реквизита иллюзионистов-фокусников. Причем удивительная вещь – молнией помечено – приказ о передаче квартиры и рабочих помещений был подписан лично Всеволодом Меркуловым, министром Госконтроля СССР. Меркулов правой рукой Берии был и работал с ним в НКВД с двадцатых годов. С 16 марта 1953 года в доме проживали эта самая женщина – факир Мегалания Коралли и ее творческий коллектив. В 1962 году квартиру перевели из государственного жилфонда в кооперативный. Коралли заплатила вступительный взнос и пай и проживала там до своей смерти в 1980 году. Еще ранее она прописала в свою уже кооперативную четырехкомнатную квартиру Регину Гришину, к которой затем квартира перешла в собственность. В начале нулевых Регина Гришина приобрела у российско-итальянской фирмы два остальных приватизированных помещения и зарегистрировала весь особняк в Плотниковом переулке на свое имя, а потом и на имя своего сына Даниила Гришина в качестве долевой совместной собственности. Сейчас дом – ее частное владение.

– Я никогда не слышала о женщине-факире Мегалании Коралли. И о Марии Коралловой тоже, – призналась Катя. – Но это, несомненно…

– Та вторая тетка с фотографий в доме Гришиной. – Гектор кивнул. – Советский цирк… И домик из спецфонда МГБ. Любопытный расклад. Я окончательно заинтригован. Ладно, разъясним сей ребус. И Блистанова новостями озадачим. Однако сначала… Все, ахтунг-ахтунг, пятый час, а мы даже еще с вами, Катя, не обедали! Да как такое терпеть возможно? Сейчас место тихое уютное отыщем. – Он справился по навигатору.

– Гек, спасибо, я же сказала, в ресторан или кафе я не…

– Кафе? У нас все с собой, – и он кивнул на багажник внедорожника.

Там громоздились два армейских баула. Из одного торчали боксерские перчатки. А второй был чем-то плотно набит и застегнут на молнию.

Гектор съехал с шоссе на дачную дорогу, затем свернул в лес на просеку. Катя смотрела в окно внедорожника – куда он ее везет? Небо над головой темнело. Грозовые тучи, что еще с утра клубились на горизонте, стремительно наступали. Гектор вырулил на живописный пустынный берег лесной речки, остановился у воды. Вышел, открыл багажник, вытащил армейский баул и поставил его на ствол упавшей сосны. Катя тоже вышла. Тучи, тучи, вот-вот хлынет ливень. Лес кругом притих, на воде – серая рябь. Она накинула на себя льняную куртку.

Гектор раскрыл баул – термосы. И сколько их!

– Пир горой. – Он улыбался, сверкая своими серыми глазами, открывал крышки. Достал бутылку антисептика, плеснул на руки, вымыл.

Катя извлекла из шопера в машине салфетки, дала ему. Сама подставила руки под антисептик.

– Сколько всего… Но сейчас будет гроза! Дождь.

– Не сейчас. – Он глянул на темное небо в тучах. – Успеем. А потом, у нас авто. Итак, Катя, бульон горячий. – Он налил из термоса в стакан бульон, протянул ей. – Ну а здесь у нас…

– Пироги какие! – ахнула Катя, увидев в открытом ланч-боксе румяные пухлые пироги.

– Проблему питания при фобии надо решать однозначно. Я вчера вечером дома к горничной на поклон – уж постарайтесь для одного замечательного человека, чтобы кушала она с аппетитом. А сиделка отца тоже помнит вас, Катя, как вы тогда с Вилли Ригелем ко мне приезжали… Сразу, как услышала про вас, так подружке-горничной на ухо – гляжу, они на кухне шепчутся. Тесто замесили, суетятся, стараются. Насчет пирогов я колебался, как вы к мучному относитесь… Один с капустой, другой сладкий. – Он открывал все новые ланч-боксы. – И на случай, если мучное не любите… Еще ежики в подливке и перец, овощами фаршированный.

– Гек, да нам за три дня всего не съесть. – Катя уже смеялась. – Ежики! Обожаю их с детства!

– И я. – Он накладывал ей в чистый ланч-бокс полной ложкой.

В этот момент на небе полыхнула молния, и раздался такой удар грома, что Катя едва свой короб, полный домашней еды, не уронила.

– Спокойствие, только спокойствие, все путем, все под контролем. – Гектор снял пиджак, укутал им Катю, рукава его белой рубашки были засучены. – Гроза в нашем случае – это просто шикарно. Дар судьбы.

Он включил в машине магнитолу – зазвучал: Брайан Ферри и Оркестр… Ну конечно… Привет из прошлого, из Староказарменска…

Молния! Грома раскаты…

Гектор поднял взор к небесам.

Катя смотрела на него не отрываясь. Она забыла про еду в этот миг.

С ним все не так, как с другими. С ним все иначе. С ним все на грани. Как сейчас – когда они на краю бури, ветра, дождя…

В наступившей тишине, окутавшей лес перед ненастьем, они ели свой походный обед, слушая Alphaville Брайна Ферри.

– Ваша горничная – шеф-повар. Передайте ей от меня большое спасибо. Так вкусно! – Катя, неожиданно для себя ощутив почти волчий голод, объелась ежиков и пирогов, наверное, и двигаться-то не могла, как ей воображалось.

– Она отцу каши разные варит, пюре протертое. А на меня ворчит – Гектор Игоревич, вы со своей китайской лапшой ко мне даже не приставайте. Я сам себе удон запариваю. В Тибете научился в монастыре – давали нам, новичкам, в день чашку риса, чай зеленый и горсть лапши.

Ливень хлынул, вспенивая воду в реке!

Катя схватила пустые ланч-боксы, Гектор – баул с термосами, и они бросились к машине.

Налетел ветер такой силы, что лес на том берегу зашумел, клонясь. Во внедорожнике сразу запотели все стекла. Кате казалось, что они в самолете и вот-вот взлетят, подхваченные бурей. Молния… Ливень дробью по крыше «Гелендвагена». Она закрыла глаза.

Почувствовала, как он крепко взял ее за руку.

Она внезапно осознала, что они одни с ним в машине посреди грозы, отрезанные от остального мира. Да, конечно, они вместе ездили всюду эти дни вдвоем, разговаривали, обсуждали все, но так остро она не ощущала, что он столь близко… Что они почти соприкасаются плечами в машине, что ее ладонь в его руке.

Она тихонько высвободила пальцы – он моментально разжал свои.

– А запить обед? – спросил он, обернувшись назад, роясь в армейском бауле, вытаскивая оттуда еще два термоса! – Кофе черный, капучино делаю лично. – Он, как фокусник, предъявил на открытой ладони Кате коробочку сливок. – А здесь чай мате.

– В Тибете же зеленый чай. – Катя улыбнулась, желая слегка снизить накал. Наэлектризованная грозой атмосфера во внедорожнике должна разрядиться.

– Я на мате в Сирии подсел.

– Тогда, Гек, мне тоже вашего сирийского мате.

Он налил ей из термоса. Катя подумала – этот взрослый, сильный, бесстрашный, красивый мужчина старается ради нее. Его никто не обязывает ни участвовать в расследовании, ни что-то узнавать, куда-то ездить, кормить ее домашней едой, оберегать. Он поступает так, потому что…

Полковник Гектор Борщов – самый крутой на свете, Гектор Троянский, Шлемоблещущий – не то, чем кажется на первый взгляд.

Гектор Троянский имеет и другую сторону – тайную, скрытую, которую ревностно охраняет от посторонних. Однако Катя о другой стороне Гектора Шлемоблещущего знает. И он знает, что она знает.

– Я фрукты из дома захватила. – Она показала на шопер.

– Пригодятся. Съедим позже. – Гектор глянул в окно, где кратковременный грозовой ливень сменился частой моросью.

Он достал из баула с боксерскими перчатками перевязочный пакет – эластичные бинты и упаковку хирургического пластыря.

– Катя, я на пару минут отлучусь. Мне надо. – Он забрал медицинские пакеты.

– Гек, вы промокнете. И перевязка намокнет. Сделайте все, что необходимо, здесь, в машине, я выйду, у меня ветровка. – Катя распахнула дверь внедорожника.

– Нет. Я не могу, чтобы вы под дождем. Я быстро, научился уже сам.

– Тогда накиньте мою ветровку.

Он вышел под дождь, накинул на плечи Катину серую ветровку, завязав рукава. Отошел за деревья.

Катя смотрела на реку, пузырившуюся от дождя.

Гектор вернулся, влажная рубашка прилипла к плечам и груди.

– Вы промокли весь.

– Высохну. Я горячий. – Он глядел в упор на Катю.

Затем достал из отсека у сиденья коробки с лекарствами, высыпал таблетки на ладонь.

У Кати зазвонил мобильный.

– Екатерина, вы что же, бросили нас? – В телефоне (Катя включила громкую связь) – тревожно-вопрошающий голос капитана Арсения Блистанова. – Я вас всех жду-жду. Полосатовом моим больше не станете заниматься? А полковник, ваш воздыхатель, где? Троянец?

– Гектор Игоревич со мной рядом. Мы на пути к вам.

Катя глянула на Гектора. Она ждала, что, услышав словцо «воздыхатель», он среагирует шуткой.

Однако Гектор молчал. Он все смотрел на Катю, серые глаза его совсем потемнели. Затем он швырнул таблетки, зажатые в кулаке, в открытое окно внедорожника.

– Что случилось? – спросила Катя Блистанова. – Вы сочинили отказной?

– Какой отказной! Судмедэксперт мне заключение прислал на сорока страницах плюс результаты биохимии. – Блистанов прямо из себя выходил от тревоги. – Я разобраться не могу. Одно ясно, у меня убийство нераскрытое! Полный абзац! А мать моя начальница сейчас мне по телефону – вытри сопли, соберись. И помни, чей ты сын – не опозорь меня.

– Мы с Гектором Игоревичем скоро приедем, – успокоила его Катя.

Гектор завел мотор, развернулся. Катя сама открыла отсек у сиденья и достала коробки с его лекарствами.

– Надо пить, Гек. – Она тихонько просила его, смотрела робко. – Поможет. Будет польза. Только бросать нельзя. Сколько таблеток надо принять сейчас?

– Пять. Иммунодепрессанты и гормональные. – Его голос звучал иначе, чем прежде.

Катя отсчитала из всех коробок ровно пять таблеток. Плеснула из термоса ему мате в крышку. Протянула и мате, и таблетки на ладони.

Он резко наклонился и вобрал таблетки губами с ее руки – жгучий поцелуй в ладонь.

Весь путь до Полосатова они хранили молчание.