Текст книги "Венчание со страхом"

Глава 14 СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ БРАТ…

Вот и среда прошла – жаркая, шумная, суетная. Еще один день лета угас вместе с последними лучами заката…

Катя стояла у окна и смотрела на набережную, на тенистый парк за Москвой-рекой. Час назад Кравченко сотоварищи привезли ее домой, а сами…

– Не жди меня, мама, хорошего сына, твой сын не такой, как был всегда! – пропел Вадька и отсигналил ей на прощание. Он, Мещерский, Павлов и Караваев собирались основательно сполоснуть дачу.

Дом в Братеевке понравился всем: две комнаты с мансардой и террасой, со всем барахлом – даже пианино было, старое, расстроенное, и дребезжащий холодильник «Минск». И печка там имелась роскошная, дров только было маловато. Но дни стояли такие, что в дровах вряд ли бы возникла потребность.

– Виктор, да на такой даче раскладушку сразу надо под яблоньку и кверху брюхом. И целый день в облака вперяться. И чтобы ни-как-ких! – гудел Кравченко, путешествуя по заросшему травой участку, поминутно наклоняясь сорвать с кустов крыжовника и малины ягоды для Чен Э. – Эх, мамочка моя, нам, что ль, с Серегой к тебе присоединиться?

– А что, ребята? Серьезно, давайте, а? – оживлялся Леша Караваев, выполнявший роль дачного гида и радушного хозяина. – У яхт-клуба еще одна фазенда сдается, могу посодействовать. И Катюша бы здесь отдохнула, и мы бы с Ирой вас навещали.

«Главное, ты-то с Ирой, – думала Катя ехидно. – Неизвестно только, пришлось бы Ирке по вкусу твое общество, милый Леша».

Переезжать в Братеевку замыслили в субботу, а пока…

– Ребенку спать пора, куда вы его с собой тащите! – пыталась урезонить Катя разгулявшихся приятелей.

– Никто его с собой не тащит. Там соседка имеется, бабка – Божий одуванчик, верно, Вить? – отбивался от нее Кравченко.

Павлов только улыбался:

– Да ничего, мы его сейчас домой отвезем, правда, партизан? Я его баиньки уложу, а тетя Вера – соседка с ним посидит. Мы часто так поступаем, он привык. И вообще он у меня – мужчина храбрый, как и подобает воину Поднебесной.

Чен Э, усталый и сонный, возражать и не думал.

«А ты, брат Витя, тоже выпить не дурак, – думала Катя, глядя вслед «Жигулям», уносившим всю компанию на квартиру к Мещерскому. – Ясно, почему в институте ты первый парень был. Ну, Вадьку-то сегодня ждать, конечно, нечего. Представляю, как они налижутся там! А все господин В.А. И Сережку с пути сбивает. Когда работает – пить не может, телохранитель, тоже мне. Режим соблюдает, а чуть вырвется на волю – тут же пар начинает выпускать. И так выпускает, что… Но ребенок-то бедный! Бросят его сейчас на какую-то старуху, а сами… Мужики! Нет, холостякам усыновлять детей маленьких просто вредно. Только ребенка испортят», – такие вот сбивчивые и едкие мысли точили Катю, пока она смотрела из окна своей квартиры. Но вот она вздохнула, улыбнулась и…

БОГ С НИМИ. Пусть делают что хотят. Мужики. Их все равно не переделаешь. Так чего себе нервы портить?

Она направилась в ванную, открыла воду, щедро налила персиковой пены, разделась перед большим зеркалом и бултыхнулась в теплые душистые воды. Благодать! Тишина, покой, одиночество. Да здравствует одиночество!

Катя обожала вот так мокнуть в ванне. Часами могла лежать, читать книжку, красить ногти лаком, просто размышлять. Ведь даже самой великой Агате Кристи, как рассказывают, именно в ваннах и бассейнах приходили на ум сюжеты ее детективов. Что ж, ясно почему – кровообращение в теплой воде улучшается, серое вещество начинает шевелиться. Ну, вот пусть и у нас тоже шевелится…

«Итак, – Катя повернулась поудобнее, выплеснув на кафельный пол целый поток розовой пены, – день нынешний кое-что принес. Дело Стасика Кораблина со скрипом, но все же сдвинулось с мертвой точки. Происшествие с «синяком», точнее, гражданином Синеуховым, дало надежду на установление местопребывания мальчика в ночь с пятницы на субботу, вернее, в какой-то период этой долгой ночи, когда он лазил с местной шпаной в газетный киоск на улице Победы. Ну положим, ушло у него на это полчаса. А до кражи он, как утверждают мальчишки, околачивался на Новаторах. Катя знала это место – там летом тусовались разные местные малолетки от десяти до четырнадцати: ловили головастиков в карьере, менялись фантиками от жевательной резинки, порой совершали дерзкие и опустошительные набеги на сады и огороды соседней Братеевки. В общем, там ребятки проводили время, и Стасик, видимо, там не скучал, но… Все дело-то в том, что до Новаторов он находился вне дома целых три дня, а после Новаторов и кражи еще целые сутки – последние в его жизни. И просто необходимо было точно установить, где он бродил, что делал и с кем виделся, а главное – надо было точно узнать, кто стал его спутником в ту последнюю ночь перед проливным дождем, когда мальчик почему-то забрел на свалку».

Катя вспоминала, как они с Ирой наведались в гости к Жуку – Кеше Жукову – молодому человеку одиннадцати с половиной лет, рыжему, веснушчатому, развязному и лихому обитателю семнадцатой квартиры седьмого дома по Речной улице.

– Я с Катей к малышу пойду, – сказала Ира Сергееву, когда он наконец-то изъявил желание отправиться туда, куда они так долго собирались. – Я сейчас свободна, помогу подружке. Мы с Катюшей хорошо с детьми ладим. А ты, Саня, со своими оперативными замашками еще спугнешь нам младенца.

Сергеев проворчал, что, мол, «полегче насчет оперативных замашек… профессиональную честь задеваете…», но согласился с Ирой легко и быстро. В данный момент его занимало задержание Синеухова. В логове «синяка» требовалось срочно провести обыск и выемку предметов одежды. Но сначала надо было получить на это санкцию прокурора, успев шлепнуть круглую печать прокуратуры на желтенький бланк протокола обыска до конца рабочего дня.

Младенец Кеша оказался дома и лично открыл дверь.

– Здорово! Это вы, значит, – протянул он разочарованно и пискливо. – А что же… Мне вон бабка сказала, мужик с пистолетом придет. Я жду сижу, как рейнджер, думаю, будет, а вы…

Девушки молча разглядывали Жука.

– М-да, – Ира только покачала головой. – Мы не рейнджеры, Кеш. Мы следователи.

– Из милиции? – спросил он подозрительно.

– Из нее самой.

Иннокентий Жуков как две капли воды походил на вождя краснокожих: от крупных веснушек до всклокоченных вихров цвета детской неожиданности, от цепких исцарапанных рук – ухватистых грабелек до золотисто-карих глазок-буравчиков, хитрющих и ярких, словно топазы.

Виски у него были выбриты под панка. На тонких загорелых запястьях красовались синие шерстяные напульсники. С красной застиранной майки томно улыбалась полуобнаженная Мерилин Монро, джинсы щеголяли декоративными заплатами, а кроссовки были наимоднейшие – с батарейками и сигнальными огоньками на задниках.

А кроме всего этого, на щеке у младенца Кеши наметанный Катин глаз быстро углядел след женской губной помады цвета «Gold brushed pink».

– Вы насчет Стаськи? Насчет Зеленого? А я знаю, кто его убил, – с ходу выдал этот стильный малыш и важно подбоченился. – А я знаю. Ясно вам?

– Это очень интересно, Кеша. Мы все внимательно выслушаем. Но ты позволишь нам прежде войти? – осведомилась Катя.

– Заваливайте!

Последовав столь гостеприимному приглашению, они вошли в квартиру Жуковых. Обстановка там была добротная, хотя и хаотическая: слишком много телефонов, плейеров, наушников и кассет. С кухни, где явно что-то пригорело, тут же выглянула сморщенная старушка – глухая, как тетерев. Ире пришлось долго кричать ей в самое ухо о том, кто они такие и зачем пожаловали.

А в комнате работал видик: грохотали и палили из кольтов дурацкие «Братья Блюз».

Кеша плюхнулся в кресло, поджал ножки калачиком и потянулся к пульту.

– Вы кто по званию? – спросил он строгим генеральским тоном.

– Капитаны, – ответила Катя смиренно.

– Палить приходилось?

– Приходилось, – она приврала насчет себя, но не насчет Иры.

– Как тетке из ЦРУ из «Конго»?

– Ну, у нее, кажется, лазер был, да? У нас на вооружении такой ерунды не водится. Есть более солидные вещи.

Жук мигнул, вздохнул.

– А что это у тебя на щеке, – в свою очередь, перешла в наступление Катя, – краска акварельная?

– Это? – Жук тыльной стороной ладошки небрежно стер помаду. – А это мы с одной тут лизались до вашего прихода. Любовница моя это.

Катя растерянно взглянула на Иру, но та только усмехнулась. Она вообще говорила мало, с интересом наблюдая за мальчишкой.

– С девочкой, значит, дружишь, это хорошо, – похвалила Катя.

– Да ничего, – согласился Жук просто. – Только дура она набитая. Визжит все время и всего боится. Гусениц боится, ос боится, на «борде» кататься боится, рэп танцевать не умеет. Я ее брошу, пожалуй. Наверное, прямо завтра.

– А Стасик с кем из девочек дружил? – быстро спросила Катя.

– Ни с кем, Зеленый он, – Жук поправил напульсник. – В подвале, как дикий, все в углу сидел.

– Вы, значит, в подвал с ним ходили? В какой подвал?

– Там есть один, – мальчишка уклонился от названия точного адреса. – Да нас ваши менты разгоняли уж сколько раз! Придут как дураки с фонарями, помигают-помигают: «А чегой-то вы тут делаете, а?» А мы там время проводим, музыку слушаем. «А зачем это вам одеяла?» И бац – приходим на следующий день, а дверь уже заколотили и замок здоровенный навесили. И опять, как дикий, в подъезде торчи.

– Да, как белому человеку в подвале удобнее, – согласилась Катя.

– Ну!

– Кеш, ты, я вижу, человек взрослый и самостоятельный, – она говорила как можно серьезнее. – Знаешь уже про Стасика все. Так вот, я хочу тебя спросить как умного и взрослого: а что ты сам обо всем этом деле думаешь?

Жук подался вперед, недоверчиво взглянул на собеседницу.

– Я ж сказал: знаю я, кто Стаську кончил.

Тут Ира пошевелилась нетерпеливо и спросила:

– Кеш, а где брат твой?

Мальчик только пожал плечами.

– Он что, домой не является?

– Когда как. Утром вроде был.

– А где же его вечером чаще всего застать можно?

– На Арбате, в Москве, на Канатчиках, в яхт-клубе тоже, да мало ли!

– Он что, не работает?

– Так ему ж в армию осенью идти. А там Чечня – секир башка, – Жук говорил все это как бы между прочим, небрежно и отрывисто, но было заметно, что тема эта для него больная. – Вот он и гуляет, пока молодой. Гу-ляй, пока ма-ла-дой, – пропел он, отбивая ритм кроссовкой, на которой замигал алый огонек. – А потом он – байкер. А байкеры знаете кто?

– Ну это которые на мотоциклах…

– Это Свободный Народ. А Свободному Народу нечерта слушать чужих. Так и Акела говорит.

– Акела? Волк из «Маугли»? – спросила удивленно Ира.

Жук только ухмыльнулся и запел:

– Гуляй, пока ма-ла-дой…

– Кеш, а у твоего брата какое прозвище среди Свободного Народа? – быстро спросила Катя, она кое-что начинала понимать.

– Чиль.

– Это, кажется, коршун, что Маугли помогал?

– Ага. Зоркий Глаз.

– А тебя что же Жуком зовут?

– Через год перестанут.

– А почему?

– А потому что мой срок подойдет. Меня в стаю примут.

– Инаугурация, значит… А Стасик хотел, чтобы его в стаю приняли?

Кешка кивнул.

– Еще б ему не хотеть! Только вряд ли. У него ж мотоцикла ни через год, ни через пять не предвиделось. А только с моторами нужны.

– А у тебя откуда бы мотоцикл взялся?

– Братан обещал. У него слово – сталь.

– Так тебе ж права на вождение все равно до восемнадцати лет не дали бы.

Жук снова усмехнулся: видел, мол, я твои права, тетя, в гробу.

– Значит, ты знаешь, кто убил Стасика, – сказала Катя.

– Угу.

– А тебе его жалко?

Он посмотрел ей прямо в глаза и сказал твердо:

– Жалко. Мне Зеленого жалко. Очень.

– Ну, тогда расскажи нам все, что знаешь. Кто его, по-твоему, убил?

– Крюгер, – ответ был молниеносный.

– Телевизионный Фредди?

– Угу.

– И ты, такой взрослый, такой самостоятельный парень, веришь в эти сказки?

– А это не сказки. – Мальчишка вздохнул. – Это вы, большие, ни во что не верите, а зря, между прочим… И Акела так говорит.

– Кеш, прости меня, но это несерьезно.

– Вы спросили – я ответил, как в первом классе у доски.

Катя видела: он уходит в себя, как черепаха в свой панцирь. Ему становится скучно, когда ему не верят.

– Когда же ты последний раз видел Стасика?

– Да он у меня жил.

– Жил? Когда?

– Ну тогда… его мать из дома выгнала. Ну, куда Зеленому? Только к дяде Кеше. Жил он у меня, спал вот здесь на диване.

– А почему тогда в пятницу он от тебя ушел?

– Потому… А вы откуда знаете?

– Знаю вот. По телевизору передали.

– Правда?

– Угу. – Катя тоже ухнула совой: с этими малолетками быстро выучишься. – Ну так почему он от тебя вдруг ушел?

– Так. Захотел и ушел.

– Кеша, это очень важно. Почему?

– Я сказал – так.

– Вы поссорились?

– Нет.

– Тогда почему?

Мальчишка умолк.

– Твой брат Чиль домой вернулся, да? Поэтому Стасик ушел? – осторожно спросила Ира.

– Нет…

– Он ведь вернулся тогда, Кеша.

– Нет!

– Мотоцикл у твоего брата черно-красный, «Ямаха»? – уточнила Катя.

– Отпадный мотор, да?

– Отпадный. А с учительницей Стасика, случаем, твой брат не дружит?

– Он мне о своих любовницах не докладывает.

– Что ж, его право. Ты ему, я понимаю, тоже?

– Естественно, – мальчишка улыбнулся.

– Кеш, а где твои родители? – спросила Ира.

– На полярной станции в Арктике. Они метеорологи. Я тоже на полюс поеду, когда со школой развяжусь.

– Как Конюхов, да? – Катя тут же вспомнила Мещерского. – Ну, а вот Стасик, каким он был? Расскажи нам, пожалуйста. Куда он хотел уехать? Что его интересовало?

Жук опустил вихрастую голову.

– Да мотор хотел научиться водить. У него ж братан сел, знаете небось? Тоже на мотор копили, а потом… – буркнул он. – Ну, мой-то ему дал однажды порулить, так его сразу зациклило на этом. Зеленый ведь. И в стаю он рвался, только…

– Что только?

– Так, ничего, – Жук отвернулся к окну.

Ира встала с дивана: финита ля комедия. Больше ничего путного тут не узнаешь – можно сматывать удочки.

– Значит, по твоему убеждению, Стасика Крюгер убил, – сказала она. – Вы этот ужастик здесь вместе смотрели?

– Вместе.

– А когда?

– В пятницу.

– И потом он ушел?

– Угу.

– И почему он так поступил, ты нам не скажешь?

– Я же сказал – так!

– Ну ладно. Спасибо, Иннокентий-Кеша. Ты нам очень помог.

– Правда?

Ира и Катя едва не сказали в один голос «угу» и не рассмеялись самым бессердечным образом, но вовремя сдержались.

Жук проводил их до двери.

– Послушай, если все же вспомнишь что-нибудь, позвони вот по этим телефонам. Это мне в Москву, а это – в милицию, Сергеева спросишь, – сказала Катя. – Это тот самый рейнджер с пистолетами. Ну, вылитый Чак Норрис.

– Ладно, может, и позвоню.

– И любовнице своей передай – такой яркой помадой в ее возрасте пользоваться не стильно. Это для старых и некрасивых.

– Ладно. Может, и передам.

– И еще, – Катя улыбнулась. – Скажи своему брату, ну когда увидишь его, что девушка вот по этому телефону ждет его звонка, хочет, мол, познакомиться и прокатиться на его «Ямахе».

Мальчишка взглянул на листок с телефоном, затем на Катю и ухмыльнулся от уха до уха.

– Ты, что ли?

– Я.

– А ты ничего.

– Я знаю. Ну, передашь своему Чилю?

– Передам. – Он открыл дверь и на прощание отпустил неожиданное: – Было приятно познакомиться.

– Нам тоже, Кеша, – заверила его Катя.

– Ну и детки пошли, Господи ты Боже мой! – ахала Ира на пути к отделу. – Хоть стой, хоть падай. Ну и пацан! Шкет – от земли не видать, а разговаривать с собой заставляет, как с дядей сорока лет.

– Акселерат, – Катя качала головой. – Отстали мы с тобой, подружка, от жизни, а она семимильными шагами все вперед и вперед… Слушай, а насчет Крюгера он сочиняет? Как на твой взгляд? Есть в этом что-то?

– Лапша, – коротко ответила Гречко. – Результат видика и «Денди».

– Ты уверена?

– Абсолютно. В этом возрасте как нельзя сильны фантазии и слепая жажда чудес: как злых, так и добрых. И смерть воспринимается как игра, если вообще воспринимается. По Жукову этому – я вообще в этом сомневаюсь.

Катя тяжко вздохнула: акселерат. Что тут скажешь?

Вздыхала она и сейчас, лежа в теплой ванне, вспоминая все это приключение: эх, детки-детки, что же с вами происходит? Как вы меняетесь с каждым годом, с каждым часом…

Она погрузилась в воду, закрыла глаза, готовясь и дальше размышлять на тему подрастающего поколения, но тут в прихожей резко и коротко звякнул звонок.

Кого-то принесло в самое неподходящее время.

Глава 15 КОЛОСОВ ИДЕТ В ГОСТИ

Катя не придумала ничего лучшего, как, выскочив из ванны, обмотаться махровым полотенцем: Вадя – не кисейная барышня, для него такое неглиже в самый раз. В том, что это трезвонит действительно Кравченко, она была уверена на девяносто восемь процентов. Два процента, правда, оставались под хоть и неожиданное, но вполне возможное появление Мещерского. У Сереженьки, когда он принимал для храбрости, бывали приливы нежных чувств, и тогда он, несмотря на всю свою врожденную сдержанность и рыцарскую дружбу с Кравченко, осмеливался заикаться о том, как он хорошо, ну просто очень хорошо относится к Кате. Неглиже скромнягу-князя, естественно, привело бы в смущение, но Катя за долгие годы ее знакомства с Мещерским умела мастерски выключать ток, если того требовали обстоятельства. Выходить за границы платонических отношений с милейшим Сереженькой ей пока не хотелось.

– Сейчас открою, – она повернула ручку замка, поймала на лету концы распахнувшегося полотенца и…

На пороге стоял Никита. Грозный начальник отдела убийств собственной персоной.

– Ой!

Он смотрел на нее и внезапно и неудержимо начал заливаться краской. Румянец был совершенно юношеским. Так краснеют пятнадцатилетние мальчики, когда на своей первой дискотеке прижимают в уголке свою первую девочку.

– Ой, Никита! Прости… Заходи… ты…

– Я решил заехать… Извини, что без звонка – неоткуда было, думал… ты занята… вернее, не занята… Я в другой раз…

Господи ты Боже мой! Когда это он так мямлил прежде? Кате, хотя она чувствовала себя ужасно не в своей тарелке, внезапно стало весело.

– Да проходи, пожалуйста! Я в ванне была. Подожди, я только оденусь. – И она метнулась на кухню.

Пунцовый Колосов медленно проследовал в комнату.

На кухне Катя беспомощно огляделась по сторонам: черт! Все в шкафу, в комнате: платья, брюки, свитера. Слава Богу, на спинке стула брошен шелковый сарафан. Открытый слишком, она надевала его только тогда, когда они с Кравченко отправлялись куда-нибудь пожариться на солнышке. Но что же делать? А, ладно, пусть думает что хочет, краснеет как хочет! Она натянула сарафан-коротышку и сломя голову кинулась в ванную прихорашиваться, ругая себя на все корки: на кого похожа-то? Волосы мокрые, ресницы не накрашены и главное – уши красные! Отчего они краснеют-то? От горячей воды, что ли?

А Никита тем временем прошелся по комнате. Постоял у открытого окна, подышал. Но та волна, что накатила на него там, в прихожей, все не отступала. Прилив… Природа, ну что тут можно поделать? Все естественно, все прекрасно.

У Кати он был в гостях только однажды, как-то весной заезжал. Они, помнится, чай пили на кухне и толковали об одном дельце, в котором имели каждый свой служебный интерес. Беседа была до уныния чинной и пристойной, и дальнейшего развития события не получили. А он-то, дуралей, тогда размечтался…

А все гири проклятые! Никита шагнул к балконной двери и заглянул за зеленую штору. Тогда весной здесь стояли увесистые железяки по пуду каждая. А фотография их владельца красовалась на книжном стеллаже.

И сейчас все было на прежнем месте: и гири, и фото. А вон и майка мужская брошена на диване, весьма крупного размера маечка – серая, с надписью «Lee». Он вздохнул. Нет, брат, тебе тут места не предвидится, все занято. Как в метро в час пик.

Мысль о поездке к Кате родилась неожиданно. Весь день Колосов был в запарке: на конец недели намечалось совещание по обсуждению работы уголовного розыска по преступлениям, имевшим большой общественный резонанс. Сыщики предпочли бы ночь напролет просидеть в засаде, пойти на задержание, на отработку местности, да к черту самому лысому в гости – лишь бы не торчать в кабинете, корпя над строгой бумаженцией, по которой надо было отчитываться перед начальством – да не голословно, а в процентах раскрываемости с дельными планами оперативных мероприятий под пугающе секретным грифом.

А вторую половину рабочего дня Никита провел в областной прокуратуре, тщательно изучая все имеющиеся в производстве дела по нападениям и убийствам женщин пожилого возраста. Отксерокопировал себе все протоколы осмотра мест происшествий и трупов погибших. Вчитывался в отчеты судебно-медицинских и биологических экспертиз, сравнивал, сопоставлял, занося массу сведений к себе в блокнот.

Пометил на отдельном листке словечко «геронтофилия» и поставил после него жирный вопросительный знак. А следующее слово, обведенное для пущего эффекта в рамочку, было «неандертальцы». Возле него стояло сразу два вопросительных знака.

Однако все эти грамматические хитрости только очень смутно выражали чувства начальника отдела убийств ко всему этому делу. Чувства эти вряд ли кто-то мог описать и объяснить, меньше всего сам Колосов. Он ни в чем не был теперь уверен, ничего не знал наверняка и во всем сомневался. Единственное, что он все же поставил для себя во главу угла, сделав главной отправной точкой, – это убеждение в том, что подобного дела в его практике, да и в практике всего их отдела, еще не было, да и вряд ли когда-либо будет. И распутыванием всей этой странной истории он жаждал заниматься лично, несмотря на все свои запарки и заморочки, потому что вся эта разом обрушившаяся на него экзотика – геронтофилы, обезьяны, змеи, древние кости, неандертальцы и разбитые весьма странным способом ископаемые черепа возбудили его профессиональное любопытство до последней степени.

Никита, как он и говорил Кате, был жестоко заинтригован. И чувство это стократно усилилось после посещения им музея в Колокольном переулке.

Первоначальные оперативно-розыскные действия по делу Калязиной – весь стандартный набор опросов, установок, компьютерных выборок, традиционных проверок криминального контингента, выдвижение общих версий – все было поручено Соловьеву.

Никита вмешиваться в деятельность Спасского уголовного розыска не собирался. Однако полученная им лично информация, которую он вот уже несколько дней никак не мог разложить по полочкам и переварить, настойчиво требовала немедленного обсуждения.

Колосову чуть ли не впервые в жизни смертельно хотелось выговориться. И выговориться с пользой: чтобы его выслушали без дурацких ухмылок и поняли, может быть, то, что он сам так пока и не мог понять.

На роль такого терпеливого слушателя он и выбрал Катю. Она – человек творческий, с фантазией, вон какие статьи в газетах закручивает. Ей бредовые выдумки и всякий сумасшедший вздор поверять не совестно. И потом, она же обещала, что не будет смеяться над ним…

– Ты откуда, Никита?

Он обернулся.

Катя стояла перед ним. Волосы ее еще не высохли, а глаза сияли. И вся она такая была славная, нежная. И сарафан яркий ей шел чертовски.

– Я из прокуратуры ехал, ну, думаю, наверное, ты дома уже – полдевятого вечера ведь. Решил… ну, как обещал… В общем, явился гость незваный.

– Да ты что! Да я тебе всегда рада! Честное слово. Ты есть хочешь?

– Хотел, – он смотрел на нее не отрываясь. – А теперь… И теперь хочу… тоже…

Катя чуть отвернулась. Ясненько все с вами, Никита свет Михалыч. Ей внезапно тоже захотелось… набросить на себя что-нибудь. А то этот сарафан треклятый: такое ощущение, что ты – это сплошные голые локти, плечи, коленки. Все для всеобщего обозрения, как на витрине.

– У меня мясо есть жареное и гренки с сыром сделаю. Будешь?

– Буду. Спасибо. Одни хлопоты тебе.

– Чушь, хлопоты! Я тебе действительно очень рада. И мне столько тебе рассказать надо! Из Каменска новости есть.

Они сидели на кухне. Колосов ужинал, а она подливала ему кофе и говорила, говорила.

– На что, интересно, живут эти братья Жуковы? – спросил Никита задумчиво. – Родителям, пусть они там трижды герои-полярники, сейчас ведь не платят ни черта. А тут здоровый лоб-сын баклуши бьет, мотоцикл у него из самых дорогих… Как тебе этот малец сказал?

– Гуляй, пока молодой, а то в Чечне – секир башка, – сообщила Катя.

– М-да-а… И любовница у него есть?

– Утверждает, – Катя улыбнулась. – Я вон в одиннадцать лет в классики и в ляги прыгала во дворе и ни о чем таком ни сном ни духом. В аистов с капустой верила.

– Ты была послушной девочкой из хорошей семьи, – одобрительно заметил Никита. – Милый домашний ребенок. А я… нет, я тоже в особых сорвиголовах не числился. Так, все в норме, обычный пацан. А с девчонками баловаться лет этак с тринадцати начал. Но все тоже вполне цивильно. Девочка, к которой я питал светлые чувства в десятом классе, на тебя была похожа… А Кеша этот, да заливает он в оба уха! Что он, шкет, сейчас может-то?

Катя только вздохнула и подумала про себя: «Акселераты – они сейчас не только на язык бойкие».

– Говорят, те, у кого нет своих детей, никогда не поймут чужих, – заметила она. – У меня нет вот, а у тебя есть дети?

Колосов улыбнулся.

– По всем официальным данным, вроде нет, а там… ну, ведь никогда нельзя быть уверенным до конца в столь деликатном вопросе.

Катя старательно изучала кружевной узор на скатерти. Нет, дружочек, здесь ты совсем иной, совсем…

– Словом, творится там что-то у Сашки под самым носом, – продолжал Никита. – Стая, байкеры. Свободный Народ. По «Маугли» это вроде волки, да? Волки и волчата. Еще зоосад, мало мне одного! А Сергеев мне, между прочим, только о задержанном доложил, об этом Синеухове. А про остальное промолчал.

– А про остальное он сам пока еще не знает. Мы к этому мальчишке с Ирой Гречко ходили.

– Знаю ее, хороший следователь.

– Она моя лучшая подруга, – похвасталась Катя.

Никита снова одобрительно кивнул и аппетитно захрустел поджаренным гренком.

– Слушай, а чегой-то я один наворачиваю? Ты чего не ешь? – спросил он.

– А я, Никита, сейчас мясо не ем.

– Диета?

– Ну, вроде того. Пост.

– Тебе не надо худеть.

Она улыбнулась.

– Да ты меня слушай, чудачка. – Его глаза скользили по ее лицу. – Раз я сказал, не надо, значит, так оно и есть. У меня глаз – алмаз.

Катя встала, направилась к плите. «Что-то, мсье Колосов, слишком вы оживились. Прямо совсем другой человек. В кабинете служебном словно бука, а тут… Интересно, это на него мой выход из ванны так подействовал?» – подумала она и сказала:

– Я вместо мяса крабовые палочки ем.

Никита поморщился.

– Жабьи лапки. И охота тебе? Я под дулом автомата не стану. Ну ладно. Спасибо за ужин. – Он отодвинул тарелку. – За Каменск тоже тебе спасибо. Только без меня, прошу, не пиши ничего пока. Там все дела еще впереди, чувствую. А теперь… Я, собственно, Катюша, ехал за другим. Мне с тобой посоветоваться надо.

– Со мной? О чем?

– Ну, не посоветоваться, а… словом, я тебе кое-что расскажу, а ты скажешь, что ты обо всем этом думаешь. Идет?

Катя пожирала его глазами. Она слушала затаив дыхание, вся светясь от гордости, – наконец-то этот задавала, этой надменный «профи» сам пришел к ней и сам делится информацией. Сам! Дождалась-таки!

Колосов поведал ей все об убийстве Калязиной, об изъятом с места происшествия следе, о посещении зообазы и музея.

Об обезьянах он рассказывал каким-то извиняющимся тоном: мол, видел вот, а что видел, и сам толком не пойму. Сведения о разбитых неандертальских черепах Катя восприняла с замиранием сердца, а когда Колосов дошел до результатов осмотра тела Калязиной и выводах патологоанатома, побледнела.

– Из нее мозг извлекли?! Боже… Боже ты мой…

Когда Никита умолк, она долго тоже молчала, удивленная, встревоженная, окончательно сбитая с толку.

– И вот, Кать, понимаешь, когда совершилось это убийство, я ехал туда уже полностью уверенный – ну серийник, ну шизоид, ну геронтофил – пусть. Это все уже было. Были кой-какие аналоги, наработки, методы поиска, наконец. А тут – эта база и эта обезьяна в клетке с перемазанными грязью лапами и – бац! – словно вспышка была передо мной, словно шаровая молния шарахнула. Что-то мелькнуло, а что? Но теперь думать ни о чем другом не могу. А если уж честно – даже ума не приложу, с какого боку и как тут теперь подойти. В целом весь поиск у нас сейчас ориентирован именно на геронтофила – то есть типа с отклонениями насчет стариков. В этом у нас все уверены, все… кроме меня.

– А что, Соловьев тогда не обратил внимания на этого Хамфри? – спросила Катя.

– Нет, все очень быстро произошло. А говорить ему я пока не хочу, и другим тоже. А то, если что, ку-ку скажут, Никита, на покой пора по состоянию здоровья, заработался, – Колосов тяжко вздохнул. – Но это как вспышка! И она меня ослепила.

Вот живешь-живешь, обеими ногами, кажется, накрепко стоишь на земле, сказками считаешь все непонятное, и вдруг – бац! – и ты дурак дураком, и вся твоя реальность летит к чертям собачьим. И думаешь: вот, не верил, а зря…

– Между прочим, то же самое нам с Ирой тот мальчишка сказал, Кеша. Так их какой-то Акела учит, вожак Свободного Народа. Хотела бы я с ним познакомиться. – Катя прошлась по кухне. – Но подожди, не горячись. Давай-ка все по порядку. Я сама ничего не понимаю, – призналась она. – Не понимаю, но боюсь отчего-то. Что-то здесь такое… такое… Единственно, что мне стало ясно, – это только середина истории. Так?

Никита кивнул.

– Ладно, к началу мы еще вернемся. Надеюсь, ты мне расскажешь все, – Катя нахмурила брови. – А теперь давай поговорим об этой твоей вспышке. Будет, думаю, удобнее так: я начну задавать вопросы, а ты отвечать, какими бы нелепыми они ни показались.

Колосов откинулся на спинку стула. Его правая рука, все еще забинтованная, сжалась в кулак.

– Начнем с убойного вопроса: ты думаешь, что эту старуху убил этот самый самец шимпанзе? – спросила Катя, тон ее был серьезен, ни малейшей иронии. – Да или нет?

– Не уверен. Но в глубине души постоянно к этому возвращаюсь.

– Честный ответ. Ты подозреваешь, что он или какая-то другая обезьяна как-то вырвалась из клетки, убежала в лес и набросилась на прохожую?

– Я и об этом думаю.

– А чем убили Калязину?

– Камнем. Его нашли в луже, неподалеку от тела.

– А разве шимпанзе дерутся камнями? Разве они вообще дерутся? Я что-то не слыхала, – Катя передернула плечами. – Я в зоологии не сильна, но, по-моему, они мирные вегетарианцы. Их вон в цирках держат, дрессируют. И Хамфри, ты говорил, цирковой.

– Был. Но его отчего-то оттуда убрали. И он агрессивен. Это доказано: его реакция на меня, его нападение на Калязину зимой, тот укус – словно овчарка впилась. Да ты его клыков не видела!

– И все же, Никит, это невероятно. – Катя облокотилась на стол. – Вообще ты интересно мыслишь. В детективах описаны случаи совершения убийств человекообразной обезьяной. У Эдгара По, например. Но там сыщик приходит к этому выводу, перебрав великое множество версий, так сказать, вполне человеческих, где преступник реален, обычен. И только потом уже, отвергнув их все, предполагает виновником убийства орангутанга. А ты сразу берешь за основу самую фантастическую версию!