Текст книги "Царство Флоры"

Глава 9
«ПОСМОТРИТЕ НА ЛИЛИИ…»

После посещения в Больших Глинах вдовы Аркаши Козырного (как выяснилось, отнюдь не безутешной) Никита Колосов заехал в местное отделение милиции и коротенько проинструктировал личный состав на предмет активизации оперативно-розыскных мероприятий по двойному убийству, совершенному на их территории. В отделении милиции по Аркаше Козырному и его телохранителю Арнольду тоже особо никто слез не лил. Начальник отделения – тот и вовсе аж руки хищно потер – мол, как это там, товарищ майор, у незабвенного классика сказано: один гад съест другую гадину, ну и того – воздух в Больших Глинах чище будет, свежее. Правда, насчет «гада» – то бишь истинного виновника происшествия, замочившего авторитета с водилой возле собственного дома, – никаких особо версий и догадок в местном отделении милиции не строили; как обычно, проявляли инициативу в дозволенных рамках и больше ждали указаний вышестоящего начальства.

Разнос нерадивым Колосов, однако, не стал устраивать – кого и за что было разносить в Больших Глинах, если он и сам пока ничего толком в этом деле для себя не прояснил.

Агент Губка по-прежнему не давал о себе знать и… собственно, делать было пока особо нечего. Можно было закругляться. Но перспектива возврата в Москву, в главк к кипе бумаг, накопившихся за время, проведенное в госпитале, Никите тоже особо не улыбалась. Вместе с начальником отделения милиции они перекусили в придорожном кафе, выпили по кружке пива, потолковали о перспективах раскрытия. Сошлись на том, что дело в принципе обычное, рядовое – в общем, грех такое не раскрыть, опозориться перед вечным конкурентом областников – МУРом. Смягчившись и слегка осоловев от пива, Колосов – была, не была! – решился на добрый и бескорыстный поступок. Послеобеденные часы и вечер надо было как-то убивать с пользой, и он решил позвонить вчерашнему «блатному» – тому самому Балмашову, которого так дипломатично спихнул на него вчера шеф.

Он набрал номер Балмашова, но на том конце ему что-то проквакал сначала по-английски, затем по-французски автоответчик. Колосов плюнул – ну и черт с тобой, «блатной», не хочешь общаться, как хочешь. Но когда он уже садился в машину, у него самого зазвонил телефон. Голос был отрывистый, мужской.

– Это вы звонили? Здравствуйте, майор. А я весь день с нетерпением ждал вашего звонка.

– У меня время свободное есть, могу с вами встретиться, Андрей Владимирович, – сухо (пивное благодушие отчего-то разом испарилось) оповестил Колосов. – Давайте взглянем на то самое место, где на вас напали.

– Хорошо, взглянем. Только вы, пожалуйста, заезжайте за мной.

– Куда же это?

– В Старогрязново – на Клязьме. Это относительно недалеко от моей деревеньки. Я тут заканчиваю… почти уже закончил работу. И мы сможем вместе поехать ко мне. С магистрального шоссе поворот направо сразу после указателя «К яхт-клубу». Вы там увидите – мощенная плиткой дорога и фонари такие круглые финские по обочине. На шлагбауме скажите, что в шестое владение, ко мне. С нетерпением жду вас, спасибо.

Ту-ту-ту – отбой. Колосов ошеломленно глянул на телефон. Во «блатной» дает! Великие пираты, да такой наглости… «Заезжайте за мной в Старогрязново на Клязьму». Да тут крюк по Окружной почти сорок километров!

И послать наглеца подальше возможности нет – поручение шефа, а тот сам, как на блесне, повис на этом чертовом звонке из приемной замминистра. Колосов сел за руль. Вот и решайся на доброе дело в пивном порыве благородства.

Оперов своих в Старогрязново он с собой, естественно, не потащил. Оставил добиваться результатов в поселке. Увы, и на этот раз домовый обход жителей Больших Глин не дал никаких новостей. Все изображали из себя глухонемых и слепых.

Одно лишь порадовало – до Клязьминского водохранилища, до того самого указателя «К яхт-клубу» доехал он опять-таки без особых приключений и бдения в пробках. Это на подступах к столице на дорогах смертоубийство, война без правил, а чуть отъедешь подалее, все вроде по старинке катится на своих привычных неспешных российских салазках.

Следуя по указателю, нужный поворот он, однако, едва не пропустил. Неприметным оказался, словно лесная просека. Под колеса, шурша, ложилась уже не раздолбанная бетонка, а нечто покруче, выложенное европейской плиткой. Вдоль обочины были действительно понатыканы матовые круглые фонари. Потом возникла преграда – шлагбаум.

– К кому? Зачем? – неласково спросили окружившие машину охранники, смахивающие опять-таки на европолицейских дизайном обмундирования.

– В шестое к Балмашову, – буркнул Колосов.

– Звонили, проезжайте. Прямо и направо, потом опять направо.

За шлагбаумом рос чахлый березнячок, а сразу за ним открылся берег, синяя вода в сиянии солнца и виллы, какие можно увидеть только в каталоге дорогой недвижимости. Нет, в таких заповедниках Колосов еще не бывал, хотя и работал давно, и родное Подмосковье знал как свои пять пальцев.

Он свернул направо и въехал в открытые охранниками ворота. Огромный дом в немецком стиле стоял в глубине, за цветниками, почти у самой воды. Ломаная крыша, увесистые дубовые стропила и балки, фундамент, отделанный серым горным булыжником, – все могучее, выстроенное на века, тяжеловесное. Участок превышал по площади тот, в Больших Глинах, примерно раз в тридцать. Но и он был гол и открыт ветрам и солнцу. Деревца в аллеях были еще молодые и тощие – когда еще вырастут, поднимутся, наберут силу, дадут прохладу и тень.

Сбоку к дому было пристроено еще одно помещение, совершенно несоответствующее первоначальному «альпийскому» стилю – нечто вроде террасы из стальных конструкций и прозрачного пластика. Такие архитектурные «довески» имеют порой рестораны.

– Вам сюда, вас тут ждут, – указал Колосову на это строение охранник.

Это было что-то вроде оранжереи или зимнего сада. Но понял это Колосов, лишь когда подошел совсем близко, проследовав мимо клумб и куртин, заполненных синими, желтыми, розовыми и фиолетовыми цветами, названий которых он знать не знал. Цветник был красив – гораздо красивее и этого голого двора, и помпезного дома, такого немецкого и чужеродного на берегах старушки Клязьмы. Цветы на клумбах были подобраны с удивительным вкусом – цвета плавно переходили друг в друга, создавая впечатление причудливого рисунка.

Пластиковые автоматические двери оранжереи открылись, и на Колосова дохнуло душной влажностью. Рубашка мигом прилипла к спине.

– Вы? Очень хорошо, просто отлично. Пропустили вас сюда без задержек?

Из-за солнечного света, бившего сквозь огромные окна и стеклянную крышу, Колосов на секунду ослеп. «Неужели он тут живет, этот «блатной»? Неужели это все его?»

– Я попросил, чтобы вас пропустили ко мне беспрепятственно.

Балмашов шел ему навстречу – белое пятно на фоне солнечных витражей и зелени. Колосов достал из кармана куртки темные очки – так-то лучше. И разглядеть можно собеседника. Белые брюки, белая вязаная кофта с засученными рукавами. Слишком большой, бабский вырез на полгруди, прикрытый намотанным на шею белым льняным шарфом. Белые мокасины. Как тени, следовали за Балмашовым двое рабочих в синих комбинезонах: китайцы. У обоих руки были заняты горшками с какой-то флорой, похожей то ли на мох, то ли на разноцветные лишайники.

– Привет, привет, – хмыкнул Колосов. – Недурной денек выдался. Ну что, прокатимся на место покушения?

Балмашов смотрел на него оценивающе, словно примерялся к чему-то. Убрал со лба упавшие волосы, кивнул:

– Сейчас поедем, только здесь вот закончу. – Он обернулся к китайцам и быстро сказал им что-то… по-французски.

Где, скажите, в Подмосковье изъясняются с гастарбайтерами на языке Вольтера и Расина? Колосов аж сдернул черные очки. Оранжерея… Она была большой и душной, заставленной, засаженной тропическими растениями. Но не это главное – главным было огромное южное окно, возле которого стояли алюминиевые стремянки. И вот его, это окно, точно бархатистый занавес, закрывало почти до половины гигантское панно, собранное, скомпонованное опять же из растений изумрудного, темно-зеленого, болотного, пепельного и малахитового оттенков. У Колосова дух захватило – он внезапно увидел, каким многообразным, сочным, волшебным может выглядеть самый обычный зеленый – цвет травы, цвет листьев.

– Что это вы делаете? Вот это? – спросил он.

– Нравится?

Колосов кивнул, наблюдая, как китаец, получивший указание по-французски, по-кошачьи ловко, без рук вскарабкался на самый верх стремянки и начал прилаживать горшки с мхами в самом центре панно, то и дело вопросительно оглядываясь на Балмашова.

– И что это такое будет?

– Так, небольшая безделица, подражание непревзойденным классическим образцам, – ответил Балмашов. – Владелец этого дома заказал инсталляцию в виде зеленой стены.

– Владелец? Разве не вы здесь владелец?

– Я? Да что вы, – улыбнулся Балмашов. – Нет, я тут простой наемник. А хозяин в отъезде. Гурнов – слышали такую фамилию? Наверняка слышали, когда про алюминий или про Куршавель говорят, всегда его, бедного, всуе поминают. А это его подмосковная вотчина.

– А вы его преданный садовник? – саркастически хмыкнул Колосов.

– Я преданный флорист.

– Это что, профессия такая? Вы говорили – художник-оформитель. – Колосов снова хмыкнул. Флорист – это цветовод, что ли? Ботаник-любитель? Только ботаников нам и не хватало для полного счастья. – А домок-теремок сей часом не из Баварии по кирпичику вывезен?

– Почти угадали. Он вообще-то простой такой мужик, Гурнов, с Урала. Университетов не кончал особых, только какую-то финакадемию заочно. Увлекающийся, падкий на всякое такое.

– На что?

– На гламур, на прикид. – Балмашов жестом подозвал второго китайца, бормоча себе под нос: – Нет, тут внизу поставим кохии… Сюда в центр добавим адиантум… венерин волос. И бугенвиллеи. А тут папоротники нужны, сплошные папоротники… Каминный зал себе отгрохал под готику. Кабинет, библиотеку дубом обшил, потом углядел у кого-то на Рублевке колонны из лазурита коринфские. Ну и себе такие заказал, втиснул в готический интерьер. А весной вот был проездом в Париже из Ниццы, увидел там флористическое панно на фасаде Музея Африки, ну и зажелал, как у нас говорится, ой как зажелал! Заказал, не торгуясь. И вот – пожалуйста: делаю, мучаюсь. Точь-в-точь Гурнов хочет себе как в Париже. А точь-в-точь никак не получается. Солнышко наше северное, лето короткое, куда уж тут подражать, тут бы хоть что-то свое соорудить…

– А по-моему, здорово, необычно, – похвалил Колосов. Странно, он даже готов был простить «блатному» его наглую выходку, но… Прощение как-то в горле застревало под взглядом Балмашова – взгляд этот странно тревожил, царапал. Вроде и говорили о сущей ерунде, посмеивались над новорусским богатеем-причудником, а… «Черт, – подумал Колосов. – Вот черт».

– Горе у него большое, – сказал вдруг Балмашов.

– У кого?

– У владельца, у Гурнова. Дочь у него умерла. Сорока дней еще не прошло. И клиника базельская не помогла – рак крови. А он сильно был к ней привязан. Считайте, что это вроде утешения, фитотерапии… – Он снова негромко что-то сказал китайцам по-французски и, встретив недоуменный взгляд Колосова, вежливо пояснил: – Это Линь-Бяо и Ю-Вэй, они работают со мной вот уже много лет, редкие мастера. Ну, можем ехать, на сегодня достаточно. Завтра авось подвалят свежие идейки.

Они вышли из тропической духоты на свет июньского дня. Балмашов поправил шарф, замотанный вокруг шеи.

– Чтобы не потеть, – сказал он. – Очень удобно. Приятель один мой, француз, подсказал, он египтолог по профессии, все время в пустыне работает. Ну вот, чтобы потом не обливаться, не смердеть – сменил и снова в порядке.

Они подошли к машине Колосова.

– Я сейчас свою подгоню, вы за мной поедете, тут не очень далеко, – Балмашов направился к приземистому строению – явно гаражу на добрый десяток машин. Через пять минут он подогнал свой новехонький «Мерседес» представительского класса.

– Вы сказали, дочь у него умерла, у Гурнова, – произнес Колосов, смотря на дом. – Кому ж тогда потом все достанется? Еще наследники у него есть?

– Что? А… это… это есть. Даже с перебором. А я вот тоже все время об этом думаю. Как хрупка жизнь, а? Как она убийственно, предательски хрупка.

– С таким добром, – Колосов кивнул на громаду островерхой крыши, на дубовые балки и стропила, на оранжерею и цветники. – С таким добром, Андрей Владимирович, и горе можно мыкать не…

– Он, Гурнов, живет только потому, что это необходимо и полезно мне, – перебив, скороговоркой отчеканил Балмашов.

– То есть как это? – Колосов глянул на него.

– Да, да, он живет только для того, чтобы давать мне работу, чтобы из проданного своего алюминия делать разные там штуки, провода, трубы, чтобы у меня были свет, вода и тепло, чтобы я ни в чем таком не нуждался и делал то, что я хочу. Вот зачем он живет – этот человек.

– А я думал, что он живет сам по себе, капитал наживает, – хмыкнул Колосов.

– Нет, он живет лишь ради меня. И не будь меня, ему вообще незачем было бы жить и к чему-то стремиться.

– Круто вы это загнули насчет олигарха.

– Я до предела эгоцентричен, – усмехнулся Балмашов. – Он, Гурнов, это знает. Сколько раз я говорил ему – Михаил Петрович, посмотрите, посмотрите на лилии…

– Вот на эти? – спросил Колосов, кивнув на клумбу, возле которой стояли их машины.

– Это гвоздики Шабо. Посмотрите на гвоздики, посмотрите на лилии, как они растут. Но говорю вам, что и Соломон в славе своей не одевался так, как любая из них.

Колосов не понял, при чем тут лилии, при чем тут какой-то Соломон, когда речь шла об олигархе Гурнове. Не понял, чего они, собственно, ждут, теряют драгоценное время с этим типом – замотанным в белый шарф, как в бедуинский бурнус.

– Ну, мы едем или нет? – спросил он намеренно грубо. – Вообще-то я спешу.

Балмашов сел в машину, посигналил. Они неспешно тронулись и прибавили газа лишь на магистральном шоссе.

Ехали – ведущий и ведомый – мимо полей, деревенек, прудов, рощ, бензозаправок, рекламных щитов, выросших как грибы придорожных супермаркетов. Город наступал на пятки сельскому пейзажу семимильными шагами. Но вот дорога снова свернула и повела дальше, в дачный поселок, расположившийся в лесу на берегу озера. Излюбленное место столичной интеллигенции еще с послевоенных времен.

Дачи здесь не лепились друг к другу, теснясь, пялясь в окна, а были разбросаны тут и там, там и тут – в лесу, на косогоре, среди елей и сосен, на берегу озера. «Мерседес» Балмашова остановился возле невысокого забора, сплошь засаженного кустами шиповника. Кругом тоже буйно вилась какая-то зелень.

Шиповник… Колосов хмуро оглядел заросли. Что там Балмашов заливал насчет проникновения к нему в жилище? Вот в это, что за этими розовыми колючками? Так через них хрен перелезешь, не поранившись в кровь. А калитка наверняка на запоре ночью. Не идиот же он, чтобы калитку незапертой оставлять.

– И где же то самое место? – спросил он, захлопнув дверцу машины.

– Зайдем сначала ко мне, – Балмашов жестом указал на калитку. – Моя жена слышала, как мы подъехали. Жарко, пыльно… Выпьете что-нибудь с дороги.

Калитка открывалась просто – никаких там замков и кнопок, никакой автоматики на фотоэлементах: Балмашов просунул руку и отодвинул засов. Колосов подумал: это уже третий по счету дом и участок, который сегодня пришлось посещать. Ну, веселый, познавательный выдался денек. Ему почему-то казалось, что дом этого типа – Балмашова – будет под стать его одежде, этому самому «прикиду» с наворотом в виде белого шарфа. Что-нибудь этакое, хоть и не столь помпезное, как альпийский приют олигарха Гурнова, но тоже с вывихом – с башенками на крыше, с мансардами. Но дом оказался совсем простым, если не сказать типовым – из серого силикатного кирпича, добротный, просторный коттедж, какие сотнями строили в Подмосковье расторопные строительные фирмы. Окна-стеклопакеты для тепла, покатая крыша, террасы с двойными рамами на первом и втором этаже. Единственное, что было непривычно для наших широт, так это дикий виноград, оплетавший фасад дома, точно густая зеленая борода.

Балмашов открыл дверь своим ключом, крикнул с порога в сумрак прохладного холла:

– Florance! Salut!

Из холла широкие белые двери вели в большую просторную кухню и такую же большую гостиную. Спальни и прочие помещения, видимо, располагались наверху, куда вела из холла крутая лестница. Жена Балмашова появилась из гостиной. Колосов был озадачен сразу двумя вещами: во-первых, тем, что она явно иностранка. А во-вторых… Он ожидал увидеть в качестве жены какую-нибудь двадцатилетнюю нимфетку-конфетку навроде той, что так неласково общалась с ним в доме за аршинным забором в Больших Глинах. Это ведь мода сейчас такая У НИХ – если самому под сорок, то жена максимум студентка второго, если не первого курса. Но Флоранс оказалась на вид его ровесницей, если не старше. Колосов увидел перед собой женщину в длинном льняном платье без рукавов – ненакрашенную, с распущенными по плечам волосами, вьющимися от природы, темными, но довольно тонкими, жидкими. Она была худа и бледна, эта иностранка Флоранс, увядшее лицо с морщинками вокруг глаз и рта. Во всем ее облике доминировали скованность, робость и странное дикое смущение – так дичатся незнакомцев дети дошкольного возраста. Она взглянула на Колосова и уставилась в пол, на свои голые ступни, обутые в яркие вьетнамки.

– Florance, ca va?[2]2
  Флоранс, как дела? (франц.)


[Закрыть] – Балмашов подошел к ней, взял ее за руку, как ребенка.

– Je’m ennuis[3]3
  Мне скучно. (франц.)


[Закрыть], – голос у нее был хрипловатый, низкий.

Балмашов обнял ее за плечи, наклонившись с высоты своего роста, повел из холла, спрашивая заботливо:

– Pourquoi cela?[4]4
  Это почему же? (франц.)


[Закрыть]

Колосов остался в холле. Итак, иностранка, француженка, судя по этому «пуркуа». Значит, он, этот «блатной», не только с рабочими-китайцами по-французски изъясняется, но и дома, в постели, так сказать…

– Проходите сюда, в гостиную. – Балмашов на ходу обернулся. – Выпить себе что-нибудь налейте, там, на стойке. Не стесняйтесь. Я сейчас, одну минуту.

Прежде чем пройти в гостиную, Колосов внимательно осмотрел дверной замок – продвинутая система, японская, сенсорная. Такую можно взломать, но открыть подбором ключа или отмычкой невозможно. Это тот самый замок. Вряд ли Балмашов сумел его сменить за сутки. Но уточнить все же не мешает. В гостиной все пространство занимали белые диваны и кресла. Имелся небольшой аккуратный камин с мраморным бюстом на полке. Над ним – как черное зеркало, плазменная панель, домашний кинотеатр. На окнах приспущены жалюзи. Пол покрывал темно-синий, в тон шторам и голубому колеру оштукатуренных стен, ковер с узором из французских лилий. На барной стойке в углу выстроилась батарея бутылок и хрустальных графинов – выпить здесь, видно, умели со вкусом. И нигде ни зеленых насаждений в горшках, ни комнатной флоры, ни букетов в вазах, точно и не флорист жил тут, в этом синем (ни одного зеленого пятна) царстве.

Единственным украшением был какой-то пестрый ковер на стене, или, точнее, вытканная на гобелене картина. Колосов по-хозяйски плеснул себе в стакан виски из графина (чего стесняться-то?) и обернулся к ней – рассмотреть от скуки. Что-то донельзя античное. И все сплошь в цветах – полуголые девицы, голые парни. Кто-то лежит в траве, кто-то танцует, цветы горстями бросает. Над всем четверка коней на небе, и какой-то античный бог этих коней нахлестывает, подгоняет. Небеса и земля, так сказать. Аллегория, как в музее, Эрмитаже. Что ж бывали, видали такие картины, такие гобелены.

Однако какой-то диссонанс в глаза бросается на этом цветочном празднике жизни. Тот мужик в углу справа – голый, мускулистый качок в шлеме с перьями. Что это он, опупел или кокаину нанюхался? Лезвие меча себе в грудь направил, вот-вот напорется. Сколько же крови там, внизу, выткано яркой красной нитью. И цветы…

Колосов подошел к окну. Балмашов, помнится, говорил, что на окнах у него – ставни. Да, действительно, не соврал, современные рольставни, опустишь такие наглухо – и как в сейфе. И не надо никаких тюремных решеток приваривать.

– Ну, вот и все, вот и я. Что вам налить?

Он обернулся. Балмашов был уже здесь, в гостиной. Шаг у него упругий, неслышный, кошачий шаг. Но и ковер тоже шаги глушит.

– Так вы поменяли замки? – спросил Колосов.

– Не успел.

– Современная там у вас система. Такую открыть, не взломав, невозможно.

Балмашов налил себе белого вина.

– Льда хотите? Я принес из кухни.

– Обойдусь. А что с вашей женой… что-то не так?

– Нет, сегодня как раз все нормально. Просто она скучает одна, без меня.

– Она гражданка Франции?

– Да, мы женаты уже несколько лет. Она немножко нездорова, но на наши отношения это не влияет. Я ее очень люблю. И не хочу ее огорчать, волновать. Я не стал говорить ей, кто вы такой, сказал – просто еще один мой клиент.

– А к вам и домой клиенты заезжают?

– Крайне редко. В основном в наш магазин в центре Москвы и на базу в Воронцово. Там у нас основные производственные площади, посадки, теплицы, оранжереи.

– В Воронцово? Это на Москве-реке? На месте бывшего совхоза «Октябрь», что ли? Хорошее место. Почти как «Белая дача».

– Когда мы начинали там десять лет назад, совхоза уже практически не существовало. Полный развал. Бурьян на полях да полынь. Знаете, мы целый год эту полынь продавали на парфюмерные фабрики во Францию, в Прованс. Они чудесное мыло и шампуни на основе нашей горькой полыни делали. Сколько мы с Сергеем сил вложили…

– Это с тем, с которым вы ко мне приезжали? С вашим компаньоном?

– Он мой лучший друг.

– Где спальня ваша располагается, наверху? – Колосов решил оборвать всю эту лирику.

– На втором этаже, идемте, покажу.

– Я так и думал, что наверху. Сейчас все, как в Европе, строят. А шум где вы услышали в ту ночь, помните, вы говорили?

– Внизу.

– Здесь, в гостиной?

– Не знаю. Было темно. Гроза. В холле, на лестнице.

– Проводите меня в спальню. Дверь была там у вас закрыта? И мы с вами закроем. Я там останусь, а вы тут пошумите, идет?

– Вы что, не верите моим словам? – спросил Балмашов.

– Я хочу убедиться, проведя небольшой следственный эксперимент.

– Я не уверен, что шум, который меня напугал, шел снизу. Может быть, это было наверху, в коридоре, за дверью.

«Ага, этого и следовало ожидать, – хмыкнул про себя Колосов. – Ну, «блатной»!»

– Выпейте еще. – Балмашов взялся за хрустальный графин.

– По-вашему, в пьяном виде я лучше исполню свои профессиональные обязанности? – Колосов смотрел на него в упор. – Ладно, не откажусь. Отличное виски, Андрей Владимирович. За ваше здоровье, – отсалютовал он бокалом. – Значит, вы тут постоянно проживаете, и зимой и летом?

– Я часто бываю за границей.

– У жены в Париже? Понятно. А за домом кто же смотрит? У нас ведь как – на день оставь, растащат, мебель вывезут.

– У нас тут живет семья в поселке постоянно. Я им плачу. Муж следит за отоплением, газом, жена приходит и все делает, убирается.

– И за изгородью вашей колючей тоже, наверное, ухаживают, стригут, да? Участок у вас – сплошной газон. А чего же цветов нет? И дома ни букетика?

– Не люблю букеты. По своей профессии сделал их не одну тысячу. Но не люблю. Это все мертвое, понимаете? Уже мертвое, не живое, готовое сгнить.

– Может, все-таки пойдем, взглянем на место, где на вас напали? – прямо в лоб спросил Колосов. – Или тоже, может быть, уже… не стоит, как и шумовой эксперимент?

Балмашов поставил недопитый бокал на стойку.

– Пойдемте со мной, – сказал он.

На пороге Колосов обернулся – синее царство, жалюзи, мраморный бюст, ковер-картина на стене – мутная аллегория. И где-то там, в недрах дома, француженка-жена, у которой явно что-то с мозгами. Флоранс… Она – Флоранс, он – флорист… С флористами мы еще дела не имели. Но кто сказал, что флористы не лгут?

Они шли через двор к калитке. На дорожку под их ноги ложились от деревьев длинные тени. В отличие от тех, других виденных сегодня участков этот был похож на старый дачный сад. Дом был новым, но его построили аккуратно, не вырубив ни одного дерева – ни одной липы, ни одной березы, росших у самого крыльца.

– Я сказал вам вчера, что испугался, – произнес Балмашов. – Это, наверное, была моя ошибка.

– Ошибка?

– Я уронил себя в ваших глазах. Вы ведь трусов не любите, не уважаете, да? В любой ситуации вы, наверное, умеете постоять за себя. И рассчитываете только на свои силы. Вы ведь из бывших военных?

– Я не военный, я опер, сыщик. Убийства раскрываю.

– Ну, это одно сословие, одна каста, – Балмашов помолчал. – Каста воинов… Ну вот, нам как раз и не хватало воина для…

Колосов обернулся. Балмашов смотрел на него, прищурившись.

– Испугаться, когда нападут, может любой, – сказал Колосов. – Важно вовремя взять себя в руки. Ну, мы идем или нет?

– Да, да, конечно, – словно спохватившись, Балмашов распахнул перед ним калитку.

Их машины стояли за забором. Свой «Мерседес» Балмашов так пока еще и не потрудился загнать в гараж.

– Так, значит, вы раскрываете убийства, – сказал он. – Надо же. А можете ответить мне на один вопрос как профессионал?

«Сейчас опять спросит, испытал ли я страх… ужас смерти». – Колосову было жарко, нудно и страсть как хотелось закончить весь этот балаган и убраться отсюда восвояси.

– А кто сказал, что нельзя убивать? – тихо спросил Балмашов.

– Закон, дорогой Андрей Владимирович. Закон, не нами придуманный. Это который «не убий».

– Который «не убий», – усмехнулся Балмашов, – сказал «посмотрите, посмотрите на лилии…». Вот, – он с хрустом сломал стебель росшего у забора дудника, – разве это не убийство? То, что я сейчас совершил?

– Вы куст порушили.

– Я убил его, это существо, сломал позвоночник, хребет этой жизни, живой жизни, живой. – Балмашов отшвырнул стебель. – И так сколько раз? Миллион. И как знать, что эта жизнь почувствовала, когда рука моя причинила ей боль. Не то же ли, что и я в тот вечер, когда меня научили… Когда мне… каждой клетке моей, каждому нерву, мускулу дали почувствовать, что и моя драгоценная жизнь, как эта, может вот так же легко, очень легко оборваться. Мы с вами пришли, майор. Вот эта тропинка.

Колосов огляделся. От дома их отделяло метров сто – не больше. Тропинка уводила от дачной дороги в лес. Где-то там, за деревьями, слышались плеск воды, детский визг и смех – там было то самое озеро, которым так славился дачный поселок Троицкая Гора. К озеру, кроме дачной дороги, вела масса тропинок, пробитых дачниками. Та, на которую указывал Балмашов, была малохоженой, заросшей травой. А трава в середине июня вымахала по пояс. Густыми были и заросли, окаймлявшие тропинку. Колючий шиповник тут, правда, не рос, все больше боярышник, ракита и еще что-то, названия чего Колосов опять же не знал и знать не хотел.

– Значит, в тот вечер вы шли здесь? – спросил он. – А все же чего так-то? Приехали домой, бросили машину у ворот. Сегодня-то вон сразу в дом пошли и меня повели. Сами ж говорите – жена. И в тот вечер она дома была. А вы вдруг от нее куда-то на сторону, к озеру.

– Я вам сказал, я хотел взглянуть на болотные растения в их естественной среде. Эта тропинка ведет на тот, противоположный берег. Там топко, там мало кто купается, только рыбаки по утрам сидят в камышах. И там есть отличные экземпляры водных растений, я хотел на них посмотреть.

– Так темно ж было как в ж…, то есть поздно.

– Я не обращал на это внимания. И потом, у меня было такое настроение. – Балмашов махнул рукой. – Я был опустошен, выдохся… Эти ночные страхи. Я мог сорваться в присутствии Флоранс, а она… ей нельзя нервничать. Я должен был, обязан был успокоиться.

– Там, на берегу у болота?

– Просто я хотел прогуляться перед сном, считайте, что так.

Колосов вздохнул. Лапша, ох лапша… Говорит, а у самого лицо дергается, рот как-то странно кривится. Красивый ведь мужик, бабы на таких гирляндами вешаются. Богатый, продвинутый. Творческая личность вроде как, тусовщик в шарфе. А они через одного «герычем» подпитываются. А в героиновом мороке чего только не почудится. И эти соломоновы лилии еще… При чем тут лилии?

Они медленно шли по тропе. Колосов осматривал кусты. Раздвигал ветки, заглядывая в жаркую душистую чащу. Местами кусты были поломаны, сквозь них были проложены тропы, ходы. Тропинка оказалась не такой уж и нехоженой, а вполне дачной, избитой.

– Вот здесь я оглянулся и почувствовал, что меня кто-то преследует, – сказал Балмашов.

Кусты окружали их стеной. «Да, ночью тут, пожалуй… того, пень за упыря примешь», – подумал Колосов. Он смотрел себе под ноги. Следы могли бы что-то показать, но земля под ногами была влажной, раскисшей, собственные следы тут же смазывались, оплывали. Вот если бы чуток подсохло, то…

– В какую сторону вы пошли? Обратно к дому?

– Я побежал. Не к дому, нет, вперед к озеру. Я не помнил себя, слышал позади только это… то, что гналось за мной в темноте. И вот здесь… да, кажется, здесь меня сбили с ног, набросили пакет на голову и начали душить. На меня навалилась тяжесть, кто-то очень сильный, яростный. Я сам не хилый, но… я ничего не мог, я был беспомощен, задыхался. Я чувствовал, понимал, что это конец, что мне не вырваться. Что оно… это… оно меня не отпустит, убьет. – Балмашов протянул руку к кусту, крепко сжал ветку. – Я был как этот вот лист, который я… – Он рванул ветку на себя, смял содранные листья в кулаке.

Колосов тщательно осмотрел тропинку. В этом месте часть ее занимала бурая лужа. Из тех, что козленочку-придурку напиться-захлебнуться.

– Одеты вы как были в тот вечер, Андрей Владимирович?

– Что?

– Одежда какая на вас была? Эта?

– Нет, другие джинсы, голубые, и куртка.

– Голубые… Там следы грязи должны были остаться от падения. И возможно, микрочастицы. Того, кто на вас напал, микрочастицы. Вы сейчас, когда вернемся, отдайте мне одежду, мы в экспертном управлении проверим, может, что и…

– Я сразу же в тот вечер бросил все с себя в стиральную машину. Там уже все постирали.

Колосов посмотрел ему в глаза: ну, конечно. Вот и еще красноречивейшая деталь. Уже постирали. Того и следовало ожидать.

– Значит, здесь все и произошло? – протянул он. – Душили – душили и… И пакета, когда очнулись, тоже не оказалось?

– Нет. Правда, если честно, я уже не смотрел. Было не до того.

Если честно… А если нечестно?

Колосов, глядя себе под ноги, направился назад.

– Смените замки, – сказал он. А что было еще говорить в такой ситуации?

– Это все, что вы мне можете посоветовать? – спросил Балмашов.

– Пока что да. Домой пораньше возвращайтесь, засветло и…

– Что? – спросил Балмашов.

Колосов остановился, повернулся к нему. Сказать или не сказать? Что ты все врешь, «блатной»? Зачем всю эту бредовую, насквозь фальшивую комедию разыгрываешь? Какое, к черту, нападение? Где? Здесь?