Текст книги "Вишни для Марии"

Но отдыхать было некогда – завтра, возможно, уже прибудет риелтор, появятся покупатели. Опять же придется очередные бумажки оформлять… Поэтому, пока выдалось свободное время, Федор принялся обходить свои владения. С инспекцией, так сказать…

И сразу обнаружил на территории чужого человека. Какая-то девица преспокойно собирала вишню в его саду. И это несмотря на то, что Федор давал Ахмеду строжайшие указания – никого не пускать на участок, пусть хоть сто раз там ягоды пропадают! Если пустить посторонних в сад – от этого сада скоро ничего не останется…

Особа назвалась соседкой, какая-то там Марь Иванна. Федор никого из здешних соседей не помнил, да даже если бы и помнил эту девицу, то все равно устроил бы ей разнос.

Люди совсем обнаглели… Сломали забор, лезут прямо на участок, собирают тут ягоды…

ЧУЖОЕ НЕЛЬЗЯ БРАТЬ, НЕЛЬЗЯ!

Федор из принципа вытряхнул ягоды, которые успела насобирать эта Марь Иванна, из ведра и саму ее погнал прочь. Потом попросил Ахмеда починить забор.

Старик вроде бы согласился, а потом куда-то исчез.

Федор обошел сад (на что ушло довольно много времени), осмотрел дом. И к счастью, никаких других разрушений не заметил. На первый взгляд все нормально. Настроение у Федора немного улучшилось. Надо бы поблагодарить сторожа…

– Ахмед!

– Да! – Старик появился так же внезапно, как и пропал – вышел из сада, с корзинкой наперевес.

– Я тебе хотел спасибо сказать… Ты что делаешь? А, ягоды собираешь… Да сколько угодно, бери-бери, все равно пропадают.

– Я не себе, – неожиданно заявил тот. – Я Маше.

– Кому?

– Маше, – нетерпеливо повторил старик.

– Что за Маша? – вполне благодушно отозвался Федор.

– Там живет, – Ахмед показал рукой направление. – Хорошая девушка. Я тут болел, она за мной смотрела. Уколы делала, кормила.

– Уколы? Она медсестра?

– Нет, она учительница. Только школу закрыли у нас, теперь Маша без работы. Мужа у нее нет, никого у нее нет. Это я ей сюда, в сад, разрешил ходить! – нахмурившись, с вызовом произнес старик и показал туда, где раньше была выломана доска из забора.

«Маша… Да это же он про ту самую Марь Иванну! – догадался Федор. – Заметил, что я доску на место приладил!» И как-то ему неловко стало. Получается, Ахмед разрешил Марь Иванне вишню здесь собирать, а он, Федор, прогнал девушку… Только почему она ничего не объяснила? Ну да, Федор никого не хотел видеть на своем участке, но, наверное, возможны вот такие исключения… Ради Ахмеда, разумеется. Он хороший сторож, нет смысла сейчас отчитывать его за какие-то мелкие благодеяния местным жителям.

В сущности, у них у всех здесь какие-то особые отношения, бартер своего рода… Без этого в деревне не выжить.

– Так что, не пускать сюда Машу? – сердито спросил старик.

– Пожалуй, для Маши можно сделать исключение, – снисходительно кивнул Федор.

От риелтора пришло сообщение, что сегодня она приехать не может, прибудет в ближайшие несколько дней. Настроение Федора опять ухудшилось. Он не собирался здесь задерживаться.

…Утром, непривычно рано, Федор проснулся и отправился на речку, пока еще жара не началась. Впереди, на тропинке в роще, увидел давешнюю соседку, эту самую Марь Иванну. Она тоже шла на речку – с полотенцем на плече, и еще какие-то две девчонки, лет двенадцати, топали с ней рядом, что-то оживленно рассказывали. «А, ну да, она же учительница… была. Наверное, ее ученицы. Школу, Ахмед говорит, закрыли. Интересно, а где теперь дербеневским детям учиться? Впрочем, какая разница… Мне здесь все равно не жить».

Он специально ушел подальше, вниз по реке, не хотел сталкиваться с соседкой. Ни к чему. «И чего я так беспокоюсь об этой девице и перед Ахмедом зачем-то юлю… Я от них теперь не завишу, мне все равно здесь не жить!» – словно заклинание, в который раз мысленно повторил мужчина.

Вода была чересчур холодной, а течение на середине реки – слишком сильным. «Нет, не понимаю я этих деревенских прелестей…» – брезгливо подумал Федор и, преодолевая сопротивление водной стихии, поплыл обратно.

Оделся, направился к дому и тут нос к носу столкнулся с соседкой. В этот раз она шла одна.

* * *

Марии по дороге на реку встретились бывшие ученицы. Увидели ее, бросились навстречу – как же дальше жить, Мария Ивановна? Девчонки, Аня и Райка, переживали, что школу закрыли. Менять свое привычное существование дети тоже желанием не горели.

– Ничего, девочки, на каникулы будете домой возвращаться, и в выходные, я надеюсь, родители тоже смогут вас забирать… – Мария, как могла, пыталась успокоить бывших учениц. – Ну вы же сами понимаете – условий в школе хороших не было, преподавателей мало… Все ученики в одном классе собирались!

– Марь Иванна, нашу школу жалко… – вздыхали девчонки. – И так неохота куда-то ехать!

– А все равно придется ехать рано или поздно. Вы же не век тут жить будете. Тут ни институтов, ни работы, ничего…

– А вы как же, Марь Иванна, что теперь делать станете?

– Придумаю что-нибудь, – уклончиво ответила Мария и улыбнулась. На самом деле у нее на душе кошки скребли. Все плохо, все неопределенно… Но показывать свою слабость перед другими, особенно перед детьми, она не собиралась.

Девчонки, пусть и не успокоившиеся, но понявшие неизбежность происходящего, еще поболтали с ней недолго, потом убежали. Мария искупалась, побрела обратно.

Поднимаясь от речки к тропинке, ведущей через рощу, неожиданно пересеклась с тем самым типом, который отчитал ее вчера… с Федором Байкаловым. Кажется, он тоже не ожидал ее увидеть.

Они выскочили друг другу навстречу из-за раскинувшей свои ветви ивы и, едва не столкнувшись, инстинктивно сделали по шагу назад.

– Добрый день, – сухо произнес Федор Байкалов. Сегодня он выглядел приличнее – без разводов пыли на лице, одет в обычные джинсы и рубашку поло… только малиновая ссадина на скуле немного портила общую «картину». Темные волосы, очень высокий, почти великан – из-за того, что стоял сейчас сверху, на тропе. Да, черты лица крупные, резкие, но теперь Федор киношным злодеем уже не казался.

– Добрый… – пробормотала Мария и машинально сделала еще шаг назад. Но склон был довольно крут, и она едва не упала, в последний момент потянулась к стволу березки, росшей рядом.

Федор, тоже машинально, попытался ее схватить, но Мария, скользя назад, отмахнулась от его рук. Схватилась за березу, выдохнула испуганно:

– Ой… чуть не упала.

– Да куда же вы пятитесь, я же руку вам протягиваю…

– Ничего-ничего. Все в порядке.

Теперь они стояли – Мария внизу, тот сверху – на тропе.

– И что вы там делаете, в овраге? – с раздражением спросил Федор. – Вылезайте уже.

– Нет. Я жду, когда вы пройдете, – отозвалась Мария.

– Да пожалуйста… – фыркнул тот и все тем же энергичным шагом отправился дальше по тропе. Мария выждала минуту, затем поднялась на склон, отряхнула подол сарафана, к которому пристали какие-то веточки.

И тут заметила, что Байкалов зачем-то возвращается, – с мрачным, недовольным лицом.

– Послушайте… Мария, да? Я не знал, что Ахмед разрешил вам в мой сад заходить. Почему вы мне сразу не сказали?

– Ничего-ничего. Все в порядке, – вежливо ответила молодая женщина и опять принялась пристально оглядывать сарафан. Нашла еще небольшую веточку, смахнула ее.

Байкалов опять пошел прочь, но через несколько шагов в очередной раз повернулся:

– Я сожалею о том, что так грубо обошелся с вами… Я не знал, кто вы и что Ахмед…

– Я тоже не знала, кто вы, и потому не решилась сразу ссылаться на Ахмеда, – перебила его Мария. – Потом только догадалась – вы и есть тот самый Федор Байкалов. Да?

– Совершенно верно. Но я не представлял…

– Да все в порядке! – глядя ему в глаза, настойчиво сказала Мария.

– Я грубо с вами обошелся. Извините.

– Извинения принимаются, – любезно произнесла она.

Федор кивнул, развернулся… И тут же опять повернулся к Марии, еще более недовольный, взвинченный, как и вчера:

– Вы тут ни при чем, понимаете? У меня свои проблемы, свои траблы, как теперь говорят… Я на этой почве… повернут, понимаете? Не могу, когда берут чужое, когда берут мое, да еще так нагло, нахально хапают.

– Господи-и! Ну сколько мне еще извиняться за эту несчастную вишню, которая и без того пропадала! – не выдержала, схватилась за голову Мария. Глаза защипало от слез. Сама теперь развернулась резко и пошла в противоположную сторону – лишь бы подальше от этого Байкалова.

Но он и не думал уходить – упрямо топал следом.

– Послушайте. Вы не должны извиняться. Это я, я виноват, что наорал на вас вчера. Вы тут совершенно ни при чем. Я говорю – это у меня проблемы, из-за которых мне черт-те что теперь мерещится… – Мужчина обогнал ее, заглянул в лицо и спросил с изумлением, с брезгливостью даже, кажется: – Вы что, плачете?!

Мария смахнула слезы со щек, заставила себя улыбнуться:

– Да, я плачу. Но это тоже мои траблы, к вам они не имеют никакого отношения.

– О нет. Я не хотел. Простите меня, пожалуйста…

– Все в порядке. – Она заставила себя успокоиться.

– Ахмед сказал, школу у нас в Дербенево закрыли, и вы без работы остались, да?

– Реструктуризация-реорганизация это называется, – сдержанно уточнила она.

– Скоты… Лишь бы закрыть, лишь бы сломать все, – с ненавистью выдохнул Федор. – В нашей бы конторе кто такую реорганизацию провел, наконец… Да, а как потом дети, как учителя без работы будут жить, они подумали?

Кто «они» – Мария не стала уточнять. Скорее всего сосед имел в виду чиновников.

– Мир жесток, – пожала она плечами.

– И вы готовы смириться с тем, что о вас все вытирают ноги?

– Меня родная мать не любила, так почему я должна ждать чего-то хорошего от посторонних? – вырвалось у Марии.

– В каком смысле – не любила? – опешил Федор.

– Квартиру-то она московскую моему брату завещала, не мне. Оставила меня бомжом, по сути. И что? Я на нее обижаюсь, терзаю себя? Нет. Пытаюсь как-то сама выкарабкаться. Брат меня окончательно из дома вытеснил. Но и на брата я своего не обижаюсь, его мать таким воспитала. Мне никто ничего не должен, я уже давно ничего не жду ни от кого. Я пытаюсь выживать сама! Если у меня ничего не получается, то я сама в этом виновата! И я не бросаюсь на всех встречных с криками и проклятиями только потому, что у меня эти… траблы. Ой, и зачем я вам все это рассказываю, не понимаю, – опомнилась она.

– Так вас мать выгнала из дома?

– Не мать, а брат. После смерти матери. И не выгнал, а… именно вытеснил. Вынудил уйти. Я тут, в Дербенево, поселилась, и все хорошо было… до недавних пор. Потом устроили эту рестру… в общем, закрыли школу, учителей уволили, дети из близлежащих деревень будут теперь ездить за знаниями в областной центр, там интернат.

– Это же подло. Устройте пикет, голодовку… Пишите во все инстанции. И учителя, и дети, и их родители! – с горящими глазами предложил Федор.

– А смысл. Учителей у нас в школе недокомплект был, равно как и учащихся. Денег у области, судя по всему, тоже не очень много, чтобы содержать эти убыточные школы. Понимаю, как ужасно это звучит. Но это жизнь… жестокая и несправедливая. От того, что я стану протестовать, ничего не изменится. Но… если вдруг к нам в Дербенево поедут люди, появятся еще дети – много, много детей… Тогда да, тогда я первой поеду в область выбивать школу для наших жителей.

– Значит, сложили ручки, смирились? – насмешливо спросил Федор.

– Да почему смирилась? – Мария почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Она зашагала по тропинке к дому, лишь бы поскорее избавиться от своего навязчивого спутника.

– Потому что делать ничего не хотите. Не хотите изменить свою судьбу. Ну ладно мать, мать у вас умерла, как понимаю, но почему вы не стали с братом бороться? Почему не подали на него в суд, не стали оспаривать завещание матери?

– И вы туда же… – с досадой произнесла она. – И почему вы думаете, что борьба – это… это обязательно борьба? Нет, я борюсь, я еще как борюсь.

– И как? – язвительно спросил Федор.

– Я перестала считать своего брата – братом. Я больше не жду его. Я ни на что не надеюсь. Его для меня не существует. Он – никто, он – чужой. Ни ненависти, ни злости я к нему не испытываю, ничего. Его просто нет.

– Это не борьба, – усмехнулся Федор, шагая рядом с Марией. – Это что-то из жизни страусов. Называется – засунуть голову в песок. Впрочем, в чем-то я вас понимаю, ну, в случае со школой. Бороться с системой нельзя.

– Что? Ну расскажите, умник, как вы боретесь с системой…

– Я? Радикально. Я переезжаю в Америку.

Мария остановилась как вкопанная. Потом засмеялась, пошла дальше.

– Почему вы смеетесь? – недоуменно спросил Федор.

– Да потому что вы тоже решили засунуть голову в песок, – злорадно ответила она. – Только в отличие от меня очень глубоко собираетесь ее засунуть. Аж на ту половинку земного шара.

Она снова засмеялась.

– Вы даже ничего не знаете обо мне… – мрачно заметил Федор.

– А что я должна о вас знать?

– Я Федор Байкалов.

– И что?

– Я – один из ведущих специалистов в области биохимии.

– Далекая от меня область науки…

– Вовсе нет. Слышали о «таблетке счастья»?

– Какой таблетке? – опешила Мария. – Минутку… да, конечно, слышала.

– А это я ее, скажем так, изобрел.

– Вы? Ну, что сказать… это замечательно. Я, кажется, даже передачу о «таблетке счастья» смотрела, там выступал профессор, такой красивый, пожилой, восточного вида…

– Мой учитель. Профессор Балкисан. Тот самый, который и украл «таблетку» – у меня. То есть присвоил себе мой труд, мои разработки в этой области… Первым оформил авторское право на этот препарат, и поди докажи, что это не он сделал. И теперь он станет зарабатывать бешеные деньги на моем открытии.

– Печально. Но не смертельно. Вообще не страшно. Вы просто лопух, Федор, – засмеялась Мария. – Шустрее надо быть…

Байкалов посмотрел на нее таким взглядом, что Мария едва не поперхнулась своим смехом. Но совсем угомониться уже не могла:

– А, так вот вы чего в Америку решили сбежать… Понятно. Злой дядя вас обидел. «Таблетку» украл. О, это страшное, страшное преступление, страшнее войны, голода, холода, разрухи, страшнее убийства и пыток. Украли «таблетку»!

– Прекратите! Это мой труд, это…

– Езжайте, езжайте в свою заграницу, только не думайте, что там вас будут холить и лелеять, там вас тоже обдерут как липку, но только по-хитрому…

– Но там, по крайней мере, не будет столь откровенного воровства!

– Значит, там будет что-то другое. Какой-то другой подвох.

– Да с чего?!

– Потому что идеального мира нет, – ответила она.

– Есть бардак, и есть мир, где хоть какой-то, пусть относительный, порядок, но есть… Не идеальный, тут я с вами согласен, но не этот хаос, что сейчас вокруг.

– Предатель, – вдруг вырвалось у Марии.

– Что-о? Что вы себе позволяете?

– Бросать Родину из-за какого-то негодяя…

– Я бросаю Родину? Это она меня бросает, она меня вынуждает уехать отсюда! Я сам никого и никогда не бросал. И из дома я своих близких родственников тоже не выгонял. Я честный человек, я до последнего пытаюсь поддерживать человеческие отношения. Даже когда мне жена изменила, я не бросил ее, я пытался восстановить все, склеить, простить…

– А, у вас и жена ушла к Балкисану?

– При чем тут Балкисан, моя жена ушла к моему лучшему другу, и это после десяти лет брака! При чем тут Балкисан?

– Притом! Если вас все бросают и обманывают, значит, с вами тоже что-то не в порядке! Не бывает так – все вокруг гады, а я один белый и пушистый…

Они стояли у ворот Федора и шипели друг на друга. Мария и не заметила, как они тут оказались. Опомнилась, только увидев издалека очки Нелли Ласунской. Они отражали солнечный свет, и именно эти блики и заставили Марию отвлечься от спора с Федором.

Нелли стояла на своем участке, за забором, и с величайшим интересом наблюдала за ними.

– Тогда и вы заслужили все то, что с вами произошло, – сквозь зубы произнес Федор, рывком распахнул калитку в воротах и исчез за ней.

«Бред какой-то… – устало, испуганно подумала Мария и смахнула со лба прядь волос. – Что это сейчас было?»

– Маша! Маша, поди сюда на минутку! – позвала ее Ласунская.

– Да, Нелли? – Перейдя дорогу, Мария остановилась у забора соседки.

– О чем это вы? Это ведь Байкалов? Из-за чего вы спорили? – с любопытством спросила Ласунская.

– Сложно сказать… На философско-психологические темы мы с ним спорили. Ну и о политике немного поговорили, о патриотизме, – подумав, изрекла Мария.

– С ума сошла?! – всплеснула пухлыми ручками Ласунская. – Он же твой сосед! Ты должна была в первую очередь его о вишневом саде спросить! Будет он его продавать или нет?

– Мне все равно. Он неприятный человек, заносчивый и эгоистичный. Ни за что не стала бы с таким связываться.

– Господи, Маша, ну почему сразу – «связываться»! Тебя же никто за него не сватает. Речь лишь о продаже участка…

– Он все-таки по участкам решил свой вишневый сад распродавать? – раздался рядом голос Рожкиной.

– Ксюша, ты опять подкрадываешься… Фи, как нехорошо! – раздраженно укорила Ласунская.

– Что значит «подкрадываешься»? – недовольно переспросила Рожкина, коротко кивнула Марии: – Привет, Маш, – затем вновь повернулась к Ласунской: – Я по своей территории передвигаюсь, имею право.

– Больно тихо ты это делаешь…

– Мне что, колокольчик на шею повесить?! – возмутилась Рожкина. – Маша, что тебе сказал Байкалов?

– Если вы об участке, то – ничего конкретного, – коротко ответила Мария. – Но, как я поняла, Байкалов собрался уезжать в Америку. Значит, действительно хочет все тут продать.

– Ты-то – понятно, Маш, ты не собираешься расширяться, боишься у Костика денег попросить… – кисло произнесла Ласунская. – А я бы прикупила себе земли. И Ксюха тоже…

– Я ничего не собираюсь покупать, – раздраженно возразила Рожкина.

– О, передумала? Ты же хотела, чтобы твои дети с внуками рядом жили? Сама говорила! – напомнила Ласунская.

– Ничего я не говорила. Вообще, это бред, когда взрослые дети живут рядом с родителями.

– А, так ты со своими поскандалила! Я угадала? Они отказались с тобой рядом жить, да? Признавайся! Колись!

– Как же ты мне, Нелечка, надоела со своими приставаниями, с этими зоновскими словечками… Я вообще против того, чтобы вишневый сад стали продавать по участкам. Вы представьте – туча народа, стройка, шум, гам. А кто сюда приедет? Неизвестно. Не факт, что приличные люди. Дети летом появятся, опять крики, беспорядок… Испортят, сломают тут все деревья, наставят машин, не проехать, не пройти потом, речку загадят. А шашлыки? Как же мне надоели эти любители шашлыка на природе! – зарычала Рожкина. – Я ненавижу шашлыки. Это пошлость, какая ужасная пошлость, эти ваши шашлыки…

Она исчезла так же стремительно, как и появилась.

– Не в духе, – прокомментировала «выступление» подруги Нелли Ласунская. – Точно со своими детками поссорилась. Теперь будет Устина подбивать на то, чтобы он вишневый сад целиком купил. Люди ей, видите ли, мешают…

– Если люди мешают, то тогда надо в тайгу уезжать, – задумчиво произнесла Мария.

– Чтобы наша барыня Ксюша – да в тайгу, подобно Агафье Лыковой? Ой, не смеши! – хихикнула Ласунская. – Хотя, правда, что-то в этом есть – когда никого вокруг… Но Устин целиком вишневый сад не выкупит. Не потянет. Бесполезный человек. Добрый вроде, правильный, все о красоте рассуждает, а сам… Я тут узнала от Раисы, что Устин до этого несколько лет то ли на Гоа, то ли в Таиланде жил, просветлялся. А тут кризис подкрался, пришлось ему вернуться, как, говорят, многим, кто по теплым заграницам обретался. Хорошие люди они все, эти просветленные, но толку от них… Как моя бабушка говорила – «ни богу свечка, ни черту кочерга».

* * *

Она стояла на той стороне дороги и слушала, что говорит ей соседка, полная коротышка в очках, с головой, напоминающей одуванчик, и – словно не слышала… Во всяком случае, такое создавалось впечатление со стороны. Такое отрешенное, спокойное лицо у Марии сейчас было.

И так странно, что буквально полчаса назад она смотрела на Федора горящими, возбужденными глазами и признавалась в очень личных вещах, о которых мало кто решится рассказать первому встречному.

Но, пожалуй, еще более странно другое – то, что он сам тоже вывалил на Марию все свои проблемы. Федор ни с кем их не обсуждал, и даже Таше велел никогда не напоминать ему ни о Балкисане, ни о «таблетке счастья».

А историю с бывшей женой даже Таша не знала. Вернее, слышала, что раньше Федор состоял в браке, но что именно произошло и почему Федор развелся, Таша была не в курсе.

Она не лезла никогда ему в душу.

Тогда что же сейчас произошло, почему они с Марией разоткровенничались? Вернее, стали хвастаться – кому из них больнее, кого из них жизнь сильнее по голове ударила, кто из них несчастнее…

Словно в зеркало они оба сейчас заглянули, увидели себя со стороны, только в другом обличье.

По сути, Мария оказалась в чем-то права, и в глубине души Федор тоже думал так о себе – лопух, наивный дурак, не побеспокоился заранее, не защитил свое открытие… «Но кто же знал, что самый близкий человек – учитель сможет со мной так поступить!» И тут же возражал сам себе: «Знал, слышал о подобных историях – когда учитель, начальник, коллега присваивал себе чужие достижения. Просто не примеривал эту ситуацию на себя. Думал, что особенный, что со мной, таким необыкновенным, подобного не произойдет… И ошибся. Значит, сам виноват отчасти. Доверял, доверял потому что! Но, впрочем, получается, я не совсем уж лопух, и я не дурак, я – просто доверчивый человек».

Причем исправить эту ситуацию, с открытием нового лекарства – уже никак нельзя. В сущности, вся их лаборатория в институте, все специалисты работали в этом направлении. И Балкисан именно в этой области тоже стал известен. Они все – и Балкисан, и Федор, и другие – шли ноздря в ноздрю, разрабатывая новый препарат.

Но лишь Федор сделал рывок вперед, обогнал всех – подобрал правильную формулу лекарства, сделал так, чтобы его компоненты сочетались максимально эффективно. Тут же поделился своим успехом с учителем, в радостном порыве, и потерял все. Потому что учитель (а Балкисан – профессионал, уж в уме ему не откажешь) мгновенно понял, почему это, в сущности, очень простое лекарство невозможно было синтезировать раньше. Тут же Балкисан повторил эксперимент Федора, получил нужную формулу, закрепил за собой открытие, раструбил о своих успехах всему миру. Балкисан стал первооткрывателем «таблетки счастья» для мира. Несправедливо.

Смысл ведь не в известности. Федор, работая над лекарством, не ставил себе цели прославиться. Лишь хотел доказать сам себе, что он – способен. И не в деньгах даже дело – хотя, поставленное на поток, производство этого лекарства сулило огромную прибыль его создателю. (Собственно, эту прибыль и намеревается теперь получить Балкисан. Ведь как только «таблетку счастья» после всех проверок выпустят на рынок, учитель станет буквально загребать деньги лопатой.)

Дело в том, что… Это все равно как ребенка у родителей украсть! Украсть и назвать себя его отцом. Именно так можно расценить поступок Балкисана, присвоившего себе изобретение «таблетки счастья».

…Об этом думал Федор, глядя на Марию из окна второго этажа своего дома. И жалел, что не успел рассказать ей о подробностях этой истории, случившейся между ним и его учителем. Тогда она, может быть, и прикусила бы свой злой язычок, не стала бы подшучивать.

Впрочем, это глупо – доказывать и объяснять что-то чужим людям, – тут же осадил себя Федор. Людям, которым плевать на тебя. Проще уйти, забыть об их существовании. Мария ему никто, и он ей – тоже.

«Но тогда получается, и она была права? Когда решила забыть о своем брате? Она сбежала сюда, в Дербенево, из Москвы, а я собираюсь сбежать из России… Мы с этой девушкой – одинаковые, два сапога пара, просто у меня размах шире, что ли…»

Тем временем Мария, поговорив с соседкой, ушла, исчезла из виду.

Но Федор уже не мог не думать о ней. Как и тогда, возле реки, когда он три раза возвращался к ней, чтобы извиниться… но вместо этого ранил ее все сильнее и сильнее. Но и она, кстати, молчать не стала, тоже нагородила всякого. Оба хороши. Оба неприкаянные и бестолковые.

Соседка эта, Мария, почему-то раздражала Федора чрезвычайно. Но вместе с тем он почувствовал разочарование, когда она наконец исчезла из виду.

Пожалуй, внешность самая обычная у этой особы. Ну да, не старая, не кривая-косая, не расплывшаяся… Да и плюсы явные у нее есть – волосы красивые, носик прямой, грудь на месте. Но многие девушки тоже обладают этими достоинствами.

Тогда почему же хочется смотреть на Марию еще и еще? Как там у кого-то из древних – «и не насытится око зрением». А ведь нет, нет в ней ничего необычного!

Потом он вспомнил, как она стояла там, в овраге – пестрый сарафан, золотисто-смуглая кожа, кольца влажных волос на висках, на длинной шее. Нет, все-таки она очень красива. Красива необъяснимой, загадочной красотой – когда непонятно, в чем же именно эта красота заключается, что именно вызывает восхищение – этот носик? Или эти губы? Или… ну, все остальное? Возможно, эти носик, губы и прочие части ее тела, но в сумме, в сочетании друг с другом и являются ответом на вопрос?

Помнится, давно, в юности, Федор смотрел сериал «Друзья». Там играли очень красивые актрисы, уже и не вспомнить, как их звали в фильме… А – Фиби, Моника и Рэчел. Так вот они все были хороши, но именно Рэчел вызывала и у Федора, и у многих других ребят, да и у девчонок – восхищение. Вот что в этой Рэчел такого было? Да ничего. Востроносая и стильная брюнетка Моника ничуть не хуже, а уж изысканная, ни на кого не похожая чудачка Фиби… Но нет, если и влюбиться в кого-то, то только в милую Рэчел.

И вот что-то такое, похожее, «милое» увиделось сейчас Федору и в Марии. Когда – «ничего в ней нет, а я гляжу ей вслед». И наглядеться, насытиться созерцанием невозможно. «И прелести ее секрет разгадке жизни равносилен!»

Но это не влюбленность, это не влечение даже. Просто хочется еще раз посмотреть на Марию, чтобы в конце концов убедиться окончательно, что она – не киношная героиня, не та идеальная, милая девушка, которую он себе вообразил сейчас. Живая Мария – непременно сфальшивит где-то, сыграет плохо, некрасиво и неубедительно. И тогда можно будет с чистой совестью отвернуться от нее – «так я и знал, действительно – ничего в ней нет!».

Федор поднялся на чердак, полный пыли и какой-то старой рухляди, оставшейся от прошлых времен, и выбрался на крышу. Там сел на подоконник чердачного окна, вытянул шею… Ногам сразу же стало жарко от раскаленной крыши. Но зато с этой точки хорошо просматривался двор Марии.

А вон и она, ходит с лопатой, что-то копает. Странно, почему у нее на участке почти нет деревьев? И какая-то стена из белых камней – вон там, на заднем дворе. Зачем? Загадочная конструкция. Сарай какой-то рядом с домом. Дом невзрачный, старый; сарай – рухлядь. На всем печать бедности и скудности. Даже странно. Такая красотка – и столь откровенно бедствует?

О, Ахмед там тоже появился, на участке Марии. И тоже с лопатой. Теперь помогает ей рыть землю, потом отгоняет, роет сам. Мария стоит рядом, что-то говорит старику.

…Ахмед очень нелюдимым товарищем являлся, насколько уже мог убедиться в этом Федор. Он и самого Федора, то есть своего непосредственного хозяина, едва терпел – так чем же Ахмеда привлекла Мария? Есть еще порох в пороховницах? Нет, вряд ли. Тут нечто отеческое скорее – вон как смотрит на нее сурово, опять тянет из ее рук лопату, недовольно качает головой. Девушка вроде бы ухаживала за Ахмедом, когда тот болел, делала ему уколы? Значит, старик ей благодарен. Это почти отеческая приязнь, заботливость с его стороны.

Ах ты, Марь Иванна, хитрая лисичка, сумела, значит, приручить старого пса…

* * *

– Он хочет уехать в Америку, – сидя на скамейке, задумчиво произнесла Мария.

– Говорит, сад надо быстро-быстро продать… – буркнул Ахмед.

– А вы куда?

– Ай, еще работу найду, – нетерпеливо отмахнулся старик.

– Лето короткое, половина уже прошла, – сказала она. – Осенью почти все разъедутся. Тут работу не найти.

– Ай, сторожем наймусь, дачу у кого зимой охранять. Всем сторожи нужны.

– Ахмед… если вдруг чего-то не сразу получится, то вы можете у меня пожить.

– Чепуху не говори! Как не получится? Все получится…

– Да-да, я тоже на это надеюсь. Но на всякий случай просто хочу сказать вам…

– Нет! – резко ответил старик.

– Чего вы на меня все кричите? – возмутилась Мария. – Я должна сказать и скажу. Не надо мне рот затыкать. А вы потом можете поступать, как вам угодно. Хотите – живите у меня, не хотите – нет. Никто вас не заставляет.

Ахмед нахмурился, но промолчал, продолжая копать вокруг очередного камня.

– Ахмед.

– Да? – буркнул тот недовольно.

– Можно, я еще кое-что скажу, – совсем уж осмелела Мария. – Вам это точно не понравится, предупреждаю, но я все равно тоже должна это сделать…

– Угрожаешь мне, женщина? – Он распрямился, воткнул в землю лопату и скрестил руки на груди. Такой смешной, несмотря на глубокие морщины и колючки седых волос на лице, – словно обидчивый маленький мальчик.

– Да, – улыбнулась она.

Пауза.

– Чего молчишь? Так говори! – сердито велел Ахмед.

– Хочу кое в чем признаться, – шепотом произнесла Мария. – Я собиралась ваш паспорт взять, тайком, когда вы болели. Для того, чтобы узнать ваш прежний адрес, где жили раньше и… найти ваших родных.

Ахмед замер, как будто окаменел.

– Но я не сделала этого, – продолжила Мария. – Вы сами должны их найти. Так надо, и вы это знаете. Не будьте упрямцем, Ахмед. Вас дома наверняка очень ждут и любят вас.

– Нет! – зло закричал тот и от возмущения даже топнул ногой, закрутился на месте.

– Ну ладно, дело ваше, – осторожно согласилась Мария. «В самом деле, он как обидчивый, упрямый мальчишка!»

– Ай, женщина… Почему ты говоришь об этом? Нельзя, нельзя об этом говорить…

– А думать – можно?

Ахмед остановился, покачал головой, застонал. Затем, словно пересилив себя, встряхнулся, распрямился. И снова взялся за лопату, отбросил в сторону пласт земли.

– Я помогу? – Мария потянулась за своей лопатой.

– Нет!

Ахмед молча копал, Мария сидела на скамейке, болтала ногами. Неожиданно за домом, в котором она жила, раздался какой-то треск, а затем новый звук – ухающий, какой-то глухой, словно из-под земли. «Взрыв, что ли? – с ужасом подумала молодая женщина. – Нет, не может быть!»

Мария с Ахмедом переглянулись и одновременно сорвались с места, побежали за угол.

…Оказалось, никакой это был не взрыв. Старый сарай обрушился. И словно провалился вниз, теперь только доски из земли торчали.

– Там же погреб внизу, – сообразила Мария. – Там все мои запасы на зиму хранятся. Банки, склянки… – она махнула рукой.

Все-таки непорядок с ее землей. Этак и сам дом скоро развалится?..