Текст книги "Осенью"

Татьяна Тронина
Осенью

«На книжных полках и без меня много историй про то, как самые разные дядьки и тетьки маются от любовной лихорадки, – рассказывает Татьяна Тронина, автор более тридцати опубликованных книг. – Зачем мне увеличивать этот и без того гигантский холм с «лав стори»? Поэтому не тщеславие, но честолюбие заставляет меня писать о любви романы, которые, надеюсь, больше, чем просто «житейские истории». С другой стороны, я сознаю, что слишком уж выпендриваться автору нельзя – читатель сочувствует понятному, то есть тому, что может сам испытать в жизни. Смесь обыкновенного и необыкновенного – вот что есть мои романы».

* * *

Было холодно, по ощущениям – около нуля или, скорее всего, даже меньше. Воздух – особенно прозрачный, чистый, какой бывает лишь поздней осенью и лишь в солнечный день. Через небольшой парк я направлялась к нашей районной поликлинике, а под моими ногами похрустывал тонкий ледок – как напоминание о недавних дождях. И этот парк, и вообще, окрестности – были знакомы мне много лет, привычны. И неизменны. Не буквально, конечно, а метафизически, что ли?..

Да, порой закрывались и открывались магазины и кафе на близлежащих улочках, строились и сносились отдельные дома неподалеку, но атмосфера, аура этого места всегда оставалась для меня все той же, знакомой с детства. Родные края!

Я, пока шла по парку, вертела головой, с жадностью разглядывая все подряд, словно вернулась в эти края после долгого отсутствия. На газоне – трава еще зеленая, но уже припорошена белым инеем. Вся листва опала с деревьев, ветер качает голые ветви – они словно приветственно машут мне как старые знакомые – здравствуй, опять ты с нами. А вон и пунцовые гроздья рябин веселят глаз!

Казалось бы – иди да радуйся, любуйся окрестностями. Я и радовалась, но в то же время мне было немного не по себе. Дело в том, что ко мне еще в слякотном октябре привязалась неприятная, тягостная простуда. Вот вроде бы ерундовая болезнь, знакомая каждому, эта респираторно-вирусная напасть, а сколь мучительно ее переносить порой… Она прочно засела в моем организме, где-то в легких, в носоглотке; это именно она отдавала слабостью в руках и ногах, она вызывала усталость, тоску, она тревожила меня беспокойными снами.

Сегодня вроде бы получше, кто знает, но что скажет мой доктор?

В поликлинике опять оказалось на удивление мало людей. Не было той толкучки и нервозной давки, которая наблюдалась здесь, в коридорах, несколько лет назад. Что, неужели, во благо все те реформы здравоохранения, которые ругали чуть не на каждом углу? Где все пациенты, куда они исчезли, ну не могло же так случиться, что население нашего района разом вдруг выздоровело, назло реформам? Или это только нашей, центральной поликлинике повезло, а на окраинах города по-прежнему творится непонятно что?

…Моя докторша, кажется, была совсем молоденькой девушкой, судя по ее огромным, ясным, спокойным, без единой морщинки вокруг глазам. Остального лица не видно. Снизу – специальная маска, а сверху – белая шапочка прикрывает лоб. Наверное, я даже не узнаю докторшу, если вдруг потом случайно встречу на улице. У девочки-докторши прекрасное имя – Надежда. Наверняка еще новенькая здесь, в этих стенах, только что после мединститута? Неопытная, самонадеянная, наверняка ничего не понимает еще…

Но докторша внимательно послушала, как дышат мои легкие, а потом вынула из ушей фонендоскоп и произнесла убежденно, с одобрением:

– Чудесно. Чудесно! Ни одного хрипа теперь не слышу.

…Я вышла от молодой докторши более-менее успокоенная. Мысленно назвала себя ипоходриком.

Я ведь действительно чувствую себя сейчас хорошо. Рассеялся мрак, и после хмурого октября наступил звонкий, хрустящий, бодрый, румяный ноябрь. Наверное, скоро повалит снег, потом он опять растает, и небо затянет тяжелыми тучами, как часто бывает в преддверии настоящей зимы, но это все ерунда, все это можно пережить, если свободно дышится и легкие больше не отзываются кашлем при каждом вздохе.

Доктор по имени Надежда права, все чудесно – этот мир вокруг, люди, погода. И почему порой я так боюсь радоваться в полную силу, зачем одергиваю себя, все время сдерживаю восхищение, словно не верю в происходящее вокруг, ищу какой-нибудь подвох? Может, это возраст? Хоть обещает пословица, что в моем возрасте женщина должна чувствовать себя ягодкой, но кто нынче верит пословицам… Гм, а что я за ягодка, если подумать? Может быть, я – рябина в ноябре, только-только схваченная первыми морозами? Это первое, что пришло мне в голову.

Но дальше свою мысль развивать я не стала, поскольку мое внимание привлек большой стеклянный аквариум, находившийся в конце коридора. Вот новость, как же я его не заметила раньше? Или накануне его поставили? Я подошла ближе и невольно принялась наблюдать за рыбками. За толстым стеклом, в зеленоватой толще воды скользили туда-сюда разноцветные безмолвные создания, и их плавное мельтешение завораживало, успокаивало.

Мимо по коридору проходила какая-то дама, кажется, немолодая (судя по походке), тоже остановилась у аквариума. Почему дама? Строгая высокая прическа, строгий костюм – это то, что отразилось в стекле аквариума, потом – запах духов почувствовали мои ноздри – тоже строгий, почти мужской… Такую особу именно «дамой» и хотелось назвать.

И вдруг я заметила в отражении, что дама смотрит вовсе не на рыбок, а на меня.

– Тата? – услышала я рядом удивленный голос.

Забытое детское прозвище, производное от моего имени. Меня никто так не называл уже давно.

Я повернулась к даме, вздрогнула. Я ее узнала, хотя с тех пор, как мы с ней не виделись, прошло лет двадцать, точно. Даже двадцать пять. Имя ее я, правда, сразу не смогла вспомнить. Какое-то простое, вроде… Мария Петровна? Вера Ивановна?.. Вот прямо вертится где-то рядом…

– Анна Дмитриевна, – через несколько секунд, видя мое замешательство, – нетерпеливо подсказала дама.

– Ах, точно… Здравствуйте! – вежливо произнесла я, хотя эта встреча с самого начала совсем не показалась мне приятной. Анна Дмитриевна – последний человек на земле, с которым мне хотелось бы общаться. Может быть, соврать сейчас чего-нибудь, сказать, что у меня срочные дела, удрать отсюда поскорее… Дались мне эти рыбки! На миг я вновь почувствовала себя юной, глупой девчонкой. Словно и не было этих двадцати с лишним лет, что отделяли меня от прошлого, связанного с этой женщиной. Ну, и ее сыном, разумеется.

– Здравствуй, Таточка, – тем временем напористо продолжила дама. – Можно к тебе теперь так обращаться?

– Да, конечно.

«В сущности, чего я боюсь, какого подвоха от нее жду? Ведь сколько ей лет сейчас? Да уж под семьдесят… Или больше? Но она прекрасно выглядит! Кажется, даже совсем не изменилась… Словно средство Макропулоса сумела отыскать!»

Не стройная, но подтянутая (явно до сих пор делала зарядку, ну или, по крайне мере, не засиживалась в четырех стенах), с гладким лицом (правда, заметно, сколь тщательно наложен на него густой слой пудры), с аккуратно прокрашенными в благородный каштановый цвет густыми волосами – Анна Дмитриевна действительно выглядела гораздо моложе своего возраста.

– Вы прекрасно выглядите! – невольно вырвалось у меня. Потом добавила, не в силах сдержать искреннее удивление: – Кажется, совсем не изменились.

– И я тебя сразу узнала, Таточка. Тоже, все такая же… Джинсики, блузочка. У тебя запоминающаяся внешность, невозможно с кем-то перепутать. Ах, помоги-ка мне…

Анна Дмитриевна сделала несколько шагов к дивану, находящемуся неподалеку, протянула мне руку и с трудом села. Судя по всему, моей старой знакомой тяжело было сгибать ноги в коленях.

– А ты говоришь обо мне – не изменилась… Все-таки возраст дает о себе знать. Ты садись, если не торопишься. Поболтаем. – Женщина указала на место возле себя.

«А как она – обо мне – отозвалась? «Запоминающаяся внешность»? Что ж, вполне в ее духе комплимент…» И я, словно кролик под взглядом удава, присела рядом с Анной Дмитриевной.

– Ты-то что тут делаешь? – спросила она.

– Я? Бронхит лечила… – пожала я плечами.

– Ерунда какая… Я бы с таким даже к врачу не стала бы обращаться. Пора уже научиться самой справляться с простудой, а не бегать по поликлиникам, тут еще лишних вирусов можно нахватать, – с поучающей интонацией произнесла Анна Дмитриевна. Потом добавила, уже совсем другим тоном, добродушно: – А у меня суставы вот. Самой уж не справиться. Но ничего, это нормально, это вполне соответствует моему возрасту.

«Ну конечно. Она по-прежнему все-все знает и делает все правильно, а остальные люди – беспомощные, бестолковые глупцы…» – мысленно усмехнулась я, но ничего не сказала вслух. Моя собеседница тоже молчала, разглядывая меня своими крупными темно-карими, чуть навыкате глазами – словно сканировала.

Наверное, Анна Дмитриевна думала, что я сейчас начну задавать ей вопросы. Например, как Павел.

Да, в самом деле, как там поживает ее сын, в которого я была безрассудно влюблена когда-то? Неужели мне не все равно спустя столько лет? Нет, помнится, очень давно, он позвонил мне когда-то, единственный раз, и мы болтали тогда – довольно долго, словно старые знакомые или друзья детства… Да, тот телефонный разговор состоялся спустя несколько лет после нашего с ним расставания. Пустой разговор – как дела, что делаешь.

Я попыталась вспомнить, о чем мне тогда поведал Павел. А, он рассказал, что женился и у него есть сын. На момент этого разговора сыну исполнилось года два, три, что ли… Окончил ли Павел тот вуз, в который мечтал поступить когда-то, работал ли потом по своей специальности? Времена-то тогда были не самые легкие, страна в кризисе, инфляция, безработица. Нет, уже не помню этих подробностей… Ревновала ли в тот момент я Павла, было ли мне больно слушать истории о семейной жизни, о сыне, о жене? Тоже нет. Юношеская любовь, вернее даже – влюбленность, благополучно прошла, все слезы высохли давно. Вот странно – столько переживаний когда-то, а потом – даже сердце не дрогнуло.

Точно, точно – помню, слушала его, и мне хотелось поскорее положить трубку, словно я делала что-то совсем лишнее, ненужное…

И дело не в ревности – я на тот момент смогла распрощаться с прошлыми иллюзиями, сердечная боль после расставания с Павлом давно утихла. Дело в другом – не всем и не всегда хочется возвращаться в прошлое, интересоваться личной жизнью бывших возлюбленных. А зачем? Ненужные знания, ненужные эмоции, лишние мысли. Что потеряно, что ушло безвозвратно – к тому лучше и не возвращаться. Нечего переживать, нечего жалеть, в ту же реку второй раз не войдешь. Когда, позже, возникли социальные сети и появилась возможность найти практически любого человека из прошлого, даже тогда я никого не искала – ни бывших друзей, ни бывших возлюбленных. Впрочем, почему «не искала», я даже не потрудилась в этих сетях зарегистрироваться.

Помню, как удивлялись подруги, увлекшиеся виртуальным общением – «как, неужели тебе неинтересно разыскать тех, с кем развела тебя жизнь?! Да ты просто бесчувственная!» Тем не менее повальное увлечение, например, интернет-сообществами, в которые объединялись бывшие одноклассники, прошло мимо меня. Кстати, спустя лет десять все те же подруги, наоборот, восхищались моей дальновидностью: ах, ты такая молодец, что пропустила мимо себя всю эту шелуху, отнявшую столько времени и сил в бесплодных попытках вернуть прошлое.

И вот вдруг теперь у меня все-таки появилась возможность узнать о человеке, который когда-то очень много для меня значил. В реальности причем, из первых уст. Но я сидела напротив Анны Дмитриевны и упорно молчала.

– Как ты? – наконец не выдержала, разомкнула аккуратно накрашенные губы Анна Дмитриевна. – Замужем, дети есть?

Я кивнула.

– Счастлива? Муж один и тот же? До сих пор? – настойчиво выпытывала моя собеседница.

Я невольно улыбнулась.

– А работаешь? Где, как? Или муж позволяет тебе не работать? Ты высшее образование-то сумела получить?

Я внезапно вспомнила – как же, как же, это пресловутое высшее образование… Когда Анна Дмитриевна отговаривала своего сына от брака со мной, то это обстоятельство явилось ее главным аргументом – у девочки (у меня, то есть) нет высшего образования. Анна Дмитриевна хотела видеть возле своего сына образцовую невесту – умненькую, перспективную, обязательно с дипломом.

Если ей сказать, что я окончила Литературный институт и пишу книги теперь? Наверняка она испытает шок. Побежит потом в ближайший книжный магазин, чтобы проверить, не придумала ли я все это…

Но зачем мне это? Зачем мне торжествовать, доказывая пожилой даме, насколько она во мне ошиблась когда-то?

Я вздохнула и… просто кивнула один раз – на все ее вопросы.

– Да, заметно, что ты живешь неплохо, – продолжая внимательно разглядывать меня, заключила Анна Дмитриевна. – Ты не выглядишь замученной жизнью. На свои годы смотришься вполне… Ну, лет на пять даже меньше тебе можно дать! – в порыве внезапного великодушия воскликнула она. – Я ведь, ты знаешь, обращаю внимание на всех ровесниц, ровесников Павлика. Тут что касается что женщин, что мужчин, идет значительное разделение. Одни становятся обрюзгшими, и тут даже не в полноте дело, а в общем тонусе, что ли? Зато другие – такие… подтянутые, собранные, что ли? Ах, поняла. Есть те, кого жизнь не била, и те, кому сильно досталось. Вот ты, Таточка, не смотришься битой.

Очередной сомнительный комплимент! Или, наоборот, высшее признание – от Анны-то Дмитриевны?

И вдруг я вспомнила кое-что. Один момент – во время того, единственного телефонного разговора с Павлом, много лет назад. Рассказывая о своем маленьком сынишке, он признался, что бьет ребенка. Не бьет, а как-то иначе, другое слово Павел употребил… Колотит или дубасит? «Я сына дубасить люблю. Он ревет, падает, убежать хочет, а я ему – стой, куда? Как грушу колочу… Не могу, он так смешно ревет в эти моменты!»

Вот как трактовать подобные признания своего собеседника? Либо мужчина хочет сообщить о том, что он играет со своим сынишкой – в шутливые кулачные бои, либо… либо это самый настоящий садизм со стороны взрослого. Да, точно, именно поэтому мне стало неприятно тогда, и я попыталась поскорее свернуть разговор с Павлом. Наверное, мне надо было расспросить его подробнее – и возможно, выяснилось бы, что его кулачные бои с сыном – не всерьез. Отец просто учит сына защищаться, учит приемам боя. Сейчас – я, теперешняя я, точно бы расспросила его, и, возможно, если бы мои опасения подтвердились – возмутилась бы, осудила Павла за подобное поведение. Да, я никогда не вмешиваюсь в чужую жизнь, лишнего ни у кого не спрошу, но проходить мимо ребенка, над которым издеваются, – нельзя.

Хотя бесполезно, наверное, отчитывать взрослого человека… А то Павел не понимал, что он творит? И вообще, а что тогда – мать ребенка, где она? Ее все устраивало в общении отца и сына? Уж она-то в первую очередь должна была побеспокоиться о малыше!

– …Ты уж прости, Таточка, но тогда ты, в юности, выглядела просто ужасно. Какая-то дикая прическа на голове, словно птичьи перья торчали, боевой раскрас на лице, ты напоминала вождя краснокожих! – тем временем вещала Анна Дмитриевна. Она, видимо не дождавшись вопросов от меня, решила сама взять слово. – А как ты одевалась?! Я думала, с таким гардеробом – тебе прямая дорога в ПТУ! А Павлик собирался в иняз, если ты помнишь, у меня была возможность туда его устроить. Это же мезальянс…

Она что, оправдывалась?

Хотя да, точно, краситься я тогда не умела – не умела в не том смысле, что делала это криво и неаккуратно, а просто я еще не знала, как правильно подбирать цвета и оттенки, учитывая особенности своего лица. Я просто рисовала у себя на лице шаблонный модный макияж. Фиолетовой помадой – губы, и густые тени а-ля бамбуковая панда – вокруг глаз… Смоки-айс времен девяностых. Смешно! Да, а модным тогда считалось окрашивание волос «перьями». От стеснительности я еще хохотала тогда, в юности, невпопад и окончательно добила Анну Дмитриевну тем, что пыталась курить какие-то коричневые длинные сигареты, теперь уже не помню их названия. Джинсы-«варенки» и черная кожаная куртка с непомерно длинными рукавами, из толстой свиной кожи, которая скрипела при каждом движении, – дополняли мой образ современной девушки тех лет… При моем невысоком росте эта куртка, явно не по размеру, смотрелась на мне весьма комично, я думаю.

Конечно, Анна Дмитриевна решительно воспротивилась, увидев такое «чудо» возле своего сына. Она, помнится, заявила тогда, что видит рядом с Павлом совсем другую невесту. И даже описала ее.

Это среднего роста (обязательно среднего, ибо коротышки, равно как и дылды, – не рассматривались даже) и гармоничного телосложения девушка. Без вредных привычек, скромная и тихая (которая не хохотала бы по поводу и без). Скромно и прилично одетая. Длинная юбка, аккуратная блузка. Волосы – не обезображены в парикмахерском салоне мелированием, а прилично уложены. В косу.

Вот такой Анна Дмитриевна представляла невесту своего сына Павла.

Когда мы пересекались – я, Павел и Анна Дмитриевна, – она без открытых оскорблений, но методично и подробно описывала мои недостатки. Я зачем-то спорила с ней, правда, стараясь быть максимально вежливой, Павел злился, повышал голос на мать…

Он вообще был очень несдержанным парнем, задиристым, способным завестись с полуоборота. Часто приходил на свидания то в синяках, то с рассеченной скулой. С возмущением рассказывал о дураках, которые повстречались у него на пути, и как ему пришлось «поучить» их жизни…

Со мной он вел себя галантно и подчеркнуто по-рыцарски. Но, возможно, это потому, что мы с ним не так долго встречались? Полгода всего лишь. Да и я не из тех, кто привык обострять отношения с окружающими. Такой характер, не конфликтный… Собственно, именно поэтому Павел и позвонил мне тогда, спустя несколько лет. Мы же не врагами расстались… Отчего не поболтать.

– Так Павел поступил в иняз? – все-таки не выдержала, спросила я.

– Что? Ты не знаешь? Поступил, конечно! И диплом переводчика получил, – нахмурилась Анна Дмитриевна. – Он же умный мальчишка был, хотя разгильдяй, конечно. Приходилось им руководить, а как иначе. Ты сама теперь мать, должна меня понимать.

– Понимаю. Но…

– Ты, судя по всему, на меня в обиде… – Анна Дмитриевна уж не слушала меня. – Да, я выдвинула ему тогда требование – либо ты женишься на этой своей Таточке, либо ты, мальчик мой, поступаешь в иняз. У меня ведь связи имелись в престижном вузе, если помнишь, а без связей в те времена – никак… Павлик понимал, что его будущее полностью зависит от меня. Он ведь мечтал уехать за границу или работать в какой-нибудь иностранной компании…

– Мечтал, да, – согласилась я. – А куда он устроился после института? У него все получилось?

– Ну… Не совсем. Ты же помнишь те ужасные времена. А он – такой открытый, честный, прямой мальчик. Что в голове, то на языке. Конечно, ему трудно было ужиться с этим вороватым хамьем в красных пиджаках!

«Теперь я бы сказала, что у Павла – трудности с коммуникацией. Неумение общаться с людьми. Вечно он со всеми ссорился, искал повод обидеться, вспылить… Привык бороться и спорить с матерью, и на окружающих это отношение перенес», – подумала я. Затем осторожно спросила:

– Но с его дипломом можно было еще заняться переводами книг, например, или репетиторствовать, самому преподавать язык.

– Репетитором работать, с его дипломом?! – возмутилась Анна Дмитриевна. – Ах не надо. Я потом устроила Павла к себе в министерство, хоть он и сопротивлялся. Правда, Алиночка, его жена, совершенно его не поддерживала… Не женщина, а самый настоящий кисель!

«Точно, Алина. Помню, Павел еще сказал, что с Алиной его познакомила мать. Познакомила и обещала, что подарит сыну квартиру, если он женится на этой девушке… Анне Дмитриевне, получается, удалось найти сыну идеальную невесту! Или хотя бы внешне – идеальную!»

– Но коса-то у нее имелась? – с интересом спросила я.

– Что? Какая коса? А да, коса у Алиночки была, потом состригла она ее, ну невозможно же с этой деревенской прической в наше время ходить! Кстати, после родов Алина растолстела и никак не могла в прежнюю форму вернуться. А Павел – красавец, если ты помнишь, на него всегда девушки внимание обращали… И вечно у нее депрессия, вечно она не в настроении, ей все плохо!

Я вдруг вспомнила очередной кусок нашего последнего разговора с Павлом. Он действительно что-то там рассказывал о работе в некоей государственной конторе. При этом, смеясь, все время упоминал о каких-то девицах, работающих рядом. Поведал о секретарше, бегающей за ним, затем о кладовщице молоденькой, что была от него без ума… Я его спросила еще: «Павел, разве тебя жена не ревнует?» А он ответил со смехом: «Еще как ревнует, но я же мужик…» Собственно, не от этого ли было все время плохое настроение у Алины, его жены? Потом Павел принялся рассказывать о сыне, о том, как он с ним обращается… Словом, на месте Алины любая женщина впала бы в депрессию!

– Они развелись? Алина и Павел? – спросила я.

– Вот, я же чувствую, что ты к нему до сих пор неравнодушна! – расцвела Анна Дмитриевна. – Конечно, развелись потом. Когда Владу было семь. Влад – внук. А потом что она сотворила, эта ужасная женщина… – Настроение у моей собеседницы резко сменилось, она помрачнела. – Хитростью, ты представляешь – хитростью – вывезла Влада из страны в Америку и пропала там с концами! Не звонит нам, не пишет, ни-че-го.

– А я слышала, что Павел бил сына. Это правда?

Анна Дмитриевна замолчала. Потом пожевала губами. Теперь она смотрела не на меня, а куда-то в сторону. «Значит, правда. Значит, мне не показалось тогда! – подумала я с отвращением, с тоской. – Бедный мальчишка этот Влад! И бедная неизвестная мне Алина с косой, которую пришлось состричь. Что же там такое происходило в их семье, что эта Алина сбежала с сыном в другую страну и до сих пор от нее ни слуху ни духу!»

– Ты людей-то не особо слушай… Все-то они переиначат, – наконец, скрипучим, совсем старческим, больным голосом произнесла моя собеседница. Потом продолжила опять бодро: – Ты, наверное, хочешь спросить, жалею ли я о том, что вас с Павлом развела? Жалею, да. Теперь понимаю, сколь ошиблась в тебе. Ты – себе на уме, я теперь вижу. Ты – как я, только похитрее. Вот ты – смогла бы взять Павла в оборот – незаметно так, по-умному. Наставила бы его на путь истинный. Не позволила бы ему шляться не пойми где. Сейчас ведь не работает он, опять живет у какой-то… Господи, да что я говорю! – вновь расстроилась она, достала платок из сумочки, промокнула им глаза. – Ладно, пойду я, чего рассиживаться. Нет, не надо, сама.

Анна Дмитриевна, держась за спинку кресла, встала на ноги, грузно зашагала по коридору прочь.

Я осталась сидеть на месте, пытаясь осмыслить то, что услышала только что.

Вот, оказывается, чем закончилась битва властной матери и ее непокорного сына (а Павла не нельзя было назвать в полной мере «маменькиным сыночком», подчиняющимся воле родительницы). Бедная безответная невестка, которая долго терпела мужа-садиста, изменяющего ей… Терпела до последнего, потом сбежала. И бедный мальчишка, которому доставались от отца тумаки…

Интересно, если бы Павел выбрал тогда меня, а не свой иняз – как сложилась бы наша с ним жизнь?

Да ужасно бы сложилась – тут же ответила себе я. Характеры-то не переделаешь. Из обидчивого задиры он не превратился бы в кроткого ангела. И я бы не стала терпеть мужа, который бы позволял себе подобные вещи… Я бы войну устроила, точно. Да я бы убила человека, который поднял бы руку на моего ребенка! Да я бы…

Хотя нет. Никого бы я не убила. И терпела бы. И надеялась бы переделать мужа. В те времена многие женщины готовы были терпеть подобное. Это сейчас мир изменился, сдвинулось что-то в головах у людей.

Это я, теперешняя, спустя много лет наконец научилась разбираться в людях, в отношениях. И поняла кое-что. Например, то, что счастье – это дар. Его не угадаешь, не вычислишь, его нельзя заслужить или вымолить… А вот несчастливую судьбу – пусть и не всегда, но предсказать можно.

Я повторила бы судьбу Алины, если бы осталась с Павлом. Это точно. И писательницей бы я тоже не стала, ведь профессия эта требует максимальной поддержки от близких. А какая поддержка от Павла, от властной свекрови? Да и не до творчества, когда выживать приходится.

Словом, свяжи тогда я свою судьбу с Павлом, стала бы я жизнью битой теткой, скучной и пустой, с выпотрошенной душой.

Но это я только сегодня поняла.

Я посмотрела Анне Дмитриевне вслед – женщина уже почти добрела до конца коридора. Еще миг – вот и она скрылась за поворотом.

Наверное, большинство юношеских увлечений похожи на болезнь. Которой обязательно надо переболеть. Чтобы потом, после всех мучений и слез, дышалось бы уже легко. Только, главное, не получить потом осложнений. Чтобы сердце, живое, не потеряло бы способности радоваться – каждой мелочи, самым обычным вещам… Останься я тогда с Павлом – то брела бы этим утром по парку, не замечая ни солнца, ни ярких гроздьев рябины, ни инея на траве.

Как же хорошо, что воля Анны Дмитриевны разлучила нас с Павлом. Все хорошо, все чудесно. Надо жить, и радоваться, и больше не искать нигде подвоха.

– Спасибо, – прошептала я в конец коридора. Туда, где только что исчезла за поворотом эта женщина.

И я вздохнула с облегчением.