Текст книги "Легенды довоенной Москвы"

10

Сталин счел, что в тяжелые времена стране необходим новый гимн, и объявил конкурс. На 17 ноября 1942 года было назначено прослушивание участников. Сначала сыграли гимны разных стран, «Марсельезу», «Интернационал» – в качестве образцов. Потом начали играть гимны претендентов. Шостакович тогда сказал Хачатуряну: «Хорошо бы мой гимн приняли. Была бы гарантия, что не посадят».

Слушала комиссия во главе со Сталиным, и вердикт вынес сам вождь: «Шостаковича гимн хорош, и Хачатуряна гимн хорош. Теперь объединитесь и сочините вместе – тогда будет совсем хороший гимн». Работать вместе они не могли, но раз приказал сам Сталин – пришлось разделить, кто пишет куплет, кто – припев.

Вернувшись после мирной конференции в Тегеране и заново прослушав все предложенные на конкурс гимны, Сталин остановил свой выбор на творении Александрова.

Шостаковичу Сталин сказал: «Ваша музыка очень хороша, но что поделать, песня Александрова более подходит для гимна по своему торжественному звучанию».

Потом обратился к своему окружению: «Я полагаю, что следует принять музыку Александрова, а Шостаковича… поблагодарить».

А дальше разыгралась сцена дикая, невозможная в те времена тотального ужаса, и тем более – невозможная в присутствии самого вождя… Сцена, которая как ничто другое доказывает уникальную порядочность и благородство Шостаковича, который даже перед лицом самого воплощения террора не мог смолчать и допустить, чтобы совершилась подлость.

Сталин сказал Александрову: «Вот только у вас, профессор, что-то с инструментовкой неладно».

Александров поспешно попытался оправдаться, заявив, что оркестровку, мол, делал не он, а Святослав Николаевич Кнушевицкий – известный виолончелист и педагог, на прослушивании отсутствовавший…

И тут раздался голос Шостаковича, робкого, застенчивого Шостаковича, который перебил Александрова: «Как вам не стыдно, Александр Васильевич! Вы же отлично знаете, что Кнушевицкий инструментует замечательно. Вы несправедливо обвиняете его, да еще за глаза, когда он вам не может ответить. Постыдитесь!»

Воцарилось мертвое молчание. Все ждали реакции Сталина. А тот, улыбнувшись в усы, чуть растягивая слова, сказал Александрову: «А что, профессор, нехорошо получилось…»

«А ваш общий гимн тоже Кнушевицкий инструментовал?» – спросил Молотов у Шостаковича.

Шостакович, видимо, был уже в шоке от собственной смелости и пробормотал: «Композитор должен инструментовать сам. Композитор должен инструментовать сам…» Он судорожно повторял эту фразу снова и снова.

Когда музыканты ушли, Сталин сказал Молотову: «А этот Шостакович, кажется, приличный человек…»

11

В 1943 году Дмитрий Дмитриевич Шостакович вернулся в Москву. Там ему дали квартиру. Однако Нина Васильевна еще не приехала, а самостоятельно обустроить свой быт композитор не умел. Кора Ландау рассказывала: «Был такой случай, когда он переехал из Ленинграда в Москву, а Нита еще не вернулась из эвакуации. Прошел слух, что Шостакович один и плохо устроен (хотя квартиру ему дали хорошую). Из Союза композиторов приехала комиссия, чтобы проверить эти слухи. На звонок в дверь Митя вышел сам, став на пороге, чтобы не дать войти в квартиру, и стал уверять, что ему ничего не нужно, он благодарит и категорически отказывается от всякой помощи. Члены комиссии были настойчивы и в квартиру вошли: в совершенно пустой квартире стоял рояль со стульчиком, около рояля – газеты вместо постели, на окне – бутылка из-под кефира. Митя был смущен и растерян: начнут устраивать его быт, следовательно, мешать, а ему ведь нужен только рояль!»

Но спокойно работать он смог очень недолго. В 1948 году начались очередные гонения. На Дмитрия Шостаковича, а также на Сергея Прокофьева, Михаила Шебалина, Николая Мясковского, Арама Хачатуряна и Вано Мурадели обрушились с критикой, разоблачая их «антинародную музыку» и обвиняя в «формализме», «буржуазном декадентстве» и «пресмыкательстве перед Западом». От них требовали публичного выступления с раскаянием и осуждением своего творчества. От переживаний Прокофьев тяжело заболел: собственно, от этой болезни он так и не оправился. Шебалина разбил паралич. Мясковский слег с инфарктом. А Шостакович был на грани самоубийства.

Нина Васильевна увезла его в санаторий, надеясь, что удастся его спрятать, что удастся переждать эту бурю… Но – не удалось. В окна Шостаковича летели камни: «народ» выражал отношение к композитору, объявленному антинародным. Семья оказалась словно в осаде. Даже дети чувствовали, что происходит нечто кошмарное.

Максим Шостакович позже писал: «Я помню тот бастион, который мать сумела создать, потому что терзали, конечно, отца ужасно. И она сумела выстроить стену между внешним миром, который оголтело рвал на части отца, и семьей, – и мы, дети, очень хорошо понимали это, знали, что на нас лежит очень большая ответственность. Что стоит только нам сделать что-то не так, это может немедленно быть против отца, поэтому мы вели себя тише воды ниже травы».

Галина Шостакович вспоминала: «Очень хорошо помню, как он переживал постановление 1948 года – ходил по комнате по диагонали и непрерывно курил. С мамой они почти не разговаривают. Мы с Максимом тоже молчим. Мне почти двенадцать, Максиму – десять. Это – зима сорок восьмого года. Это было нервное время, более того, отец приказал, чтобы нас приводили из школы. Максим уже учился в музыкальной школе, где это постановление проходили. И ему разрешили не ходить недели две, чтобы его не терзали – там ведь тоже преподаватели хотят задать какой-нибудь вопросик.

Мы знали, что во всех газетах превозносят „историческое постановление Центрального Комитета партии“, а музыку Шостаковича и прочих „формалистов“ ругают».

Приближался Съезд советских композиторов. Бывшие ученики и многие друзья советовали Шостаковичу все-таки выступить с раскаянием. Они боялись, что в противном случае его просто уничтожат. Они не понимали, что уничтожить его может унижение, которое ему придется пережить.

И все-таки Шостаковичу пришлось выступить. Единственному из всех «формалистов»: остальные по разным уважительным причинам не явились. Дмитрий Дмитриевич прочел по бумажке то, что ему приказали… Потом всю жизнь корчился в муках стыда за этот эпизод: «Тогда, в 1948 году, велели нам, „формалистам“, выступить с самокритикой на собрании в Союзе композиторов. Объявляют мою фамилию, что буду говорить – понятия не имею, знаю, что необходимо каяться – отговорюсь как-нибудь. Иду из зала к трибуне, по дороге (знаете, там справа лесенка и загородка) ловит меня за рукав, сует мне бумагу: „Возьмите, пожалуйста…“ Сначала я не понял, в чем дело, он объясняет шепотком, этак ласково, снисходительно, покровительственно: „Тут все написано, зачитайте, Дмитрий Дмитриевич“. Вылез я на трибуну, стал читать вслух кем-то состряпанный глупый бред. Да, читал, унижался, читал эту якобы „свою“ речь, как последнее ничтожество, совершенно как паяц, петрушка, кукла на веревочке!!!»

Зато он уцелел. И семья уцелела.

Чтобы поддержать композитора, Анна Ахматова посвятила ему стихотворение «Музыка». Оно датируется 1958 годом, но многие утверждают, что написано было десятью годами раньше…

 
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
 
 
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
 

В 1949 году Шостакович написал кантату «Песнь о лесах». Она была создана в том патетическом «большом народном стиле», которого от всех «формалистов», собственно, и требовали. В 1950 его даже выпустили за границу: он был членом жюри на Конкурсе имени Баха в Лейпциге. Его все чаще отпускали в заграничные турне… Его снова хвалили в прессе.

12

В 1954 году произошла трагедия. Скоропостижно скончалась Нина Васильевна Шостакович. Ей было только 43 года.

Каждый год летом она ездила в Армению, где в лаборатории на горе Арагац изучала природу космических лучей под руководством Артема Исааковича Алиханьяна. Кора Ландау утверждала, будто Алиханьян был влюблен в Нину Васильевну и Шостакович ревновал к нему. Она вспоминала: «Приближалось время очередной экспедиции, Митя стал серьезно возражать против поездки Ниты: в последнее время она стала сильно терять в весе, талия стала совсем девичьей. Нита согласилась лечь в больницу на обследование. Две недели длилось обследование в кремлевской больнице. Врачи уверили Митю, что его жена совершенно здорова. Перед отъездом Нита и Артюша зашли к нам. Нита помолодела и была жизнерадостна. В Москве наступала зима, а в Ереване стояла золотая осень, такая щедрая на вкуснейшие плоды. Это время года Нита привыкла проводить в Ереване. В ту роковую для Ниты осень там были Вертинский, Утесов и многие другие. Когда экспедиция Алиханьяна спускалась с Алагеза, интеллигенция Еревана отмечала это событие банкетами вместе с артистами. Жена знаменитого композитора и Алиханьян были всегда в числе звезд. Едва под утро закончился банкет, Нита попала на операционный стол. Непроходимость кишечника, срочная, безотлагательная операция. Оперировали лучшие хирурги Армении. Непроходимость устранили, но потревожили злокачественную опухоль сигмовидной кишки. Это место в кишечнике – белое пятно для рентгена. Ведь несколько месяцев назад Нита прошла полное обследование, и опухоль не была обнаружена. Уложив Ниту на операционный стол, Артюша помчался телеграфировать Мите. Шостакович с сыном мгновенно прилетели в Ереван. А Нита через два часа после операции пришла в сознание, сказала: „Какое счастье, что операция уже позади“, – улыбнулась, закрыла глаза и умерла. Легко, спокойно, как уснула».

Дмитрий Дмитриевич был в Консерватории на концерте. В антракте после первого отделения к нему подошли и сообщили, что его жена в Ереване попала в больницу и находится в очень тяжелом состоянии. Он вылетел в Ереван… А вернулся с цинковым гробом. В Москве шел мокрый снег. Гроб поставили в квартире Шостаковичей. Сквозь стеклянное окошко была видна голова Нины Васильевны, чуть повернутая набок. Дмитрий Дмитриевич не отрываясь смотрел на нее и несколько раз произнес: «Какая она хорошенькая!»

Кто-то из пришедших попрощаться говорил, что неудачно поставили диагноз, неудачно прооперировали, обвинял врачей… Шостакович возмутился: «Как же так можно говорить?!. Ведь смерть… Зачем же вы так?.. Ведь смерть… Разве можно кого-нибудь винить, если смерть…» Через комнату с гробом шли и шли люди, а Дмитрий Дмитриевич сидел на диване и плакал, не скрывая слез.

Хоронили на Новодевичьем кладбище. «Вот и мне здесь есть местечко. И мне тоже», – бормотал Шостакович. Стоял лютый мороз. Вдовец предложил не произносить никаких речей, просто почтить память молчанием… А потом сказал: «Холодно очень. Очень холодно. Давайте разойдемся…»

Смерть жены едва не сокрушила весь мир Дмитрия Дмитриевича. Он просто не умел без нее жить – как в духовном плане, так и в материальном. «Он чувствовал себя защищенным под ее крылом», – писал много лет спустя его сын Максим. А одной из подруг жены композитор признался: «Знаете, по моему характеру я совершенно неспособен к связям. Мне нужно, чтобы женщина, жена, жила со мной, была рядом».

13

Шостакович женился еще дважды.

Второй его брак поверг в недоумение всех. Маргарита Андреевна Кайанова казалась совершенно неподходящей спутницей для композитора: работник ЦК ВЛКСМ, человек, далекий от музыки. «Она добрая женщина и, надеюсь, будет хорошей женой и матерью детям», – написал Дмитрий Дмитриевич в июле 1956 года, вскоре после того, как расписался с Кайановой. Он говорил, что очень тяжело переносил одиночество… Но семьи не получилось. Знакомые считали, что Маргарита Андреевна просто не понимает, чем ее муж заслужил свою всемирную славу, не понимает ценности его искусства. Кроме того, Кайанова не скрывала своего антисемитизма и корила Шостаковича за то, что у него половина друзей – евреи, что он принимает их у себя в гостях, а это же опасно… Шостакович ненавидел антисемитизм! Только природная кротость мешала ему взорваться, обрушить на жену свой гнев, хотя все окружающие ожидали, что рано или поздно этим кончится. Прожили вместе они недолго, в семейном архиве Шостаковичей даже не сохранилось ее фотографии. Зато Маргарита Андреевна, как говорили, выйдя замуж снова, держала на видном месте портрет Шостаковича. Возможно, из гордости, что была женой знаменитого композитора. После развода Шостакович купил ей квартиру и вообще оставил ее полностью обеспеченной.

Где-то примерно в этот период Дмитрий Дмитриевич случайно встретился на Арбате со своей первой любовью: Татьяна Гливенко, сильно располневшая и постаревшая, приехала в центр за покупками. Шостакович был уже великим композитором, вдовцом, отцом двоих детей. Единственный сын Татьяны Ивановны погиб от удара молнии, муж умер, и она жила у невестки, в квартире на окраине Москвы, помогая по хозяйству. Жизнь очень далеко развела бывших влюбленных… Но им было что вспомнить, и они несколько раз встречались, чтобы поговорить о прошлом. Однако прежней близости между ними уже возникнуть не могло.

А в третий раз он женился в 1962 году. Ему было 56 лет. Его избраннице, Ирине Антоновне Супинской, – 27.

2 июня 1962 года Шостакович писал другу: «Я женился! Мне хочется приехать в Ленинград и показать тебе мою избранницу. Это надо было, конечно, сделать до женитьбы, но все хорошо. Я, кажется, счастлив. Ирина очень смущается, встречаясь с моими друзьями. Она очень молода и скромна. Она служит лит. редактором в издательстве „Советский композитор“. С 9 до 17 она сидит на службе. Она близорука. „Р“ и „л“ не выговаривает. Отец ее поляк, мать еврейка. В живых их нет. Отец пострадал от культа личности и нарушения революционной законности. Мать умерла. Воспитывала ее тетка со стороны матери, которая и приглашает нас к себе под Рязань. Как называется это место под Рязанью, я забыт. Родом она из Ленинграда. Вот краткие о ней сведения Была она и в дет. доме и в спец. дет. доме. В общем, девушка с прошлым».

…Предшествовало этому назначение Шостаковича в 1957 году на пост председателя Союза композиторов и вступление в партию. Ни того ни другого он не хотел, его практически заставили – как самого знаменитого из живущих, самого известного за рубежом композитора. На нервной почве у него начала развиваться болезнь, поначалу врачам казавшаяся загадочной: немела правая рука. Постепенно онемение и слабость стали распространяться по всему телу. Шостакович неоднократно ложился в больницу но помочь ему не могли. А болезнь мешала его творчеству. И необходимость присутствовать на заседаниях Союза композиторов тоже мешала. В общем, когда Дмитрий Дмитриевич и Ирина Антоновна поженились, мало кто сплетничал – дескать, молодая и бойкая окрутила знаменитого старца. Больше сочувствовали: «Ведь Митя – совсем развалина, а она – молодая женщина, все взяла на себя».

Знакомы они были до свадьбы около шести лет, но сугубо по работе. Ирина относилась к Шостаковичу с восторженным трепетом, а когда он заболел, попал в больницу – навещала, пыталась поддержать. Поддержка переросла в дружбу, дружба – в любовь. «Я уж даже не помню, как все это было. Но, во всяком случае, Дмитрий Дмитриевич был человек старого воспитания. Он сделал мне предложение, потом представил своим друзьям, познакомил, послесвадебные визиты мы делали. Ну, так и стали жить-поживать», – вспоминала Ирина Антоновна.

14

К 60-летию Шостаковича в Ленинграде открыли фестиваль «Белые ночи». Газеты пестрели заголовками: «Замечательный музыкант», «Пламенный патриот».

«Раньше все как один не понимали и возмущались. Теперь все как один понимают и восторгаются. Было некритическое подражание западному декадентству, стало сознательное следование русскому реализму. Раньше – неврастения, теперь – здоровье. Прежде – антинародное, нынче – народное. Сперва „у Шенберга“, потом – „у Мусоргского“. Но существо в том, что все это „масштабное“, „государственное“ переменило оценку к нему, а он свою оценку не изменил», – писал в те дни один из друзей Шостаковича.

Состояние здоровья композитора ухудшалось: «Я совсем беспомощен в бытовых делах. Я не могу самостоятельно одеваться, мыться и т. п. В моем мозгу будто испортилась какая-то пружина, после 15-й симфонии я не сочинил ни одной ноты. Это для меня ужасное обстоятельство».

Летом 1973 года Шостаковичу разрешили уехать для обследования и лечения в США. Но и американские врачи были бессильны. После консилиума они пригласили Ирину Антоновну и сказали: «В этой стране нет средств, чтобы помочь вашему мужу. Как вы хотите, чтобы мы ему об этом сказали?» Она ответила: «Скажите правду, но все-таки не лишайте его надежды». Однако Шостакович все понял. Для него это был приговор: он больше не мог писать – значит, он больше не сможет записывать музыку… Но все же он пытался: поддерживая левой рукой бессильную правую. Быстро уставал, но как только чувствовал, что снова может сесть к столу, – снова брался за перо. Музыка еще жила в его душе. Но тело подводило, препятствовало тому, чтобы вывести музыку из души – в мир… Жена помогала ему как могла. Буквально водила под руки: «Осторожно, Митя, здесь ступенька вниз… А здесь ступенька вверх…»

В декабре 1973 года у Шостаковича в левом легком обнаружили опухоль. Это был рак, это была неизбежная смерть… От него снова пытались скрыть тяжесть его положения, но он конечно же опять все понял. Он был уже так слаб, что пальцы не удерживали перо. Он больше не мог читать ноты: быстро уставали глаза. Все чаще случались приступы удушья.

Когда Шостаковичу предложили госпитализацию, он предположил, что из больницы уже не выйдет. Попросил отвезти его к дому, где жил когда-то подростком и писал свою Первую симфонию. Потом захотел проехаться по городу, попрощаться с любимыми местами…

4 июля 1975 года Дмитрий Дмитриевич лег в больницу. У него оставалась незаконченной Альтовая соната. Кажется, именно она удержала его на краю небытия – в тот раз… Из больницы Шостакович вышел, чтобы закончить Альтовую… Вернулся в палату 6 августа. 9 августа в 18.30 он скончался.

Сохранились наброски речи композитора Георгия Свиридова, подготовленной им для гражданской панихиды по Шостаковичу: «Музыка его остается здесь, на земле. Его музыка звучит повсюду. Можно сказать, что воздух над землей постоянно заполнен звуками его музыки. Мягкий, уступчивый, нерешительный подчас в бытовых делах – этот человек в главном своем, в сокровенной сущности своей был тверд как кремень. Его целеустремленность была ни с чем не сравнима. Этот человек знал, что он делал, и понимал, кто он такой».

…В Антарктиде именем Дмитрия Шостаковича назвали полуостров. Он соседствует с ледником Игоря Стравинского и шельфовым ледником Иоганна Себастьяна Баха.

Валентина Серова и Константин Симонов: «Страшная и удивительная жизнь…»

• Симонов Константин (Кирилл) Михайлович (15 [28] ноября 1915 года, Петроград, Российская империя – 28 августа 1979 года, Москва, СССР) – журналист, поэт, драматург.

• Серова (в девичестве Половикова) Валентина Васильевна (10 февраля 1919 года, Харьков, Украина – 11 декабря 1975 года, Москва, СССР) – актриса театра и кино, «звезда эпохи».

• Он – яркая личность, рациональный и романтичный одновременно, упрямый, несгибаемый.

• Она – страстная, пылкая, мятущаяся, непостоянная, взбалмошная, нежная и пленительная женщина.

• Он для нее – второй муж. Она для него – третья жена.

• Вместе с 1939 года. Поженились в 1942 году.

• Общий ребенок – дочь Мария.

• Константин был влюблен, Валентина принимала его любовь. Он долго добивался, она не сразу сдалась. Она не считала нужным хранить верность, он терпел. Он писал ей дивной красоты стихи и письма… Но именно он в 1957 году ее оставил, окончательно разочаровавшись в своем чувстве и утомившись от жизни с ней.

Какой они были парой!

Одной из самых ярких и самых «звездных» среди советского истеблишмента.

Валентина Серова – «звезда эпохи», популярнейшая актриса, красавица, блондинка с самыми голубыми глазами и самыми длинными ногами в кинематографе того времени.

И Константин Симонов – молодой и талантливый драматург, поэт, отважный военный журналист, прошедший сквозь огонь, пронесший сквозь все годы войны свою любовь к единственной женщине… К той, которой он написал самое знаменитое военное стихотворение – «Жди меня»:

 
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло.
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
 

На самом деле – она не умела и не хотела ждать. По крайней мере, ждать его. Других – да. Тех, кого любила.

На самом деле она так долго не могла его полюбить, что он почти отчаялся… А когда полюбила – было уже поздно.

И не умела она любить его так, как ему было надо. И даже когда стала его женой – не смогла воплотить его мечту о доме, о жене, о семье… Не смогла стать – правильной женой. Надежным тылом.

И всегда вокруг них вились злобные сплетни: Валентина – изменяет, Валентина – пьет. Константин готов был противостоять сплетням, как клевете – «Всем смертям назло». Но в конце концов даже его любовь не выдержала бесконечных испытаний.

История любви Константина Симонова и Валентины Серовой – история о том, что не всегда любовь побеждает. Иногда – проигрывает. Даже если это великая любовь.

Вместе с тем их история – о том, что великая любовь бессмертна. Ее не убить изменами, болью, разочарованием. Она останется сама по себе – тлеть среди осколков разбитого сердца. И если полюбил, ты уже не узнаешь покоя. И если тебя полюбили великой любовью, ты уже не освободишься от ее пут… Как бы кому из двоих – и даже обоим вместе – этого не хотелось.