Текст книги "Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью"

4

Окуневская с гордостью заявляла, что она всегда была в опале у советского руководства, но любима зрителями, потому что ее аристократическая красота, в отличие от примитивной «крестьянской» красоты прочих советских кинозвезд, была «сексуальной». Она говорила: «В „Пышке” у меня небольшая роль, в „Горячих денечках” я – никто, так, вообще, в „Последней ночи” и в „Александре Пархоменко” я – дрянь, – меня бросили на отрицательные роли, потому что в советской положительной героине не должно быть секса, который „они” во мне нашли, и только в жалкой и плохой „Майской ночи” у меня – Панночка, есть попадание в гоголевскую сказку, а фильм прошел по окраинам. В колхозах…»

Однако даже если «они» (то есть советское правительство и управленцы) Окуневскую и не любили, фильмы с ее участием продолжали идти на больших экранах. После того как в Ташкенте по госзаказу был снят фильм «Ночи над Белградом», она стала настоящей звездой. В 1947 году ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР.

Благодаря этому фильму уже после войны Татьяна отправилась на гастроли в Югославию, где ее встречали с необычайной помпой и где она познакомилась с самим маршалом Иосипом Броз Тито, который, как оказалось, был безумно влюблен в нее.

Тито пригласил ее в свою резиденцию, которая располагалась в бывшем королевском дворце.

Вот как пишет об этом Татьяна в мемуарах:

«Калитка, за ней шагает мне навстречу маршал в штатском, с садовыми ножницами и только что срезанными черными розами. У ноги – красавица-овчарка, впившаяся в меня глазами.

– А вот мы сейчас проверим, как вы ко мне относитесь. Если плохо, Рекс разорвет вас на части у меня на глазах.

Маршал очень интересный, приветливый, веселый. Рекс ласково урчит, и мы оба смеемся.

– А Рекс не может продемонстрировать, как вы относитесь ко мне?

– Может! Видите, как он не сводит с вас глаз…»

Вслед за Югославией Татьяна объехала с гастролями всю Восточную Европу, эта поездка походила на сказочный сон, везде ее встречали как звезду, везде были полные залы и обожание поклонников. Домой возвращаться было тяжело – как с веселого бала за решетку тюремной камеры. «Лучше было и не ездить в Европу, – вздыхала Татьяна, – чтобы не видеть, как могут жить люди». В России было плохо – бедно, голодно и холодно. И страшно. После легкой и веселой Европы – особенно страшно.

Впрочем, Татьяна совсем не бедствовала. Ее муж получил Сталинскую премию за книгу «Непокоренные», что сразу поставило их семью в привилегированное положение. Они получили пятикомнатную квартиру и возможность роскошно обставить ее. Горбатов купил Татьяне «Мерседес», сделанный по спецзаказу. Не было недостатка и в туалетах, которые шили специально для нее самые знаменитые и дорогие модистки. Татьяна блистала на светских приемах. И в театре ей давали лучшие роли.

Горбатов сполна исполнил данное ей когда-то обещание сделать для нее все. Татьяна пользовалась добытыми для нее благами и вместе с тем презирала мужа за бесхарактерность и подхалимаж перед властью. Сама она по-прежнему не боялась ничего. Практически в открытую поносила советский режим и даже лично товарища Сталина. Она открыто гордилась объявленными «врагами народа» родными, чего стоили одни только ее тосты: «За тех, кто в Сибири!»

Татьяна ходила по краю, отважно и безрассудно, не задумываясь о последствиях, чего и боялся когда-то ее отец. Почему ее не арестовали уже тогда – остается загадкой. Быть может, потому, что ей покровительствовал сам всесильный нарком внутренних дел Лаврентий Берия?

Однажды Берия лично заехал за ней на автомобиле и заявил, что ее приглашают на концерт в Кремль! Это была большая честь и большая удача – на кремлевские концерты приглашались только народные артисты. То, что концерт должен был состояться ночью, Татьяну совсем не смутило, она знала, что члены правительства и работают и развлекаются в основном по ночам, как какая-то нежить…

Она не могла предположить, что никого концерта на самом деле не будет. Просто любвеобильный нарком внутренних дел не желал довольствоваться платоническим обожанием.

«Уже три часа ночи, уже два часа мы сидим за столом, я в концертном платье, боюсь его измять, сижу на кончике стула, он пьет вино, пьянеет, говорит пошлые комплименты, – вспоминала о той ужасной ночи Окуневская. – Опять в который раз выходит из комнаты. Я знаю, что все „они” работают по ночам. Бориса в ЦК вызывают всегда только ночью, но я устала, сникаю. На сей раз, явившись, объявляет, что заседание у „них” кончилось, но Иосиф так устал, что концерт отложил. Я встала, чтобы ехать домой. Он сказал, что теперь можно выпить и что если я не выпью этот бокал, он меня никуда не отпустит. Я стоя выпила. Он обнял меня за талию и подталкивает к двери, но не к той, в которую он выходил, и не к той, в которую мы вошли, и, противно сопя в ухо, тихо говорит, что поздно, что надо немного отдохнуть, что потом он меня отвезет домой. И все, и провал. Очнулась, тишина, никого вокруг, тихо открылась дверь, появилась женщина, молча открыла дверь в ванную комнату, молча проводила в комнату, в которой вчера был накрыт ужин, вплыл в сознание этот же стол, теперь накрытый для завтрака, часы, на них десять часов утра, я уже должна сидеть на репетиции, пошла, вышла, села в стоящую у подъезда машину, приехала домой. Изнасилована, случилось непоправимое, чувств нет, выхода нет, сутки веки не закрываются даже рукой».

Татьяна рассказала о случившемся мужу, но что тот мог поделать? Борис бегал по комнате, что-то причитал, и в итоге ей же самой пришлось его утешать.

Впрочем, может быть, что всю эту историю Окуневская просто выдумала, чтобы лишний раз унизить Горбатова, которого считала человеком слабым: уж слишком сильно он ее любил и слишком много прощал… Что это, как не слабость? Правда, на всякий случай она в мемуарах еще и в измене Горбатова обвинила.

Инга и отчима пыталась защитить: «Он ее безумно любил. Я читала его письма к маме: они душераздирающие. Возможно, у него и мог кто-то появиться на стороне, может быть, она ему отказывала в интимных отношениях… Не знаю. Мне кажется, Горбатову было ни до кого: за ней бы уследить! Он пишет: „Что бы то ни было на свете, я счастлив, что у меня была такая любовь в жизни”. Судя по тому, что я прочла в дневниках и письмах, он, наверное, удерживал маму тем, что писал для нее сценарии и пьесы».

И самый драматический момент мемуаров Окуневской дочь тоже ставит под сомнение: «Мне кажется, историю с изнасилованием в особняке Лаврентия Павловича мама позаимствовала. Я ей однажды рассказала о своей подружке, которую Саркисов, начальник охраны Лаврентия Павловича, привез к нему в дом, когда она еще училась в девятом классе». В пользу этого говорит и тот факт, что в списках начальника охраны Берии, где были имена всех женщин, которые к нему приезжали, Окуневская не фигурирует.

Да и вообще, если почитать мемуары актрис той эпохи, кажется, что Берия каждую почтил своим вниманием… Кто на самом деле был жертвой его страсти, а кто приписал себе в биографию пикантный штрих – теперь уже узнать нельзя.

5

А вот Иосип Броз Тито и правда питал интерес к красавице-актрисе. По приезде в Москву Тито непременно желал видеть прекраснейшую из актрис, ходил на ее спектакли и каждый раз присылал по огромному букету цветов. Татьяна вспоминала – это были черные розы…

«Я никаких черных роз не видела, а я ведь жила с ней в одной квартире. Цветы иногда приносил посол Югославии в СССР Влад Попович», – говорит в интервью Инга Суходрев.

На устроенном в «Метрополе» банкете маршал пригласил Окуневскую на танец.

– Наконец-то я держу вас в своих объятиях! – шептал он во время вальса. – Я думал, что никогда не дождусь вас, даже моя разведка не могла выяснить, где вы. Прошу вас, продолжайте улыбаться и выслушайте меня, другой возможности поговорить с вами у меня нет… Я приглашаю вас в Хорватию, мы построим для вас в Загребе, который вам так понравился, студию, вы будете сниматься с кем вы хотите, язык преодолеете, а на первых порах вас будут озвучивать. Я все продумал…

Татьяна рассказывала, что не хотела покидать родину, и будто бы в шутку предложила Тито навсегда остаться в СССР. А на самом деле…

На самом деле Тито был любвеобилен и у него в то время имелась уже гражданская супруга. Вскоре руководитель Югославии уехал, теперь он мог общаться с красавицей только через посольство, непосредственно через посла Владо Поповича.

Владо был вынужден рассказывать Татьяне о любви к ней Тито и при этом сам был влюблен в нее. Когда Татьяна в очередной раз подтвердила, что не собирается в Югославию, он был так счастлив, что не удержался и признался ей в своих чувствах.

– Простите мне все, – говорил он, – и бестактность, и вмешательство в личные отношения с маршалом. Я потерял голову, я впервые люблю, люблю вас всем существом, безоглядно с первых кадров вашего фильма, я же сам прилетел в Белград к вашим гастролям, я не сумел даже придумать предлога, маршал был удивлен, прогоните меня…

«Это было изумительно. Красив Попович был неимоверно. Я даже собиралась уйти от Горбатова. Когда Владо передавал мне что-то по поручению Тито, я всегда спрашивала: вы за себя говорите или за маршала?»

Как признавалась Окуневская, это была ее первая настоящая любовь, феерическая, прекрасная и безумная.

«Дурман… наваждение… я тону в этих Христовых черногорских глазах… – вспоминала позже Татьяна. – Роман! Как сумасшествие! Может быть, это и есть любовь, которая снизошла на меня. Какой он нежный, тонкий, любящий! У нас появился наш домик, это Владо его нашел! Он часами ждет меня, сам готовит для меня вкусное, строго охраняет нашу тайну. А я?! Я считаю секунды встречи с ним, волнуюсь, выдумываю всякие сюрпризы и ни о чем не думаю – ни о чем! Близкие меня не узнают, я вдохновенна, весела, счастлива!»

Однако любовь эта прекратилась еще до ареста.

В одном из интервью Окуневская вспоминала: «А закончилось все довольно банально. Возвращался Горбатов из длительной командировки, Владо мне устроил истерику – чтобы я переехала жить к нему. А истерик я не переношу. В общем, мы поругались. Потом Попович из Союза бежал – когда Тито со Сталиным поругались. Больше я его никогда не видела…»

А на самом деле…

На самом деле в конце 1946 года Владо Попович женился на Вере Радимир. У нее было прекрасное происхождение для жены посла и будущего политика. Отношения с красивой русской актрисой он продолжал, но уже тайком, стыдясь их. Татьяна же не могла простить Поповичу «измену». Он лишил ее надежды на брак с ним и отъезд за границу. И конечно, ни о каких требованиях со стороны Поповича о «переезде к нему» не могло быть и речи. Карьера для него всегда была важнее любви. На то он и прирожденный политик. Высланный из СССР в 1948 году, он был избран в ЦК КП Югославии, стал заместителем министра иностранных дел, а в 1949 возглавил делегацию Югославии в ООН. Еще через год он стал послом в США. Попович до самой смерти делал блестящую карьеру и занимал один за другим самые высокие посты. Умер он еще не старым, ему было всего пятьдесят восемь, в 1972 году в Лондоне, для похорон был перевезен в Белград… Он всегда ценил и берег свою семью. И свою репутацию.

Окуневскую можно понять: женщине трудно признать, что ее – бросили. Ради карьеры – бросили. Ради другой, более подходящей на роль жены – бросили. Проще придумать, будто сама – отвергла.

И все же зерно правды во всей этой истории есть. Оно в том, что Владо Попович был самой главной любовью в жизни капризной и неверной Татьяны Окуневской.

И она готова была заплатить за эту любовь, если придется, жизнью и свободой.

Дочь вспоминала: «Надо знать мамин характер. Она догадывалась, что находится под наблюдением – за ней постоянно ездила машина. Но мама была уверена, что за встречи с иностранцем ей ничего не будет. Что Горбатов, ее муж, этого не допустит. Однажды она, правда, сказала смеясь: „Меня могут арестовать”. Через два дня за ней пришли. Потом арестовали ее подругу (она жила с нами, мама считала ее сестрой), а затем шофера».

6

Что в действительности послужило причиной ареста Окуневской? Тот факт, что Сталин рассорился с Броз Тито? Или ее антисоветизм, которым она бравировала, но который не смела на самом деле проявлять в 1930-е, и все же – не умела и скрыть? Или то, что однажды она дала пощечину какому-то хаму, который полез к ней целоваться и который, по ее утверждению, оказался новым наркомом внутренних дел Виктором Абакумовым?

Версия с Абакумовым – самая фантастическая: не приставал он к Татьяне на банкете и не давала она ему пощечину…

«Ее посадили совсем по другой причине – в то время она встречалась с иностранцем, а такие женщины в то время сильно рисковали», – вспоминает ее дочь.

Был ли этот иностранец Владо Попович или кто-то еще?

Инга Суходрев говорит – был другой…

«Мама встречалась с человеком, с которым тогда не положено было встречаться. Кстати, ни в интервью, которые давала, ни в книге она о нем не упоминала. Он – ее тайна. Его, действительно блестящего и потрясающего человека, я знала лично…»

Иностранец. Не из соцлагеря. Вот и все, что о нем известно. Но, по словам дочери, «арест был прогнозируем».

Арестовали Окуневскую 13 декабря 1948 года.

Татьяна вспоминала, что была больна, лежала дома с высокой температурой…

«Звонок в дверь, за спиной у девочек двое военных, почему-то не снимают шинели, один остался у двери, другой входит в спальню, это не фронтовые знакомые, я их лиц не узнаю, но на всякий случай приветливо улыбнулась.

Этот другой, не здороваясь, обходит кровать Бориса, подходит к моей и дает клочок бумаги, на котором написано: „Вы подлежите аресту” и подпись: „министр Абакумов”.

– Вставайте! Одевайтесь!

– У меня высокая температура, я болею гриппом, если можно, придите за мной дня через два, я уже поправлюсь…

– Вставайте и одевайтесь!

– Я не могу одеться сама!

– Пусть дочери помогут, покажите, где ваше белье. – Он вынул белье из шкафа и бросил мне на кровать. – Одевайтесь! Быстро!

Прошу их выйти или хотя бы отвернуться.

– Одевайтесь при нас!

Стоять на ногах не могу, они подхватили меня под руки, потащили, крик „Мамочка!” привел в сознание: почему-то не спускаемся на лифте, а меня тащат с шестого этажа по лестнице, с девочками попрощаться не дали, машина стоит у самого подъезда, эти двое сели по бокам, на переднем сиденье еще военный. Начала понимать, что меня везут в тюрьму, передо мной раздвигаются те самые железные ворота, в которые я билась одиннадцать лет назад… Папа… Баби… Левушка… знаменитая Лубянка. Спускают в подвал, мертвая тишина, коридор, слева и справа…»

Дочь Инга, присутствовавшая при аресте, нехотя вспоминала, что она стояла совсем рядом с матерью и что записки от Абакумова не было, а был – ордер.

Но в любом случае «железные ворота» Лубянки были воротами в ад. Постоянные допросы… Абсурдные обвинения: шпионаж, предательство Родины… Татьяна все отрицала, не желала себя оговаривать и не подписывала никаких бумаг, несмотря на всевозможные издевательства и оскорбления. Но следователь был прав, когда говорил ей, что в этих стенах ломали и людей покрепче. Окуневская утверждала, что сдалась, когда ей намекнули на то, что ее дочке Инге вот-вот исполнится шестнадцать и тогда ее могут арестовать тоже. Татьяна все подписала и получила срок – 10 лет.

Борис Горбатов развелся с ней после ее ареста и женился снова, однако Окуневской не переставал помогать и тогда. Окуневская же рассказывала, что он ее предал, что она не получила от него ни одной передачи… Горбатов умер в 1954 году от инфаркта.

«Горбатова вызвали в КГБ. Наверное, ему все рассказали, показали фото. Он был секретарем парткома Союза писателей. Если бы его оттуда вышибли, что бы стало с нами?… Он нас и спас – меня и бабушку. Он и маму спас – все передачи для нее были оплачены его деньгами. В моей жизни Борис Горбатов сыграл очень большую и положительную роль, – вспоминала Инга и признавалась, что чаще всего конфликты с матерью у нее были, когда они обсуждали Горбатова. – На этой почве у нас с мамой постоянно возникали столкновения. Она считала меня предателем, потому что я Горбатова защищала. И я никак не могла ей объяснить, что она должна быть ему благодарна уже за то, что мы с бабушкой остались живы! Не говоря уже о том, что благодаря дяде Боре я окончила институт».

7

Начались мытарства по лагерям. Тяжелая, изматывающая работа, голод, холод и недолеченные болезни подтачивали силы организма, но и теперь Татьяне хватало сил и духа жить, выступать, давать концерты. Даже в лагерях, где и помыться толком было негде, она оставалась великолепной, роскошной женщиной, сводящей с ума мужчин. Во всяком случае, такой она себя видела и так она о себе говорила… И это подтверждает ее дочь, один раз добившаяся свидания с матерью в лагере: «Комендант лагеря был маминым поклонником, да что там – он был в нее влюблен. Поэтому встречу нам организовали на высшем уровне: накрыли стол на берегу озера перед лагерем, принесли чай…»

В лагере же Окуневская встретила еще одну великую любовь. Алексей. Больше ничего о нем мы не знаем. Без фамилии. Зато красив, благороден, влюблен.

«Кто-то откуда-то смотрит на меня. Ищу и встречаюсь с удивительным сияющим взглядом, пронзившим меня: в кулисе, напротив, стоит незнакомый человек. Его в бригаде не было. Кто он? Новый аккордеонист? Не могу отвести глаз.

Алексей высок, строен, не худ по-лагерному, лицо интересное, умное, интеллигентное, аккуратен, светлоглазый русак, не профессионал, его в детстве обучали музыке, он инженер-химик, и в его игре есть та грань умения с примесью прекрасного дилетантизма, которая во мне всегда вызывает восторг, в таком искусстве нет холодно заученного, а есть что-то свое, глубокое, он чуть старше меня, наверное, ровесник Владо.

Не понимаю, что делаю, что говорю, бледнею, краснею, как девочка, ночью считаю часы, оставшиеся до репетиции, чтобы увидеть его, быть рядом, смотреть в глаза…

Алексей мужественно молчит: ни слова, ни намека и только раз одним жестом как бы погладил мне руку…

Что делать? Больше не могу играть в случайных знакомых. Господи, помоги мне! Роман здесь, в лагере, для меня невозможен! Невозможен! Невозможен! Невозможен!!! Я перегрызу себе вены. И я заговорила:

– Я хочу, чтобы вы знали, что наша любовь здесь, в лагере, невозможна, это значит потерять ее, исковеркать, похоронить, потерять все человеческое, скрываться, унизительно где-то, как-то тайно встречаться, а если вы просто возьмете меня за руку, нас тут же разлучат!.. Я люблю вас, жизнь без вас невозможна, не нужна. Я для вас готова на все, кроме того, чтобы превратить нашу любовь в простой, отвратительный лагерный роман… – Голос сорвался.

– Любимая, прекрасная, единственная, я совсем сошел с ума, я не знаю, что делать… все будет, как вы скажете… хотите, я сделаю так, чтобы меня списали на лесоповал… сколько бы ни прошло лет… полуживой, я буду вас ждать… но теперь невероятно прожить без вас один день! Час! Минуту!

– И я буду вас ждать до конца своей жизни!

Алеша бросился ко мне, и я, как ужаленная, отскочила. Мы как будто ходим по раскаленной проволоке босиком. Если что-то случится, не знаю, как буду жить дальше».

Конечно, этот роман закончился печально. У них был только один поцелуй – в строю, под прикрытием густого снегопада, когда не было видно ничего в двух шагах и охрана не смогла бы ничего разглядеть.

«Вот я встретила в лагере человека. В лагере! Где ни взглянуть, ни дотронуться нельзя. Ничего! И в первый же момент между нами что-то прошло, как ток высокого напряжения. Мне тогда поручили организовать в лагере театральную группу, этот человек был в ней. Упаси боже, чтобы кто-нибудь что-нибудь заметил: его бы немедленно убрали и послали бы на лесоповал. Он тайком передавал мне свои стихи. И только однажды… Нас вели на концерт. Зима. И вдруг повалил снег. Такой крупный, хлопьями, какой увидишь только в Большом театре. Как в сказке. И сразу конвой:

– Стой! Стрелять будем!

Мы встали. Перед глазами снежная пелена. Руки своей не видно. Я стою. Он рядом. И вдруг так спокойно его мягкие губы слышу. Слышу. Такое нежное объятие. Это длилось, по-моему, несколько лет, не меньше. Мы застыли. Все исчезло, если бы мы даже голые на снегу стояли, мы бы этого не заметили. И конечно, попали бы в карцер. Но вот моя приятельница, увидев, что снег начинает редеть, так тихо взяла и просунула между нашими лицами руку в варежке. И все. На этом все закончилось.

В нашей любви был один-единственный поцелуй, который я, если бы прожила триста лет, никогда не смогла бы забыть. Он остался в моей душе, сердце, теле. Один-единственный поцелуй».

Из десяти лет Окуневская отсидела шесть. В 1953 году умер Сталин, и вскоре после этого ее освободили. Как многих – «за отсутствием состава преступления».

С Алексеем они больше не встречались. Не по вине жестокой судьбы, вовсе нет. Просто после освобождения Татьяна не пожелала соединиться с умирающим от лагерного туберкулеза Алексеем. Он умер на свободе, в родном Тарту, в окружении своей семьи, которая – когда вышли мемуары Окуневской и когда журналисты пытались узнать правду о персонажах, упомянутых в книге, – не пожелали, чтобы его имя было связано с именем скандальной актрисы.

Была ли Татьяна хотя бы на могиле Алексея? В одних интервью говорила – да, в других – нет…

«Знаете, я даже рада, что Алексей – моя последняя любовь – умер. Потому что я познала любовь и не успела в ней разочароваться. Ведь если мужчина начинает помогать женщине готовить, стирать, ходить по магазинам, то он перестает быть Мужчиной. По крайней мере для меня. Мужчина в первую очередь должен быть другом. Желательно, конечно, чтобы при этом он был еще и красивым».